Текст книги "Штурм"
Автор книги: Иван Стрельбицкий
Жанры:
Биографии и мемуары
,сообщить о нарушении
Текущая страница: 8 (всего у книги 16 страниц)
Когда дым рассеялся и открылись склоны, я приник к стереотрубе. Высоту усеяли воронки с обуглившейся землей. Видимо, удар большой плотности пришелся точно по позициям полка. Там было тихо, безжизненно.
Вот с неприятельской стороны выползли десять тяжелых танков, покачиваясь на ухабах и ямах, они пошли на высоту. Мгновенно сзади них возникла стена наших разрывов. Артиллеристы отсекли пехоту, а танки продолжали идти. Среди них рвались тяжелые снаряды, но машины упрямо ползли. На наших позициях гнетущее безмолвие, никакого движения.
– Погиб полк! – тихо, сквозь зубы бросил Самохин, только что вернувшийся на наблюдательный пункт.
Я смотрю на высоту и невольно вспоминаю другой тяжелый эпизод войны.
…1941 год, конец июня. Бои за Минск. После сокрушительного налета немецкой авиации я – тогда командир артиллерийской бригады – с солдатом отправился проверить состояние наших позиций. Шли полем, сквозь начинавшую созревать рожь, вдыхая ее слабый медовый аромат. Солдат, всегда внимательный к окружающему, показал в сторону:
– Танки!
Они шли колонной по лощине километрах в двух от нас.
Ближайшая батарея – метрах в полутораста, в небольшом перелеске. Почему она не стреляет? Подпускает на короткое расстояние?
– Бежим на батарею, – говорю солдату.
Приминая сухо шелестящую рожь, выскакиваем на проселочную дорогу, несемся по ней. Вот мы и на огневой. У орудий ни одного человека. Две глубокие воронки, в них трупы бойцов. Рядом перевернутая сорокапятимиллиметровая пушка. Остальные орудия засыпаны землей.
– Товарищ полковник, – говорит солдат, – танки подходят! Скорее в лес!
– Лес далеко, не успеем.
Торопливо осматриваем орудия. Одно исправно. Очищаем его от земли. Солдат молча помогает, искоса поглядывая на меня.
– Снаряды!
Боец подает осколочный.
– Не тот! Бронебойный!
Заряжаю. Навожу. Выстрел! Танки идут. Еще выстрел! Идут. Стреляю третий раз.
– Дьявол их забери! Идут!
Осталось метров семьсот. Холодок пробегает по спине. Почему промахиваюсь? Волнуюсь, что ли? Да нет как будто. Голова ясна, руки тверды, прицел точный.
– Ниже, полковник! Ниже наводи! Снаряды рикошетируют от лобовой брони, – кричит кто-то сзади.
Я оторопело оборачиваюсь. На меня смотрит заместитель командующего Западным особым военным округом генерал-лейтенант И. В. Болдин. Проходя мимо, он «завернул на огонек».
Быстро меняю наводку. Теперь уже волнуюсь, чувствую себя, как на экзамене. Один за другим даю три выстрела. Никакого впечатления!.. Танки идут себе как ни в чем не бывало. Стреляю еще.
– Попали, попали! – радостно кричит солдат.
Один танк загорелся. Совсем другое ощущение. Появилась уверенность. Посылаю еще два снаряда. Попадание.
Танки повернули назад. Для острастки пустил им вдогонку несколько снарядов. Еще один танк задымился.
…Все это в один миг промелькнуло передо мной, когда я напряженно наблюдал за танками, ползущими к высоте. Вот они уже у склона. Неуклюже переваливаясь через воронки, ползут вверх.
– Ну что же, – вздохнул Самохин. – Видно, встретить их там некому.
Телефонист передает мне трубку. Командир 1095-го подполковник Кузнецов докладывает:
– Через минуту открывало заградительный огонь перед высотой.
– Быстрее! – успел я скомандовать, когда Самохин радостно воскликнул:
– Жив полк!
У самого кургана дымились три танка. Значит, одно-два орудия у полка в исправности и есть кому стрелять. Высота окуталась дымом; артполк открыл заградительный огонь.
Когда через пять-шесть минут дым рассеялся, стало видно, что горят уже пять танков. Пехота противника так и не вышла: ее отсек огонь Самохина и Кузнецова.
Полк блестяще выполнил свою задачу. Высота была прочно занята нами. В результате шестичасового боя удалось добыть ценные разведывательные данные: артиллерийские наблюдательные пункты успели обнаружить немецкие дзоты, орудия, пулеметы и определить их топографические координаты; звукометрические станции уже к вечеру дали в штаб сведения о пятнадцати вновь обнаруженных батареях.
Все это было необходимо для генерального штурма обороны противника.
В уничтожении немецких танков особенно отличились батареи, которыми командовали капитаны Безбородов и Полинский, а также старшие лейтенанты Оленник и Шевцов из 819-го артиллерийского полка.
Мимо нас брели захваченные на высоте пленные. В их походке было что-то необычное. Решительно все почему-то держали одну руку на животе, и от этого фигуры были неестественно изогнуты.
– В чем дело? – спросил я у конвоира, пожилого старшины, с усами цвета спелой пшеницы.
Он хитро и немного смущенно улыбнулся:
– Штаны боятся потерять, товарищ генерал.
– То есть?
– Разрешите доложить?
– Докладывайте.
Старшина повернулся к пленным.
– Колонна, стой! – скомандовал он, стукнув автоматом о землю.
Пленные остановились, все так же не снимая рук с животов.
У старшины мелькнул в глазах лукавый огонек, и он охотно начал рассказывать:
– Ежели по порядку, товарищ генерал-майор, то дело было так. Взять-то мы их взяли, а отправить в тыл нет никакой возможности. Сами небось видели – фашисты передыху нам не давали. Как тут их поведешь? Вот и сидят они, значит, с нами, в траншее. Командир роты мне говорит: «Смотри, Васильевич, как бы они у нас за пятую колонну не сыграли, тогда нам туго придется. Возьми, говорит, две гранаты и, если заметишь что, кидай с маху. А то, гляди, во время контратаки похватают оружие – вишь его сколько валяется – да и чесанут нас с тылу». Ну я решил иначе – взял да и собственноручно поотрезал им пуговицы на штанах и подштанниках, чтобы руки были заняты. Так они, голубчики, весь бой и просидели на месте. Без штанов-то не разойдешься.
Мы с Самохиным весело слушали забавный рассказ. Старшина улыбался, довольный произведенным впечатлением. Пленных собирались уводить; я велел адъютанту оставить двоих, махнув рукой старшине:
– Потом пришлю их в штаб!
Привели толстого фельдфебеля и сухопарого, длинношеего лейтенанта Валлера, конфузливо подтягивавшего брюки.
– Хуже было б, если бы при малейшем подозрении он угостил вас гранатами, – сказал я, указывая на старшину.
Офицер криво улыбнулся.
– Остроумный способ, – буркнул он.
Пленных привели ко мне в блиндаж. Ободренный незлобивым приемом, лейтенант охотно поведал, что он командир роты. До войны имел небольшой продовольственный магазин. Жил со своей Мартой счастливо, воспитывая двух детей.
Я осторожно спросил, чем объясняется такое ожесточенное сопротивление, какое оказывают последнее время немецкие солдаты.
У лейтенанта сразу вытянулось лицо. Он встал и, поддерживая брюки, начал:
– Доблесть германского солдата общеизвестна…
Потом, посмотрев на котелок и хлеб, устало махнул рукой и сел.
Я кивнул ему на еду.
– Дело очень простое, – проговорил офицер, взял вилку и, осторожно поддевая на нее мясо, продолжал: – Наши генералы тоже любят шутить вроде вашего, как это – ста-аршины! Только шутки у них жестокие и стоят жизни тысячам немецких солдат.
Дальше он рассказал об инструкции Холлидта, одобренной Манштейном. Холлидт считал, что солдаты в критические минуты думали не о защите отечества на Миусе, как приказал фюрер, а о том; как бы спастись от «катюш».
– Вот он и придумал… злую шутку – «мышеловки», – продолжал рассказывать лейтенант, жадно поглощая гречневую кашу, невольно разделяя свою речь короткими паузами. – Оборона на Молочной… была уже построена по другой системе – ротных и батальонных опорных пунктов… без ходов сообщения между ними… Уйти с таких позиций, когда все живое вокруг скашивается огнем, совершенно невозможно… Поэтому нашим солдатам и приходится обороняться до последнего… Даже раненых нельзя вынести.
Фельдфебель, плотный и рыжий, уже расправился с едой и, закурив с видимым наслаждением, подтвердил:
– Верно говорит господин лейтенант. В нашей роте осталось семь человек. Раненых было около восьмидесяти. По ходам сообщения их можно было бы переправить на перевязочный пункт, а тут без медицинской помощи почти все погибли.
О тяжелых потерях неприятеля на Молочной в один голос говорили все пленные. И во многом здесь повинна пресловутая «инструкция». В боях перемалывались и целые пехотные дивизии, и отдельные полки и батальоны. Этими «отдельными» частями Манштейн пытался поддержать оборону. Очевидно, он и здесь проявил «заботу о душах немецких солдат», посылая в самое пекло совершенно необстрелянных людей.
Так, лейтенант Вагнер, командир роты немецкой пехотной дивизии, показал, что 27 сентября в районе Октоберфельда был введен в бой 500-й отдельный батальон. Уже через шесть суток в его пяти ротах осталось не более пятнадцати процентов личного состава. 30 сентября прибыл на Молочную 4-й отдельный велосипедный полк 403-й пехотной дивизии. Всю войну он охранял мосты во Франции, а позже в Крыму. За пятнадцать дней велосипедный полк лишился почти всего своего состава. Большие потери понесла прибывшая с Тамани на Молочную 79-я пехотная дивизия. За десять дней она уменьшилась вдвое.
* * *
На наблюдательном пункте командующего артиллерией армии во время наступления всегда много представителей. Здесь можно узнать самую точную обстановку и переговорить по телефону с любой воинской частью. Вот и сейчас, когда мы только что закончили допрос немецких пленных-артиллеристов, в наш блиндаж пришли начальник политуправления фронта генерал-майор М. М. Пронин, начальник политотдела армии генерал-майор А. Я. Сергеев. Михаила Михайловича беспокоили причины наших неудач на Молочной, и он старался на месте разобраться, в чем корень зла.
– Артиллеристы наши стреляют, стреляют, а толку мало, – прямо с порога бросил он упрек в мой адрес. – Только поднимется пехота в атаку, как тут же ее встречает шквал вражеского огня. Куда, братцы, это годится? Вы хоть и «боги войны», но спуску и вам не будет.
Кое-кто из присутствующих артиллеристов пытался оправдываться, ссылаться на превосходство противника в силах и средствах. Однако генерал был неумолим, требуя точнее и эффективнее бить по огневым позициям и укреплениям фашистов, с толком расходовать каждый снаряд. Начальник политуправления не только критиковал, но и подсказывал, с кого надо брать пример, кому подражать.
– То ли дело у вас снайперы, – с увлечением заговорил он на любимую тему, – тихо, бесшумно работают, а как хорошо у них получается! Наверное, не меньше сотни фрицев за сутки наколачивают?
– Иногда и того больше, – доложил Сергеев. – Возьмите хотя бы Бочарова. Двести тридцать фашистов истребил… Между прочим, до него отсюда рукой подать.
– Хотелось бы повидать солдата, – сказал Пронин.
Генерал Сергеев позвонил в штаб дивизии, и ему сообщили, что снайпер сейчас свободен от дежурства. Через час на наш наблюдательный пункт пришел рядовой А. А. Бочаров, высокий, стройный, светловолосый молодой боец со снайперской винтовкой. На его груди сверкал новенький орден Красного Знамени, недавно врученный командующим фронтом Ф. И. Толбухиным. На просьбу генерала Пронина рассказать об опыте успешной охоты на оккупантов Бочаров скромно ответил:
– Работа моя обыкновенная, как и у всех снайперов. Часами внимательно наблюдаю, выжидаю появления цели. Появилась – бью. Вот, пожалуй, и все… Правда, последнее время трудновато стало выслеживать противника. Немец зарывается в землю, траншеи у него глубокие делают.
– Ну и что же, без дела сидите теперь? – подзадорил Пронин.
– Нет, что вы, товарищ генерал, как можно без дела отсиживаться? Выходим из положения.
– Вот и расскажите об этом.
– Пришлось нам, снайперам, пристраиваться к артиллеристам. С утра, значит, узнаем, по каким участкам переднего края будут они стрелять. Мы перекочевываем туда поближе, присматриваемся. Попадет снаряд по брустверу – окоп делается шире и мельче. Глядишь, в этой выбоине промелькнет то полкаски, то полпилотки. А много ли снайперу надо? Свой участок пристрелян, глаз наметан, палец постоянно на спусковом крючке. Выстрел – и фрицу капут. Вчера вот минометчики несколько мин уложили прямо в стык траншеи и хода сообщения. Фашисты забегали, забыли о всякой осторожности. Мои товарищи сразу воспользовались их оплошностью. Сделали всего несколько выстрелов, а гитлеровцы не досчитались двух офицеров и нескольких солдат. Вот так и воюют наши снайперы.
– Вы все о товарищах говорите, а сами-то как охотитесь за этой живностью? – не унимался Михаил Михайлович, вникая во все тонкости работы снайпера.
– Обо мне что говорить: я снайпер молодой, у нас в команде получше есть.
– Ну а все же, сколько у вас прибавилось вчера на счету?
– Всего два фрица, те, что выскочили из траншеи.
– А по каскам стреляли?
– Стрелять-то стрелял, но, кто его знает, убил или промазал. Раз не уверен, не заношу их в свой список. Тут точность нужна… и честность.
Пронин задумался, ушел в себя.
– Честность, говорите? – раздумчиво отозвался Михаил Михайлович. – И точность? Это хорошо, по-комсомольски, товарищ Бочаров. Будьте всегда таким, да и товарищам напоминайте о честности. Честный солдат всегда достойно выполнит свой долг перед Родиной.
Я с интересом смотрел на Бочарова. Он сидел спокойный, невозмутимый, и только едва заметная улыбка на его обветренных губах, казалось, говорила о том, что он-то уверен в точности своих выстрелов по каскам, но хвастаться не хочет.
Генералы Пронин и Сергеев были энтузиастами снайперского движения, они всячески поощряли метких стрелков, на совещаниях и с помощью солдатских газет активно пропагандировали их опыт. Вот почему политработники вникали во все секреты работы комсомольца А. А. Бочарова.
– А ночью охотитесь? – продолжал выпытывать Пронин.
– Всяко бывает. Иногда ночью «улов» случается побольше, чем днем. Прошлую ночь против нашей пятой роты появился какой-то нахальный немецкий пулеметчик. Выкатит пулемет на бруствер, мгновенно даст очередь и сразу скатывается в окоп. Хитрый, гад, но и мы, как говорится, не лыком шиты. В конце концов убрали его. Выследили по вспышкам, а когда темное небо вспарывали немецкие осветительные ракеты, мы засекли площадку, на которой размещался пулемет. И вот когда гитлеровец вновь открыл огонь, мы его и сняли.
– Уверены в этом?
– Дружки мои говорят, что убит. Ведь пулемет-то после выстрела остался на месте, но замолк. Тут уж точно.
Начальник политуправления посоветовал Бочарову о своем опыте и успехах товарищей написать во фронтовую газету.
– Пусть знают и учатся другие вот так же, как вы, истреблять врага.
Генерал Пронин крепко пожал руку Бочарову и пожелал ему новых успехов.
Через несколько дней в газете была напечатана статья снайпера. Читая ее, я узнал, что А. А. Бочаров вырос на Кавказе, в семье отличного охотника. Отец частенько брал сына в лес, терпеливо рассказывал и показывал, как нужно добиваться меткого выстрела. Уроки старого охотника пригодились сыну на войне.
Нейнесау
Целый месяц продолжались упорные наступательные бои на нашем фронте. Армия взламывала глубоко эшелонированную оборону противника. Направление главного удара оказалось на самом сильном участке укрепленной полосы неприятеля.
Командующий фронтом генерал армии Ф. И. Толбухин и представитель Ставки Маршал Советского Союза А. М. Василевский на месте убедились в том, что на михайловском направлении наши войска не пройдут: настолько сильно был укреплен этот рубеж. И тогда командование решило нанести главный удар на новом участке фронта.
Начальник штаба фронта генерал С. С. Бирюзов коротко и ясно, как всегда, доложил обстановку:
– Армия Захарова за двадцать суток прогрызла около одной трети обороны противника. Командующий шестой немецкой армией генерал Холлидт твердо уверен, что мы будем и дальше наносить главный удар здесь же, и поэтому срочно перебрасывает сюда войска с мелитопольского направления.
– Конечно, – улыбаясь, проговорил член Военного совета армии генерал-майор Н. Е. Субботин, – немцы привыкли к тому, что, где находится вторая гвардейская армия, там и будет главный удар. Мы сами приучили их не задумываться. Так было на Миусе и в первый и во второй раз, да и здесь тоже.
Вскоре было принято решение о перенесении главного удара Южного фронта на Мелитополь, где оборона была несколько слабее и обозначился успех.
Это решение оказалось для врага совершенно неожиданным.
Но от нашей армии, разумеется, требовалось выполнение прежней боевой задачи.
20 октября командир 13-го гвардейского корпуса генерал Чанчибадзе доложил Захарову об освобождении колонии Нейнесау. Требовалось закрепить успех и попытаться в этом районе пробить брешь в обороне врага. И командование армии решило сосредоточить здесь еще больше артиллерии.
Для подготовки передового наблюдательного пункта отправился капитан Сапожников с группой связистов. Через полчаса он по телефону доложил:
– Подыскал на высотке блиндаж, оставленный немцами, из которого можно вести наблюдение и управлять огнем. Однако по этому участку немец бьет из легких минометов. Надо осторожнее подходить к блиндажу.
– Какова обстановка? – спросил я.
– Трудно сейчас разобраться, товарищ генерал. Рядом со мной командир стрелкового батальона и командующий артиллерией дивизии полковник Шевченко, к вашему приходу сюда выясню у них и доложу.
По пути к наблюдательному пункту мы не раз попадали под обстрел. У самой высотки услышали крик телефонистки:
– Скорее в траншею! Немецкие танки!
Пришлось прибавить шагу. Успели вовремя укрыться: в полукилометре от нас появилось семь танков. Несколько снарядов пронеслось над блиндажом, один разорвался рядом.
– Что все это значит? – спрашиваю у Сапожникова. – Почему противник обстреливает из района колонии? Ведь Нейнесау…
– Нейнесау пока еще у немца, – хмуро отвечает он.
– А Чанчибадзе доложил, что у нас.
Сапожников машет рукой. Оказывается, наш батальон занял лишь южную часть колонии, но гитлеровцы вскоре выбили его оттуда.
Бой разгорается. В соседнем окопчике – командир 76-миллиметровой батареи. Его снаряды рвутся рядом с танками, но безрезультатно: он стреляет с закрытых позиций.
– Где же противотанковые пушки? – спрашиваю Сапожникова.
И тут же слева, как бы в ответ, ухнуло наше орудие, за ним еще три. Два танка загорелись. Остальные ушли. Но в отместку по нашим пушкам, подбившим танки, из глубины обороны ударили немецкие минометы.
87-я гвардейская стрелковая дивизия, на позициях которой мы находились, спешно готовилась к штурму Нейнесау. Противотанкисты выкатили орудия поближе к ротам, чтобы двигаться в их боевых порядках. Наконец полковник В. А. Шевченко и командиры артиллерийских бригад доложили о готовности обеспечить поддержку наступления пехоты артиллерийским огнем.
И вот тысячи снарядов и мин обрушились на укрепления и огневые позиции врага. Его опорные пункты заволокло дымом.
Стремительно поднялась пехота.
Орудия и минометы перенесли огонь в глубину. В стереотрубу ясно видна первая улица колонии. Большинство зданий уцелело. Пехотинцы, строча из автоматов, подбегают к садам и огородам. Слева атакует стрелковая рота. Гитлеровцы выкатили пулеметы из убежищ и начали обстрел. Бойцы залегли перед белым каменным забором.
Роту сопровождают три орудия. Одно из них успело сделать лишь несколько выстрелов – и расчет тут же залег. Второе и третье совсем не смогли изготовить к бою: их обстреляли из пулеметов.
Но нет худа без добра. Пока немецкие пулеметчики обстреливали пушки, наши стрелки, помогая друг другу, перемахнули через пролом в заборе.
Нам хорошо видно, как схватка идет уже в самой колонии. Слышны разрывы ручных гранат. Это гвардейцы выбивают фашистов из подвалов и бункеров.
Командир батальона вводит в бой третью роту. Солдаты перебежками продвигаются по полю с двумя орудиями. С южной окраины колонии застрочили пулеметы, затем заговорили минометы. По разрывам мин видно, что немцы пытаются подбить пушки. Пехотинцам удалось проскочить в сад и ворваться в Нейнесау, но пушки остались на месте.
В это время командир батальона сообщил полковнику Шевченко по телефону:
– Половина колонии занята. Противник готовит контратаку, а из восьми наших орудий в Нейнесау проскочило только одно, и то лишь с двумя уцелевшими артиллеристами.
Шевченко немедленно послал людей к застрявшим на поле пушкам. Бойцы под огнем противника подбегают к ним, медленно, с остановками тянут их к колонии. Наконец орудия вкатывают в проломы забора. Дело сделано! И перед нами во всем своем величии раскрылся один из незаметных массовых подвигов советских солдат.
Развернувшиеся на всем фронте бои не прекращались ни днем ни ночью.
Наша армия продвигалась вперед. Колония Нейнесау осталась уже позади, освобождена Трудолюбимовка. Один за другим переходят в наши руки населенные пункты.
Прорвав оборону на Молочной, войска Южного фронта вышли на оперативный простор. Не помогли Манштейну ни подкрепления с других фронтов, ни маршевые батальоны, спешившие из Франции и Германии.
В эти напряженные дни мне часто приходилось бывать в частях, встречаться и беседовать со многими командирами, политработниками и бойцами. Многое с годами выветрилось из памяти, но некоторые факты, сценки, лица так запечатлелись, что их не забудешь никогда. Может быть, не последовательно, отрывочно, но о них все же хочется вспомнить и рассказать.
У нас в армии Г. Ф. Захаров ввел такое хорошее правило: накануне наступления старшие начальники отправлялись в передовые траншеи, чтобы ознакомиться с положением дел на месте. Артиллеристы в первую очередь проверяли обеспеченность войск боеприпасами, подготовленность минометных окопов вблизи первой траншеи и противотанковых орудий непосредственной поддержки пехоты.
В начале октября, накануне штурма второго рубежа на Молочной, я с одним пожилым полковником, имя которого, к сожалению, запамятовал, побывал в 24-й гвардейской стрелковой дивизии.
На «виллисе» мы доехали до северной окраины украинского села Богдановка, а затем по узкой тропинке взобрались на гору. Впереди километров на десять – пятнадцать расстилалась открытая местность. Сзади были видны почти все наши артиллерийские позиции.
Пошли по ходам сообщения. Радовал образцовый порядок, заведенный еще бывшим командиром дивизии генералом П. К. Кошевым.
Добрались до первой траншеи. Она пока мелковата, но люди уже начали прокладку «усов», по которым за ночь еще ближе подойдут к окопам противника.
На передовой ленивая перестрелка. Лишь изредка над головой просвистит мина да неожиданно напомнит о себе пулемет.
Осмотрев траншею, остановились закурить. К нам подошли солдаты. Все мы присели на корточки, задымили папиросами, начался общий разговор.
– Товарищ генерал, разрешите спросить, – начал белобрысый, со вздернутым носом и лукавыми глазами боец, – почему, извиняюсь, задержка у союзников со вторым фронтом?
Старый, давно наболевший вопрос.
– Выходит, не готовы еще. Последние пуговицы пришивают… Готовятся основательно. Да вот и в Африке только недавно закончили бои.
Бойцы заулыбались. Пожилой пехотинец охотно включается в разговор:
– Так ведь там не война, товарищ генерал. Баловство одно. Разве похоже на то, что у нас? Вот, к примеру, вчера перед вечером немцы контратаковали. Встретили их хорошим огоньком, они и залегли метрах в ста, дуют из автоматов. Потом вскочили и опять в атаку. Ну мы рассерчали, тоже выскочили и давай в штыки их брать. Не выдержали фрицы, побежали. А двое, вижу, отделились сбоку, чего-то кричат и – рысью к нашей траншее. Удивился я. Как это так? Вся рота повернула назад, а эти два «героя» атакуют нашу пустую траншею. Вот этот парень, – он кивнул на белобрысого, – хотел было автоматом по ним, да я его придержал. Что-то тут неспроста. Смотрим, немцы подскочили к первой траншее, покидали в нее винтовки и еще быстрее чешут в глубину. Поймали их уже за второй траншеей. Как полагается, батальонный допросил. Переводчик, старший сержант Смирнов, нам потом рассказал, что служили они у генерала Роммеля в Африке, воевали там с англичанами. Жара их действительно мучила. Что же касается войны, так не очень уж страдали. А вот на советском фронте два месяца пробыли и – невмоготу. Решили перебежать. Спросили их: «Зачем первую и вторую траншеи проскочили?» Говорят: «За нами ефрейтор присматривал, боялись его пуще смерти».
– Ну да ладно, – перебил увлекшегося рассказчика коренастый артиллерист. – Со вторым фронтом дело ясное: не торопятся союзники.
Как бы резюмируя все сказанное, он, махнув рукой, закончил так:
– На второй фронт рассчитывать не приходится, сами справимся.
Папиросы были выкурены. Посидев еще. немного, мы встали, пожали собеседникам руки и покинули траншею. Садясь в машину, полковник с удовлетворением заметил:
– Как неизмеримо вырос народ. Сколько чувства собственного достоинства, внутренней дисциплины и настоящей, подлинной любви к Родине. С такими солдатами нельзя не победить!
А вот другой пример – из боевой жизни генерала Чанчибадзе. Каждый по-своему может оценивать его. Одни скажут – это хитрость, находчивость, другие найдут поступок командира наивным и осудят человека. Но лучше расскажу о самом факте.
После прорыва на Молочной противник оказывал упорное сопротивление арьергардами. Наши войска с боями овладевали населенными пунктами и отдельными укрепленными высотами.
Подъезжая к наблюдательному пункту командира корпуса, я еще издали услышал знакомый, с сильным кавказским акцентом голос генерала Чанчибадзе. Он кричал в телефонную трубку:
– Цалик! Цалик! Почему сидишь? Почему твоя дивизия не наступает? Немедленно атакуй Васильевку, рядом с ней Ново-Александровка уже занята Тымчиком. Не отставай, дорогой!
И тут же, после короткой паузы, вызвал полковника Тымчика:
– Зачем сидишь перед Ново-Алексаидровкой, когда Цалик уже овладел Васильевкой? Спеши, дорогой! Скоро приеду к тебе.
Я с недоумением взглянул на командира корпуса и по возможности мягко заметил:
– По-моему, опасная это игра: потери могут быть большие.
– Э, ничего страшного! Не схитришь – не победишь, дорогой.
Солнце скрывается за тучи. Темнеет. Постепенно по всему фронту затихает грозное звучание боя.
Рано утром бой вновь разгорелся. Его начали артиллеристы. Через наши позиции в сторону врага пронеслись первые гаубичные снаряды. Потом ожили пулеметы.
Скоро поднимется в атаку пехота. Вдвоем с Чанчибадзе мы отправились к командиру 3-й гвардейской стрелковой дивизии генералу Цаликову, чтобы своими глазами посмотреть, как там идут дела. Через несколько минут прибыли к нему на наблюдательный пункт.
Командир дивизии обстоятельно доложил обстановку, а под конец пожаловался:
– Ночные действия ничего не дали нам. Села не взяли. Прошу помочь мне артиллерией. Вот у Тымчика лучше, ему ночью удалось ворваться в деревню.
Я сел к радиостанции и стал отдавать необходимые распоряжения о переключении частей артиллерии и «катюш» на поддержку дивизии Цаликова. Чанчибадзе же вскочил в «виллис» и помчался в село, которым ночью, по словам Цаликова, овладела дивизия полковника Тымчика. Расположенное на горке, оно было видно как на ладони. Когда машина приблизилась к селу, ее внезапно обстреляли из пулемета. Потом рядом разорвалась мина. Едва успел ловкий водитель развернуться, как на дороге начали рваться снаряды.
Через пять минут Чанчибадзе, разгоряченный и возмущенный, влетел в блиндаж и накинулся на Цаликова:
– Какой дурак тебе говорил, что село занято? Меня чуть не подстрелили, как куропатку, я почти оглох!
Комдив, стараясь быть сдержанным, ответил:
– Вы же сами мне ночью сказали, что Тымчик занял Ново-Александровку и пошел дальше.
Чанчибадзе сердито посмотрел на него, нервно передернул плечами, потом рассмеялся и заключил:
– На войне бывает и хуже!
Я не стал возражать Чанчибадзе, пожелал ему успехов, а сам отправился на наблюдательный пункт. По пути остановился в одной из колоний, недавно освобожденной от оккупантов. Там, под тенью старой акации, за столиком, сидели офицер-разведчик и два переводчика. Против них на высохшей траве расположились пленные офицеры. Судя по непринужденным позам, здесь шла оживленная беседа. При моем появлении пленные вскочили, вытянулись. Поздоровавшись, я спросил, накормлены ли они. Улыбаясь, некоторые из пленных поспешно показали котелки с остатками каши.
Офицер разведки доложил, что допрос окончен и пленные отдыхают перед отправкой в тыл, в офицерский лагерь.
– Как вы чувствуете себя в плену? – спросил я майора, человека в годах, с седыми усами.
– За эти сутки нас многое удивило, – непринужденно ответил тот. – Мы ожидали, что сразу же всех перестреляют, а вместо этого сытно накормили. Отношение хорошее, жаловаться не на что… Можно задавать вопросы?
Пленных интересовало, разрешается ли посылать домой письма? Дойдут ли они?
– Мы знаем, что русским пленным, находящимся в Германии, запрещено писать письма, – объяснил майор причину своих сомнений.
– Нам это известно. Однако мы переписку не запрещаем.
Из беседы с пленными мне хотелось узнать, какие меры предпринимают немцы для защиты от ударов советской артиллерии. Дело в том, что после переноса нашего артиллерийского огня в глубину противник в последних боях быстро отражал атаки пехоты пулеметными очередями. Старший лейтенант, ротный командир 336-й пехотной дивизии, самоуверенно утверждал, что наш артиллерийский огонь страшен только тем, кто находится на поверхности, а для солдат в траншеях и в блиндажах не опасен.
Дерзкая самоуверенность пленного офицера удивила меня, и я поинтересовался политическими взглядами собеседника.
– Я, как и мой отец, член национал-социалистской партии, – вызывающе резко ответил он.
– Как же вы, командир роты, не сумели отразить пулеметным огнем нашу первую атаку?
Мой вопрос задел фашиста за живое. Сделав несколько затяжек сигаретой, он сумрачно сказал:
– Не я, а мой сосед не отразил. Во время вашей артподготовки он спрятал своих солдат в блиндажи, а в окопе оставил только двух дежурных автоматчиков. Поэтому вы так легко и продвинулись вперед. А я давно изучил ваш метод ведения артогня, и у меня всегда большинство солдат сидят в траншейных нишах. Конечно, почти половина из них погибает. Но когда ваша артиллерия переносит огонь в глубину и пехота поднимается в атаку, оставшиеся в живых пулеметчики и автоматчики немедленно начинают обстрел.
Разоткровенничавшийся нацист, похваставшись двумя своими крестами и тремя ранениями, рассказал еще о некоторых хитростях, применяемых гитлеровцами во время наших атак.
И наконец, еще одна памятная встреча, какие не так часто бывают на войне. Это случилось 27 октября 1943 года, когда 2-я гвардейская армия сломила последнее организованное сопротивление врага на рубеже Тимашевка – Ново-Ивановка.
Перед наступающими войсками открылись манящие дали Крыма, а затем Херсон и Одесса. Волнующие вести по радио звучат почти каждый день. Под ударами войск Белорусского, 1, 2 и 3-го Украинских фронтов рушится «Днепровский вал» неприятеля. Освобождены Полтава, Кременчуг, Чернигов, Смоленск и другие города. Наконец на всем семисоткилометровом протяжении Днепра началось великое сражение. Во многих местах, в том числе и у Киева, захвачены плацдармы на западном берегу Днепра.