Текст книги "Смоленский поход (СИ)"
Автор книги: Иван Оченков
сообщить о нарушении
Текущая страница: 5 (всего у книги 14 страниц)
Лишь некоторые из собравшихся, главным образом поляки из свиты воеводы и люди Отто фон Буксгевдена обнажили свои сабли и шпаги, однако до рубки дело так и не дошло.
– Кто вы такой? – закричал Буксгевден.
– Спросите у своего будущего зятя.
Старый барон недоуменно обернулся к мертвенно бледному Карлу Юленшерне, так и не взявшемуся за оружие.
– Что это значит?
– Это герцог Иоганн Альбрехт Мекленбургский, – глухо проговорил тот, – это проклятый герцог Мекленбургский.
– Я тоже рад вас видеть, Карл Юхан, – улыбнулся я старинному неприятелю.
– Ты рано радуешься, проклятый ублюдок, – в бешенстве закричал шведский ярл и выскочил вперед, выхватывая пистолет, – на этот раз тебе не получится поглумиться надо мной!
Но прежде чем он успел спустить курок, внимательно следивший за происходящим Федор Панин, вскинул лук и пустил стрелу, пробившую шведу горло.
– Хорошо стреляешь Федя! – Похвалил я его, – правда, я его повесить хотел, ну да что уж теперь.
– Ну так повесить и таким можно, – тихонько пробурчал Панин в ответ, накладывая на тетиву новую стрелу.
– Господа, – обратился я к взявшимся за оружие, – ей богу, спрячьте ваши клинки в ножны. Мне совершенно не хочется портить такой прекрасный день кровопролитием, а в противном случае его не избежать.
Увидев что люди воеводы и Буксгевдена убирают оружие, я обернулся к приговоренной к сожжению и, вынув кинжал, перерезал на ней путы.
– Вот что, девонька, шла бы ты отсюда. Как там твоего жениха зовут, Андрис? Вот садитесь в лодку, да плывите куда подальше. Не дадут вам здесь жизни.
Девушка, не веря еще своему освобождению, в изнеможении присела на помост. Потом спустила с него ноги и, спрыгнув, хотела скрыться, но не тут то было. Вдова Краузе, похоже, единственная во всем городе сохранившая самообладание, пристально следила за происходящим и принялась кричать во весь голос.
– Да что же это такое! Господин герцог, как вы можете помиловать эту служительницу сатаны, ведь она не прошла испытания водой? Да по ней костер плачет!
– Да что ты говоришь, – осклабился я, – эй, Корнилий, ну-ка, свяжите эту добрую женщину и киньте в Даугаву, сдается мне ей тоже не пройти это испытание.
Подчиненные Михальского, недолго думая, схватили визжащую мегеру и, наскоро скрутив веревками, отволокли к берегу. С интересом понаблюдав за этим действием, я обернулся к судьям и ратманам и бургомистру и с досадой проговорил:
– Черт побери, совсем забыл!
– Что вы забыли, ваше королевское высочество?
– Предупредить, чтобы связали не слишком сильно, а то ведь не всплывеет. Ну, да ладно, утонет, значит утонет. Я с вами вот что хотел обсудить, в вашем городе постоянно творится беззаконие. Пока он принадлежал королю Сигизмунду, мне не было до этого дела, но более терпеть это я не намерен!
– О каких беззакониях вы говорите?
– Ну, как же, превышение полномочий, подлог доказательств в суде, оскорбление величества...
– О чем вы говорите, какое оскорбление?
– То есть, по-вашему, это нормально когда жители города смеются над своим сюзереном, а его бургомистр титулует русского царя герцогским титулом? Определенно, это является оскорблением величества! Кстати, по всем законом за подобное полагается смертная казнь.
– Вы не являетесь законным московским царем, – вскипел венденский воевода, – единственный законный государь в Москве королевич Владислав.
– А вы туповаты, пан Кшиштов, вы где-нибудь видите здесь Владислава с войсками? Вот и я нет, так к чему это велеречивое словесное недержание?
– О можете издеваться теперь над нами, но очень скоро здесь будет пан Гонсевский и я посмотрю что вы запоете!
– Где-то я уже слышал эти слова... ах, да, тоже самое мне говорил смоленский воевода Глебович. Но поскольку пана литовского рефендария здесь еще нет, то давайте поговорим о более насущных делах...
Тут мои слова прервали громкие крики людей, наблюдавших за тем, как испытывают водой вдову Краузе. Оказывается ушлая баба, хотя и не смогла до конца освободиться, но все же всплыла и, выплюнув кляп, оглашала окрестности противным визгом.
– Ты посмотри, – изумился я, – а схема-то рабочая! Следовательно, к прочим обвинениям добавляется сотрудничество с нечистой силой, сиречь – ведьмой!
С ошарашенных лиц лучших людей города можно писать картину "не ждали", лишь господин фон Экк, похоже, понял, куда я клоню, и уже подсчитывает в уме убытки. Улыбнувшись как можно шире, я задаю главный вопрос:
– Как жить будем дальше, болезные?
– Ваше царское величество, – важно кланяется бургомистр, – а вы действительно намерены присоединить Ригу к Московскому царству?
– Хороший вопрос, друг мой. На самом деле все зависит от вас. Если бы нам удалось уладить все недоразумения, я бы счел возможным возвращение Риге статуса Имперского города под сюзеренитетом моего королевского высочества как Великого герцога Мекленбургского. Следствием этого могло бы быть подтверждение всех старинных привилегий и свобод, которыми пользовался ваш прекрасный город в прежние времена. Кроме того, поскольку негодность польского правления очевидна, мне бы вероятно пришлось временно сократить налоги, с тем дабы вы имели средства исправить столь вопиющие недостатки. Впрочем, я полагаю это маловероятным, так что, скорее всего, вы будете присоединены к моему царству как завоеванная территория.
– Отчего же, маловероятным, – дружно загалдели ратманы, оттирая в сторону воеводу и его людей. – Мы всем сердцем готовы услужить вашему царскому величеству!
– И как именно вы собираетесь мне услужить? Пока что ваш прием не был слишком любезным.
– Ну что вы, государь, это просто, как вы сами сказали, недоразумение! И что бы загладить его мы готовы немедля выплатить вам известную сумму в качестве компенсации.
– Вы говорите о контрибуции?
– Мы полагаем, более уместным было бы назвать ее подношением. Озвучьте только цифру, ваше величество.
– Ну, подношение, так подношение. С учетом всех обстоятельств я полагаю уместной цифру в один миллион талеров.
Если бы земля разверзлась под ногами лучших людей города и прекрасная Рига погрузилась в пучину вод, вряд ли бы их лица выражали бы большее отчаяние.
– Ва, ваше величество, – нашел в себе силы сказать фон Экк, – но эта сумма совершенно непомерна!
– Да неужели! А вы не забыли, любезнейший, что я только что взял ваш город на шпагу, и что большинство его жителей находится сейчас здесь в окружении моих людей. И только природное человеколюбие не позволяет мне решить вопрос кардинально.
– Сто тысяч талеров!
– Что простите?
– Двести тысяч талеров!
– Право, мне даже неудобно выслушивать подобные предложения. Похоже, в вашем городе меня совсем не уважают.
Отчаянный торг продолжался еще некоторое время. Окончательная сумма была определена в полмиллиона талеров, причем половина должна была выплачена немедленно звонкой монетой или серебряными изделиями по весу. На остальную часть суммы магистрат выпишет мне чек в Фуггеровский банк. Срок погашения год. Кроме того, в мою собственность переходил весь арсенал города Риги, а окрестные бароны должны были снабдить мою армию продовольствием. Городская стража была немедля разоружена и все укрепления заняты моими солдатами. Комендантом города я назначил фон Гершова. Жители получили три дня на сбор средств, а я с небольшим отрядом решил все-таки навестить курляндскую родню.
Когда войска Ивана Грозного поставили жирную точку в существовании Ливонского ордена, его последний магистр Герхард Кетлер сумел подсуетиться и сохранить хотя бы часть своей прежней власти. Девятый сын захудалого вестфальского дворянина, очевидно, с детства умел приспосабливаться к жизни, иначе как бы он смог достигнуть своего положения. Объявив себя главою новоиспеченного герцогства Курляндского и Семигальского, он присягнул Великому княжеству Литовскому и щедро наделил своих бывших рыцарей землей и крепостными. Утвердившись на троне, он женился на дочери моего прадеда Альбрехта Красивого, Анне. Так что два его сына Фридрих и Вильгельм, разделившие по-братски наследство своего покойного батюшки, приходятся двоюродными братьями моему покойному родителю и, соответственно, двоюродными дядями мне. Впрочем, этим наше родство не исчерпывается. Герцог Семигальский Фридрих женат двоюродной сестре моей матушки Елизавете Магдалене Померанской. Так что хотя мы родственники может и не слишком близкие, но и седьмой водой на киселе нас точно не назовешь. Всю эту подноготную меня, еще в бытность в Дарлове, заставила заучить моя либер мутер – герцогиня Клара Мария. Досконально я все, разумеется, не запомнил, но кое-что, включая некоторые даты, в голове осталось. Вся эта поездка с самого начала была сплошной авантюрой, которыми, ваш покорный слуга, впрочем, и прославился.
Как я и рассчитывал, утром четырнадцатого июня, мой маленький отряд торжественно вступил в Митаву. Восемьсот всадников, конечно, не бог весть какая армия, но для здешних мест величина не малая. К тому же собравшиеся отпраздновать день рождения своей герцогини бароны ничего подобного не ожидали, таким образом, все что успели сделать потомки крестоносцев это запереться в герцогском замке и с тревогой наблюдать за происходящим. Впрочем, пока ничего ужасного вокруг не происходило. Неизвестное войско, заняв город, не торопилось предавать его огню и мечу, а жителей подвергать грабежам и насилиям, чем вводило во все большее недоумение герцогскую чету и толпящихся вокруг них баронов.
Наконец, к воротам замка подъехали несколько кавалеристов, и над притихшим замком разнесся звук горна.
– Кто вы такие, и что вам здесь нужно? – нашелся, наконец, один из охранников, когда молчание стало совсем уж неприличным.
– Русский кайзер, Великий князь Московский и Великий герцог Мекленбурга Иоганн Альбрехт,– начал перечислять по-немецки мои титулы посланный мною парламентер, – прибыл поздравить с днем рождения свою тетушку светлейшую герцогиню Елизавету Магдалену, а также засвидетельствовать уважение своему любезному дяде герцогу Фридриху Кетлеру!
Если бы разверзлись и упали на землю небеса, то вряд ли бы это произвело большее впечатление на собравшихся. Однако немая сцена вскоре миновала, ворота раскрылись и мое величество, сопровождаемое богато разодетой свитой, торжественно вступило в цитадель Кетлеров. Хотя фанфар и пушечных залпов не было, церемония получилась достаточно пышной. Блестящие мекленбургские кирасиры с одной стороны и бородатые рейтары Вельяминова с другой, составляли яркий контраст, привлекавший к себе внимание яркостью красок и богатством вооружения. Идущие впереди в белых кафтанах и горлатных шапках рынды с поддатнями, сверкали серебряными топориками. А следующие за моей спиной слуги с подарками разжигали воображение. Сам я, впрочем, разряжаться в пух и прах не стал, рассудив, что почти тысяча вооруженных кавалеристов, сами по себе неплохое украшение. Лишь вышитая на шляпе корона и золотые знаки орденов меча и слона, ясно указывали на мой статус.
– Ваш неожиданный визит, большая честь для нас, – напряженно проговорил герцог Фридрих явно не знающий как себя вести.
– Ну, не мог же я пропустить день рождения тетушки, – начал я с улыбкой, но видя, что никто не улыбается в ответ, продолжил, – тем более что, совершенно случайно, оказался неподалеку. В Риге.
– В Риге?
– Да, у меня там кое-какие дела.
– Вот уж не ожидала, что вы, ваше величество, такой ревнитель родственных уз, – с некоторой долей ехидства, вступила в разговор Елизавета Магдалена.
Я внимательно посмотрел на свою двоюродную тетку и еще раз улыбаюсь. Сегодня ей исполнилось тридцать три года – возраст Христа. Довольно красивая еще женщина с умным и властным лицом, белизну которого оттеняет гофрированный воротник. Нарядное платье из небесно-голубого цвета тафты, обильно затканное серебряными нитями, сидело на ней как на молоденькой девушке, подчеркивая стройность фигуры. Последнее, впрочем, неудивительно, ибо их брак с Фридрихом бесплоден. Обернувшись вполоборота к слугам киваю и перед герцогской четой расстилаются, искря и переливаясь чудесные меха. Над толпой придворных пролетает стон, дядюшкино лицо меняет выражение с опасливого на довольное, и только прекрасная как статуя герцогиня взирает на меня по-прежнему холодно.
– Милая тетушка, обо мне действительно много чего говорят и не все эти слухи ложь, но моя матушка всегда отзывалась о вас как о своей любимой сестре и передала это отношение мне. Прошу вас принять этот скромный дар и сменить гнев на милость.
Какая женщина сможет остаться равнодушной к груде прекрасного меха? Маленькая ладошка скользит по мягкому ворсу, перебирая его пальчиками и льдинки в глазах постепенно тают.
– Я видела вас, лишь единожды, когда ваша матушка навещала Щецин, вы были чудесным ребенком...
– Вы ничуть не изменились, с тех пор.
– Боже, какой вы неуклюжий льстец!
– Ничуть, ваша светлость, мне нет нужды прибегать к лести.
– Ваше величество, – подает голос дядя, – мы рады приветствовать вас в Семигалии и Курляндии! Надеюсь, ваша дорога была приятной?
– Чрезвычайно приятной, дядюшка, настолько приятной, что я даже не слишком проголодался.
Услышав меня, герцог едва не подавился, а тетушка прикрыла рот ладошкой, скрывая смех. Впрочем, хозяева быстро сориентировались и приказали накрывать на стол. Похоже, что к прибытию такого количества гостей герцогская кухня оказалась не слишком готовой, но, так или иначе, умереть с голоду нам не дали. А если учесть что по распоряжению любезного дядюшки накормили и моих солдат с лошадьми, то Кетлеры проявили настоящую щедрость. Во время торжественного обеда Фридрих попытался осторожно выяснить истинную цель моего визита, но я лишь нахваливал искусство его поваров, не слишком, впрочем, заслуженно.
– Какая чудесная перепёлка, – проговорил я, вгрызаясь в костлявую птицу, не иначе умершую своей смертью, – право, если бы я знал, что у вас так чудно готовят, непременно заглянул бы к вам раньше.
– Вот как? – В глазах Елизаветы Магдалены снова появляется огонек, – а, кстати, в прошлом году, вы также были недалеко от нас, но не удостоили своим посещением.
– Не говорите так громко, а то ваши бароны попадают в обморок, – расплылся я в улыбке, – их эстляндским соседям мой визит не слишком понравился.
– Говорят, ваши солдаты проявили большую жестокость.
– Ну, во-первых не столько мои, сколько шведские. Ведь я тогда был всего лишь шведским генералом. К тому же их жестокость сильно преувеличена, к тем, кто не оказывал нам сопротивления, мы были вполне лояльны.
– А теперь вы соблаговолили-таки нас навестить, но при этом решили не разорять подчистую.
– Дорогая тетушка, вы не справедливы ко мне. Я не испытываю вражды ни к вам, ни к кому бы то ни было в Речи Посполитой. У меня частное дело к королю Сигизмунду и королевичу Владиславу.
– Вот как, и какого же рода это дело?
– Самого заурядного. Вы очевидно знаете, что в семействе Ваза идет спор о том кто более законный шведский король. Ну, а поскольку я этой семье, как вы вероятно знаете, не чужой, то меня это тоже касается.
– А с Владиславом вы, вероятно, спорите кто более законный царь в Москве?
– Совершенно верно, дорогая тетушка, преклоняюсь перед вашей проницательностью!
– Но с какой целью вы прибыли к нам? – не выдержал Фридрих.
– О, цель одна, помочь моим дорогим родственникам! Да-да, я не шучу. Король Сигизмунд своим упрямством, несомненно, навлечет на себя и на свое государство беду. Шведы не хотят видеть его своим королем и готовы сражаться сколько потребуется. Ваш батюшка покрыл себя славой, сражаясь при Киргхольме, но те времена уже прошли. Мой брат король Густав Адольф совсем не похож на своего отца и скоро поляки в этом убедятся. Мне бы не хотелось, что бы ваша уютная Митава оказалась между молотом и наковальней.
– Не думаете же, вы, что мы перейдем на сторону шведского короля? – взволновано спрашивает герцог Вильгельм Курляндский.
– Ну, зачем такие крайности? Для начала просто не будьте в первых рядах. В конце концов, вы ведь в Речи Посполитой, где каждый пан может плевать на мнение своего короля.
– И что нам это даст?
– Возможность избежать неприятностей. Разорения, например.
– И это говорите вы, наславший диких татар на Литву?
– Так ведь на Литву, а не на Семигалию и Курляндию? Я ведь, в сущности, мягкий и добрый человек, а вот король Густав Адольф, боюсь, разбираться не будет... О, кажется несут следующую перемену! Что там, семга? Обожаю!
После обеда пришло время танцев. Видя что грозные пришельцы, на самом деле не такие уж грозные, местные дамы и девицы оживились и стали многозначительно стрелять глазками в сторону мекленбургских офицеров, а некоторые и в русских. Никиту Вельяминова, таким зрелищем было не удивить, насмотрелся. Корнилий, кажется, уже с кем-то затанцевал, а вот Мишка, Федька и Семен Буйносов смотрели на открывшееся действо во все глаза.
– Ваши молодые русские офицеры не танцуют? – показала на них глазами Елизавета Магдалена, как только мы снова оказались рядом.
– Увы, – отозвался я, – им нельзя.
– От чего так?
– Ну, они мои телохранители и не могут меня покидать.
– Просто телохранители?
– Не просто, эти молодые люди принадлежат к старинной русской аристократии и по обычаю начинают свою службу именно так.
– Понятно, везде свои обычаи, впрочем, в их нарядах, наверное, не слишком удобно танцевать.
– Вы правы насчет различия в обычаях. Даже в Мекленбурге и Померании они отличаются, что уж говорить о других. Кстати, вы давно не получали вестей оттуда?
– Довольно давно, а вы?
– Ну, я их вообще не имею более года.
– А ну, тогда мои свежее. О чем вам рассказать?
– О чем угодно.
– Ну, что же, о том что мой брат Филип Юлий стал герцогом Вольгастским вы верно слышали. Ваш дядя Филип Набожный находится в добром здравии и, оправдывая свое прозвище, посвящает богословию все свое время. Ах да, вам верно, интересны новости из Дарлова. Княгиня Агнесса Магдалена живет весьма уединенно, посвятив себя воспитанию сына. Кстати, вы слышали, как она его назвала?
– Э... кажется Иоганн?
– Иоганн Альбрехт.
– Неожиданно.
– Дорогой племянник, вы совершенно не умеете лгать! Это очень важный недостаток для монарха, так что советую вам его восполнить.
– Право, я не понимаю...
– Полно, на семью Грифичей обрушился какой-то рок. У моего деда и отца было много детей. У Богуслава XIII, вашего деда, тоже. Но, похоже, наше поколение будет последним. Если у женщин дети еще случаются, то у мужчин – увы!
– Не думаю что все так плохо, ваш брат всего на пару лет старше меня...
– Вот-вот, и если о ваших альковных подвигах идет молва, то Филип Юлий, кажется, вообще не знает, зачем господь создал женщин. Слава богу, вы Грифич хотя бы по матери.
– Не отчаивайтесь, тридцать три года прекрасный возраст.
– Почему, вы так говорите?
– Вы были откровенны со мной, и я отплачу вам тем же. В вашем возрасте женщины еще красивы, но уже не дуры.
– О чем вы?
– Вы ведь страдаете о того что не стали матерью?
– Да, но к чему вы клоните?
– К тому, что у его светлости моего дяди, не может быть детей без вашей светлости, а вот вы, тетушка, в этом деле вполне можете без него обойтись.
Герцогиня какое-то время сидела молча, потом, очевидно, взяв себя в руки спросила.
– Что за конфликт случился у вас с Филипом Набожным?
– Вы и об этом знаете. Он пытался убить ребенка княгини Агнессы.
– Это серьезное обвинение!
– Я не собираюсь никого обвинять. Мне достаточно того, что я успел ему помешать.
– Это многое объясняет...
– Простите, если я вас расстроил.
– Ничего страшного, кстати, когда вы говорили о наследниках его светлости, вы имели в виду кого-то конкретного?
– Пожалуй что нет, хотя... Вы знаете, есть такая странная русская поговорка, у нее много смыслов, но один из них таков: – из тех кто плохо танцует, получаются хорошие любовники. Посмотрите на моих рынд, менуэт у них точно не получится.
Встав, я наклонил голову, изображая поклон ошарашенной герцогине, и вышел из танцевальной залы на балкон. Там меня догнал Вельяминов, и оглянувшись по сторонам, горячо зашептал.
– И чего нас сюда нелегкая принесла, я слышал, что ты с герцогами сиими толковал. Да не пойдут они с нами против Жигимонта!
– Ты чего, по-немецки наловчился?
– С тобой не хочешь, так научишься! Чего сам понял, чего Корнилий объяснил.
– А, ну раз так тогда слушай. Мне все равно, что они Сигизмунда не покинут, чего надо я и так сделал.
– Это как же?
– Ну, во-первых, я через них доведу до кого надо, что война у меня только с королем, а не со всей Речью Посполитой. А во-вторых, вот представь, что ты Гонсевский и знаешь, что я на всю Литву татар с казаками напустил, Ригу взял изгоном и контрибуцию на нее наложил, а в Курляндии был, и никого не ограбил, не убил, только герцогине соболей на шубу пожаловал. Вот что он подумает? То-то же!
***
После переезда в Москву, жизнь Алены Вельяминовой круто переменилась. Прежде она жила, может быть, и небогато, зато свободно. Вольно гуляла по лесу, собирала луговые цветы, водила хороводы с деревенскими подружками. Теперь же об этом нельзя было и мечтать. На улицу нельзя, хороводы с подружками нельзя, впрочем, и самих подружек тут тоже нет. Да что там, в церковь и то одной нельзя. Хорошо еще, что своего терема у брата Никиты еще не было и жила девушка покуда в доме его друга, стрелецкого полуголовы Анисима Пушкарева. Сам Анисим ушел в поход, оставив терем и лавку на жену Авдотью. Той скоро было рожать и так получилось, что скоро весь дом оказался на боярышне. Впрочем, с домом особых хлопот не было, а вот с названными дочерями полуголовы иногда случались. Две девочки, Глафира десяти лет и Мария семи, казалось, и вовсе не были сестрами. Старшая чернявая в мать Глаша, была послушна, тиха и не доставляла особых хлопот, но вот белокурая егоза Маша, иной раз вела себя как сущий чертенок. Неизвестно почему, но государь очень благоволил семье Авдотьи и особенно Маше. Кроме всего прочего выразилось это в том, что он повелел учить девочек грамоте, для чего был найден диакон Филофей служащий в стоящей неподалеку церкви Архистратига Михаила. Увы, долго трудиться на ниве заморской науки педагогики ему не пришлось. Случилось это еще до того как брат Никита и Анисим ушли в поход. День был праздничный, и ради него отца диакона пригласили за стол и угостили доброй чарой медовухи. Затем еще одной, потом другой и, в конце концов, святой отец немного захмелел. Гнать священнослужителя никто, разумеется, не стал и ему постелили в людской. Силы, впрочем, вскоре вернулись к отцу Филофею, после чего он отправился восвояси, благословляя по пути всех встречных. Те с интересом поглядывали на диакона, кто хихикая, кто осуждающе хмуря брови, глядя на разрисованное лицо служителя церкви. Придя в храм Филофей, немедленно получил взбучку от отца настоятеля, за то, что вместо богоподобного лика нес на себе неподобную харю, и вскоре наотрез отказался от учительской деятельности. Чья это была проделка, никто не сомневался, но как говорится, не пойманный не вор. Найти другого учителя долго не удавалось, пока государев духовник отец Мелентий не узнал, что Алена разумеет грамоту и не возложил эту обязанность на нее. Пришлось боярышне самой учить девочек, а приходивший раз в неделю иеромонах проверял, чему они научились, и снабжал по мере надобности книгами. Впрочем, нет худа без добра. Прознав, что сестра царского кравчего немного знает немецкий, отец Мелентий стал иногда приводить с собой отца Игнатия, чтобы он учил девушку. Отец Игнатий явно был из немецких земель, но недолго живя в Москве, быстро учил русский язык, настолько, что уже мог более менее понятно объясняться с местными жителями и преподавать русским школярам латынь в устроенной по царскому указу школе, именуемой на греческий манер гимназией. Одевался он в простую рясу и, отпустив бороду, вскоре ничем не отличался от прочих монахов.
Вскоре после того как боярин князь Пожарский разгромил вздумавшего подойти к Москве атамана Баловня, ко двору Пушкарева подошел обоз. Авдотье было вот-вот рожать и выйти, чтобы встретить приезжих пришлось самой Алене. Командовал приехавшими знакомый боярышне по жизни в деревне боярский сын Ефим Лемешев.
– Здравствуй дядя Ефим, – почтительно поклонилась ему девушка, – поднося ковш с квасом.
– Здравствуй Алена Ивановна, – отвечал признавший ее бывший сосед, – как проживается на новом месте?
– Слава богу.
– А я из Смоленска с обозом государевым прибыл сегодня. Добро кое-какое, государем взятое, да пленных привез. Ну, а с оказией такой, Никита Иванович попросил, кое-чего доставить, по старой дружбе. Все же мы соседи.
– Благодарствую, дядя Ефим, сами то благополучны?
– Грех жаловаться, поход удачный. Четыре больших города у ляхов отбили, не считая малых. Потерь немного совсем, а многие ратники из немецких земель, прослышав про доблесть государя нашего, пожелали ему на службу перейти.
– Отрадно слышать, а братец мне ничего передать не просил?
– Да как же, просил, конечно. В сумке седельной письмо, сейчас достану.
– Благодарствую, будете дома, кланяйтесь супруге и дочкам. Давно их не видела.
– Непременно передам, Алена Ивановна. А там кто знает, может с Ефросиньей вскоре, опять соседками будете.
– Как так?
– Да Федор-то, воспитанник мой в службе преуспел. Уже в стряпчие пожалован, к тому же было что подле государя рындой стоял. А когда он знатного литвина в полон взял государь его еще больше пожаловал. Проси, говорит, чего хочешь. Ну, тот и сказал, что невесту имеет, а по скудости жениться не может. Так царь-батюшка и пообещал, что сразу после похода свадьбу сыграют.
– Не может быть, – ахнула побледневшая Алена.
– Сам бы не поверил, кабы своими ушами не слышал, – горделиво приосанился Лемешев, – так что скоро моя Фроська за царева стряпчего выйдет, а там глядишь еще в стольничихи выйдет или боярыни!
– Ах вот оно что, – заулыбалась боярышня, – не забудьте на свадьбу позвать.
– Как можно, Алена Ивановна, кого же еще звать как не вас с братом. Все же мы соседи.
Тем временем во двор въезжали одна за другой крепкие телеги, наполненные всяким добром. Наблюдавший за этим действом подьячий, что-то черкал писалом по вощаной табличке, очевидно помечая количество возов.
– А ты куда прешь антихрист, – закричал он вдруг на поворачивавший во двор большой фургон.
Сидевший в нем пожилой немец в ответ только помотал головой, дескать, не понимаю.
– Вот же еще навязалась нелегкая на мою голову, – сокрушенно вздохнул Лемешев, – ничего не соображает немчура проклятая.
– Кто это? – удивленно спросила Алена.
– Да государев дядька невесть откуда взялся со своей толи дочкою, толи внучкою, – пояснил в ответ дядька Ефим, – велено их в иноземную слободу препроводить. Да ведь она разорена, а он все-таки государю нашему с детства служит, нельзя бросать. Царский дядька, как ни крути, чин не малый! Вот и мучаюсь, а хуже всего, что они по-нашему ни бельмеса!
Услышавший пояснения Лемешева подьячий гаденько улыбнулся и пробурчал: – что там дядька, вот у внучки его чин так чин, царские постели стелить!
– Но-но, – прикрикнул на него боярский сын, – не твоего ума дело! Ты своей службой занимайся, а будешь языком мести, так быстро на съезжей окажешься!
– А я чего? Я ничего! – Пошел тот сразу на попятную.
Из фургона тем временем выглянула красивая девушка в немецкой одежде и немного испуганно посмотрела по сторонам. Не увидев знакомых лиц, она хотела было юркнуть назад в фургон, но наткнулась на строгий взгляд Алены Вельяминовой.
– Кто ты такая? – строго спросила боярышня по-немецки.
– Меня зовут Лизхен, а почему ты спрашиваешь?
– Добрая госпожа, говорит по-нашему? – Обрадованно воскликнул пожилой немец, отодвинув девушку и спрыгивая на землю, – меня зовут Фридрих, и я служил еще покойному герцогу Сигизмунду Августу Мекленбург-Стрелицкому, отцу вашего кайзера, а это моя дочка Лизхен.
– А вы не слишком стары чтобы быть ее отцом?
– На все воля божья, добрая госпожа. Его величество велел мне отправляться в Москву и купить для нас с Лизхен домик в немецком квартале. Но никто не может объяснить нам, как туда добраться.
– Немецкая слобода еще не отстроилась после смуты, но вы можете остановиться здесь. Завтра я прикажу слугам проводить вас.
–Благослови вас бог, добрая госпожа! Лизхен, поблагодари ее милость.
– Благослови вас бог, сударыня, – сделала книксен слезшая с фургона девушка, – простите мне мою неучтивость, но вы так строго посмотрели на меня, что я испугалась.
– Добрым слугам нашего государя нечего бояться. Проходите, вас никто не обидит.
– Алена Ивановна, ты чего это, речь ихнию разумеешь? – воскликнул Лемешев, с удивлением наблюдавший за разговором.
– Немного, дядя Ефим. Оставь их здесь без опаски, а завтра слуги проводят в немецкую слободу, пусть строятся или как хотят.
– Ох, боярышня, вот спасибо! Выручила, а то не знал, что и делать с ними немыми.
Обрадованный что избавился от обузы, боярский сын поспешил вскочить на коня и отправиться прочь. Вслед за ним оправились и его люди вместе с подьячим. Слуги уже закрывали ворота, когда перед ними оказался отец Игнатий.
– Я пришел узнать как успехи ваших учениц, ваша милость, – обратился он к боярышне, и принес вам книги.
– Благодарю, что не забываете нас.
– Как можно, вы и ваши подопечные сейчас мои единственные ученицы. У вас гости?
– Это немецкие слуги нашего государя. Я говорила с ними на их языке и, кажется, они меня поняли, хотя...
– Вас что-то смущает?
– Мне кажется, что они не сразу поняли кто я.
– Давно хотел сказать вам, госпожа Алена, что вам не следует пока говорить с теми, для кого это язык родной.
– Отчего так?
– Видите ли, ваша милость, человек, у которого вы учились, был простым наемником. Возможно, он был хорошим человеком и добрым христианином, но он был простолюдин. Смерд, по-вашему. Следовательно, и говорил он как простолюдин, и вас научил так же. Старик более опытен и потому сообразил что вы госпожа, а вот его спутница, услышав вашу речь, сначала решила, что вы ей ровня.
– Вот оно что... вы научите меня, отец Игнатий?
– Почту за честь! Однако теперь мне пора, но в самом скором времени мы вернемся к этому разговору.
Проводив монаха, Алена направилась к возам, вокруг которых уже сновали холопы и слуги. Следовало проследить, чтобы все сгрузили и заперли в амбарах, не перепутав при этом, где чье добро. Спокойно и деловито распоряжалась она людьми, беспрекословно выполняющими все ее приказы.
– Вот видишь Лизхен, как все слушаются эту девушку, несмотря на ее возраст? Тебе следует быть с ней учтивой, потому что она госпожа.
– Да, господин Фридрих, просто она говорила, так что я не поняла...
