Текст книги "Штурм"

Автор книги: Иван Стрельбицкий

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 16 страниц)

И. С. Стрельбицкий
ШТУРМ

Ворота в Донбасс

Шереметов рассказывает

Это утро не предвещало ничего нового. В дни затишья жизнь на фронте тянется однообразно. Лишь редкие орудийные выстрелы да глухая дробь пулеметов и автоматов нарушают напряженную тишину переднего края. Еще с неделю назад 3-я ударная армия наступала. Все вокруг грохотало, сотрясалась земля. Но это уже стало достоянием истории. А сегодня войска живут ожиданием новых битв. И настойчиво, изо дня в день, скрытно готовятся к ним. В штабных землянках офицеры кропотливо разрабатывают планы предстоящей операции. Разведчики проникают в логово врага в поисках «языка». Снабженцы наращивают запасы боеприпасов и продовольствия. Подальше от передовой, в тылах дивизий, командиры учат солдат штурмовать укрепления неприятеля, с поразительной точностью скопированные саперами.

Жизнь идет размеренно, как по расписанию. С этим примиряешься, к этому привыкаешь, как человек привыкает к неизбежной смене дня и ночи. И с тем большей остротой переживаешь каждое событие, нарушающее привычные фронтовые будни.

В тот день все началось со встречи с командующим армией. Генерал-лейтенант К. Н. Галицкий сидит в блиндаже хмурый, явно чем-то расстроенный. Молча вручает мне телеграмму.

Читаю: «…Командующего артиллерией армии генерала Стрельбицкого откомандировать в Москву немедленно…»

Видимо недовольный этим распоряжением, избегая встретиться со мной взглядом, Галицкий наконец сказал:

– Возможно, Николай Николаевич[1]1
  Командующий артиллерией Советской Армии Н. Н. Воронов, ныне Главный маршал артиллерии.


[Закрыть] решил вас послать на более ответственное направление.

И хотя голос командарма звучал ободряюще, тревога в моей душе росла.

Попрощавшись, выхожу из блиндажа, жмурясь от резкой белизны пушистого снега, щедро залитого лучами зимнего солнца. Снег мягко скрипит под ногами. Высокие сосны, немые свидетели отгремевших сражений, суровы в своей неподвижности.

Шумно болтая, навстречу спешат телефонистки и радистки, разрумяненные легким морозцем. Весело звенит, как весенний ручей, беззаботный смех. Торопливо проходят офицеры штаба, оживленно обсуждая какие-то новости. Их приподнятое настроение понятно. Ведь совсем недавно закончились упорные бои под Великими Луками. Древний город освобожден. Немецкий гарнизон – 83-я пехотная дивизия со многими частями усиления – разгромлен. Войска фельдмаршала фон Клюге, пытавшиеся освободить окруженные части, отброшены к Новосокольникам.

Это первая крупная победа 3-й ударной армии в 1943 году.

Однако неотвязная мысль вновь возвращает меня к телеграмме. Нащупываю ее в кармане. «В чем дело? Почему перевод?»

Поздно вечером собрались все офицеры штаба артиллерии. К ночи мороз окреп. Стекла окон заледенели. В землянке тесно, но зато тепло и как-то уютно: в узком кругу сидят боевые товарищи и друзья.

Тяжело расставаться с людьми, вместе с которыми прошел по многим трудным дорогам войны, пережил 1941 год.

Вот сидит в темном углу крепко сбитый, коренастый, белокурый эстонец майор Ф. И. Паульман. Его оперативное отделение – мозг штаба артиллерии. И Паульман с каждым днем все увереннее ведет свои дела, умело направляет подчиненных. Рядом с ним – молодой и такой же светловолосый капитан С. Е. Власов. Он недавно прибыл к нам, но уже успел зарекомендовать себя способным оператором, умным, энергичным и храбрым офицером.

Под утро приехали командиры армейских полков. Полковник И. Ф. Митюхин, волевой, скромный, внешне спокойный человек. Хороший организатор, он в короткий срок сформировал и подготовил к боевым действиям свой тяжелый артиллерийский полк. Под стать ему и майор А. М. Митрофанов. Насупленные брови, умные волевые глаза, порывистые движения – все говорит о силе и решительности этого человека.

Вот и сейчас, не впадая в грустные рассуждения, всегда навеваемые расставанием, он с какой-то покоряющей уверенностью говорит:

– Будем воевать, товарищи. Будем бить оккупантов, куда бы ни забросила нас война. А потом встретимся. Где? В Берлине. Иначе не может быть.

И на душе у меня становится легче оттого, что рядом стоит такой замечательный боец.

– С этим человеком не пропадешь, – тихо говорит полковник В. И. Недзвецкий, начальник штаба артиллерии. – Боевой командир. Его полк один из лучших в армии.

Недзвецкому лет сорок пять, он высокого роста, могучего телосложения, с большими кистями крепких рук.

Слушаю полковника, и мне от души хочется сказать такие же теплые слова о нем самом. Мы вместе работали со дня формирования армии. Приходилось бывать в тяжелых переплетах. Но полковник всегда был спокоен, находчив и отважен. И вот пришла пора расставаться с этим верным товарищем по оружию, неутомимым тружеником. Мы крепко обняли друг друга, с трудом скрывая глубокое внутреннее волнение. Не думал я тогда, что прощаюсь с ним навсегда: через месяц Вячеслав Иванович погиб. Вместе с новым командующим артиллерией армии он морозной, вьюжной ночью заблудился в пути и, оказавшись в расположении немецких войск, предпочел смерть плену.

…Фронтовая машина, изрядно потрепанная, вымазанная для маскировки известью, неторопливо, с остановками катилась по ухабистым дорогам.

Февральским солнечным утром после пятисоткилометрового пути она вышла на Ленинградское шоссе. Вдали в дымке прозрачного тумана показалась Москва.

Большой город выглядел по-боевому, готовый в любой момент ответить врагу ударом на удар. На бульварах серебрились только что спущенные аэростаты, высоко в небе патрулировали истребители, настороженно глядели вверх зенитки. По улицам громыхали танки, проходили войска.

Останавливаемся у первого же киоска «Союзпечати». Сегодняшние газеты! В очереди узнаем: только что по радио Юрий Левитан сообщил об освобождении нашими войсками Ростова и Харькова.

Хорошо начался новый год! После тяжких испытаний, огромных потерь в людях и технике, когда даже союзники неделями исчисляли сроки нашей гибели, на фронтах наступил долгожданный перелом. Пора, пора!

2 февраля 1943 года закончился разгром оккупантов у берегов Волги. 330 тысяч солдат и офицеров не досчитался Гитлер. Прорвана блокада города Ленина. Освобождены Великие Луки. За ними – Ростов, Харьков. Стратегическая инициатива прочно захвачена советскими войсками.

Около нас задержалась колонна грузовиков с противотанковыми «ежами» в кузовах. Хотя гитлеровцы отогнаны от столицы всего на сотню километров, командующий Московской зоной обороны уже отдал приказ убрать заграждения, прикрывавшие подступы к городу.

Пересекаем Красную площадь. Справа – близкие сердцу заснеженные зубцы кремлевской стены и серебристые ели по обе стороны ленинского Мавзолея. Последний раз я был здесь 8 августа 1941 года, после выхода из окружения. Мне посчастливилось тогда разговаривать в Кремле с Михаилом Ивановичем Калининым. На приеме было десять командиров, только что прибывших с фронта за получением правительственных наград.

В сопровождении секретаря Президиума Верховного Совета СССР А. Ф. Горкина к нам вышел Михаил Иванович. Он выглядел сильно усталым, лицо осунулось. Видимо, бессонные ночи измотали его… Поздоровавшись с каждым из нас (Горкин успел шепнуть: «Осторожней, руку сильно не пожимать!»), Михаил Иванович пригласил всех за стол.

Обращаясь ко мне, он спросил:

– Так что же, отступаем опять? – и, словно рассуждая сам с собой, продолжал: – Как это может быть? Мы много уделяли внимания Красной Армии, снабдили ее чем нужно, а она отступает. Ведь бои идут у Смоленска, Ленинграда… В чем дело? Почему?

Мы сидели притихшие. Всех нас охватило такое ощущение, будто именно мы виноваты в отступлении войск. Я рассказал Михаилу Ивановичу о том, как враг застиг нас врасплох внезапным нападением.

– Да, да! – промолвил Калинин, отвечая, видимо, на какие-то свои вопросы. – Проглядели, проглядели! Не верили в возможность нападения.

Михаил Иванович подробно расспрашивал о первых боях. Прощаясь с награжденными, сказал:

– Верю, что скоро наш боец остановит германца. Будет советский солдат в Берлине, как бывали там наши предки – славные богатыри земли русской! Партия, Центральный Комитет делают все для того, чтобы разгромить коварного врага.

С той памятной встречи в Кремле прошло полтора года. А как все изменилось в Москве! Всюду строгий порядок, спокойно стоят на своих постах бойцы местной противовоздушной обороны, сурово насупив брови, на запад идут солдаты, одетые в новые шинели.

По узкой улице подъезжаем к штабу артиллерии Наркомата обороны СССР. Старинное здание с высокими окнами, несмотря на маскировочные зигзаги и пролом от прямого попадания бомбы, выглядит строго и величаво.

В штабе меня тотчас же принял заместитель командующего артиллерией генерал-лейтенант Б. И. Шереметов. Он почти не изменился с тех пор, как мы виделись последний раз, несколько лет назад. Сухощавый, подвижной и даже при шпорах, как истый конник.

– Знаете, зачем я вас вызвал? – сразу же спросил он, весело поблескивая стеклами пенсне, и, не дожидаясь ответа, продолжал: – Маршал артиллерии Воронов решил назначить вас на важнейшее сейчас направление – во вторую гвардейскую армию Южного фронта. Поздравляю!

Я хорошо знал командующего артиллерией этой армии, боевого генерал-лейтенанта С. А. Краснопевцева.

Благодарю Шереметова за поздравление и осторожно спрашиваю:

– Но разрешите узнать, что случилось с Семеном Александровичем Краснопевцевым, жив ли он?

– Э-э, да вы, батенька, отстали от жизни. Вторая гвардейская отличилась в боях за волжскую твердыню, и все ее руководство получило более высокие назначения. Бывшему командующему армией генерал-полковнику Родиону Яковлевичу Малиновскому поручен Юго-Западный фронт, вашему предшественнику Краснопевцеву передана артиллерия Южного фронта. Вот так-то. – Шереметов кивнул на полураскрытый чемодан, стоявший у стены: – Я только вчера прилетел с Волги. Хотите послушать кое-что об этих боях?

– О, конечно!

– Ну так вот. – И генерал, подойдя к висевшей на стене карте, живо, с видимым удовольствием поведал подробности этой битвы.

Еще во время напряженных боев на подступах к Волге осенью 1942 года Ставка Верховного командования начала подготавливать силы для разгрома оккупантов, рвавшихся к великой русской реке. Враг теснил наши части в городе, а маршал артиллерии Воронов по решению Ставки уже накапливал мощные артиллерийские группировки для контрнаступления.

– Кое-кто из больших начальников сильно нажимал в дни обороны на Воронова, требовал больше снарядов, орудий, – продолжал генерал, – но Николай Николаевич оказался «крепким орешком» и сохранил все, что надо для перехода в контрнаступление. Ему приводили веские доводы: мол, в момент наступления будут введены в действие воздушные армии Красовского и Хрюкина, они нанесут сокрушительный удар. На это Воронов спокойно, в своей манере, слегка этак растягивая слова, отвечал: «Это очень хорошо, но не забудьте, что наступать придется в ноябре. Вполне возможно, будет нелетная погода. Авиация останется на земле. Что тогда прикажете делать? Нет, только артиллерия наверняка поможет пехоте при любой погоде». И он оказался прав. Сильный снегопад, а с утра и туман не позволили вовремя использовать самолеты. – Борис Иванович мелкими шажками прошелся по кабинету, мелодично позвякивая шпорами. – Девятнадцатого ноября в восемь тридцать началась артподготовка штурма – самая мощная за время войны. Тысячи орудий восемьдесят минут били по позициям противника, подавляя его пехоту и артиллерию.

В первый же день войска Юго-Западного фронта прорвали вражескую оборону. Введенные в прорыв танковые корпуса – 1-й танковый корпус генерал-майора В. В. Буткова и 26-й генерал-майора А. Г. Родина к вечеру уже громили оперативные резервы противника, углубившись в его тыл на тридцать пять километров. Двадцатого ноября погода улучшилась, и наша авиация завладела небом. К тридцатому ноября трехсоттысячная армия Паулюса была зажата в тиски и окружена.

Для освобождения войск, попавших в столь тяжкое положение, немецкое командование организовало группу армий «Дон» в составе тридцати дивизий под командованием фельдмаршала Эриха фон Манштейна.

– Кстати, – напомнил Шереметов, – этот Манштейн получил фельдмаршальский жезл после захвата Крыма, где он командовал одиннадцатой армией.

Манштейн сумел довольно быстро создать мощный кулак из соединений 4-й немецкой танковой и 4-й румынской армий под общим названием «Гот». На рассвете двенадцатого декабря эта группа из района Котельниково перешла в наступление вдоль железной дороги, чтобы прорваться к окруженным войскам Паулюса.

Я с интересом слушал рассказ генерала, внимательно следил за его указкой, стремительно бегавшей по карте. Наши успехи, цифры потерь врага радовали меня.

Вот Шереметов говорит о том, что советские войска развернули ожесточенное сражение на реке Аксай. Дивизии 51-й армии, усиленные противотанковой артиллерией, в четырехдневных боях нанесли большой урон гитлеровцам. Однако обстановка для обороняющихся частей сложилась трудная. Враг подтянул свежие силы. Утром 19 декабря триста танков таранили наш передний край. Под их прикрытием шла пехота.

Действуя на узком участке фронта, противник прорвал оборону советских войск на Аксае. Севернее реки немцев встретила 20-я истребительная противотанковая артиллерийская бригада. Завязались яростные бои. Они продолжались до полудня. Артиллеристы метко поражали бронированные машины. Заснеженное поле было усеяно горящими танками. Не считаясь с потерями, фашисты рвались вперед, преодолели огневой заслон бригады и двинулись к реке Мишкова. До окруженной группировки Паулюса оставалось всего сорок километров.

К этому времени в состав действовавшего здесь фронта влилась хорошо укомплектованная и вооруженная 2-я гвардейская армия под командованием генерал-полковника Р. Я. Малиновского. К вечеру 23 декабря армия развернулась на новом рубеже у Мишкова, и утром ее части перешли в наступление. Через шесть дней наши войска взяли Котельниково. Силы группы Манштейна иссякли. Преследуемые советскими бойцами, оккупанты отхлынули на запад.

– Истины ради надо сказать, – продолжал Борис Иванович, – что вторая гвардейская армия была усилена такими мощными подвижными соединениями, как шестой механизированный и седьмой танковый корпуса. И это в значительной степени предопределило наш успех. Огромную роль в отражении натиска врага сыграла артиллерия. Из-за недостатка горючего наши танковые соединения вначале не могли полностью участвовать в боях. Поэтому вся тяжесть борьбы с фашистскими танками в эти дни легла прежде всего на артиллеристов и бронебойщиков… Словом, успех громадный.

Шереметов замолчал. Потом, улыбнувшись, сказал:

– Не огорчайтесь, на юге и для вас хватит работы. Враг еще силен.

Мы попрощались.

В раздумье выхожу на улицу. «Где найду штаб второй гвардейской?» Известно только, что она – в составе войск Южного фронта, а они дерутся сейчас на Миусе. Назначение радовало: буду участвовать в освобождении родного края, воевать там, где родился, провел детство и сражался с белогвардейцами и махновцами в годы гражданской войны.

И вот я опять в пути. Как и положено быть военному человеку – всегда в пути.

На фронтовых дорогах

По дорогам от Тулы на юг продвигаться трудно. Они изрыты воронками от бомб и снарядов, глубокими колеями от тяжелых автомашин и танковых гусениц. На обочинах разбитые повозки и фургоны, попадаются раздавленные орудия, обгоревшие танки. Все засыпано снегом, много его выпало в ту зиму. На полях кое-где еще сохранились таблички с немецкими надписями: «Ахтунг – минен»[2]2
  «Внимание – мины».


[Закрыть].

– Сколько здесь горя укрыли снега, – говорит шофер.

– Да, очень много. Но не только горе знали здешние края. На этой земле наши войска одержали большую победу над врагом.

До Воронежа оставалось километров тридцать, когда мы увидели немецкие гаубицы, зарядные ящики, повозки, загромождавшие дорогу. Из-под снега торчали обломки колес.

Что здесь произошло? По всей видимости, схватка не на жизнь, а на смерть. Наши танкисты, вероятно, внезапно атаковали гитлеровцев, и вражеские артиллеристы не могли даже изготовиться к бою. Разбегаясь, солдаты не успели вынуть из орудий замки и снять панорамы.

Это напомнило мне февраль 1942 года, когда 3-я ударная армия Калининского фронта наступала на Холм. На дорогах тоже валялись пушки, телеги, машины. Но это были наши потери первых дней войны. Артиллеристам нередко приходилось оставлять орудия, так как в баках тягачей уже не было ни капли горючего. Однако панорамы, прицелы и замки обычно успевали снимать. Помню, наш штаб, передвигаясь на новое место, наткнулся тогда на большое «гаубичное кладбище». Сиротливо стояли на обочинах, дороги пушки-гаубицы, тракторы «ЧТЗ-60», остовы разбитых автомашин. Там я и познакомился с Митрофановым. Мы остановились, чтобы посмотреть на орудия, и тут ко мне подошел начальник отдела кадров капитан П. А. Романов. «Товарищ генерал! – обратился он. – Здесь вот объявился бывший командир партизанского отряда, артиллерист. Очень просит принять его в армию».

Обернувшись, я увидел коренастого человека со смуглым обветренным лицом и чубом, выбившимся из-под кубанки. На нем плотно сидел серый полушубок, а на груди висел трофейный автомат.

Майор окинул меня смелым, оценивающим взглядом, приложил руку к кубанке:

– Разрешите, товарищ генерал, открыть вам партизанскую тайну.

– Тайну? – удивился я неожиданному обороту разговора.

Митрофанов, подойдя к ближайшему орудию, отсчитал шесть шагов от колеса:

– Вот здесь могут быть зарыты панорама и замок.

Он рассказал, что, попав с небольшой группой артиллеристов в окружение в 1941 году, начал по ночам «приводить в порядок» оставленные нашими войсками орудия и тягачи. Все, что могли, перетаскали в лес и спрятали там. С тяжелых гаубиц снимали панорамы, части замков и здесь же зарывали их.

Артиллеристы Митрофанова и колхозники Холмского района сделали тогда большое дело. Сотни пулеметов, тысячи винтовок и снарядов сохранили в лесах и оврагах.

Митрофанов вынул из планшетки карту и показал места, где запрятано это вооружение.

Тем временем солдаты, расчистив снег, принялись за поиски «клада». Только сняли верхний слой земли, как что-то звякнуло под ломами. Через несколько минут из земли извлекли орудийный затвор и ящик с панорамой.

Пока трудились солдаты, Романов доложил, что, судя по всему, майор в окружении показал себя стойким командиром и способным организатором. Он сохранил и все свои документы – удостоверение личности, партийный билет и еще какие-то справки.

– Как же быть с ним? – В этом вопросе я услышал просьбу.

У меня тут же возникла мысль: а почему не создать новые полки? Ведь мы сказочно разбогатели: у нас оказалось много орудий, которых хватит на три артиллерийских полка и останется еще чем пополнить дивизионную и полковую артиллерию.

– Хорошо, Митрофанов, оставайтесь у нас. Назначим вас командиром полка.

Майор скромно ответил:

– Я командовал дивизионом. Прошу снова дать мне эту должность.

По моему представлению Военный совет назначил Митрофанова командиром вновь сформированного 609-го армейского минометного полка. Он хорошо им командовал…

Член Военного совета 3-й ударной армии Пантелеймон Кондратьевич Пономаренко заставлял в каждой дивизии и бригаде создавать специальные команды для сбора оружия и боеприпасов.

Помню, однажды ночью он позвонил мне по телефону и спросил:

– Иван Семенович, знаете ли вы, что в лесу найдены полковые пушки? И даже со снарядами?

– Мне об этом известно. Но лес, о котором вы говорите, находится на территории противника.

По предложению П. К. Пономаренко командующий армией генерал-лейтенант М. А. Пуркаев согласился послать ночью импровизированный лыжный отряд в тыл врага. Надо сказать, что сплошного фронта здесь в то время не было и на отдельных участках неприятель держал лишь незначительные гарнизоны в деревнях. На это и рассчитывал Пономаренко.

«Экспедиция» закончилась успешно: мы получили двенадцать пушек, а потом раскопали еще несколько десятков тысяч снарядов.

Увлеченный этими воспоминаниями, незаметно для себя я задремал, уткнувшись в воротник бекеши.

– Воронеж! – громко объявил шофер.

Я вздрогнул и очнулся. Напрягаю зрение, смотрю вокруг и ничего не вижу. Где же город?

Всюду запорошенные снегом развалины, пустыри. Водитель осторожно объезжает воронки, холмики щебня, груды битого кирпича. По уцелевшим трем колоннам узнаю бывшее здание обкома партии.

Минуем руины Воронежа и продолжаем путь дальше.

Чем ближе к югу, тем ощутимее дыхание весны. Дорога еще не растаяла, но скоро все может поплыть, и тогда – берегись, путник!

В 1920 году по этой же дороге я ехал в 1-ю Конную армию С. М. Буденного. Бескрайние степи… По ним не раз в лихих атаках носились наши конники. Там, на Черном море, прославили русское оружие герои Ушакова и Сенявина, матросы Нахимова и Корнилова. А их потомкам, героям гражданской войны, предстояло добить в Крыму барона Врангеля.

Теперь Крым снова в руках врага. Может быть, сейчас в благодатном Гурзуфе, с его неповторимым фонтаном «Ночь», разгуливают самоуверенные гитлеровские оккупанты.

Солнце садилось за горизонт, когда мы подъезжали к небольшой, забитой эшелонами станции близ Миллерово. Не успели проехать разрушенный вокзал, как над ним закружили немецкие самолеты. Пришлось выскочить из машины и распластаться возле кирпичной стены. Воздух дрожал от рева моторов, свиста и разрывов бомб. Вот резкий взрыв раздался совсем близко. Бомба угодила в санитарный поезд. Крики и стоны раненых слились с захлебывающейся перекличкой зениток.

Бомбы рвались беспрерывно; сыпались осколки зенитных снарядов. Разгрузка раненых из горящих вагонов, однако, не прекращалась. На помощь санитарам бросились солдаты из соседних эшелонов.

В хаотические звуки вдруг ворвались ликующие крики:

– Сбили, сбили!

Объятый пламенем бомбардировщик, оставляя за собой длинный шлейф дыма, врезался в землю. И сразу же черное облако взметнулось за эшелоном. Через несколько минут под крыльями другого самолета вспыхнули огненные языки. Медленно крутясь, он устремился вниз. В небе закачались две фигурки под парашютами.

Вскоре две девушки-регулировщицы с карабинами провели мимо нас высокого немецкого летчика, без шапки, в одном меховом сапоге. И тут же, словно догоняя их, ураганом пронеслась взрывная волна, завизжали осколки. Взорвались две бомбы. Люди повалились на землю.

С трудом поднимаюсь на ноги. Звон в ушах, будто трезвонят тысячи колоколов. Сразу не могу сообразить, что происходит. Оглядываюсь. Недалеко на окровавленном снегу лежат два санитара в халатах, а носилки накрыли раненого. Лежит и пленный летчик, а возле две регулировщицы-конвоиры. Одна вскакивает, нагибается над подругой. Та слабо стонет.

– Сейчас, Машенька, сейчас, дорогая, потерпи!

Девушка бежит к перевернутым носилкам. Осмотрев поочередно три неподвижных тела, она выпрямляется и безнадежно машет рукой. Потом, схватив носилки, подтаскивает их к Маше. Я подхожу, и мы бережно укладываем раненую. Пленный летчик тяжело поднимается и оторопело смотрит на нас, слегка похлопывая себя ладонями по ушам. Регулировщица, сдвинув брови, сурово прикрикивает:

– Ну ты, долговязый, чего стоишь? Берись, понесем! И летчик, поняв, быстро нагибается к носилкам.

А воздушные пираты все еще бесчинствуют, оглушительно ухают взрывы. Но бомбардировщики теперь уже не пикируют – по ним ожесточенно бьют крупнокалиберные зенитные пулеметы. В наступивших сумерках ярко прочерчиваются светящиеся трассы. Стреляют совсем рядом; я иду посмотреть, кто это так метко и бесстрашно ведет огонь. Ведь два сбитых самолета – большая удача.

Ожидаю увидеть опытных солдат – из тех, что уже зарекомендовали себя на фронте слаженной и точной работой. Но встречаю девушек. Здесь несут службу женщины-добровольцы да несколько бывалых солдат. Командует ими пожилой капитан. Их зенитный бронепоезд останавливается в тех местах, где угрожает наибольшая опасность с воздуха. Боевая задача – отразить налет. И бойцы не уходят с платформ, пока последний вражеский самолет не покинет неба. Надо отдать им должное: ведут они себя в бою как настоящие солдаты.

Становится темно. Бомбежка прекратилась. Разговорился с зенитчицами.

– Не тяжело ли вам все-таки воевать?

Девушка в расстегнутом полушубке, в шапке, сдвинутой на макушку, отвечает:

– Что нам? Мы в тылу. На фронте, там потяжелее.

И ни одной жалобы на не женский и опасный труд. Из темноты выскользнула еще одна зенитчица, подошла вплотную.

– У Лены раздроблена нога, – печально шепчет она подруге.

Оказывается, еще в начале налета были ранены три бойца. Вот тебе и «легкая» служба!

Громыхая на стыках рельсов, к станции подползает длинный эшелон с пятидесятитонными цистернами горючего. Одна из девушек покачивает кудрявой головкой:

– Ну, сегодня и у нас будет ночка! Почти как на фронте!

* * *

Переночевав в станице, выезжаем рано утром. К рассвету подморозило. Под колесами хрустит ледок. Машина бодро мчит нас к югу.

Минуем Новочеркасск – небольшой город, живописно раскинувшийся на холме. Это бывшая столица казачьего Войска Донского. На площади, против собора, возвышается памятник Ермаку, славному сыну свободолюбивого Дона, покорителю Сибири.

От Новочеркасска рукой подать до Ростова. По узкому шоссе подъезжаем к садам, запушенным снегом. Солнце еще не успело разогнать сизо-бурую дымку, в которой смутно проступают очертания высоких зданий.

– Это не туман! – определяет адъютант.

Помню Ростов до войны. Красивый город, крупный промышленный центр, с жизнерадостным, неутомимым народом. И вот первое, что бросается здесь в глаза, – развалины домов, остовы сгоревшего драматического театра. В районе вокзала большой пожар. Оказывается, ночью немецкие самолеты, поднявшись с Таганрогского аэродрома, бомбили железнодорожные мосты через Дон.

На улицах – следы недавних ожесточенных схваток: подорванные на минах и подбитые немецкие и советские танки, брошенные орудия, исковерканные повозки.

На широкой магистрали – улице Фридриха Энгельса – большое скопление людей. Вид у них сумрачный, озабоченный: нужно снова налаживать жизнь, восстанавливать разрушенное.

Получив у военного коменданта необходимые сведения, на городской окраине нахожу генерала С. А. Краснопевцева. Он прибыл сюда накануне посмотреть, как идут дела в управлении артиллерийского снабжения Южного фронта. Генерал остановился в голубом флигельке. Вокруг густые заросли акаций, пока еще голых, черных, но уже чем-то неуловимым напоминающих о приближении бурной южной весны.

Семен Александрович принимает радушно. В светлой комнате на подоконниках – кактусы, в углу – огромный фикус. Садимся в обтянутые серыми чехлами кресла.

– Совсем как в мирное время!

– Да, хозяйка у меня чистеха, донская казачка, – отвечает генерал и тотчас же засыпает меня вопросами о Москве, об общих знакомых, о дороге.

За ужином Краснопевцев с грустью говорит, что не хотелось ему расставаться со 2-й гвардейской армией.

– Мало приятного сидеть в штабе фронта. В войсках-то не часто придется бывать, – сетует Семен Александрович.

Он с горечью говорил о потерях, особенно командных кадров. Краснопевцев вспоминает 1941 год. Лужское шоссе под Ленинградом. Вместе с другими командирами он создавал прочную оборону на дальних подступах к городу.

– Да! Трудные были времена. Но выстояли. И это главное. Частенько задаю себе вопрос: почему выстояли? В чем та сила, которая помогла и помогает армии, народу решать самые трудные задачи? Вся наша сила, дорогой мой, в партии, в ее мудрой политике. Вот мы говорим – и правильно говорим, – что у нас хорошая противотанковая артиллерия, мощные пушки-гаубицы, много орудий большой мощности. А ведь все это не с неба свалилось. Партия, Центральный Комитет задолго до войны неустанно создавали первоклассную артиллерию.

Слушая Краснопевцева, я вспомнил об одном всеармейском совещании в Москве, где речь шла о путях развития советской артиллерии. Оно состоялось по указанию ЦК ВКП(б) за три года до начала войны. Учитывая огромное значение артиллерии в будущей войне, партия направляла усилия ученых, конструкторов и командиров на ускоренное развитие этого рода оружия.

Первые же дни боев с немецко-фашистской армией показали высокое качество наших пушек и гаубиц, хорошую выучку артиллеристов. Несмотря на внезапность нападения и противоречивые указания сверху, в момент вторжения неприятеля артиллеристы оказались на высоте. Тут мне пришел на память характерный эпизод, случившийся утром 22 июня 1941 года.

Штаб противотанковой бригады, которую я формировал, стоял в городе Лида, Гродненской области. На рассвете меня разбудило завывание моторов. Выскочив в открытую дверь на балкон, я увидел самолеты со свастикой. На аэродром и вокзал полетели бомбы. Бросился к телефону, вызвал командира зенитного дивизиона.

– Почему не стреляете? – спрашиваю его.

– Не понимаю, что творится, – раздается взволнованный ответ. – Только что вскрыл присланный нам пакет. В нем сказано: «На провокацию не поддаваться, огонь по самолетам не открывать!»

Над аэродромом и вокзалом клубится густой дым. Горят самолеты и эшелоны. Долго размышляю над тем, что делать. Наконец приказываю стрелять.

– Не могу! – чуть доносится в ответ.

Командир дивизиона мне не подчинен, но я старший начальник в гарнизоне и поэтому резко заявляю:

– Ответственность беру на себя. Если сейчас же не откроете огонь, приеду и отстраню от должности.

Бомбы продолжают с грохотом рваться. А зенитки молчат.

В душе все кипит. Кажется, сейчас самым жестоким образом расправлюсь с командиром, не желающим стрелять по самолетам противника. Вскочив в «эмку», мчусь на огневые позиции дивизиона.

У вокзала вижу два разгромленных пассажирских поезда, слышу стоны, крики о помощи. Возле разбитых вагонов – убитые, раненые. Пробежал, истошно крича, мальчонка в окровавленной рубашке. А самолеты вновь заходят на бомбежку. Сомнения и колебания исчезли. У зенитных орудий выпрыгнул из машины с револьвером в руке.

Новая взрывная волна. «Юнкерсы» пронеслись над вокзалом. Скомандовал:

– Огонь!

И командир дивизиона немедленно выполнил команду. Зенитчики дружно ударили по фашистам. Запылали четыре самолета. Три летчика выбросились с парашютами. Потом, на допросе, они показали, что им было известно о приказе нашего командования не поддаваться на провокацию. Поэтому спокойно бомбили с малых высот и аэродромы, и поезда, не трогая зенитчиков.

Генерал задумчиво слушал рассказ об этом случае, потом сказал:

– Это расплата и за ошибки, и за беспечность. Урок и на сегодня, и на будущее.

Так и просидели мы за столом почти до рассвета, делясь пережитым.

На следующий день спозаранку я побывал в управлении артиллерийского снабжения фронта и ознакомился с обеспечением боеприпасами и вооружением войск 2-й гвардейской армии.