Текст книги "Штурм"

Автор книги: Иван Стрельбицкий

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 16 страниц)

Выяснилось, что они давно уже решили сдаться, но не знали, куда идти. Мы указали направление и собрались ехать дальше, но командир роты стал убедительно просить дать им для сопровождения хотя бы одного солдата.

Пришлось удовлетворить просьбу, и через несколько минут ординарец Чанчибадзе, заткнув револьвер за пояс, с важным видом шествовал на Ишунь впереди немецкой роты.

* * *

Обгоняя свои войска и обозы, мы на «виллисе» мчались к Черному морю. Передовой отряд генерала Цаликова должен был только к полудню подойти к Евпатории. Туда же спешили и оккупанты. Теперь они мечтали лишь об одном: побыстрее попасть в порт, занять место на судне и эвакуироваться. Чтобы как-то обеспечить бегство морем, фашисты решили создать оборону в десяти километрах севернее Евпатории. Они спешно стали рыть окопы, устанавливать пулеметы. Не успели закончить эти работы, как сюда с севера подоспел на автомашинах передовой отряд 3-й гвардейской стрелковой дивизии. Немцы обстреляли его. Две машины уткнулись в кювет.

Отряд мгновенно разбился на две колонны и, обходя разрозненные группы противника, с ходу ворвался в Евпаторию. Тогда гитлеровцы бросились к порту, но опоздали: их там встретили пулеметным и минометным огнем. Для оккупантов остался один выход – сдача в плен, и они подняли руки.

Мы подъехали к Евпатории через несколько минут после ее освобождения. Вдали синело море. В беспредельном голубом просторе темными черточками застыли катера.

Над городом плавает дым. То и дело раздаются автоматные очереди. Это передовой отряд и первые роты гвардейцев выбивают из домов остатки фашистов.

Внезапно справа и слева от нас ожесточенно застрекотали автоматы и пулеметы. Вскоре нам стало известно, что 9-я румынская кавалерийская дивизия, отступая от Ак-Мечети, пытается пробиться в Евпаторию, к кораблям для отправки на родину. Ее, конечно, не пустили в город. Под напором гвардейцев кавалеристы рассыпались по степи и устремились к Севастополю.

– Молодец Цаликов! Даже без соревнования с Тымчиком на целые сутки раньше срока ворвался в Евпаторию. Посмотри, Иван Семенович, город-то цел, только в некоторых местах горит, – радуется Чанчибадзе, осматривая Евпаторию с горы.

В бинокль лишь кое-где видны остовы разрушенных зданий. Белые домики, укрытые зеленой листвой, в этот яркий солнечный день кажутся свежими, веселыми.

Однако уже на первой улице мы с болью в сердце увидели, что натворили здесь оккупанты. Многочисленные санатории разрушены. Дома стоят без крыш, с пробитыми стенами. Когда передовой отряд ворвался в город, гвардейцы столкнулись с командой эсэсовцев-поджигателей. На двух машинах они разъезжали по улицам и уничтожали лучшие здания. Наши солдаты быстро расправились с поджигателями и потушили пожары.

Жители Евпатории поведали освободителям о многих кровавых преступлениях фашистов. Они расстреляли и потопили в море более двадцати тысяч советских людей, в том числе три тысячи детей. Незадолго до прихода советских войск женщины тайком принесли венок на Красную Горку, где происходили массовые казни. Узнав об этом, комендант города распорядился расстрелять женщин у этого венка.

На другой день после освобождения Евпатории состоялся митинг. Командиры и политработники рассказали евпаторийцам о победах Советской Армии, героическом труде наших людей на заводах и колхозных полях. Взволнованную речь произнесла Любовь Тимофеевна Гаченко, служащая одного из санаториев города.

– Изверги-гестаповцы расстреляли моего мужа, шестнадцатилетнего сына и брата, – говорила она. – Да разве пострадала только моя семья? В могилах на Красной Горке лежат тысячи жертв фашизма. Советские воины, бейте гитлеровцев без пощады! Вся наша земля должна быть очищена от этих варваров!

Коммунисты – вперед!

В это время 2-й и 3-й Украинские фронты уже вели бои в Румынии. Одесса была освобождена. Вся оборона неприятеля на юге трещала под мощными ударами советских войск. И все же многие пленные, захваченные нашей разведкой перед самым штурмом Перекопа, еще верили в победу немецко-фашистской армии. Лживая геббельсовская пропаганда давала о себе знать. Но о победе немцы говорили без воодушевления, без внутренней убежденности, а словно по привычке или по приказу свыше. Словом, далеко не так нагло, самоуверенно и дерзко, как говорили они об этом в 1941 году.

А воодушевление наших людей росло, крепла их вера в свои силы. В тяжелых испытаниях закалились боевые качества советских солдат и офицеров. Мы убеждались в этом на каждом шагу.

Перед боями за Крым мне пришлось побывать в 1095-м артиллерийском полку, которым командовал подполковник Р. И. Иванов. Одна батарея внезапно попала под обстрел. Снаряды рвались вблизи огневых позиций. Солдаты кинулись в щели. Мы с лейтенантом укрылись в окопчике рядом с телефонистом.

Лейтенант взял трубку и доложил командиру батареи об обстреле. Тотчас же пришло распоряжение:

– Цель двести шесть, два снаряда, беглый огонь!

Офицер приподнялся над окопчиком и подал команду:

– Номера – к орудиям! Цель двести шесть. О готовности доложить.

Снаряды противника с грохотом вскидывали землю немного в стороне от батареи, поближе к правому орудию. Но расчеты были уже на местах.

Сквозь гул разрывов и свист осколков прозвучали доклады командиров орудий:

– Второе готово!

– Первое готово!

– Огонь! – подал команду лейтенант.

Грянул залп. Начался беглый огонь, выстрел за выстрелом, кто быстрее успевал зарядить. Как зачарованный, смотрел я на четкую работу ближнего расчета и слушал грозную музыку войны: оглушительные выстрелы, лязг закрываемых затворов и хриплые выкрики команд:

– Заряд полный! Откат нормальный!

Вот к орудию подбегает приземистый солдат с тяжелым, в сорок килограммов, снарядом. Он торопится уложить снаряд на лоток, но падает вместе с ним, сраженный осколком. Другой боец нагибается, подхватывает забрызганный кровью снаряд и посылает его в орудие.

– Эх, порвалась связь! – с досадой кричит лейтенант.

Телефонист тотчас же выскочил из окопчика и побежал вправо от крайнего орудия. Скоро он вернулся, исправив в свежей воронке поврежденный кабель.

Противник внезапно замолчал. Командир батареи распорядился по телефону:

– Стой! Номерам – в укрытия!

Пришли медицинская сестра и санитар с носилками. Бережно уложили раненых и унесли на перевязочный пункт.

Ко мне подошел коренастый, в лихо сбитой набок пилотке ефрейтор:

– Товарищ генерал, наводчик первого орудия Ефремов просит разрешения обратиться к товарищу лейтенанту.

Командир не дал ему говорить:

– Нельзя сейчас. С наблюдательного пункта может быть команда. – И пояснил: – Наш парторг. У него такая привычка: только закончится бой, сейчас же поговорить, как вели себя солдаты.

– Так нас инструктировали в полку, – назидательно заметил ефрейтор. – Да оно и надежнее. Кое-что позабудется, опять же легкораненые уйдут и не узнают оценки своей работы.

– Проведите разбор. Послушаю, – сказал я лейтенанту.

Быстро собрались солдаты возле орудия. Одних хвалили, кое-кого журили. Особенно досталось телефонисту.

– Ты что же это, – сердито сказал пожилой заряжающий, – бежишь во весь рост, как маленький? Учить тебя надо? Ползком, по-пластунски полагается. Что проку, ежели бы тебя кокнуло?

Парторг с отеческой теплотой заключил:

– А в общем, действовали молодцом. Так всегда надо, а то и получше малость. Тогда быстрее дойдем до Берлина.

Позже я разговаривал с командиром полка. Иванов похвалил солдат.

– И знаете, почему народ так дружно, хорошо действует? – спросил он и сам ответил: – Коммунисты у нас во всем показывают пример. В каждой батарее есть хоть и небольшая, но крепкая партийная организация.

Успеху Перекопско-Ишуньокой операции способствовала большая организационно-партийная работа, широко развернутая политотделом армии.

Прорыв гитлеровской обороны на Миусе, бои в Донбассе, на Молочной не могли не отразиться на численном составе партийных организаций. Если в армейской и дивизионной артиллерии потерь было не так уж много, то в ротах и противотанковых батареях дело обстояло значительно хуже. Особенно большой урон понесла 347-я стрелковая дивизия. Из ста пяти парторганизаций здесь насчитывалось теперь только тридцать девять, и то главным образом в дивизионной артиллерии и штабах.

Политотдел армии и его начальник генерал-майор А. Я. Сергеев решили прежде всего восстановить ротные и батарейные организации. В партию за это время было принято много отличившихся в боях солдат и сержантов, немало коммунистов перевели в роты из тыловых служб. За короткое время количество парторганизаций во всех дивизиях удвоилось. Опираясь на коммунистов и комсомольцев, командиры успешно решали труднейшие боевые задачи.

При прорыве Ишуньских позиций 1-й батальон 1271-го стрелкового полка 387-й стрелковой дивизии должен был создать штурмовой отряд для захвата опорного пункта. Помню, генерал Сергеев рассказывал мне, что первую группу сформировали из добровольцев. В нее вошли коммунисты Городков, Коваленко, Мартиросян и шесть комсомольцев.

– Вы должны быть первыми среди первых, дорогие товарищи, – напутствовал их заместитель командира батальона по политчасти. – Увлекайте бойцов своим примером, ведите их за собой, на деле показывайте, как нужно бить врага.

Коммунисты и комсомольцы оправдали доверие командира, они первыми ворвались в траншеи опорного пункта.

В разгар боя погиб командир пулеметного расчета, выбыл из строя и заряжающий. Однако пулемет продолжал строчить по врагу – за щит лег подносчик патронов комсомолец Дема. Осколок мины врезался ему в ногу. Но Дема продолжал стрелять до тех пор, пока ему не нашли замену.

Санитарный инструктор этой же дивизии Валентина Ковалева под жестоким обстрелом перевязала и вынесла с поля боя тридцать раненых солдат и офицеров.

Об этих подвигах коммунистов рассказывали в ротах и батареях агитаторы, писали дивизионные и армейские газеты. Бойцы брали с них пример, держали равнение на лучших воинов – славных сынов нашей Коммунистической партии.

Как-то во время беседы у костра агитатор спросил Валентину Ковалеву:

– Валя, вот ребята спрашивают, почему Ковалева такая отчаянная? Фашисты стреляют, а она не кланяется каждой пуле, бежит спасать раненых.

Скромная коммунистка-санитарка не любила рассказывать о себе.

– Обо мне что говорить? – отвечала Ковалева. – Я как все. Вот когда надумала на фронте в партию вступать, вспомнила героическую жизнь Дзержинского, Камо, Николая Островского, вспомнила и спросила себя: «А могу ли я быть такой стойкой, смелой, терпеливой, твердой? Способна ли до конца выдержать любые испытания, какие выпадают на долю коммунистов в труде или вот, скажем, на фронте?» И дала слово быть такой. Тогда меня приняли в партию. Я соблюдаю свою клятву, как и положено коммунисту.

Простое слово Ковалевой взволновало солдат, заставило их задуматься над своими делами, мысленно оценить их и сравнить свое поведение в бою с благородными поступками членов партии.

Подвиг коммуниста становился примером, достойным подражания, на нем воспитывались сотни и тысячи бойцов. Мне запомнился митинг в 347-й стрелковой дивизии. Перед собравшимися выступил старый боец Федор Гордеев. Он сказал:

– В тысяча девятьсот двадцатом под командованием Михаила Васильевича Фрунзе я участвовал в освобождении Крыма. Теперь мне выпала великая честь – второй раз очищать полуостров от врага. У меня на фронте три сына и два брата. Сын Иван Федорович Гордеев, Герой Советского Союза, погиб под Сталинградом. Мне пятьдесят лет, но рука у меня твердая. Буду сражаться, пока бьется сердце, как дрался мой сын коммунист Иван Гордеев. Доброе имя солдат Гордеевых не посрамлю.

* * *

Решительные действия передовых подвижных отрядов спутали все расчеты неприятеля. Планомерного отхода двухсоттысячной армии в Севастопольскую крепость не получилось. Отступление на отдельных участках превратилось в бегство. Наши передовые отряды местами с ходу ворвались на позиции внешнего оборонительного обвода крепости у села Бельбек.

Перед наступающими войсками стоял Севастополь с его мощными фортификационными укреплениями, Мекензиевыми горами, представляющими сложнейшее препятствие.

15 апреля штаб армии получил первое сообщение: сопротивление гитлеровцев усиливается. По данным нашей разведки, командование противника отменило эвакуацию, враг будет сопротивляться.

В этот день на командный пункт армии в Саки приехал начальник штаба фронта генерал С. С. Бирюзов. Мы с полковником Левиным были в это время у командарма. Настроение у нас радостное. 2-я гвардейская армия за шесть дней боев успешно справилась со своей задачей: прорвала мощный укрепленный район на Перекопском перешейке, освободила всю западную часть Крыма и вместе с другими войсками 4-го Украинского фронта подошла вплотную к Севастополю.

Сергей Семенович Бирюзов был в защитном, побелевшем от известковой пыли комбинезоне, усталый и хмурый. По всему видно, он давно по-настоящему не отдыхал. Сухо поздоровавшись с нами, генерал на ходу обратился к командующему армией:

– Георгий Федорович, что же это вы застопорились у Бельбека? Вторые сутки ведете бои, а плацдарм не расширен. Я понимаю, ваши дивизии только еще на подходе, но надо торопиться. Гитлеровцы уже пришли в себя, и, чем дальше, тем будет труднее.

Захаров вскипел:

– Мы застопорились? А кто же прошел с боями двести километров за шесть дней?

Бирюзов умел быстро гасить такие вспышки. Он спокойно заговорил о небольших десантах, к которым Захаров был неравнодушен, а потом спросил о Мекензиевых горах, в целом о ходе боев. Начальник штаба армии полковник Левин доложил обстановку:

– Силами головных полков пятьдесят четвертый и пятьдесят пятый корпуса сменили передовые отряды, подошли к первым немецким траншеям на триста – четыреста метров и начали окапываться. Ведется боевая разведка, захвачено несколько десятков пленных. Попытки расширить плацдарм южнее Бельбека ощутимых результатов пока не дали. Сопротивление врага усиливается не только с каждым днем, а, можно считать, с каждым часом.

– Вот-вот, – подхватил Бирюзов, – поэтому я и приехал. Надо торопиться… Скоро ли артиллерия сможет нанести такой же удар, как на Перекопе?

Мы доложили, что понадобится не менее десяти дней для подготовки. Орудия, особенно тяжелые, тихоходные, подойдут только через трое-четверо суток. Необходимо еще и время для того, чтобы выявить огневую систему противника.

– И не мудрено, – с досадой бросил генерал, – тракторишки-то ваши по пять километров в час ползут.

– И все же, – сообщил я, – половина артиллерии на автомобильной и конной тяге уже этой ночью станет на позиции.

– А могли бы вы завтра к утру поддержать пехоту?

– К утру около пятисот орудий и минометов будут наготове. Конечно, такая спешка может отрицательно сказаться на точности стрельбы. С этими сомнениями мы и пришли с Левиным к командарму.

– Командующий фронтом специально послал меня, чтобы ускорить удар и расширить плацдарм на реке Бельбек. Дело за вами.

Затем Бирюзов говорил о возможных вариантах расширения плацдарма. Он взял топографическую карту, на которой по данным аэрофотосъемки были указаны огневые позиции, опорные пункты, противотанковые рвы, минные поля противника.

– Георгий Федорович, – подошел он к Захарову, – как вы расцениваете вот этот район? – и он указал на высоту 76.9.

– Эта высота меня интересует меньше всего. Она мне ничего не даст. Ведь снова придется прорываться в долину Бельбека, а затем штурмовать Мекензиевы горы. Лучше уж сразу захвачу горы, а с ними и высоту. Кстати, первая позиция на северном склоне уже в моих руках.

– Не отдадут фашисты высоту. А это очень важный форпост крепости – ключ к выходу из Севастопольской бухты… В каком состоянии тринадцатый гвардейский корпус? – поинтересовался Бирюзов.

– Три дивизии Чанчибадзе приводят себя в порядок в Евпатории и Саках.

Мы еще с час разбирали вопросы взаимодействия, обсуждали, как лучше провести операцию и эффективнее использовать штурмовую авиацию 8-й воздушной армии генерала Хрюкина. Потом командарм объявил решение: днем 16 апреля армия после сорокаминутной артиллерийской подготовки четырьмя дивизиями прорывает оборону на фронте Любимовка – Бельбек, имея задачей овладеть Северной стороной Севастополя.

Бирюзов, одобрив это решение, уехал в штаб фронта.

Ночь перед штурмом у артиллеристов прошла беспокойно. Часть батарей еще только подходила к позициям. Некоторая заминка получилась с одним артиллерийским полком – командир не рассчитал, что, чем южнее к Севастополю, тем труднее дороги, круче подъемы. Пришлось тихоходные тракторы заменять «студебеккерами». Как и в Донбассе, тяжелые пушки шли на буксире двух, а иногда и трех машин. К утру полк прибыл на место.

Днем началась артиллерийская подготовка. Чувствовались все-таки поспешность планирования огня и недостаточность пристрелки. Не так интенсивно, как хотелось бы, шло разрушение дзотов и подавление огневых средств противника.

Потом пехота поднялась в атаку. В ее действиях тоже не было такой слаженности и четкости, как на Перекопе. Завязались затяжные бои. Командирам дивизий снова пришлось выдвинуть вперед штурмовые отряды. Артиллерия сосредоточивала удары по особо важным объектам. Все чаще стали появляться в воздухе наши самолеты. Преодолевая сопротивление, дивизии продвигались в сутки по сто – полтораста метров, расширяя плацдарм на северном склоне Мекензиевых гор.

Долина Бельбека стала бело-розовой от цветущих абрикосовых деревьев и яблонь. Наступающие постепенно отвоевывают ее у противника. 54-й и 55-й корпуса вклинились в Севастопольский район и подготовили плацдарм для генерального штурма крепости. Однако на правом фланге роковая высота 76.9 держит под огнем западную часть долины.

Артиллеристы широко развернули разведку. Более трехсот наблюдательных пунктов действуют на фронте в четырнадцать километров, разведчики тщательно изучают оборону врага. Но им не всегда удается обнаружить огневые точки – на склонах Мекензиевых гор зазеленевший кустарник хорошо маскирует вражеские позиции. В таком случае нам помогает воздушная разведка. Опытные дешифраторы по мельчайшим признакам отыскивают на фотосхемах такие трудноуловимые цели, как минометные позиции. Звукометристы день и ночь засекают батареи противника. Артиллерия накапливает разведывательные данные.

* * *

Чем меньше оставалось дней до штурма Севастополя, тем беспокойнее становилось в районах «отдыха» 13-го гвардейского корпуса. С утра до ночи в окрестностях Евпатории, Саки трещали автоматы, гремели разрывы мин и противотанковых гранат. То тут, то там раздавалось раскатистое «ура!». Гвардейцы готовились к новым боям на главном направлении.

Во время перерыва я разговорился с новобранцами. Их волновали сведения о якобы непреодолимой немецкой обороне в районе Севастополя. Один солдат сообщил, что вчера в роте кто-то читал интересную книжицу. В ней говорилось, как адмирал Ушаков еще двести лет назад писал: морская крепость Севастополь заложена на такой местности, что ни с моря, ни с суши ее взять невозможно. Да и наши войска в 1941–1942 годах более двухсот дней обороняли Севастополь и гитлеровцев уложили видимо-невидимо. Солдат мыслил логично и потому спросил:

– Можно ли быстро взять нам эту крепость? Пожалуй, нельзя.

Эти сомнения возникли у бойцов после того, как незадачливый агитатор пустил в ход брошюрку, по-видимому изданную еще в начале сорок второго года. Пришлось подробно рассказать о силе наступательного порыва наших воинов, перед которыми не могли устоять вражеские укрепления Миус-фронта и Перекопа, напомнить о том, что мы теперь и технически сильнее немцев.

– И то правда, – отозвался солдат, и в его голосе я уловил уже более бодрую нотку.

– К тому же двести пятьдесят дней обороняли Севастополь наши, – включился в беседу генерал К. А. Цаликов. – А у фашистов кишка тонка, они и неделю там не продержатся.

Солдаты заулыбались и вновь приступили к занятиям. У развалин каменных домов артиллеристы с трудом перетаскивали через завал противотанковую пушку.

– Живей, живей! – командовал полковник В. А. Шевченко.

На первый взгляд перетащить орудие через завалы нетрудно, но на деле это не так просто. Расчет пушки должен сопровождать наступающих пехотинцев огнем и колесами. Кое-кто из пушкарей пытался идти в полный рост.

– Эдак не годится! – кричит Шевченко. – Выше боевой оси не подниматься, иначе вражеский пулеметчик или автоматчик вас тут же очередью срежет.

И вот расчет третий раз вытаскивает свое орудие из воронки. Теперь солдаты действуют более ловко, плотнее прижимаясь к орудийному щиту.

– Так-то и «воюем» с утрл до вечера, – докладывает полковник. – Как говорится, тяжело в учении, легко в бою. Иначе нельзя.

Прощаясь с Шевченко, я подумал о том, как порой наши полки много теряли людей из-за того, что мало проводили вот таких занятий.

На обратном пути мы заехали в 24-ю гвардейскую дивизию. Генерала П. К. Кошевого уже давно нет здесь, он командует корпусом, а хорошие традиции сохранились: дисциплина крепкая, офицеры с увлечением учатся сами и постоянно учат подчиненных. Надо отдать должное Петру Кирилловичу Кошевому. Он сумел воспитать у них стремление ко всему новому в приемах и методах ведения боя.

Подъезжая к небольшому озеру вблизи города Саки, мы увидели множество плотов, лодок и бревен. Это батальоны 24-й дивизии отрабатывали детали организации переправы с помощью подручных средств. Наблюдали за занятиями командир корпуса генерал-лейтенант П. Г. Чанчибадзе и начальник штаба армии полковник П. И. Левин.

А по соседству с переправой проходили уж совсем необычные занятия. И если бы не палатки с красными крестами и не веселый говор девушек с санитарными сумками, то можно было бы подумать, что тут состязаются легкоатлеты. Вот мимо нас пробежал здоровенный санитар, он легко нес на широкой спине «раненого».

Тут же из развалин выполз вспотевший солдат, на его плече, блаженно улыбаясь, повис тоже «пострадавший». За грудой щебня русоволосая девушка с красным крестом сноровисто перевязывала бойцу руку.

Здесь хозяйничали офицеры санитарного отдела армии подполковник Д. К. Васюта и майор С. А. Кораблев. Они придирчиво проверяли выучку санитаров-носильщиков и санинструкторов.

– Сегодня проверяем передовые батальонные пункты медпомощи и медсанбат дивизии, – с увлечением стал рассказывать Васюта. – Хорошо поработали! Молодцы! Серьезно относятся к своему делу девушки, ротные и батарейные санинструкторы. Но зато с подготовкой санитаров-носильщиков не все благополучно. Будем продолжать тренировки.

– Вот это правильно, нельзя успокаиваться, – послышался сзади чей-то знакомый голос.

Обернувшись, я увидел подошедшего к нам начальника политического управления 4-го Украинского фронта генерал-лейтенанта Михаила Михайловича Пронина.

– Короче говоря, – продолжал, улыбаясь, Пронин, – надо взять Севастополь, а затем искупать фашистов в море. Туда им и дорога.

Все рассмеялись. Завязалась непринужденная беседа, подошло еще несколько командиров.

– У вас, по-моему, перерыв, курите, пожалуйста, – усаживаясь на камень, сказал Михаил Михайлович. – Штурм Севастополя труднее Перекопа. Здесь помимо пуль и снарядов будет море осколков от камня, а они тоже ранят очень серьезно. Так что санитарам работы прибавится.

Обращаясь к командиру батальона, у которого на груди несколько орденов и медалей, Пронин спросил:

– Скажите, сколько вы имели ранений?

– Четыре…

– Ну и как, положа руку на сердце, вспоминаете санитаров?

– Два раза я сам выходил из боя, после третьего ранения выносил меня санитар-носильщик, заботливый, как родная мать. Спасибо ему, а вот последний попался такой трусливый да неопытный, что намучился я с ним: под каждым снарядом сбрасывал меня со своих плеч.

– Да, – как-то печально, задумчиво проговорил Михаил Михайлович, – многого, товарищи, мы не знаем, и часто то, что надо нам знать, уносит смерть. Чем объяснить, например, что иногда после боя мы хороним бойцов с простым переломом ноги или руки? Кто виноват?

– Вы совершенно правы, товарищ генерал! – признал Кораблев, – к сожалению, многие из них гибнут от шока.

– Особенно при неумелом выносе раненого с поля боя, – подсказал Васюта.

– И это еще не все, – заключил Михаил Михайлович, – иногда погибают даже легкораненые, и только потому, что санитар не сумел остановить кровотечения… Учить, учить надо санитаров и воспитывать. Внушайте медикам, что каждый раненый, возвращенный в строй, стоит десятерых необстрелянных. Изучайте побыстрее свое пополнение. Назначая лучших в штурмовые группы, помните о санитарах-носильщиках, которым вы сможете доверить самое дорогое – бойца, пролившего кровь за Родину.