Текст книги "Записки военного летчика"

Автор книги: Иван Спирин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 10 страниц)

За два– три часа полета на флагманский самолет поступали, сотни радиограмм. Один из помощников флагштурмана едва успевал прочитывать их и давать указания. Только очень важные радиограммы он показывал нам. Второй помощник сидел на приеме сообщений земных станций, следил по радио за донесениями о состоянии погоды и систематически сличал время на часах.

Вот так строился, проводился один из самых больших и замечательных воздушных парадов – парад 1935 года.

На этом параде, когда до Москвы оставалось всего несколько десятков километров и пристраивание колонны подходило к концу, неожиданно обнаружилось резкое изменение ветра и стало ясным, что ровно в 12 часов на Красную площадь мы не попадем.

Голова воздушного парада опаздывала на практически ничтожную величину – от полутора до трех минут. Но и этой неточности допустить было невозможно. Если бы летел один или даже несколько самолетов, то ничего не стоило бы прибавить скорость и нагнать это время. Но сделать это с колонной, значило – разбить ее, растерять строй и, пожалуй, сорвать парад. Но опоздать, хотя бы на такое небольшое время, тоже нельзя. Командование требовало прибытия на Красную площадь точно в 12 часов. [74]

Какое волнение поднялось на флагманском корабле! Мы негодовали и всячески поносили это непредвиденное изменение погоды. По радио связались с Красной площадью. Дело дошло до командования. Но исправить этого было уже нельзя и удалось лишь немного сократить опоздание.

И вот в 12 часов полторы минуты по московскому времени над Красной площадью показался флагманский корабль. За ним двенадцатикилометровой колонной с гулом, рокотом и ревом в безукоризненном строю летели сотни и сотни самолетов. Трудно забыть эти полторы минуты опоздания. Всего полторы минуты. И это в стране, которая два десятка лет тому назад вставала по петухам, определяла время года по заморозкам, осень – по отлету, весну – по прилету птиц. Как все неузнаваемо изменилось! [75]

Гроза

Я получил предписание сделать полет из Москвы в Смоленск и обратно с целью рекогносцировки местности перед предстоящим ночным полетом по этому же маршруту. Мы должны были лететь вдвоем с хорошим моим приятелем Федором. Рассчитывали: позавтракав, вылетим на рассвете, в Смоленске будем к обеду, пообедаем, отдохнем, в этот же день вылетим обратно и к ужину будем в Москве.

На рассвете я посмотрел в окно и изумился. Накануне стояла хорошая погода, а сейчас моросил мелкий осенний дождичек, облака ползли над самыми крышами домов. Тем не менее, я все же поехал на аэродром. Нас долго не выпускали. Мы от скуки успели позавтракать дважды, а погоды все не было.

Наконец, метеорологическая станция дала более или менее утешительные сведения, и мы уговорили начальство выпустить нас. Поднялись. Шли низко над землей. Лететь было приятно и спокойно, хотя временами облака почти стлались по земле. Самолет идет плавно, не шелохнется. Мы с удовлетворением следили за скоростью, наблюдая быстро мелькавший лес, поляны, деревни. С хорошим настроением мы подходили все ближе и ближе к Смоленску.

У самого Смоленска самолет попал в ливень. И в какой! Нас трепало, швыряло, но мы, благополучно выбравшись из этой переделки, подошли к городу. Впереди – аэродром. Мы удивились, когда увидели на середине аэродрома огромный знак, запрещающий посадку. Позднее выяснилось, что от дождей аэродром раскис и садиться было нельзя. Делаем круг. Знак не убирают. [76]

Делаем два, три круга. Нам снизу машут руками, сигналят, что садиться нельзя. Мы упорно требуем посадки. Сделали пять-шесть кругов и жестами поясняем, что нам необходимо сесть во что бы то ни стало. Наконец, увидели бегущих людей, которые выложили посадочный знак.

Когда– то через аэродром проходило шоссе. Сейчас оно поросло травой, но грунт в этом месте был хороший. На это шоссе мы и сели.

В Смоленске, как и в Москве, непрерывно лил дождь, Было свежо. Дождь был мелкий, нудный, напоминающий глубокую осень, временами стихал, временами переходил в ливень. Мы пообедали, высушили промокшую одежду и готовы были пуститься в обратный путь.

Я зашел на метеорологическую станцию. Молодой метеоролог вежливо сообщил, что по всему пути от Смоленска до Москвы во вторую половину дня будут грозы.

– Откуда это следует? – спросил я его.

Он обратился к синоптической карте и начал обосновывать свои прогнозы. Я не соглашался. Теоретически грозы при такой обстановке возможны, но я почему-то не верил, что и без того дьявольскую погоду осложнят еще грозы.

– Я все-таки лечу, – заявил я.

– По-моему, лететь нельзя, – спокойно ответил метеоролог.

Не сказав больше ни слова, я молча вышел, из метеорологической станции и направился к самолету. Мотор запущен. Подбежал дежурный по аэродрому и заявил, что он самолет не выпустит. На балконе здания комендантского управления, где помещался дежурный, с бумагами в руке стоял ликующий метеоролог.

В то время я вел большую исследовательскую работу по дальним перелетам. Мне начальник воздушных сил разрешил вылетать в любую погоду по моему усмотрению. В моем кармане была соответствующая бумага. Я никогда не прибегал к ней, но на этот раз тон дежурного и сияющая физиономия метеоролога меня задели. Недолго думая, я вынул документ и предъявил дежурному.

Он пожал плечами и отошел в сторону.

Мы вылетели. [77]

Опять высота 100 метров, несколько лучшая видимость, чем утром. Дождь совсем маленький. Я уже ликовал и посмеивался над предсказателем погоды. Я не раскаивался, что «применил» документ. И ничуть не сомневался, что такая же благоприятная погода будет до самой Москвы. Уже продумываю, какую телеграмму пошлю в Смоленск из Москвы в порядке подтверждения прогноза. Надо ее составить острей и поучительней, чтобы не морочили в другой раз нашему брату голову…

Так летели до Вязьмы. Подходя к Вязьме, я, к изумлению своему, увидел довольно большую черную тучу. Это была гроза. Откуда? Подходим вплотную к туче – гроза! Огибать ее далеко. Я решил, что грозовой фронт не глубок и мы сумеем проткнуть его, не ломая пути.

Наш самолет погружается в черную бездну. Сильный бросок. Сразу наступили сумерки. Самолет швыряет из стороны в сторону. Дождь, как из ведра. Нас бросает вверх, вниз. Яркие ослепительные взблески. Грозное и величественное зрелище. Гром не слышен, зато ощутителен. При каждом ударе нас встряхивает. Броски так сильны, что, кажется, вот-вот отлетит крыло. Крепко держимся за рулевое управление и напрягаем все силы, чтобы удержать самолет ровно, не дать грозе опрокинуть, перевернуть машину.

А дождь неимоверный. Крупный град с шумом ударяет по крыльям, больно бьет в лицо, кругом все темнее я темнее. Влипли! – мелькнуло в голове. Выберемся ли мы из этой бурлящей черной громады? Внезапно ослепительный блеск. Молния вспыхнула совсем рядом с самолетом. Впечатление такое, что вот-вот загорится наша машина. Пауза и вслед за ней исступленный бросок вниз, боком на крыло. Казалось, все кончено. Я различил в проливном дожде под самым крылом самолета макушки деревьев. Мы едва успели выравнять самолет и привести его в нормальное положение. Как мы не задели за деревья – непостижимо.

Впереди мелькнуло небольшое «окошко». Скорей, скорей вон из этого кипящего котла! Мы облегченно вздохнули, когда огромная туча осталась позади.

Пошли в обход. Вслед за этой грозой повстречалась еще одна, маленькая, но мы, напуганные предыдущей, далеко обошли вторую. Едва обошли вторую – появились третья, четвертая, пятая. Их было целое семействе. [78]

Я никогда не видел такого скопища гроз. Они заполнили огромнейший район. Мы лавировали между ними, тщательно обходя каждую, не решаясь сунуться даже в очень маленькую. Наш путь вместо прямой линии теперь представлял сплошные зигзаги.

Я уже беспокоился, хватит ли бензина до Москвы. К тому же встречный ветер убавил скорость. Мы утомились и промокли до последней нитки. Но, к счастью, грозы тоже слабели. Прошли Можайск, грозы кончились и, даже на мгновение показалось солнце. Я уже предвкушал стакан горячего чаю… Но солнце быстро заволокло облаками, и вновь пошел мелкий дождик. Все-таки на душе было как-то радостно, что все осталось позади, что выбрались из этого омута гроз, что теперь уже совсем скоро будет Москва.

Действительно, впереди показались мачты радиостанции, что у самого аэродрома. Ну, наконец-то мы дома. Но мечты об отдыхе быстро исчезли. Подходя ближе к Москве, все более настойчиво бросалась в глаза какая-то мутная чернота. Мощная грозовая туча простиралась перед нами огромным полукольцом. Она шла слева от нас, захватывала северную и северо-восточную часть Москвы и уходила на юг, куда-то к Серпухову. Мы прибавили скорость и быстро пошли на посадку к аэродрому, чтобы скорее сесть, пока нас не захватила гроза. Но сильный встречный ветер задерживал нас, гроза шла быстрей, неумолимо приближаясь к аэродрому.

Бешеная гонка – кто вперед! Выжимаем все из самолета – скорее, скорее к аэродрому. Вот остается всего полтора-два километра. А гроза с другой стороны уже захватила границу аэродрома. Вот на поле поднялся огромный вихрь, который, будто шутя, опрокинул уже на земле тоже торопившийся на посадку, огромный пассажирский самолет. Я обомлел. Уж если такой самолет опрокинуло, то нам и соваться нечего…

Гроза шла прямо на нас. Мы повернули и полетели прочь с аэродрома. По ветру нас несло быстро. Но надо что-то предпринимать, так как бензина осталось едва на полчаса. Обойти грозу слева или справа невозможно. Снизу нельзя – она стлалась по самой земле. Пробиться вверх – значит надо набрать тысяч шесть-семь метров высоты, чего мы сделать не можем. [79]

Справа, в районе Царицына, я заметил небольшое светлое окошко. Мы устремились туда. Скорей, скорей, пока не исчезла и эта возможность. Вот уже подошли совсем близко. Но перед самым носом и это окошко захлопнули грозовые облака. Несколько секунд, идем вперед, и вот уже подошли вплотную к грозе. Надо удирать. Решительно развернулись, пошли обратно. Но оказалось, что передняя часть грозового фронта – отроги грозового облака – захватила самолет. Мы оказались в полукольце. Выход один: скорей уходить в единственный перед нами просвет, прочь от этой беснующейся громады.

Бешеный вихрь снова бросал нас из стороны в сторону, вверх, вниз. Порой казалось, что привязные ремни не выдержат и при резком толчке нас выбросит из самолета. Полный газ! От мотора взято все, что он может дать. Но мы от грозы не отдаляемся. Она с такой же скоростью идет вместе с нами. По сторонам и сзади сверкает молния. По броскам самолета чувствуем удары грома.

Но теперь гроза, хоть и медленно, но уходит назад. Еще немного, – и мы вырвались из грозового кольца. Теперь куда? Где можно сесть? Вблизи – ни одного аэродрома. Мы несколько минут бесцельно идем по ветру. Гроза преследует. Внизу я замечаю ровную, покрытую густой травой полянку. Вот аэродром – лучшего желать нельзя! Действительно, поле ровное, как стол, покрытое яркой зеленой скатертью – травой.

Раздумывать некогда. Делаем круг я заходим на посадку. Все ближе и ближе земля. Вот высота 40, 30, 10 метров. Мы были увлечены посадкой. Я не сомневался, что она пройдет хорошо, но перед самой землей – резкий бросок. Это вихрь настигшей нас грозы. Ослепительная молния, самолет подбросило, еще рывок, машину с невероятной быстротой опрокинуло и крепко ударило о землю.

Все это произошло мгновенно. Мы не успели даже сообразить, что именно случилось. Я висел вниз головой на привязаных ремнях. Мотор не был выключен. Не загорелся бы! – мелькнуло в голове. Я отстегиваю ремни и, выставив сначала одну, затем другую руку, опускаюсь вниз головой с намерением выбраться из кабины. Рука уходит в мягкую землю. Уходит все глубже [80] и глубже. Опираюсь второй рукой, она тоже уходит. Оказывается, под нами торфяное болото. Я уже начинаю задыхаться, а ноги еще в кабине. Извиваясь всем корпусом, я, наконец, вытаскиваю ноги из кабины, освобождаю одну руку, хватаюсь за какую-то деталь самолета и подтягиваюсь. Отдышался. Тина залепила глаза, уши, нос, набилась за рубашку. Руки, лицо, куртка, шлем – все в какой-то слизистой жиже. Я протираю глаза, подтягиваюсь еще больше, встаю на ноги и тотчас замечало, что ноги быстро вязнут. Торфяное болото засасывает.

Я бросаюсь в сторону от самолета. Бегу быстро по трясине, чтобы не дать ногам увязнуть. Напрягая остатки сил, борюсь с этой топкой грязью и, наконец, чувствую под собой более твердую почву. Выбегаю на какую-то тропку. Несколько минут стою, ничего не соображая, едва переводя дыхание. А где же Федор?

– Федор! – кричу я.

Ни звука.

В самолете? Убит? Ранен? Потерял сознание? Не может выбраться? Бросаюсь к самолету. Бегу, стараясь попадать в свои же следы. Тина быстро затягивает их, и они еле различимы. Наконец добежал до самолета. Заглядываю в кабину – никого нет. Осматриваюсь кругом: может быть, засосало Федора в болото? Никаких признаков. Передняя часть самолета вся в масле. Течет бензин. Федора нет. Весь самолет и я вместе с ним постепенно погружаемся в предательскую тину. Я бегу опять к тропке.

На дорожке, которая, извиваясь, уходила к маленькому холмику, я заметил бегущего Федора. Я бросился за ним. Он, видимо, изнемогал от бега, да и дорожка шла в гору. Я быстро его нагонял. Когда оставалось метров сто, я почувствовал, что бежать дальше не могу. Громко крикнул:

– Федор, стой!

Он остановился.

– Куда ты бежишь?!

Он смотрел блуждающими глазами куда-то мимо меня.

– Разве я бегу? – тихо произнес он.

Мы пошли к самолету. Он лежал на спине с изуродованными крыльями. А сверху лил проливной дождь, сыпался [81] град, сверкала молния и рокотал гром. Это бесновалась та самая гроза, от которой мы только что удирали.

Спустя четверть часа юна прошла. Дождь стих, появилось солнце. Какая злая ирония, – тепло, светло, а мы стоим около болота на некотором расстоянии от своего разбитого самолета, мокрые, растерянные, виноватые…

Через несколько минут из соседних деревень к нам уже бежал народ. Впереди, как всегда, неслись мальчишки. Огромная толпа окружила нас и болото с нашим бывшим самолетом. Нас ни о чем не спрашивали… Мы стояли рядом. Вид у нас, повидимому, был очень жалкий. Говорить ни о чем не хотелось. Да и о чем говорить? Все ясно. [82]

Двое суток на льдине

В один из ясных солнечных дней, когда мы ожидали вылета на полюс, в 19 часов 10 минут я взял старт с площадки от самой зимовки о. Рудольфа. Цель полета – отлететь километров 80-100 на юг и проверить, правильно ли работает радиомаяк Рудольфа. Со мной – Сима Иванов и Женя Федоров. Быстро кладу машину на курс зюйд. Погода хорошая. Пересекли горы о. Рудольфа, слева оставили о. Гогенлоэ. Вскоре за о. Рейнер подошли к разводьям. Пролетели немного дальше тем же курсом. Всюду вода. Сесть негде. Пришлось вернуться.

Южнее о. Александры пролив покрыт торосистым льдом. Решил сесть среди торосов у о. Диксон. Иду бреющим полетом, выбираю площадку. Даю команду бросить ракету. В 20 часов 15 минут благополучно сел. Аэродром жуткий. Множество плохо заметных с высоты торосов, твердые, старые заструги. Сразу же принимаемся за работу. С помощью теодолита определяем местонахождение. Раскидываем походную радиостанцию. Осматриваю площадку для взлета – торос на торосе. Трудно, но взлетим. В 20 часов 20 минут остановил мотор. Заготовил радиограмму № 1:

«Рудольф. Шмидту. Восточная часть Итальянского пролива и почти весь Американский пролив имеют большие разводья, крупный и мелкий битый лед. На южном горизонте также видна вода. Садиться невозможно. Вернулся обратно. В 20.15 благополучно спустился между проливами Бака и Кельти, восточнее острова Диксон, в пяти километрах. Аэродром очень плохой – торосы до одного метра. Производим наблюдения. [83] Связь с вами – через каждые 10 минут, начиная от 21 00. Спирин».

Но этой радиограмме так и не суждено было дойти до адресата. В 20.35 выяснилось, что связи нет. Мы Рудольф слышим, он нас – нет.

20 часов 50 минут. Кручу моторчик радиостанции, но Рудольф нас попрежнему не слышит. Проходит час. Не теряем надежды связаться по радио. Крутим моторчик с Федоровым до мозолей в руках. Сима бешено выстукивает ключом: «УКВ, УКВ», вызывая Рудольф.

22 часа. Начали запускать мотор. Заливка хорошая. Многократно вращаем винт. Мотор не запускается. Бьемся полчаса. Мотор упорно не идет.

Тут я впервые почувствовал всю серьезность нашего положения. Однако стараюсь казаться веселым. Пробуем запустить мотор с амортизатором. Я в кабине, Сима и Женя натягивают амортизатор, скользят, падают. Смешно и грустно. Мотор не идет. Заливаем, продуваем – никакого толку. Заливаем бензин в свечи – результат тот же. Мала прилагаемая к запуску сила – всего один человек. другой должен держать винт, третий управлять в кабине. Решаем использовать ропак или айсберг и натягивать амортизатор втроем. Выбрали поблизости подходящий айсберг. С трудом перетаскиваем самолет. Нелегкий труд. Почти выбиваемся из сил. Дотащили…

Час ночи. Светит солнце. Погода все хуже и хуже. Запускаем мотор при помощи нашей «рационализации». Снова неудача. Мы выбились из сил и не даем амортизатору достаточной натяжки. По высотомеру замечаю, что давление атмосферы катастрофически падает. Температура воздуха подымается. Плохой признак. Решили отдохнуть. Слушаем радио Рудольфа. Сима записывает:

«Спирину. В 3 часа самолет вылетает по вашему маршруту. Сбросит спальные мешки, продовольствие и прочее. Если есть возможность сесть, разложите знаки. Шмидт».

2 часа 30 минут. Приступаем к подготовке площадки для самолета «Р-6». Меня уговаривают не сажать. Уж очень плох аэродром. Думаю, что сесть все-таки можно. Свежий ветер уменьшит посадочную скорость. Если утихнет, всегда успеем выложить крест, [84] запрещающий посадку. Для выкладки знаков используем шубы, брезент, крышку фюзеляжа, перчатки, чехлы приборов. Площадка – 500 метров. Подход с юга хороший.

3 часа 10 минут. Погода совсем плохая. Ясно, что самолет не прилетит. Стараюсь шутить, рассеять товарищей. Но они и так крепки, испытаны и в таких арктических «случаях» бывали больше, чем я. В 3 часа 30 минут началась метель. Поспешно убираем знаки с нашего аэродрома.

4 часа. Запуржило как следует. Крепчает ветер. Видны только ближайшие айсберги. Торопимся укрепить самолет. Привязываем одно крыло все тем же амортизатором за айсберг и веревочками от радиостанции за треногу от теодолита, врытую в снег с помощью финского ножа. Теперь ясно – застряли надолго.

«Ну, вот и начали куропатить»{1}, – думаю я, глядя на жалкую привязь, на раскачивающийся от ветра самолет и на усталых Симу и Женю.

Ощущение огромной усталости, В 6 часов залезаю в кабину самолета. Федоров, защищаясь от ветра, прилег на крыле у фюзеляжа. Сима дежурит, пытаясь дать связь. Хочу вздремнуть. Невозможно. Отчаянно дует. Кабину заносит снегом. Снег забивается под шлем, шубу, попадает на шею и даже спину. Продрог. Валенки мокрые. В кабине не пробыл и часу. Выхожу к Симе. Возимся вдвоем. Со связью попрежнему ничего не выходит. Устраиваюсь полежать на крыле. Продувает насквозь. Опять залезаю в кабину. Дует еще больше. Зуб на зуб не попадает. Как же согреться? Придумал прогулку – иду до ближайшего айсберга, и обратно. Немного разогреваюсь. В голове тревожные мысли. Ведь продуктов у нас – три плитки шоколада и четверть кило сухарей на троих. Ничего теплого. А сколько будет пуржить? Хорошо, если сутки-двое, ну, а как пять-семь?… Что тогда?

Через каждый час окликаю Симу и Женю – боюсь, что замерзнут.

– Может быть, поедим?

Отказываются. И действительно, нам не до еды. [85]

Что же делать? Ждать? Чего? Да и сколько ждать? Итти пешком? На худой конец, это можно. 80 километров пройдем за полтора суток. Но куда пойдешь в пургу? Опять чортовы мысли о всяких каверзах, на какие способна арктика. Нет, надо взять себя в руки. Улетим. Во что бы то ни стало улетим!

11 часов. Опять лезу в кабину. Хочется спать. Но в кабине хозяйничает ветер. Знобит. Только бы не заболеть – тогда совсем плохо. Заворачиваюсь плотнее в шубу, поджимаю под себя ноги и ненадолго забываюсь.

Через некоторое время окликаю товарищей. Предлагаю закусить. Едим неохотно. Настроение неважное. Пытаемся острить. Получается не совсем удачно. Хочется тепла и – спать, спать.

Снова все лезем в кабину. Термометр показывает восемь, затем шесть и четыре градуса. С самолета течет. Это на его темную поверхность действуют световые лучи. Весь самолет в сосульках. Все заледенело. Красиво и как-то жутковато. Неужели не улетим?

А что, если снова попытаться запустить мотор. Ведь температура 6 градусов. Взялись дружно. Убавили длину амортизатора. Со второго раза мотор фыркнул, с третьего дал два выхлопа и заработал. Сразу стало веселее. Но вокруг туман и пурга. Мотор остановили. До 38 часов систематически прогреваем мотор. Наш амортизатор действует превосходно. А метель все крутит. Ветер усиливается. А вдруг начнется такой же ветер, как на Маточкином шаре – 11 – 12 баллов?

Снова в кабине. Кутаемся и дрожим… Снова тревожные мысли. 24 часа. Небольшое прояснение. Мотор быстро завелся. Все снаряжение погружено. Три раза безуспешно пытаюсь взлететь. Мокрый, липкий снег тормозит при разбеге. На разбеге лавирую среди торосов и айсбергов. По прямой взлететь нельзя. Делаю последнюю попытку. Полный газ. Ручка от себя. Самолет скачет по небольшим торосам. Выбираю ручку немного на себя. Не опрокинуться бы, а то сгоришь. Скорости нет. Пытаюсь оторвать. Беру резко ручку на себя. Нехватает еще немного скорости. Опять слегка отдаю ручку от себя и опять – рывок на себя. Уже конец площадки, а впереди большой айсберг. Еще рывок. Машина перескочила айсберг и камнем пошла вниз. Катастрофическое положение. Убрал газ. Бешено работаю рулями, [86] лавирую среди айсбергов. Машина цела. Вздохнулось легче. К чорту такие эксперименты. С трудом вытаскиваем машину на ровное место. Подруливаю опять к стоянке. Бензина мало. Выключаю мотор. Сима и Женя требуют:

– Лети один! Нагрузка меньше… оторвешься. Привезешь нам продовольствия, палатку и все, что нужно.

Я удивленно смотрю на товарищей. Улететь одному, оставить их без одежды, без палатки, среди снега и пурги – безумие. А здесь, в самолете, хоть и продувает насквозь, а все-таки есть какой-то свой угол. Категорически обрываю этот разговор.

Запуржило сильней. В 2 часа ветер опять усилился. Опять дрожим в кабине. Неужели не улетим? Нет, надо максимально разгрузить самолет, выбросить все, вплоть до радиостанции, и улететь.

Сильные порывы ветра резко раскачивают самолет. Подумываю, не привязать ли его опять. Сидеть в кабине невозможно. Иду к айсбергу. Возникают сомнения насчет бензина. Правильно ли показывает бензиномер? Как бы измерить, сколько его еще осталось? Собираемся втроем. Измеряем маленькой антенной от радиостанции, опуская ее в бак. Высчитали. Повидимому, минут на сорок полета хватит. Надо экономить.

6 часов. Закусили сухарями, шоколадом. После неудачного взлета усталость еще больше. Болят ноги, руки, спина, ноет все тело. Как хочется поспать!

7 часов. Стихает снегопад: немного лучше видимость по горизонту. 7 часов 30 минут. Решаю попробовать подняться. Обсуждаем. Если не оторвемся, надо что-то делать. Итти нельзя – пурга. Повидимому, придется рыть у айсберга нору в снегу и высиживаться, продолжая «куропатить». Запускаем мотор. Последний бензин. Если, не оторвемся – конец.

Мотор долго капризничал и наконец пошел. Сгружаем все аккумуляторы и весь лишний теперь груз, – это килограммов 60-70. Заруливаю на вновь выбранную площадку. Погода быстро портится, хотя ее вообще нельзя было назвать мало-мальски сносной.

Сима раскачивает самолет, помогая ему оторваться от мокрого снега, и садится на ходу. Полный газ. Напрягаю все мускулы. Рывок, другой… Чувствую – машина висит в воздухе. Проскочили через два больших [87] айсберга. Летим! Теперь добраться бы до Рудольфа, Видимость отвратительная. Облака давят вниз. Снег сыплет, как из мешка. У земли метель. Беру курс прямо на Рудольф через гористый о. Александры. На высоте около 150-200 метров самолет заволакивает облаками. Вхожу в них. Через минуту уже ничего не видно. Приборы для слепого полета на этой машине не внушают доверия. Кроме того, самолет сильно болтает. Решено повернуть обратно и пойти в обход о. Александры. Спускаюсь до 25 метров. Кое-что вижу. Иду бреющим полетом. Мелькают айсберги, ледники. Только бы не наскочить в тумане на какую-либо гору или айсберг. Через 10 минут становится еще хуже. Видимость совсем плохая. Болтает. Скорее бы добраться до моря. Там есть разводья и лучше видно землю. Ветер сильный, попутный. Обогнул с востока землю Александры. Промелькнули маленькие островки Гоуэ и Кобур. Подошел к острову Гогенлоэ. Впереди виднеется узкая полоска моря. Стало веселей. Через 10 минут подошел вплотную к морю. Справа в тумане видны горы Рудольфа. Иду низко над морем с западной стороны острова. Бензиномер показывает 10 литров – хватит ли? И куда садиться в случае остановки мотора? У берегов небольшой припай с высокими торосами. Выдержит ли этот лед? Хочу посоветоваться с Федоровым. Мешают ветер и сильная качка. Огибаю скалы, крутые обрывы, сползающие к морю. Напряженно ищу льдину для посадки на случай, если остановится мотор.

Справа – горы и скалы, густо покрытые туманом. Наконец показались мыс Столбовой и радиомачты! зимовки. Подхожу вплотную. Аэродром закрыт густым туманом. Около зимовки – сильная метель. Поверхности земли не видно. Кричу Симе, чтобы бросил ракету. Он что-то замешкался. Внизу ни одного человека. «Не ждут», – мелькнуло в мыслях. Решаю садиться в пурге. Ждать нечего. Бензин на исходе. С работающим мотором против сильного порывистого ветра подхожу к земле. Промелькнул домик. Впереди справа смутно вижу силуэт собачника.

Равняю машину. Она мягко касается лыжами снега и быстро останавливается. К самолету бегут люди, застигнутые врасплох нашим появлением… Да и кто мог ожидать, что мы прилетим в такую пургу. [88]

– А мы две ночи не спим, беспокоимся за вас… Собак послали. Самолет все время дежурит, чтобы вылететь на розыски, – наперебой сообщают нам друзья.

Все довольны. А особенно довольны мы. Прошу папироску. Ведь так давно не курили. Сутки назад собрали и заложили в трубки последние крошки табаку.

Вместе с зимовщиками иду в помещение.

– Молодец, – кричит с постели Водопьянов

Помогают раздеться. Докладываю Шмидту о полете. Почти все население острова собралось вокруг. Слушают. Умываюсь и привожу себя в порядок. В кают-компании хороший завтрак. Экипаж дежурного самолета с аэродрома шлет по телефону приветствие. За столом Шмидт рассказывает, как все на зимовке волновалась за нас.

В кают– компании много народу. С завтраком не клеится, почему-то не хочется есть. А вот горячий чай пьем с большой охотой. Намерзлись. Расспросы и расспросы без конца. Тепло, хорошо, уютно…

– Разрешите поспать? [89]

Старт на полюс

В арктических широтах 18 и 19 мая 1937 года свирепствовала метель, дул сильный порывистый ветер и так пуржило, что нельзя было выйти на улицу. Теснясь в маленьких комнатках наших домиков, мы время от времени с тоской поглядывали в окошко а видели снова все то же: снег, бешеный, взвихренный: снег, целые смерчи из снега.

Зрелище это надоело до смерти. То и дело кто-нибудь, отрываясь от запотевшего окна, нетерпеливо спрашивает:

– Доколе же?…

Мы сидим на Рудольфе уже целый месяц, а погоды все нет и нет. А может, ее так никогда и не будет? Возникали сомнения: в самом деле, можно ли вообще здесь, в самом центре полярного бассейна, дождаться относительно хорошей летной погоды, да еще на протяжении в тысячу километров?

20 мая. Пурга прекратилась так же неожиданно, как и началась. Ветер сразу стих, словно кто-то собрал и завязал его в узел. Сквозь окна в облаках показалось солнце, и уже к середине дня мы увидели совершенно чистое безоблачное небо. Яркое солнце заливало ослепительным светом занесенный снегом маленький остров. На этот раз оказалось, что и по синоптической карте тоже обнаруживались кое-какие виды на то, что мы. сможем улететь.

На аэродроме сразу же закипела работа. Нам надо было вылететь с таким расчетом, чтобы прибыть на полюс или к 12 или к 24 часам. Это было необходимо при полете для точного определения нашего положения над [90] полюсом, так как наивыгоднейшее пересечение так называемых позиционных линий{2} в результате астрономических наблюдений получалось только в эти промежутки времени. Таким образом, чтобы быть на полюсе к полуночи, надо было вылететь часов в 6 вечера. Для достижения же полюса в полдень, – примерно в шесть часов утра.

Мы решили не терять ни минуты, и тотчас же после обеда все выехали на аэродром. На зимовке вряд ли остался хоть один человек, кроме радиста, который должен был поддерживать связь с Большой Землей. Все были на аэродроме, и даже наш замечательный повар Василий Васильевич, заранее приготовив обед и закуски, перекочевал со всем своим хозяйством на, аэродром. Он быстро, на ходу, организовал филиал кухни и столовой. Технический состав со всех кораблей был переброшен к флагманской машине и готовил только ее. Одни очищали и разгребали снег вокруг, другие подлаживали домкраты под лыжи, чтобы удобнее было столкнуть тяжелую громаду с места, третьи разогревали моторы. В последний раз снова и снова проверялись радиостанция и аппаратура. Словом, работа шла полным ходом. Синоптик непрерывно дежурил у радио и телефона, принимая сводки о погоде, которые тут же немедленно обрабатывались и наносились на карту в виде изобар, циклонов, антициклонов, фронтов, окклюзии и прочих замысловатостей.

По этой мудреной грамоте выходило, что на полюсе и в его районе вполне «приличная» погода. Но (и тут не обошлось без «но»), разъяснял синоптик, облачный фронт, расположившийся на север от острова Рудольфа, примерно на 84° широты, значительно осложняет дело.

В 5 часов, когда уже почти все было готово, на горизонте с севера стал ясно заметен огромный облачный фронт, спускавшийся до самой воды. Он простирался на очень большую высоту. Пробить его казалось невозможным, особенно с полной нагрузкой нашего корабля. Фронт передвигался быстро. Синоптик уверял, что он [91] должен скоро пройти, и тогда, дескать, ничто не может помешать нашему полету.

Вылет в 6 часов отставили, но все попрежнему были наготове. Дежурство по погоде не прекращалось. Самолет держали в полной готовности. С аэродрома никто не уходил. Тянулись томительные часы. Мобилизуя остатки терпения, мы наблюдали, как облачный фронт действительно приближался. В 6 часов на куполе аэродрома начал быстро оседать туман. Это никак не входило в обещанную программу сегодняшней погоды. Наш синоптик носился по аэродрому, объяснял и доказывал всем, что это именно так и должно быть, что туман должен очень скоро рассеяться. Но в то же время, добавлял он, не исключена возможность, что туман может вновь появиться при прохождении тыловой части этого облачного фронта.