Текст книги "Смоленский поход (СИ)"
Автор книги: Иван Оченков
сообщить о нарушении
Текущая страница: 1 (всего у книги 14 страниц)
Оченков Иван Валерьевич
Смоленский поход. Продолжение
Увы, воевода не воспользовался моим щедрым предложением, и вскоре канонада возобновилась с прежним ожесточением. Пока пушкари, раззадоренные обещанием щедрой платы, посылали в сторону вражеских укреплений ядро за ядром, посоха работала не покладая рук. Ван Дейк не стал ограничиваться возведением одной большой батареи перед каждым проломом, напротив, воспользовавшись тем, что пытавшиеся вести ответный огонь пушки были вскоре подавлены, были выкопаны еще две траншеи. Начинаясь почти параллельно стенам, они постепенно приближались к ним, и заканчивались еще двумя батареями, вооруженными пушками поменьше. Получившееся укрепление напоминало в плане полумесяц, обращенный рогами к противнику. На концах этих рогов и располагались контр-батареи, названные так моим неугомонным инженером. На вопрос, для чего они нужны, Рутгер принялся чертить на земле план.
– Извольте видеть, ваше величество, – начал он свои пояснения, – наши брешь-батареи, вне всякого сомнения, сметут эти жалкие укрепления, возведенные поляками на местах проломов. Однако ничего не мешает осажденным возвести вокруг ретрашемент и усилив его пушками, дожидаться нашей атаки.
– И когда в пролом хлынут войска, они фланговым огнем заставят их умыться кровью, – задумчиво проговорил я.
– Именно так бы и случилось, но теперь мы можем нашими контр-батареями разбить их ретрашемент!
– Пушки маловаты.
– О, нет, они вполне достаточны. Знаете, что будет, если ядро заденет кирпичную стену?
– Отскочит рикошетом?
– И вызовет целый шквал кирпичных осколков!
– А это что за подкоп, планируешь подвести мину под стену?
– О нет, ваше величество, для такого предприятия моих знаний маловато, да и какой же это подкоп? Это крытая сапа, по ней ваши солдаты без потерь смогут пройти к вражескому рву и начать атаку оттуда.
– Из такой узкой траншеи? – усомнился я, – вряд ли их там много поместится.
– А зачем им там помещаться? Пусть идут в ров, там будет конечно не сильно уютно во время стрельбы, но как только она прекратится можно будет атаковать.
– А осажденные не проникнут по ним на батареи? Мне только заклепанных пушек не хватало!
– А вот для этого ваши мушкетеры и казаки каждую ночь, по очереди, дежурят на укреплениях. К тому же, если они решатся на вылазку, то делать им это придется под огнем брешь-батареи. Впрочем, поляки очевидно, заметили эти работы и точно также считают их подкопом. Так что они сейчас, скорее всего, лихорадочно пытаются определить его место, с тем чтобы взорвать.
– Что же, дружище, пожелаем им удачи, – рассмеялся я, глядя как улыбается перемазанный землей Ван Дейк.
Тот в ответ облегченно вздохнул и, помявшись, проговорил:
– А я уж думал, вы разгневаетесь.
– Отчего же?
– Ну, вы же обещали противнику штурм на третий день, а тут работы минимум еще дня на четыре...
– Ты полагаешь Глебович на меня в претензии? – Удивленно спросил я. – Знаешь, дружище, даже если и так, то мне плевать. Пусть они сначала ждут штурма, как неминуемого страшного суда, затем удивляются что он еще не начался, затем пусть решат, что его и вовсе не будет, и все это лишь пустые угрозы. И вот тогда мы атакуем, и горе рискнувшим встать на нашем пути!
Решающий момент приближался с каждым часом. Непрерывный огонь все более превращал деревянные укрепления в груды развалин, а землекопы были уже совсем рядом с целью. В траншее, примыкающей, к батарее, стояли, сохраняя строй, мои "людоеды". Я по привычке всматривался в их лица, иногда кивая знакомым. Один из капралов отставил в сторону свой протазан и, сняв с головы каску, поклонился мне.
– Курт из Ростока, – узнал я его, – как поживаешь приятель?
– О, ваше величество помнит меня!
– Конечно, ты же первый перешел ко мне на службу из этого полка, к тому же ты из Мекленбурга.
– Да, вы мой герцог, а я ваш подданный.
– Что скажешь про этот город, парень?
– Мы уже осаждали его, когда служили королю Сигизмунду. Но тогда у нас не было таких славных пушек, и мы проторчали тут чертову уйму времени, пока смогли взойти на стены.
– А сегодня сможете?
– После того как ваши пушки неделю перемешивают их с дерьмом? Конечно!
Пальба еще продолжалась, когда "людоеды" начали движение. Один за другим проходя узкими проходами в ров, они накапливались для решительной атаки. Особенно трудно было протащить по ним лестницы, но с этим кое-как справились. Пики же тащить не стали вовсе, ограничив вооружение пикинеров шпагами, тесаками и глефами. Пролетавшие над головами ядра заставляли наемников пригибаться, но постепенно, убедившись, что они не причиняют вреда, солдаты повеселели. Наконец, утомленные пушкари прекратили пальбу. Такое случалось и раньше, правда, ненадолго. Так что, осажденные продолжали оставаться в своих укрытиях, не решаясь выглянуть в сторону противника. Тем неожиданней был звук трубы, разрезавший хрупкую тишину. Пока часовые напряженно всматривались в сторону осадных батарей, пытаясь понять что происходит, "людоеды" установили лестницы и в полной тишине стали карабкаться на вал. Первыми заметили начинающуюся атаку наблюдатели с башен, не подвергавшихся обстрелу. Увидев упорно карабкавшихся по фасам наемников, они подняли тревогу и открыли по ним фланговый огонь. Ван Дейк напрасно говорил, что Смоленск годится только против татар. Стены и башни кремля имели три пояса батарей, надежно фланкировавших все пространство перед ними. Однако, захватив город, король Сигизмунд, имел неосторожность приказать вывести большинство пушек в другие крепости Речи Посполитой, в основном в Оршу. Те же не многие что остались были изрядно прорежены огнем осадных батарей, таким образом, сейчас по атакующим вели огонь лишь жалкие остатки былой огневой мощи цитадели. И хотя поле перед стенами усеяло немало фигур в кирасах и шлемах, но основная масса ревущих от ярости пехотинцев ворвалась в пролом и сцепились в яростной схватке с польскими жолнежами. Впрочем, ничего еще было не решено. Поляки и литвины ожесточенно сопротивлялись наседающему противнику. Сабли с жалобным звоном встречались со шпагами, копья ломались о глефы, а дикие крики дерущихся перемежались со стонами раненых и умирающих. На какое-то время установилось хрупкое равновесие, когда ярость атакующих, разбивалась о стойкость обороняющихся, но любая пушинка, опустившаяся на чашу весов, могла склонить их в ту или иную сторону. Поняв это, командовавший этим участком каштелян Иван Мелешко послал одного из шляхтичей к воеводе за подмогой.
– Ясновельможный пан воевода, – обратился тот, добравшись до Глебовича, – прикажите спешиться гусарам, и мы скинем немецких изменников и схизматиков в ров!
– Увы, у меня нет такой возможности, – покачал в ответ головой старый вояка.
– Как же так? – изумился посланник.
– Вы, ясновельможный пан, думаете, что мекленбургский дьявол атакует только вас? – горько усмехнулся Глебович, – посмотрите хорошенько, атака началась с трех сторон одновременно. И везде положение такое же, как у вас. Я могу поддержать нашу оборону только в одном месте, но не в трех сразу! Идите и передайте пану каштеляну мою волю: – держаться пока есть силы!
По дну рва перед Шейновым валом протекала небольшая речушка, скорее даже ручей, тем не менее, не позволивший сделать подкопы, и атаковавшие с этой стороны казаки были вынуждены идти на приступ по чистому полю. Каждый из них идя в атаку, тащил с собой связку хвороста или корзину с землей, которой старался прикрыться от огня. Добежав до рва, они бросали свою ношу вниз, и, отскочив в сторону, освобождая дорогу следующему, брались за самопал или лук и начинали стрелять по противнику. Вскоре получилась узкая дамба, по которой казаки прошли в пролом. Оборонявшиеся встретили их ужасающим ружейным огнем, но они, теряя товарищей, продолжали рваться вперед. Наконец, достигнув вражеских укреплений, станичники тут же довели дело до сабель. Поляки и литвины оставили свои мушкеты и тоже взялись за белое оружие. Корабеллы, кончары и наздаки* опускались на головы атакующим, доказывая превосходство благородных шляхтичей над, взявшим в руки оружие, быдлом. Однако, те продолжали насыпать перешеек, расширяя его и все новые толпы казаков переходили ров и вступали в схватку. Вскоре им удалось потеснить своего противника, и отчаянная борьба закипела на полуразрушенных укреплениях.
–
*Корабела – род сабли. Кончар и наздак. – Оружие, предназначенное для пробивания доспехов.
Анисим Пушкарев командовавший стрельцами, подошел к делу творчески. Не понаслышке зная тактику мекленбуржцев, он приказал своим людям изготовить некоторое количество гренад. Достать или изготовить железные корпуса не было никакой возможности, но, как говорится, голь на выдумку хитра. Стрельцы ухитрились обойтись небольшими керамическими кувшинами, внутрь которых насыпался порох вперемешку с речной галькой, а в заткнутой горловине устраивались фитили. Пока осадные пищали посылали во врага свои последние гостинцы, импровизированные гренадеры, где ползком, где бегом подобрались к бойницам на башнях и перед самой атакой закинули внутрь свои "чертовы яблоки". Что характерно – добровольцев не было, а охотники в гренадеры были выбраны по жребию. Как не несовершенны были эти самодельные гренады, но свою роль они сыграли. Не знаю, удалось ли кого убить из оборонявшихся, но напугать грохотом и дымом определенно получилось. Так что пока стрельцы и посоха засыпали ров фашинами, им почти никто не мешал, а когда, пришедшие в себя поляки, все же открыли огонь, ратники стремянного полка уже были на полуразрушенных стенах, рубя бердышами обороняющихся ляхов.
Впрочем, легкой победы не получилось. Командовавший польской артиллерией маэстро Пелегрини довольно быстро сообразил, чем именно грозят осажденным выдвинутые вперед контр-батареи и принял меры. Несколько снятых со стен малых пушек были водружены на самодельные лафеты и приготовлены на случай штурма. Как только атакующие начинали одолевать, подчиненные хитроумного итальянца выдвигали вперед свои импровизированные полевые орудия и брали немцев и русских на картечь. Не все сделанные на скорую руку лафеты выдержали более одного двух залпов, но первую атаку полякам почти везде удалось отбить со значительным уроном для атакующих. Однако, Ван Дейк тоже не даром ел свой хлеб и как только отбитые немцы скатились в ров рикошетирующие батареи смели своим огнем торжествующих жолнежей.
Пока наемники, казаки и стрельцы отчаянно дрались на стенах, Корнилий вывел свою хоругвь оврагами к башне под странным названием «Веселуха», рядом с которой стена была немного ниже. Взятые ими с собой лестницы все равно оказались коротковаты, но с них нескольким удальцам удалось закинуть кошки, зацепившиеся острыми крюками за зубцы стены. У осажденных были в этом месте лишь несколько часовых, в основном из числа легкораненых. Те, впрочем, успели поднять тревогу, и попытались дать отпор обнаглевшим казакам, карабкающимся по веревкам на стены. Одного из нападающих застрелили, второго скинули вместе с кошкой, но остальным удалось взобраться на стену. Федор Панин, Ахмет и еще несколько человек, хорошо владеющих луком, прикрывали их, посылая в редких защитников стрелу за стрелой, и вскоре участок стены был занят. Вслед за первыми на стену поднялись еще несколько человек во главе с самим Михальским. Быстро оглядевшись, они двинулись по крытой галерее в сторону ближайших ворот. Подоспевшие к месту прорыва жолнежи, быстро очистили стену от нападавших. Однако сам Михальский и его люди, остались незамеченными.
Отчаянными усилиями каштеляну и его людям удалось отбросить, остервенело рвущихся вперед "людоедов". Как не старались те пробиться сквозь ряды защитников, но на сей раз, поддержанная пушками итальянцев, польская доблесть взяла верх над немецкой муштрой. Вырубив в яростной схватке успевших взойти на валы наемников, жолнежи и шляхтичи заставили остальных, обратится в беспорядочное бегство. Однако торжествовать им пришлось недолго, ибо тут же заговорила ужасная русская артиллерия. Огромные каменные и железные ядра с грохотом врывались в брешь занятую горсткой защитников. Летящие во все стороны осколки и поднятая пыль, казалось закрыла небо и погрузила грешную землю во тьму. Одно особенно удачно пущенное русскими ядро ударилось в стену, окатив защитников кучей битого кирпича. Отскочив от стены, она продолжила свой путь, прокладывая просеку между, считавших что находятся в полной безопасности, жолнежей. Наконец уже потеряв свою убойную силу злосчастный снаряд ткнулся в наскоро сделанный лафет польской пушки и сломав колесо остановился. Пока немногие уцелевшие с изумлением смотрели на злосчастное ядро, обстрел снова затих, и немецкие наемники опять поднялись в атаку.
Перекрестившись Мелешко поднял свою саблю, пытаясь подбодрить соратников.
– Смотрите, братья панове, – кричал он держащихся вокруг него жолнежам и шляхтичам, – эти немецкие собаки уже знают вкус наших сабель и не так охотно идут в бой! Так давайте скинем их в ров еще раз, только не будем выходить вперед, когда они побегут, тогда пушки этого проклятого мекленбургского еретика не будут нам страшны.
Поляки и впрямь приободрившись кинулись на врага так словно и не было этих ужасных потерь. "Людоеды" же, в свою очередь, не так рьяно атаковали и, казалось что еще минута и атака снова будет отбита, но к пролому уже подходили стройные ряды мекленбуржцев.
Пока остатки венгерско-немецкого полка в очередной раз прыгали в ров, к пролому на прямую наводку подкатили пушки, и по торжествующим полякам хлестнула картечь. Такой подлости защитники не ожидали, и многим из них подобная непредусмотрительность стоила жизни. Я в этот момент, не иначе как сдуру, прошел галереей в ров и тут же оказался в окружении прыгающих отовсюду беглецов. Наступил решающий момент, я знал что солдаты Гротте уже рядом и если мы все вместе атакуем победа у нас в кармане.
– Стойте, мерзавцы! – Закричал я на сбившихся в кучу наемников, – вы что, сукины дети, и вправду думаете жить вечно? Тогда вы нанялись не к тому человеку! Vorwarts!!!
С этими словами я, поскальзываясь на неровностях, начал карабкаться на вал. Рядом шумно пыхтел Миша Романов, которого куда-то запропавший Корнилий, накануне слезно просил вернуться назад.
– Что застыли, или вы не слышали, что нам велел Странник, – услышал я за спиной голос Курта, – вперед, если не хотите повторить судьбу Енеке!
Сначала всего несколько человек, а затем и все остальные наемники двинулись за мной. Взойдя на вал, я подобрал глефу у убитого и двинулся вперед. Изрядно прореженные картечью поляки попытались сомкнуться, чтобы отбросить нас, но через ров уже перебирались мекленбуржцы и вскоре мы начали теснить отчаянно сопротивлявшегося противника. Вокруг меня творилась настоящая вакханалия, со всех сторон сыпались удары, на которые я остервенело отвечал своим оружием. Гремели выстрелы, звенели клинки, жалобно стонали умирающие и отчаянно сквернословили еще живые. В какой-то момент, моя глефа с треском сломалась, но пока я доставал шпагу меня со всех сторон окружили мекленбургские мушкетеры.
– Я смотрю, коронация не изменила ваших привычек, мой кайзер, – прокричал мне неизвестно откуда взявшийся Клюге, – вы снова влезли в самую гущу схватки?
– Что поделаешь, старый разбойник, – отвечал я ему, тяжело дыша, – все приходится делать самому! Даже такое нехитрое дело как штурм и то без меня не справились.
– И все же поберегите себя, ваше величество, отчаянных храбрецов я видел много, а вот хороших нанимателей, увы – нет! Учтите, я слишком стар, чтобы искать новое место, так что позвольте нам закончить эту работу.
– Клюге, вы слишком много болтаете, вон там, видите, эти чертовы шляхтичи еще сопротивляются? Сбейте их немедленно, а то этот проклятый штурм никогда не кончится.
– С удовольствием, мой кайзер, – проговорил майор и отдал приказ.
Через минуту все было кончено и укрепление осталось за нами. Немногие уцелевшие защитники отступили к собору, где Глебович держал свой последний резерв. Так и не успевшие спешиться гусары готовились дать свой последний бой, на кривых улочках Смоленска.
– Эй, солдаты, – крикнул я мушкетерам, – где здесь был мой рында, вы его не видели?
– Здесь я, государь, – хрипло пробормотал, подошедший сзади Романов, – чего со мной сделается?
Я с удивлением оглядел своего неказистого телохранителя. Шлем-мисюрка немного сбит набок. Лицо и доспехи перемазаны грязью, а на сабле определенно кровь. Похоже, Мишка сражался всерьез.
В других местах бой проходил с переменным успехом. Стрельцы Пушкарева, хотя и с трудом удержались на польских укреплениях, наскоро возведенных на месте пролома, и ждали подмоги, чтобы продолжить наступление. Казаков на Шейновом валу, хотя и с трудом, но опять отбили. И в этот момент в Смоленск, сквозь открытые Михальским ворота, ворвалась его хоругвь под командованием Панина. Скачущие, с дикими криками и свистом по улицам ратники, со всей отчетливостью показали осажденным, что сегодняшний бой проигран. Хотя гусары стремительной атакой отогнали легких всадников Корнилия, но в открытые ворота уже входили рейтары Вельяминова. Гусарская хоругвь еще несколько раз атаковала, но всем было понятно, что это уже агония. Мекленбуржцы, стрельцы и рейтары все плотнее стягивали кольцо у собора, вокруг которого группировались уцелевшие.
– Государь, садись на коня! – прокричал мне прорвавшийся наконец ко мне Михальский.
– Благодарствую, – усмехнулся я, вскакивая в седло трофейного жеребца, – ты как здесь оказался?
– Да бывал я здесь раньше, – скупо улыбнулся литвин, – дорогу знаю.
– Раз знаешь – хорошо! Помнишь где Храповицкий жил? Пошли туда людей, чтобы охранять, если потребуется...
– Уже, – перебил меня бывший лисовчик.
– Ну что я могу сказать? Молодец! Кстати, для Мишки коня найдете?
– За него пусть приятель переживает, – проговорил Корнилий, показывая на Панина.
Поляки еще несколько раз пытались атаковать, но стрельцы и мушкетеры всякий раз встречали их залпами и те, оставляя павших товарищей на улочках Смоленска, откатывались.
– Сдавайся, Глебович! – Закричал я, увидев богато снаряженного пана, командовавшего остальными, – сдавайся или эта кровь будет на твоей совести!
– Вы и так обещали нас перебить! – огрызнулся тот.
– Обещать не значит жениться, – парировал я его, – крови пролилось уже довольно, проявите, наконец, благоразумие!
– Вы сохраните жизнь нашим людям? – спросил бьющийся рядом с воеводой шляхтич.
– Святая пятница! А я чем занимаюсь, если не спасением ваших, трижды никчемных, жизней? Если хотите, чтобы я удержал своих людей – бросайте оружие без всяких условий!
Шляхтич переглянулся с воеводой и сделал шаг в мою сторону. Десяток стволов был немедля направлен в его грудь, но тот с поклоном протянул в мою сторону саблю.
– Я смоленский каштелян, Иван Мелешко, – представился он, – и я сдаюсь.
Следом свою саблю протянул Глебович, а за ними и остальные защитники стали сдаваться на милость победителя. Кое-где еще продолжались яростные схватки, но большинство поляков и литвин не стали искушать судьбу. Пленных тут же разоружали и выводили из крепости, а я направился к Успенскому собору, где по моим прикидкам должны были находиться ксендз Калиновский и опекаемые им женщины и дети.
Подойдя к главному храма Смоленска, я остановился в изумлении. В прошлое мое посещение у меня не было времени осмотреть его. Все что я знал это то, что когда поляки ворвались в город, немногие оставшиеся в живых защитники закрылись в соборе и, не желая сдаваться, взорвали его вместе с собой. Похоже, зданию действительно досталось, однако взрыв вызвал лишь обрушение купола, а сами стены уцелели. Времени и возможностей восстановить столь величественное сооружение у победителей не было, но они, расчистив развалины, установили деревянный верх, взамен рухнувшего и устроили в нем костел. Однако даже в таком виде собор поражал воображение. Войдя внутрь, я некоторое время удивленно осматривался, пока не наткнулся на ксендза и его подопечных. Тех и других действительно было немного, и они со страхом смотрели на меня и моих спутников, вошедших внутрь смоленской святыни. Сняв шлем, я по православному перекрестился на алтарь и вопросительно посмотрел на жмущиеся к священнику фигуры. Лишь одна из них, прекрасная как мраморное изваяние пани Марыся, стояла отдельно с горечью, хотя и без вражды, взирая на меня.
– Вы пришли сообщить, что в очередной раз сделали меня вдовой? – раздался под сводами собора звонкий голос.
– В очередной раз? – несколько удивленно переспросил я.
– Конечно, это ведь встречи с вами не пережил бедный пан Мариан!
– Ну, скорее пан Мариан не пережил нашего расставания, – возразил я ей, – впрочем, к его смерти я похоже, действительно имею некоторое отношение. Но вот что касается пана Якуба, то вы ко мне не справедливы.
– Ну, конечно, – немного саркастически воскликнула она, – вы теперь царь московитов и можете не марать рук лично.
– Пани Марыся! – громко и торжественно проговорил я, – клянусь этим святым местом, в котором мы находимся, не далее как сегодня утром, я видел вашего мужа живым, хотя и нельзя сказать, чтобы здоровым. Впрочем, его рана, насколько я понимаю, не опасна и он идет на поправку.
– Это правда? – воскликнула, широко открыв глаза, гордая полячка.
– Клянусь! Впрочем, если за прошедшее время с паном Храповицким что-нибудь случилось, то я обязуюсь возместить вам ущерб.
– Каким образом? – удивленно спросила меня она.
– Ну, сам я женат, но торжественно обещаю, что прикажу жениться на вас любому моему придворному, имеющему счастье приглянуться вам!
Ответом мне было ошеломленное молчание.
– Кстати, обратите внимание на этого молодого человека, – продолжил я, немного понизив голос, – рекомендую, стольник Михаил Романов. Его отец почти патриарх, а матушка – монахиня. Так что прелестей жизни со свекровью вы не узнаете. К тому же он весьма знатен. Его даже чуть не выбрали на престол вместо меня.
– Как вам не стыдно! – воскликнула пани Марыся, сообразив, что я шучу.
– Ужасно стыдно, моя дорогая пани, но что поделать, если вы мне не верите.
– Вы позволите мне увидеться с мужем?
– Более того, я категорически настаиваю на этом!
– Кхм, – прочистил горло, пытаясь обратить на себя внимание, пан Калиновский, – пан герцог, тут еще есть...
– Ах, да, вы тоже тут, падре. Что же объявите этим прекрасным пани и их милым детям, что они находятся под моей защитой. Пока оставайтесь здесь, а я распоряжусь об охране. Позднее они смогут вернуться в свои жилища, если, конечно, их дома не пострадали при штурме. А пока разрешите откланяться.
Выйдя из собора, я наткнулся на Вельминова, тот был крайне возбужден и буквально налетел на меня как вихрь.
– Да что же это, государь, – прогудел он густым басом, – тебя на минуту одного нельзя оставить! Сказывали мне, опять в сечу полез. Ну, разве мало у тебя слуг верных?
– Слуг много, – кротко согласился с ним я, – верных мало! А, уж, умелых и того меньше. Ничего без меня не можете. Все сам! Все сам!
– Грех тебе так говорить надежа! Ведь взяли же Смоленск. И Анисим со стрельцами прорвался и мне Корнилий ворота открыл...
– Ну чего уж тут..., – примирительно заговорил я, видя, что его пыл угасает, – познакомься, кстати, супруга пленника нашего пана Якуба Храповицкого, пани Марыся.
Мой кравчий со всем вежеством, на какое только был способен, изобразил поклон в сторону полячки, на что она ответила ему с непринужденной грацией.
– Распорядись-ка, чтобы ее к мужу отправили, я ему обещал давеча.
– А меня? – пискнула откуда-то из-за спины служанка пани Марыси.
– О, это ты Эйжбета, – усмехнулся я, – ну куда же без тебя. Все, отправляйтесь, а ты Никита собирай воевод, да полковников. Надобно потолковать.
Через час воеводы и прочие начальные люди собрались в архиепископских хоромах, где я решил остановиться. У всех было приподнятое настроение, все же удачный штурм не каждый день бывает. Никита успел приволочь откуда-то изрядный бочонок вина, и мы ради удачного дня наполнили кубки.
– Государю Иоанну Федоровичу многая лета! – Хором провозгласили собравшиеся и дружно выпили.
– Докладывайте воеводы, – приказал я, отодвигая чуть пригубленную чашу, – каковы потери, каковы прибытки.
– Скажешь тоже, государь, – довольно проговорил Черкасский, – невелики потери. Больше всего немцев потеряли, да казаков. Если бы ляхи и дальше драться стали, то и потерь бы куда как более было! А так, что же бога гневить?
– Невелики, это сколько?
Как выяснилось, точной цифры не знал никто, но в первом приближении потери составляли примерно полторы-две тысячи человек. Собственно убитых, включая не дождавшихся никакой помощи, было примерна половина, да еще сотни три тяжелоранеными, которых при нынешнем состоянии медицины, скорее всего тоже потеряем, хотя на все божья воля. Остальные, скорее всего, выздоровеют, но с той же оговоркой. Легко раненых никто толком не считал, да и они были заняты не столько получением помощи, сколько поисками чем бы поживиться в только что взятом городе. Потом докладывал Ван Дейк, и со слов его выходило, что пороха у нас осталось едва ли треть от первоначального запаса. Потерь в пушках и пушкарях нет, что надобно считать большой удачей, ибо пушечные разрывы в нынешнее время совсем не редки. Что касается состояния захваченной крепости, то оно весьма удручающее. Три пролома в стене и отсутствие доброй половины штатной артиллерии, а в некоторых местах и двух третей. Если нежданно-негаданно наскочит король Сигизмунд с войском, оборонятся в крепости невозможно. Следующим докладчиком был походный казначей дьяк Лаптев и вести его тоже были неутешительны. Денег в казне осталось – кот наплакал, и взять их покуда негде. Вообще, на лице дьяка было написано, что при штурме потерять можно было и больше. Тогда-бы, глядишь и выкрутились, а так...
– А что в Смоленске никакой казны не захватили? – поинтересовался я.
– Какое там, государь, жолнежам третий месяц не плачено, – удручено вздохнул Лаптев.
– Ну, вы все же поищите, а то у поляков так бывает. Жолнежам нечем, а денежка водится.
– Поищем, милостивец, поищем.
– Что с прочими припасами?
– С голоду не помрем, государь, а в Вязьме изрядный запас продовольствия и порох имеется. Не пропадем, а скоро из набега царевич Арслан воротится, все одно чего-нибудь да притащит, басурманин!
– Хорошо, но надобно о нуждах наших думу боярскую и собор известить, ну, и о победе, конечно. Я собору обещался Смоленск отбить, а теперь пусть они свои обещания сдержат.
– Известим, государь, как не известить, – довольным голосом прогудел Черкасский, – не каждый день таковая радость случается.
– Погоди радоваться, князь, расскажи лучше много ли пленных взяли?
–Живых да легко пораненных близко семи сотен. Все больше, литва да ляхи, но есть немного немцев скотских*, да фряжских**. Фряжские пушкари, кстати, совсем без боя сдались и просятся на службу.
– Ну, еще бы, как их после такого штурма сразу не поубивали, – хмыкнул я, – итак, судя по донесениям лазутчиков, гарнизон был примерно в тысячу двести человек ратных. Это получается пятьсот побитых у ляхов?
– Да кто же их считал, кормилец?
– Так посчитайте, а то может еще где, супостаты прячутся.
– Если и прячутся, так найдем!
– Ну-ну. Теперь, следующее, давайте думать, что дальше делать будем?
– Как чего делать?
– Ну, смотрите, поляков мы побили, город взяли. Только ведь сил Сигизмунда еще много, и война покуда не закончена. А ну как он соберет войско, да навалится на нас? Так может не станем ждать, да сами навалимся?
– Дозволь слово молвить, государь, – вышел вперед Пушкарев.
– Говори Анисим.
– Прости, царь-батюшка, и вы бояре высокородные, если что не так скажу. Оно конечно мне не по чину, да не по отечеству вперед вас говорить...
– Не тяни кота за хвост, говори дело!
– Дело так дело, – не стал перечить Пушкарев, – ты, государь, спрашиваешь, что делать? Так я так скажу, не надо ничего делать! Ты, я знаю, молод, горяч и в войне удачлив, только сейчас бы не воевать, а поберечь силы. Их у нас мало, а врагов много. Вот, к примеру, если пока мы с ляхами воюем, налетят на нас крымцы, тогда как? Дворяне, особенно у которых поместья в тех местах, непременно ведь разбегутся. Опять же со свеями не понятно что. Оно конечно ты с королем Густавом Адольфом родня, а только у государей бывает и с родными братьями ратятся, не то что с зятьями. Сейчас, войско наше ляхов побило, да крепость, какую они три года осаждали, первым приступом взяло. Самое время с ними о мире потолковать, потому как, ляхи свеев не раз бивали. Оно может и не моего ума дело, а только худой мир лучше доброй ссоры.
– Ты смотри, как ты разумно рассудил, – усмехнулся я, – тебе бы не в стрельцах, а в посольских дьяках служить. Что скажете, воеводы?
– Верно стрелецкий полуголова толкует, – решительно заявил Черкасский, – нет у нас сейчас сил воевать. Намедни, боярский сын Ножин приехал из Вязьмы, сказывал слышно, что атаман Баловень, прослышал что ты, государь, в поход ушел и озорует под Москвой.
– Ты мне этого не говорил, – заметил я в ответ.
– Так к штурму готовились, – пожал плечами князь, – не стал отвлекать.
– Понятно. Что еще ты мне рассказывал, чтобы не отвлекать?
– Видит бог, государь...
– Ладно – ладно, кто еще чего думает?
– Дозволь слово молвить, государь, – обратился молчавший до сих пор князь Мезецкий.
– Говори.
– Князь Дмитрий Мамстрюкович и полуголова стрелецкий верно говорят, что врагов у нас много, а сил мало. Только давать ляхам передых не след! Ты царевича Арслана в набег послал. Да только что он со своими татарами один сделает? Надобно на Литву крепче ударить, да позорить, как следует, чтобы они не о походе не нас думали, а о том, чтобы свои земли защитить. Всем войском, конечно, идти не след, а если казаки да дворяне сходят, то будет и врагу урон и нам передышка. Тем временем, можно и Смоленск укрепить, и на Баловня войско послать.
– Ясно. Ну а ты, кравчий, чего скажешь? – обратился я к Вельяминову.
– Как повелишь, государь так и сделаем, – отозвался Никита, – а только и я за то, чтобы сперва в Смоленске закрепиться, а потом дальше думать. Может король Жигимонт и не захочет более воевать, особливо если ты с королем Густавом замиришься. А что до Баловня, так Москва я чаю не совсем голая осталась. Должен с ним князь Дмитрий Михайлович сладить. Тем паче его казаки хоть и побаиваются, но любят. А вот на южную границу войско послать, самое бы время, а то, неровен час, налетят татары, так беда будет!
