Текст книги "Вспомним мы пехоту..."

Автор книги: Иван Мошляк

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 19 страниц)

– Легко сказать «брось». А что получу взамен?

– Вот. – Я сиял с плеча автомат ППШ. – И бой сильнее и очередь длиннее.

– Ну, спасибо, Иван Никонович, уважил. – Белянкин, улыбаясь, погладил блестевшее цевье, приклад, диск.

В это время из соседнего помещения вышел сержант-радист.

– Товарищ майор, – обратился он ко мне, – вам шифровка из штаба армии.

Я взял расшифрованный текст: «Подполковнику Мошляку…»

– Товарищ сержант, – строго сказал я, – вы что-то напутали. Я майор, а здесь «подполковник».

Сержант заулыбался.

– Все точно, товарищ майор, то есть товарищ подполковник… Что передали, то я и расшифровал…

Уже понимая, что сержант не ошибся, я быстро пробежал глазами текст.

Командующий армией приказывал мне с 18 часов вступить в командование 106-й стрелковой бригадой.

Не в силах что-либо сказать, я протянул радиограмму Белянкину.

Он прочитал и заулыбался точно так же, как сержант-радист.

– Поздравляю, Иван Никонович! – Он обнял меня, похлопал по спине. – Тяжела, конечно, шапка Мономаха, но выдюжишь. – Он закинул на плечо ППШ. – Ладно, я пойду, у тебя сейчас работы сверх головы…

– Стоп! – Я загородил выход из блиндажа. – Властью командира бригады я вам, товарищ начальник политотдела, категорически запрещаю ходить в атаку без крайней на то необходимости.

– Ну, не ожидал от тебя, – проворчал Белянкин. – Две минуты без пяти секунд, как стал комбригом, и уже власть показываешь…

– Я серьезно, Михаил Васильевич. Не заставляй меня прибегать к крайним мерам. Кстати, политработа запущена, бойцы дня четыре газет не видели, не знают положения на фронтах…

– Ясно, товарищ подполковник. Вот это деловой разговор, все будет исправлено, – сказал Белянкин.

На КП поминутно звонили телефоны, комбаты докладывали о положении на своих участках. Отбил очередную, седьмую, атаку 1-й батальон. Постарался артдивизион Баслыка, который я направил для поддержки левого фланга. Комбаты Слюсаренко и Бардин доложили, что на их участках атаки затихают.

Мне не давала покоя мысль о свежей танковой дивизии, которую противник якобы развертывает против нас. Вызвал заместителя начальника штаба по разведке.

– Из каких источников известно, что немцы выдвигают против бригады свежую танковую дивизию?

– Это данные агентурной разведки.

– Штаб армии в курсе?

– Да.

– Сегодня же ночью организуйте поиск. К утру доставьте «языка», чем раньше, тем лучше, и предпочтительно штабного офицера.

– Постараемся, товарищ подполковник.

Откуда он успел узнать, что мне присвоено очередное звание? На петлицах-то у меня все еще две шпалы. Впрочем, на то он и разведчик, чтобы все узнавать раньше других.

День был на исходе. Опускались сумерки. Ординарец включил электрическую лампочку, питавшуюся от аккумулятора. Пришел Дорошенко.

– Поздравляю, Иван Никонович, с повышением. От своего телефониста узнал. Солдатский телеграф работает безотказно. – Он сел на топчан, устало ссутулился, опустив тяжелые руки между колен. Ни дать ни взять – крестьянин, вдоволь намаявшийся на пахоте. – Можно вроде бы и отдохнуть, подвести итоги. У фрицев сейчас по расписанию ужин и сон…

Только он успел произнести эти слова, как залп необыкновенной силы потряс стены блиндажа. С Дорошенко всю усталость будто рукой сняло.

– Эх, сглазил! – с досадой сказал он.

Задребезжал телефон. Докладывал Бисярин – теперь он стал начальником штаба бригады.

– Иван Никонович, противник обстреливает наши боевые порядки. Огонь ведут не менее ста орудий. Наибольшая интенсивность огня на участке третьего батальона…

– Ясно! – Я положил трубку и обратился к Дорошенко: – Немедленно все уцелевшие орудия – на участок третьего батальона.

– Откроем другие участки, – засомневался майор.

– Третий батальон ослаблен больше всех, без мощной артиллерийской поддержки не выстоит. Другие участки в случае чего прикроет дивизион Баслыка. Сейчас попрошу поддержки у штаба армии.

– Хорошо. Разрешите выполнять?

– Действуйте. – Дорошенко вышел. – Соедините меня со штабом армии, – приказал я телефонисту.

Услышал в трубке знакомый рокочущий бас командарма:

– Слушаю, комбриг. Что у вас?

Я доложил обстановку.

– Эге, значит, немцы решили воевать и ночью.

По голосу командующего я чувствовал, что он говорит с улыбкой. С чего бы это? Меня обескуражил шутливый тон командарма. До шуток ли тут, когда вот-вот на бригаду ринется целая танковая дивизия, а это сотня танков!..

Я высказал командующему свои опасения и попросил пополнить нашу противотанковую артиллерию хотя бы еще одним дивизионом, а для поддержки контратак дать танковый батальон.

– Хитрец вы, Иван Никонович, – сказал генерал, – знаете, что молодым командирам не принято отказывать в помощи. Не будем нарушать традицию – к утру получите артиллерийскую поддержку и десять танков. А пока обходитесь маневрированием по фронту. И не нервничайте. Вряд ли противник на ночь глядя бросит в атаку танковую дивизию. Не выгодно ему. В темноте танки окажутся на положении слепых кутят. Ну, желаю успеха!

Только положил трубку, зазуммерил другой телефон. Дорошенко доложил, что пушки заняли огневые позиции на участке 3-го батальона. А еще через несколько минут комбат-3 старший политрук Слюсаренко сообщил: противник атакует. У меня словно гора свалилась с плеч – правильно определил направление главного удара, теперь есть чем встретить фашистов.

Совсем стемнело, когда я узнал, что атака отбита. На поле боя воцарилась тишина. Вышел из блиндажа. Ночь звездная, безлунная. Белесая лента Млечного Пути надвое разделила черный полог неба. Передний край противника обозначался, как всегда, взлетающими ракетами. Временами то там, то тут стучал пулемет и нити трассирующих пуль прошивали ничейное пространство.

На сегодня, кажется, выдохся противник, можно и отдохнуть. Оставив на НП дежурного, я отправился в свой блиндаж соснуть. Снял пропыленную верхнюю одежду, лег на топчан, но сон почему-то не шел. Сегодня я принял бригаду, получил очередное звание. Как тут не радоваться и не волноваться! Я человек военный, и для меня, как для всякого военного, присвоение очередного звания, назначение на более высокую должность есть знак доверия начальников, признание за тобой определенных заслуг. Но ответственность… Ее нелегкий груз, который я уже ощущал на своих плечах, сводил на нет все приятные эмоции, связанные с повышением.

Не шел из головы полковник Юдкевич. Я подумал, что так до сих пор и не понял этого человека. Многое в нем было для меня загадкой. В тылу и потом, в первый день боя, когда бригада продвигалась вперед, пытаясь прорваться к Болхову, он был энергичен, деятелен, требователен к подчиненным. Но наступление захлебнулось, бригада перешла к обороне, гитлеровцы навалились большими силами, потери в батальонах росли, с утра до вечера над боевыми порядками висели «юнкерсы». В этой обстановке прежде всего приходилось думать о том, чтобы как-то продержаться, не допустить прорыва противника. И тут Юдкевич неузнаваемо изменился. Появилась в нем какая-то вялость, будто он перенес тяжелую болезнь. Отчего это? Ведь в создавшейся обстановке важно было отбить все атаки противника, не допустить прорыва фронта. Но этого, видно, не смог понять командир бригады…

В шесть часов утра, как я просил, меня разбудил ординарец. Застегивая перед зеркалом гимнастерку, я заметил, что в петлицах прибавилось по шпале.

– Подхалим ты, Федор, стараешься угодить начальству, шпалы успел прикрепить, – пытаясь сдержать улыбку, сказал я своему ординарцу, двадцатипятилетнему парню, до войны работавшему счетоводом в бухгалтерии одного из новосибирских заводов.

– Не имею такой привычки – подхалимствовать, – с достоинством отозвался Федор. – Только на военной службе меня учили соблюдать форму. А несоответствие знаков различия званию есть несоблюдение формы.

– А ты не пугай, не пугай, еще не старшина, – отшутился я. – Лучше дай умыться.

А все же было приятно, что петлицы «потяжелели» на одну шпалу.

На КП меня поджидал заместитель начальника штаба по разведке. Ничего утешительного он мне не сообщил. Пройти в тыл врага разведчикам не удалось, взяли ефрейтора из боевого охранения. На допросе тот показал, что, судя по шуму моторов, танков в тылу много, но, сколько их, к какой части принадлежат, ему было неизвестно. Оно и понятно: что может знать пехотный ефрейтор с передовой линии, кроме своего окопа?

Представились командиры артиллерийского дивизиона и танкового батальона, прибывшие, как и обещал командующий, к утру. Я направил их к Бисярину, он указал им место дислокации.

Ровно в восемь часов утра над позициями бригады появились «лаптежники», загремели выстрелы зениток, забухали разрывы бомб, затем, как и в предыдущие дни, двинулась в атаку лавина танков в сопровождении пехоты. Теперь главный удар приходился по центру, в стык 2-го и 3-го батальонов. Всего на нас шло около полусотни танков в сопровождении двух полков пехоты. Это были, по-видимому, ударные силы танковой дивизии. Но теперь на сердце не было той лихорадочной тревоги, какую я испытывал в первые дни сражения. Хотя подразделения бригады заметно поредели, зато каждый из оставшихся в строю бойцов стоил трех необстрелянных новичком. В подразделениях было достаточное количество гранат и бутылок с горючей смесью, пулеметов, минометов, боеприпасов к ним. Главное направление удара противника я прикрыл противотанковыми орудиями, дивизиону Баслыка поставил задачу отсечь пехоту от танков.

Первая атака оказалась самой яростной. Два десятка танков прорвались через боевые порядки 2-го и 3-го батальонов. Артиллеристы и петеэровцы расстреливали их в упор, но и сами погибали. Поднявшаяся в атаку немецкая пехота ворвалась в траншеи, завязался ожесточенный рукопашный бой.

Баслык выдвинул одну из батарей на прямую наводку. Она расстреляла шесть танков, но вскоре вражеские самолеты подавили ее. Гул танковых моторов слышался уже неподалеку от моего НП. Адъютант доложил, что два танка находятся в пятистах метрах от нас и на полной скорости мчатся по направлению к наблюдательному пункту. Все, кто был на НП, разобрали гранаты и заняли места в траншее, выкопанной неподалеку. Танки, стреляя на ходу, приближались к нам. Снаряды рвались в десяти-двадцати метрах. И вдруг – едва слышный хлопок противотанкового ружья. Один танк задымил и остановился. Второй хлопок – задымил другой танк. Из верхнего и нижнего люков стали выскакивать гитлеровцы. Пулеметчик из комендантского взвода срезал их меткими очередями. Из окопчика метрах в двухстах от нас поднялись двое бойцов с противотанковым ружьем и побежали к НП. Мы с адъютантом, лейтенантом Морозовым, остановили их.

– Вы подбили танки? – спросил я.

– Так точно, мы, товарищ подполковник.

– Молодцы! А почему оставили позицию?

Старший из бронебойщиков, боец лет тридцати, высокий и загорелый до черноты, переведя дыхание, сказал:

– Патроны кончились, товарищ подполковник. Мы ведь эти танки двумя последними подбили. Хотели вот пополниться, да разве сейчас пункт боепитания найдешь…

– Достаньте им два комплекта патронов, – приказал я Морозову, кивнул бойцам: – Марш за лейтенантом. – Но тотчас спохватился: – Фамилии?

– Малахов! – откликнулся старший.

Фамилию второго я не расслышал – неподалеку разорвался снаряд…

Поле боя было сплошь затянуто дымом. Что там происходило, я не знал. Вернулся на НП, позвонил Слюсаренко – не отвечает, Бардин – тоже. Послал связистов на линию. Но тут явился связной от Бардина, передал донесение: с помощью подоспевшей резервной роты и танков немцы выбиты из наших траншей. Через полчаса была восстановлена связь с 3-м батальоном. Слюсаренко сообщил, что атака отбита, перед фронтом батальона полегло не меньше двух сотен фашистов.

До вечера гитлеровцы предприняли еще две атаки меньшими силами. По-видимому, немецкое командование предполагало, что их первая массированная атака, хотя она и была отбита, обескровила бригаду. Да, бригада понесла немалые потери и все же стояла как вкопанная. Когда над полем рассеялся дым, я насчитал до двадцати сгоревших танков. За один день потерять четвертую часть дивизии – такое должно охладить даже самые горячие генеральские головы.

В последующие дни атаки продолжались. Но преодолеть оборону бригады противнику так и не удалось.

До начала ноября бригада удерживала занимаемые позиции. В ноябре командование вывело ее в резерв Воронежского фронта для отдыха и пополнения.

БРОСОК ЧЕРЕЗ ДНЕПР

В тот ноябрьский день 1942 года, когда стало известно, что наступающие войска Донского и Сталинградского фронтов встретились в районе Калача, замкнув кольцо окружения, в котором очутились 22 немецкие дивизии во главе с фельдмаршалом Паулюсом, начальник политотдела бригады Белянкин организовал митинг.

– Труженики тыла и мы с вами, солдаты фронта, – говорил он, – сил своих не жалели, чтобы сделать Красную Армию сильнее армии Гитлера. И вот мы достигли своей цели: Красная Армия бьет фашистов. Товарищи! Приспело время гнать гитлеровскую нечисть с советской земли, освободить советских людей и народы Европы из-под ига оккупантов.

И вспомнился мне наш с Белянкиным разговор в начале июля. «Не приспело еще время для больших наступлений», – сказал он тогда. Теперь это время пришло. Наша армия научилась взламывать самую прочную оборону противника, вводить в прорыв подвижные соединения, бить врага и в хвост и в гриву, не давая ему опомниться. Да, настало время для грандиозных наступлений. И все мы чувствовали гордость за свою армию, за народ, который создал и вооружил ее.

Бригада пополнялась техникой, оружием, людьми. В основном это были молодые парни 1924–1925 годов рождения, прошедшие короткую подготовку в запасных полках и не нюхавшие пороху. Их еще предстояло учить да учить, а опытных младших командиров не хватало.

Как-то проезжали мы с Белянкиным мимо плаца, на котором рота новобранцев занималась отработкой приемов штыкового боя. Молодой боец, мальчишка лет восемнадцати, остановился перед соломенным чучелом и ткнул в него штыком. Да так неумело, слегка.

– М-да, орлы, – буркнул себе под нос Белянкин.

Я велел шоферу остановить машину, вышел.

– Смир-рно-о! – с усердием бывалого строевика скомандовал проводивший занятия старшина.

– Отставить! – сердито бросил я.

По личному опыту, приобретенному на Хасане, я знал, что в рукопашном бою понадобится прежде всего отличное владение штыком. Когда перед тобой вражеский солдат, готовый нанести удар, некогда раздумывать, как провести прием. Все приемы должны быть отработаны до автоматизма, проводиться решительно и напористо.

Я взял из рук бойца винтовку.

– Кто это научил вас так вежливо колоть? Где ваша ярость, ваш натиск? Перед вами же фашист! Пока вы дотягиваетесь до него штыком, он из вас успеет решето сделать. Вот смотрите.

Я встаю в позицию. Передо мною три чучела. Белянкин в сторонке с заинтересованной улыбкой наблюдает за мной. Не бойся, не осрамлюсь…

Раз, два, три!.. Мгновенно одно за другим пронзаю два чучела, бью прикладом по третьему.

– Поняли? – спрашиваю бойца.

Тот изумленно качает головой.

– Нет, товарищ полковник (недавно я получил звание полковника). Это же прямо… невозможно так…

Слова бойца рота встретила взрывом хохота.

– Отставить смех! – прикрикнул я и обратился к старшине: – Учить только так. Заниматься отработкой штыкового боя и в часы самоподготовки. Через неделю проверю лично.

– Да, Никонович, – сказал со смехом Белянкин, когда мы опять уселись в машину, – не позавидую я тем фрицам, которые угодят тебе под горячую руку.

Увидев, что я хмурюсь, утешил:

– А эти ребята научатся. Помнишь, какою застал бригаду в Павлове в сорок первом? А как показала себя в боях? Научатся и эти.

Прав был Белянкин. Через неделю я наведался в ту же роту и не узнал своих новобранцев. Штыком и прикладом работали так, что залюбуешься.

…Наступил 1943 год. Красная Армия гнала немцев с Кубани, с Дона. 106-я стрелковая бригада в составе 6-й армии, которой командовал генерал-лейтенант Ф. М. Харитонов, была переброшена на Юго-Западный фронт, в район Кантемировки.

В середине января Воронежский и северное крыло Юго-Западного фронта в составе 6-й и 1-й гвардейской армий перешли в наступление.

В первый же день мы на широком фронте прорвали оборону противника. 8-я итальянская армия, стоявшая перед нами, уже потрепанная в боях на Среднем Дону, была разгромлена наголову – половина ее погибла, половина попала в плен, спастись удалось только отдельным частям корпуса альпийских стрелков. За десять дней мы продвинулись километров на 125 и заняли оборону севернее Сватова. Невиданные темпы наступления воодушевляли бойцов и командиров, настроение у всех было приподнятое, все рвались в бой. В освобожденных селах парни призывного возраста осаждали штабы частей, просили взять их в армию. Мы в таких просьбах не отказывали, поэтому через десять дней наступления бригада была такой же полнокровной, как и в его начале.

В обороне мы не засиделись. Еще не успели подтянуться тылы, как утром 29 января 6-я армия вновь нанесла удар по противнику и прорвала его фронт. Цель наступления – освобождение Донбасса.

На левом фланге у нас действовала введенная в прорыв подвижная группа фронта под командованием генерал-лейтенанта М. М. Попова. В группу входило четыре танковых корпуса, правда, боевых машин в них не набралось бы и на одну укомплектованную по штату дивизию. Тем не менее войска фронта стремительно продвигались вперед. Из-за начавшейся распутицы отстали тылы, но нас это мало тревожило. Всеми владело одно желание – вперед! Мы не встречали заранее подготовленных оборонительных рубежей, противник бежал. Казалось, он отойдет за Днепр. Однако мы ошиблись в своих расчетах. Немцы не собирались без боя уступать нам Левобережную Украину. Южнее, в районе Гуляйполя и Владимировки, и севернее, в районе Краснограда, гитлеровцы сосредоточили ударные группы из отборных эсэсовских танковых и моторизованных дивизий. Над 6-й, 1-й гвардейской армиями и подвижной группой генерал-лейтенанта М. М. Попова, устремившейся на юг, в самое сердце Донбасса, нависла угроза с флангов. Но узнали мы об этом слишком поздно.

За три недели наступления бригада продвинулась на 250 километров и достигла северных окраин Днепропетровска. Здесь она натолкнулась на прочную оборону противника и остановилась. Мы не могли наступать дальше, потому что полностью оторвались от баз снабжения.

А в тылу у нас уже шли ожесточенные бои. 19 февраля танковый корпус СС нанес удар из-под Краснограда по правому флангу 6-й армии. Через три дня из района Гуляйполя перешел в наступление 48-й танковый корпус, а из района Владимировки – ударная группа 1-й танковой армии противника. Основная часть войск фронта успела вовремя отойти, а 106-я бригада – около шести тысяч человек – оказалась в окружении.

Помню хату в селе Магдалиновка, неподалеку от северной окраины Днепропетровска. Собрались мы на совет: я, Белянкин, начальник штаба Бисярин, офицеры штаба. Вопрос стоял один: как выходить из окружения?

Разные высказывались мнения. Одни считали, что надо занять круговую оборону и дожидаться подхода наших войск, которые не сегодня-завтра расколотят противника и прорвут внешнее кольцо окружения. Другие предлагали разделить бригаду на мелкие группы, которым-де легче будет незамеченными выйти из окружения.

Белянкин сказал:

– А с чего это вы решили, товарищи, что мы должны прятаться от противника? Мы боевая, сильная воинская часть. Наша задача не прятаться от гитлеровцев, а бить их. Не мы их, а они нас должны бояться. Считаю, что бригада должна выходить из окружения целиком, со всею техникой и вооружением.

Я был полностью согласен с Михаилом Васильевичем. Так и решили – пробиваться к фронту всей бригадой.

Вечером, оставив прикрытие, мы начали отходить на северо-восток. Из-за распутицы двигались не так быстро, как хотелось бы, но плохая погода и помогала нам: низкая облачность сковала действия немецкой авиации. Целый месяц двигались мы по тылам врага, нанося внезапные удары по его гарнизонам в населенных пунктах, встречавшихся нам на пути. С боями бригада прошла через Перещепино, Сахновщину, Краснопольское, Кочичевку, Алексеевское. Конечно, навались на нас фашисты крупными силами – пришлось бы нам туго. Но немецкому командованию было не до нас: все его усилия направлялись на то, чтобы стабилизировать фронт. К тому же основные ударные группировки противника рвались к Харькову с целью в дальнейшем развернуть наступление на Курск.

В марте бригада прорвалась через фронт южнее Чугуева, в районе сел Гнелицы и Коробочкино, где сосредоточились вышедшие из окружения под Мерефой части 62-й гвардейской Краснознаменной стрелковой дивизий. Бригада вышла в составе 5500 человек, к тому же у нас имелось 127 раненых (сам я также был ранен в одном из боев). Мы почти полностью сохранили материальную часть, технику и вооружение.

Командующий 6-й армией генерал-лейтенант Ф. М. Харитонов и командующий Юго-Западным фронтом генерал-полковник Н. Ф. Ватутин поблагодарили меня и Белянкина за то, что мы вывели бригаду из окружения, полностью сохранив ее боеспособность и при этом нанеся противнику значительный урон. Затем 106-ю стрелковую бригаду отвели в район Купянска на отдых. И хотя теперь мы стояли в полусотне километров от фронта, солдаты и офицеры все еще находились под впечатлением недавних боев, вспоминали различные боевые эпизоды, относящиеся ко времени рейда по вражеским тылам.

На исходе был март 1943 года. Мы по-прежнему стояли в районе Купянска. Штаб бригады занимал здание школы.

Я работал в своем кабинете, когда вошел адъютант Морозов и доложил, что ко мне прибыл полковник Куликов. Я попросил пригласить его. Вошел среднего роста, подтянутый полковник лет сорока пяти, представился. Мы поздоровались.

– Я к вам с предписанием из отдела кадров армии, – сказал Куликов и подал конверт.

Я прочитал предписание и глазам своим не поверил. В нем говорилось, что полковник Куликов назначен командиром 106-й стрелковой бригады. Подпись: «Генерал-лейтенант Харитонов». Вот так номер! Со мною даже не нашли нужным предварительно поговорить.

Я тотчас позвонил начальнику отдела кадров армии и спросил, как понимать прибытие полковника Куликова. В ответ услышал:

– Вам надлежит в два дня сдать сто шестую стрелковую бригаду полковнику Куликову и прибыть в распоряжение командующего армией.

Все это как-то не укладывалось в голове. Сдать бригаду, которую я формировал, с которой сроднился в боях… В течение почти полутора лет она была не только местом моей службы, она была моим домом, моей семьей. Расстаться с Белянкиным, моим лучшим другом и наставником, человеком большой души, прекрасным политработником и бесстрашным бойцом…

Однако приказ есть приказ. В течение двух дней я познакомил нового командира с подразделениями бригады, распрощался с Михаилом Васильевичем Белянкиным, с офицерами и солдатами и в сопровождении адъютанта выехал в штаб армии.

Меня принял генерал-лейтенант Ф. М. Харитонов и объявил приказ, из которого я узнал, что назначаюсь командиром 62-й гвардейской Краснознаменной стрелковой дивизии. Это было повышение, и я должен, казалось бы, радоваться, но, увы, я не испытывал этого чувства. Трудно расставаться с людьми, к которым прикипел сердцем. Вернули бы меня в бригаду – на крыльях бы полетел. Но ехать мне предстояло совсем в другую сторону, в штаб 62-й гвардейской дивизии, той самой, части которой, как и 106-я бригада, вышли из окружения под Гнелицами и Коробочкином.

Мне дали легковую машину, и я поехал. Адъютант Морозов задержался в штабе армии, чтобы получить все данные о дивизии.

По нынешним временам расстояние, которое мне предстояло проехать, можно покрыть за полчаса. Но в марте 1943 года фронтовые дороги восточнее Харькова не были приспособлены для такой езды. Стояла весенняя распутица. Происходила перегруппировка войск. Двигались в тыл вышедшие из окружения части. Подтягивались к фронту свежие дивизии. На дорогах то и дело возникали пробки, какие мне приходилось видеть только в первые месяцы войны.

Скоро моя машина безнадежно застряла в хвосте километровой колонны грузовиков, орудий, танков и повозок. Я смекнул, что если буду держаться за штабную машину, то и за неделю не доберусь до расположения вверенной мне дивизии. Оставив машину, прошел в голову колонны. Здесь в глубокой выбоине засел грузовик, и вокруг него хлопотали два десятка солдат. Под задние скаты они подкладывали жерди и доски, но это не помогало, и рассчитывать солдатам, видимо, приходилось только на силу своих плеч. Под дружное «Раз… два… взяли» солдаты наконец выкатили грузовик на ровный участок дороги. Я. подошел к водителю, убедил его подвезти меня хотя бы до штаба корпуса. Проехали километров пятнадцать и уткнулись в очередную пробку.

Я опять прошел в голову колонны. Проехал еще несколько километров до следующей пробки. Идти по обочине в голову длиннющей колонны, месить грязь с мокрым снегом уже не было сил. В стороне от дороги на опушке рощицы у костра сидели несколько солдат. Я подошел, остановился, прислонившись к стволу березы. Никто не обратил на меня внимания. Я стоял и прислушивался к неторопливому солдатскому разговору. А был он невеселый.

– Да-а, совсем плохо с харчами стало, – сказал пожилой худощавый солдат, шуруя палкой в костре. – Распутица, будь она неладна… Который день ни хлеба, ни сухарей.

– Вчерась подвезли кухню, – хмуро отозвался другой. – Я уж и ремень ослабил: ну, думаю, нахлебаюсь вволю. Смотрю в котелок, а там крупинка за крупинкой гоняется, догнать не может. Нахлебался… вареной водички. А нынче и этого нет.

Сержант, перематывавший портянки, успокоил:

– Ничего, скоро будет. Кухня на подходе, сухари тоже везут.

– Вот ведь оно как: и Москву отстояли, и немец вроде хвост поджал, – снова заговорил пожилой солдат, – так на тебе – распутица. А на голодный желудок воевать ох как несподручно…

Что верно, то верно, это истина старая. Значит, первоочередная задача, которую я, командир дивизии, обязан решить, – наладить бесперебойное снабжение личного состава продуктами питания.

Опускались сумерки. Я начал подумывать о том, чтобы где-нибудь устроиться на ночлег. Да и поужинать не мешало бы – живот совсем подвело.

Вдоль дороги прохаживался подполковник, время от времени он внимательно поглядывал в мою сторону. Мне подумалось, что ведет он себя так, словно хочет заговорить со мною. Я не ошибся. Подполковник подошел, отдал честь.

– Прошу прощения, товарищ полковник. Ваша фамилия не Мошляк?

– Да, Мошляк.

Подполковник вытянулся по стойке «смирно», представился:

– Заместитель командира шестьдесят второй гвардейской Краснознаменной стрелковой дивизии по тылу подполковник Егоров.

Мы обменялись рукопожатием.

– Вы что же, искали меня?

– Я остановился здесь неподалеку, в деревне, проталкиваю транспорт. Из штаба сообщили, что новый командир дивизии, то есть вы, выехали к нам еще днем. А на дорогах сами видите, что делается… Я прошел вдоль колонны, решил: может, застряли в этой пробке. Так оно и оказалось.

Егоров предложил мне пойти вместе с ним в деревню и переночевать у него. В теплой хате я разулся, повесил к печке подмокшие шерстяные носки, поужинал, напился горячего чая. «Видно, и в 62-й дивизии хороший народ, – подумал я. – Не поленился же Егоров поискать своего командира, которого раньше в глаза не видел. И вовремя нашел…»

Пока мы сидели за столом, подполковник многое рассказал мне о дивизии, о ее боевом пути. Звание гвардейской 62-я стрелковая получила в ходе наступления на Среднем Дону в составе Воронежского фронта, орден Красного Знамени – за взятие Харькова. Но в февральском наступлении дивизии крепко не повезло. Она оказалась в окружении, был тяжело ранен и попал в плен ее командир генерал-майор Г. М. Зайцев. И сейчас еще некоторые части дивизии находились в окружении в Ахтыркских лесах и продолжали с боями прорываться через фронт.

– Все, что вы рассказали, очень интересно и важно, – сказал я, когда мы уже легли спать, – но сейчас меня более всего беспокоит доставка продовольствия…

Я передал Георгию Николаевичу Егорову услышанный мною разговор солдат и поинтересовался, как в дивизии обстоит дело с обеспечением личного состава продовольствием.

– Пока имеются перебои, – вздохнул подполковник. – Принимаем все меры, но что поделаешь, если дороги раскисли, забиты войсками, машины идут черепашьим шагом. Отсюда нехватка транспорта. Я, товарищ командир дивизии, прекрасно понимаю, как важно сейчас накормить солдат. Приложу все силы, чтобы личный состав был обеспечен продовольствием.

– Да уж, товарищ Егоров, постарайтесь, спрашивать за голодных солдат буду строго.

Он рассмеялся:

– Вот этого могли бы и не говорить, товарищ полковник. Я на фронте с первых дней войны, и, кроме как строго, с меня никто не спрашивал.

«И правда, – подумалось мне, – что это я в первый же день знакомства словно бы даю подчиненному накачку… Он, надо полагать, знает свое дело, и нечего его учить».

– Ладно, давайте спать, – сказал я. – Утро вечера мудренее.

Утром Егоров выделил мне двух лошадей, и в сопровождении сержанта я верхом добрался до штаба 62-й дивизии.

В доме, в котором расположился штаб, меня встретил высокий человек со скуластым, грубоватым лицом.

– Начальник оперативного отделения подполковник Могилевцев, – представился он.

Я снял шинель, мы присели к столу. Могилевцев разостлал карту, доложил обстановку. Части дивизии, вышедшие из окружения, уже занимали оборону на фронте в десять километров. Солдаты рыли траншеи, оборудовали позиции. Одновременно происходило доукомплектование подразделений из состава маршевых рот и батальонов, прибывавших из тыла.

Подполковник Могилевцев временно замещал тяжело раненного начальника штаба дивизии. Вскоре на должность начальника штаба был назначен майор В. 3. Бисярин.

Управившись с неотложными штабными делами, наладив с помощью подполковника Г. Н. Егорова снабжение личного состава продовольствием, я отправился в части. Пора было познакомиться с командным составом, осмотреть оборону, ее инженерные сооружения.

В дивизию входили три гвардейских стрелковых полка – 182, 184 и 186-й.

Начал я знакомство со 182-го полка. Его командир полковник Григорий Сергеевич Антонов, круглолицый, крепкого сложения человек, понравился мне спокойной и уверенной манерой вести разговор. Он знал по именам и фамилиям всех офицеров и многих солдат полка и, чувствовалось, гордился своими гвардейцами.

– Хорошо воюют ребята, умело, – говорил он. – Можете быть уверены, товарищ командир, мой полк не подведет. Советую вам познакомиться с комбатами – капитанами Данько и Сентюриным. Орлы! Когда брали Харьков, Сентюрин со своим батальоном первым ворвался в город, прославил шестьдесят вторую гвардейскую. Центральная пресса о нас писала. Сам он за Харьков орден Красного Знамени получил.