Текст книги "Вспомним мы пехоту..."

Автор книги: Иван Мошляк

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 19 страниц)

Пять контратак отбила в этот день бригада. В промежутках между контратаками фашистские самолеты забрасывали бомбами наши боевые порядки. Я с нетерпением поглядывал на склонившееся к западу, потускневшее за пеленою пыли солнце: когда же оно сядет, когда наступит темнота?.. Казалось, на позициях бригады уже не осталось ничего живого. Но командиры батальонов, в том числе и комбат-2, связь с которым была восстановлена, один за другим докладывали: «Атака отбита».

Хорошо поработали зенитчики – три «Юнкерса-87» врезались в землю и взорвались на собственных бомбах.

Стемнело. Но и ночью вражеская авиация не давала нам покоя.

Комбриг приказал перейти к обороне, в течение ночи оборудовать позиции, зарыться в землю.

И в эту ночь мне не пришлось сомкнуть глаз. Подразделения надо было обеспечить боеприпасами, выделить транспорт для эвакуации из медсанбата тяжелораненых, уточнить расположение боевых порядков бригады, подготовить боевой приказ на завтра, составить список погибших, чтобы послать родным извещения, список отличившихся в бою, чтобы представить к наградам, иных – посмертно… Писари буквально валились с ног. Время от времени мой заместитель ставил их по стойке «смирно» и приказывал сделать несколько гимнастических упражнений.

Во второй половине ночи позвонил комбат-3 Онищенко.

– Товарищ майор, повлияли бы на Михаила Васильевича – вы ведь, кажется, друзья…

– А что такое?

– Понимаете, сладу с ним нет. Достал у кого-то из бойцов немецкий автомат и ушел в боевые порядки. Со второй ротой поднялся в атаку. Ворвался в траншею одним из первых, чуть не погиб. Хорошо, сержант Гуськов успел немца снять, а то бы…

– Сейчас он у вас?

– Да нет, ушел к себе.

– Хорошо, попробую поговорить с ним. Как дела?

– В порядке, копаем не хуже кротов.

Я положил трубку. Возмущение захлестнуло меня… Начальник политотдела бригады в роли рядового бойца… Вот уж не ожидал такого лихачества от Белянкина. Умный же человек. Я взялся было за телефонную трубку, чтобы немедленно позвонить в политотдел, но раздумал. Спит, наверное, батальонный комиссар, намаялся за день. Ну ладно, завтра я ему по-дружески выдам!

Утром, когда уже взошло солнце, я оставил дела на своего заместителя Василия Зиновьевича Бисярина и прикорнул тут же на топчане. Заснул мгновенно. Разбудил меня Бисярин.

– Иван Никонович, бомберы идут.

Взглянул на часы – десять. А мне показалось, что спал я не больше пяти минут. Глаза едва разлепил, голова тяжелая. Вышел из штаба. Рядом вырос ординарец с котелком воды в руках и полотенцем на плече.

– Может, умоетесь, товарищ майор?

– Давай лей.

Я наклонился, и ординарец вылил весь котелок мне на голову.

С запада нарастал тяжелый гул. Причесываясь, я следил за приближавшимися бомбардировщиками. Их было не меньше двух десятков.

Из землянки высунулся телефонист.

– Товарищ майор, вас комбриг!

Подошел к телефону.

– Слушаю, товарищ Первый!

– Видишь, что в воздухе?

– Вижу.

– Начинается крещение… Тут не о наступлении думать, а… – Он помолчал, а потом я услышал в трубке глухой вздох. – В общем, смотри… Будь здоров!

Некоторое время я стоял с трубкой в руке, пытаясь понять, зачем звонил Юдкевич. Никаких распоряжения не сделал… «Тут не о наступлении думать, а…» Что кроется за этим «а»? «В общем, смотри…» Что я должен смотреть, да еще «в общем»? Странный человек. Вчера был охвачен азартом, требовал от комбатов продвижения, горел боем, ругался, а сегодня вздыхает…

Размышления мои прервал грохот рвущихся бомб. Я вышел из блиндажа. Бомбардировщики Ю-87, или, как их прозвали бойцы, «лаптежники» (их неубирающиеся шасси с обтекателями напоминали лапти), построившись в круг, один за другим пикировали на наши боевые порядки. Разрывы зенитных снарядов, будто комочки серой ваты, обступили кольцо бомбардировщиков. Вот один «лаптежник» задымил и отвалил в сторону. Освободился от груза бомб. Они легли перед самым передним краем противника. Я подосадовал: что бы чуть замешкаться – своих бы накрыл.

Второй день долбила нас вражеская авиация, и ни одного нашего истребителя не появилось в воздухе. Комбриг звонил в штаб армии, но там авиационного прикрытия не обещали. Мы понимали, что вся авиация фронта брошена южнее, где гитлеровцы прорвались к Дону и, развивая наступление вдоль правого берега, пытаются отрезать пути отхода нашим армиям.

Как и вчера, над позициями батальонов повисли тучи пыли, и разглядеть, что там происходит, было невозможно.

Когда бомбежка кончилась и начала оседать пыль, я велел перенести телефоны в окоп, вырытый неподалеку от блиндажа. Бой обещал быть жарким, не исключено нарушение связи, а я каждую минуту обязан знать, как развиваются события. В штабе имелась стереотруба, но она не давала возможности охватить взглядом сразу все поле боя. Потому я предпочитал обходиться без нее.

Только я успел перебраться с телефонистами в окоп, как гитлеровцы открыли ураганный огонь из пушек и минометов. Били они не только по боевым порядкам, но и по ближайшим тылам. Снаряды рвались неподалеку.

Осколки, фырча, пролетали над головами. Пыль оседала на телефонах, на одежде, на лицах людей.

Высунулся из окопа, приложил к глазам бинокль. Из лощин между холмами, находившимися за линией вражеской обороны, выползали фашистские танки. Миновав свои окопы, они развернулись в боевой порядок и на предельной скорости, стреляя из пушек, двинулись на позиции бригады. За ними устремилась пехота. Всего я насчитал пятьдесят машин. Половина из них нацелилась на левый фланг, на 1-й батальон. С нашей стороны – ни единого выстрела. Вот оно, первое серьезное испытание для бойцов. Выдержат ли? Не сдадут ли нервы?

Видимо, немцы решили во что бы то ни стало подавить сопротивление бригады и осуществить прорыв на широком фронте. Позавчерашний прорыв на узком участке не принес им успеха. Соседи сильной контратакой ликвидировали брешь, а прорвавшиеся танки и пехота были уничтожены артиллерией резерва.

На этот раз танковую атаку гитлеровцев поддерживали десятка два «юнкерсов». Боевые порядки бригады опять заволокло желто-бурым дымом и пылью. На время бомбежки танки замедлили движение, а некоторые из них совсем остановились, не рискуя попасть под свои же бомбы. Но как только самолеты улетели, опять послышался лязг гусениц и рев моторов. Танки шли, покачиваясь на неровностях. За ними бежала пехота – не меньше четырех батальонов. Больше всего ее было видно на левом фланге: главный удар наносился по 1-му батальону.

Солнце стояло высоко, было жарко. С меня лил пот, и в то же время знобило. Сказывалось нервное напряжение. Если бы я находился в боевых порядках или занимался каким-то неотложным делом, внутреннее напряжение снялось бы. Но мне сейчас приходилось только ждать…

Ударили наши противотанковые пушки. Выстрелы их слышались реже, чем хотелось бы. Видимо, часть орудий была выведена из строя бомбардировщиками.

Через четверть часа перед фронтом 1-го батальона горели три танка, в центре и на правом фланге – еще несколько вражеских машин. При полном безветрии черный дым свечою поднимался в голубое небо. Остальные танки продолжали двигаться на наши окопы. По радио я вызвал командира 106-го артиллерийского дивизиона Баслыка, ставшего уже подполковником, и попросил его поддержать батальоны огнем, в первую очередь левый фланг. Прошло не больше минуты, как загремели орудия дивизиона. Правда, попаданий во вражеские машины почти не было, снаряды рвались позади них, в гуще пехоты. Но и это было неплохо – пехота залегла, танки оторвались от нее. Теперь с ними справляться было легче.

Дивизион перенес огонь на другие участки, а на левом фланге вновь было поднявшуюся пехоту, отсеченную от танков, прижали к земли пулеметчики.

В бой вступили отодвинутые в тыл противотанковые батареи, роты противотанковых ружей. Одна за другой, точно споткнувшись о невидимый барьер, останавливались на поле вражеские машины. Некоторые из них вспыхивали факелом, извергая к небу клубы черного, сажистого дыма.

И все же бронированная армада продолжала двигаться вперед. Чувствовалась кадровая выучка: 2-я танковая армия гитлеровцев была сформирована давно. Для немецких танкистов это не первое сражение, для нашей бригады – боевое крещение. Посмотрим, кто кого…

На участке 1-го батальона танки достигли окопов. Три первые машины, взревев на форсаже, сразу же перевалили через них. Сердце у меня сжалось: остался ли кто-нибудь в окопах живой?

И вдруг в воздухе что-то мелькнуло. Почти одновременно три перепрыгнувших окопы танка объяло пламя.

– Ну, молодцы! – вырвалось у меня.

И все же двум десяткам вражеских машин удалось прорваться в наш тыл на участке 1-го и 3-го батальонов. Но без пехоты они немногого стоили.

Первая группа нарвалась на артиллеристов подполковника Баслыка и сразу лишилась шести машин. Остальные продолжали упорно идти вперед, но и они вскоре были сожжены бронебойщиками резервной роты. Другая, меньшая группа сумела разбить несколько орудий и автомашин, однако тоже была уничтожена батареей истребительно-противотанкового дивизиона.

Время перевалило за полдень, а бой не утихал ни на минуту. Правда, немецкая пехота, лишившаяся танкового прикрытия, отошла на исходные позиции, но справа, на склоне высоты, километрах в двух от нас, уже выстроились до тридцати вражеских машин. «Им не удалось смять нас на левом фланге, они перенесли главный удар на правый, – рассуждал я про себя, наблюдая за танковой колонной. – Но основные противотанковые средства у нас на левом фланге… Надо немедленно перекинуть их на участок 4-го батальона».

Позвонил Юдкевичу, изложил свои соображения.

– Почему вы думаете, что они пойдут на четвертый батальон? – услышал я утомленный голос комбрига.

– Тактика у немцев такая: получили по зубам в одном месте, лезут в другое, ищут слабину… Любят бить по флангам, по стыкам.

– Хорошо, действуйте.

Я связался с майором Дорошенко и приказал ему немедленно, не теряя ни минуты, перебросить истребительно-противотанковый дивизион на правый фланг, батареям занять огневые позиции на склоне высоты.

Смотрел я на приближающиеся, стреляющие на ходу или с короткой остановки танки, и одна мысль точила меня: «Успеют ли истребители?»

Успели!..

На склоне высоты, обращенном к атакующим – я отчетливо видел это в бинокль, – разворачивался истребительно-противотанковый дивизион. Вскоре он открыл огонь. В первые же минуты загорелись два танка, потом еще три. Я уже считал атаку захлебнувшейся, но тут в небе показались зловещие точки. Бомбардировщики! Минуту спустя на том месте, где стоял дивизион, вздыбились фонтаны земли…

Танки прорвались, а за ними и пехота. В траншеях 4-го батальона завязался рукопашный бой…

Пока я занимался правым флангом, упустил из виду события на левом. Там после ожесточенной бомбардировки и артиллерийско-минометного обстрела немецкой пехоте при поддержке танков удалось потеснить 2-й батальон на стыке с 1-м и занять деревню Изюм. Об этом я узнал от Фельдмана, батальон которого оказался в полуокружении.

Соединился с Бардиным.

– Почему не доложили штабу об отходе?

– Потому что деревню я сейчас верну.

– Действуйте. Вас поддержат батареи Баслыка. Резервная рота третьего батальона ударит с тыла.

Комбриг уже был в курсе создавшегося положения. Я доложил ему о принятых решениях, он их одобрил.

В районе деревни разгорелся ожесточенный бой. Артиллерийская канонада, треск пулеметов, грохот разрывов слились в сплошной гул.

Вскоре из 3-го батальона сообщили, что при штурме деревни Изюм погиб комбат Онищенко. Оказавшись в окружении гитлеровцев, он отстреливался до последнего патрона, а последний оставил себе… Командовать батальоном стал комиссар Слюсаренко.

Вот как она дается, война. В первом же бою погиб командир батальона. Один из лучших комбатов.

День кончился, стемнело, а бой продолжался.

2-й батальон, заняв две траншеи противника на окраине деревни, дальше продвинуться не смог, потому что немцы вели убийственный огонь из подвалов.

Выручил старший политрук Слюсаренко. Неподалеку от деревни бойцы нашли чуть покореженный, но исправный фашистский грузовик. Слюсаренко знал, что командир минометного расчета сержант Кузнецов до войны был шофером. Попросил его завести машину – мотор работал. Тогда Слюсаренко посадил в кузов полроты бойцов во главе с командиром роты старшим лейтенантом Рубановым и приказал им гнать прямо в деревню. Расчет был построен на том, что в темноте немцы беспрепятственно пропустят свою машину.

Так оно и вышло. Добравшись на машине до деревни, бойцы заняли выгодную позицию, а утром ударили гитлеровцам в тыл. Оборона противника была смята, и вскоре деревня оказалась в наших руках. Затем при поддержке 1-го батальона положение на левом фланге было восстановлено.

Шел третий день непрерывного сражения. В центре и на левом фланге бригада удерживала занятые ранее позиции. Правда, досталось это дорогой ценой: 3-й батальон насчитывал лишь треть личного состава, 1-й и 2-й – примерно половину. На правом фланге немцы вчерашней атакой потеснили 4-й батальон и, продвинувшись на километр, заняли не только свои старые позиции, но и западные склоны господствующей высоты.

С утра, как и вчера и позавчера, началась бомбежка. Теперь вражеская авиация главный удар наносила по огневым позициям артиллерии. Потеряв за два дня сорок с лишним танков, гитлеровцы поняли: пока у нас достаточное количество пушек и снарядов, их танки не пройдут. Бомбардировка длилась целый час. Потом снова двинулись танки. По ним ударили наши пушки. И хотя огонь их стал менее интенсивным, вражеские машины и пехота, бежавшая следом, вынуждены были отойти. Затем опять налетели «лаптежники».

За три дня непрерывных бомбежек и артиллерийского обстрела местность вокруг изменилась до неузнаваемости. Какой-то лунный пейзаж простирался передо мною. Сплошные воронки, большие и малые, черная земля, нигде ни травинки, ни кустика. Там и тут остовы обгоревших немецких машин, танков, обломки разбитых орудий, повозок, вздувшиеся трупы лошадей…

Мне казалось, что сегодня противник уже не сможет нанести по бригаде удара такой силы, как в предыдущие два дня: потери наши были велики, но еще большие потери понесли гитлеровцы. Однако я ошибся. Видимо, немцы получили подкрепление, и во второй половине дня, после интенсивной бомбежки и артиллерийско-минометного обстрела, на нас двинулись до двух полков пехоты и танки. Концентрированные удары наносились сразу по обоим флангам. Замысел противника был ясен: прорваться на стыках, взять бригаду в кольцо, разгромить армейские резервы и главными силами выйти на оперативный простор. Особенно тревожил меня правый фланг, где немцы вчера, оттеснив 4-й батальон, сумели зацепиться за господствующую высоту.

Меня вызвал командир бригады. За эти два дня и внешность его, и манера поведения резко изменились. Передо мной был другой человек. Глаза его потускнели, ввалились, крепкое румяное лицо обрюзгло, налилось нездоровой желтизной. В движениях появилась болезненная вялость, голос звучал тихо и как-то безразлично.

Здесь же на КП находился Белянкин. На груди его висел немецкий автомат.

Я поздоровался с обоими и уже было раскрыл рот, чтобы попросить комбрига запретить Белянкину участвовать в боях в роли рядового, но Юдкевич опередил меня.

– Иван Никонович, немцы просочились на стыке с правым соседом. Прикрываясь высотой, они пытаются охватить нас с тыла. Четвертый батальон вынужден отходить. Отправляйтесь немедленно туда, надо сбросить противника с высоты, не допустить его продвижения в наш тыл и восстановить положение. – Он замолчал. Казалось, ему не хватало воздуха. Отдышавшись, продолжал: – Я еду в первый батальон, там тоже трудно…

– Я поеду с Мошляком, – сказал Белянкин.

Меня так и подмывало обрезать его: «Товарищ начальник политотдела, не подменяйте строевых командиров», но препираться сейчас было не время.

– Возьмите мой автомат, Иван Никонович, – сказал Юдкевич и взглядом указал на стену блиндажа, где на гвозде висел новенький ППШ.

Я поблагодарил, взял автомат, и мы с Белянкиным скорым шагом направились к штабному газику, что стоял в укрытии. Уже сидя в машине, которая, подпрыгивая на ухабах, мчала нас на правый фланг, я, склонившись к уху Белянкина, спросил:

– Скажите, товарищ начальник политотдела бригады в звании майора, бойцом какого батальона прикажете вас числить?

Белянкин внимательно взглянул на меня, в глазах его запрыгали веселые чертики.

– Что, боишься, как бы я два пайка не получил – за начальника политотдела и за рядового? Не беспокойся, не объем…

– Слушай, Михаил Васильевич, нельзя же так… Ты руководишь политработой в бригаде, под твоим началом…

– Ну, руковожу! – с внезапным раздражением перебил меня Белянкин. – Так что же, в то время когда бригада истекает кровью, когда такие же, как мы с тобой, коммунисты, только пониже званием, погибают в атаках, в борьбе с танками, когда молодые, необстрелянные бойцы, не поддержи их в нужный момент, могут дрогнуть, – так что же, в такое время, по-твоему, я должен сидеть в политотделе, организовывать выпуск боевых листков, митинговать? Не-ет, брат. Политработник должен личным примером воодушевлять бойцов, поднимать их боевой дух не только словом, но и делом. Вот так-то, товарищ начальник штаба бригады, которому…

Конца фразы я не расслышал – сзади и сбоку грохнуло два взрыва, по крыше газика забарабанили комья земли. Шофер свернул вправо, влево. Там, где мы были секунду назад, опять рвануло… Вражеские артиллеристы засекли нашу машину и попытались взять ее в вилку.

– Стоп! – скомандовал я шоферу. – Машину в укрытие!

Мы выскочили из газика и, пригибаясь, побежали вперед, а шофер тотчас развернулся и погнал к ближайшей лощине. Вокруг нас начали посвистывать пули. То тут, то там они взбивали фонтанчики земли.

Пробегая мимо большой воронки от авиабомбы, заметили в ней нескольких бойцов. Они стреляли из винтовок куда-то в сторону высоты. Увидев нас и узнав, вскочили, вытянулись.

– Почему вы здесь? Где командир? – строго спросил я.

– Отступаем, товарищ майор! – доложил молоденький сержант. – Немцы бьют с высоты.

– За мной! – скомандовал я, и мы с Белянкиным побежали вперед. Сзади слышался топот солдатских сапог.

Пробежав метров сто, встретили еще одну группу, потом еще… До подножия высоты оставалось метров двести. Завидев нашу организованную группу, к нам со всех сторон спешили бойцы. Набралось около взвода. У подножия высоты я приказал залечь. Сержанта с двумя бойцами выдвинул влево, с тем чтобы они направляли к нам отходящие группы.

Ко мне подполз Белянкин.

– Слушай, Иван Никонович, чтобы руководить этим воинством, достаточно одного младшего лейтенанта. А нас тут двое майоров. Не жирно ли? Беги к машине и кати назад…

Я хотел возразить, но Белянкин не дал мне и рта раскрыть:

– В такое горячее время бригада – сам должен понимать – не может остаться без начальника штаба. – И, лукаво подмигнув, не удержался от подковырки: – Тем более в звании майора.

Я и моргнуть не успел, как Белянкин, привстав, крикнул:

– Слушай мою команду! Короткими перебежками – вперед!

Мимо меня пробежали бойцы.

Ничего не скажешь – прав начальник политотдела, мне надо быть на своем месте. Побежал к лощине, в которой остановилась машина.

В небе надо мною нарастал мощный гул самолетов. Взглянул вверх – «Юнкерсы-88». Эти не пикируют, зато груз бомб несут в два раза больший, чем «лаптежники».

– Товарищ майор, сюда! – услышал я.

Оглянулся. Неподалеку из окопа по грудь высунулся пожилой боец в каске с вмятиной на макушке, – видно, чиркнул осколок. Рядом куча свежевынутой земли. Спрыгнул в окоп чуть ли не на голову солдата. Присели оба, стенки окончила сдавили нас, будто тисками. А тут еще мой автомат…

– Тесновато, – как бы извиняясь, сказал боец.

– Спасибо, друг. – Я нашел его руку, пожал. – Когда успел окопаться?

– Нужда, она заставит…

Раздался свист… Серия мощных взрывов слилась в один, оглушила. Землю под нами сильно тряхнуло, и я удивился, что нас не выбросило из окопчика. Больно ударило в поясницу, в плечо – это упали комья земли. Взрывы следовали один за другим, как короткие пулеметные очереди, Только усиленные в тысячи раз. Нас совсем засыпало землей, она даже скрипела на зубах, Наконец взрывы стали удаляться, уходить куда-то правее.

Мы с солдатом выбрались из окопа, отряхнулись.

– Вы боец четвертого батальона?

– Так точно.

– Бегом туда! – Я указал направление. – Знаете майора Белянкина?

– Михайлу Васильевича? Так точно, знаю.

– Поступите в его распоряжение. Выполняйте.

Мы с солдатом козырнули друг другу, он уже хотел было сделать поворот «налево – кругом», но я задержал его за руку, заскорузлую, в мозолях, крепко пожал ее:

– Счастливо, товарищ. Спасли вы меня.

– Да ну, что там… – Боец смущенно отвел глаза и, взяв винтовку «на ремень», побежал к подножию высоты.

Машину я нашел в лощине, среди кустарника. От бомбежки она не пострадала, если не считать двух осколочных пробоин в дверце. Велел шоферу гнать на левый фланг. По интенсивности стрельбы я определил, что дело там завязывается жаркое.

Через полчаса я был в расположении 1-го батальона. К этому времени стрельба поутихла. Капитан Фельдман встретил меня у входа в узкую траншею, которая служила ему командным пунктом. Лицо его осунулось, на щеках обозначились морщины, веки покраснели. Выглядел он гораздо старше своих двадцати девяти лет.

– Комбриг был? – спросил я.

– Да, только что уехал.

– Жмет немец?

– С утра отбили пять атак. Последнюю – минут пятнадцать назад. Бомбежкам счет потеряли…

– Слушайте, капитан, кто у вас вчера поджег три танка, те, что первыми прорвались через окопы?

– А… Это ребята из третьей роты. Сержанты Гуров и Гуляев, рядовые Рыбкин и Плотников.

Я улыбнулся. Вспомнилась казарма в городке Павлово, койки в два яруса, стриженные наголо и оттого ушастые ребята, застенчивые и немного растерянные. Особенно живо представился мне неуклюжий Плотников, прозвучал в ушах его курьезный ответ на мой вопрос, где у танка находится моторная часть: «Известно… в нем, значит, внутри…»

– Всех четверых представьте к медали «За отвагу».

Фельдман молча вынул из планшета несколько сложенных вчетверо листов бумаги, протянул мне.

– Тут представление на них и на других. На Гуляева и Рыбкина – посмертно.

У меня сжалось сердце.

– Рыбкин – это который десятилетку закончил, юнец такой… эрудированный?..

– Да, он… – Фельдман вздохнул. – Плотникова сегодня после первой атаки в медсанбат отправил. Он два танка подбил. Я его к Красному Знамени…

Я взял бумаги, сунул в свою сумку. Фельдман оглянулся на телефониста, сказал, понизив голос:

– Товарищ майор, откровенно говоря, приказ комбрига привел нас всех тут в недоумение…

– Какой приказ? – не понял я.

– Разве вы не знаете? – удивился в свою очередь Фельдман. – Я только что перед вашим приездом получил от комбрига приказ на отход батальона. Какая необходимость в этом? Мы отбиваем все атаки. Правда, мне пришлось бросить в бой резерв, но стоим же… И потом, почему отходить надо немедленно? Не лучше ли ночью?

То, что я услышал от Фельдмана, было для меня новостью.

– Пока пусть батальон не трогается с места, капитан. Я – к командиру бригады…

Вскочив в газик, крикнул шоферу:

– На НП комбрига! Быстро!

На наблюдательном пункте кроме Юдкевича находились майор Дорошенко и несколько других командиров.

По-уставному вытянувшись и отдав честь, я обратился к комбригу:

– Товарищ полковник, разрешите вопрос?

Юдкевич слабо улыбнулся:

– К чему такая официальность, Иван Никонович? Я вас слушаю.

– Правда, что вы отдали приказ первому батальону оставить занимаемые позиции и отойти?

– Не только первому батальону, но и всей бригаде, – медленно, словно размышляя, сказал Юдкевич.

– Чем вызвано такое решение?

– Угрожающей обстановкой. Правый фланг потеснен, и противник вот-вот окажется у нас в тылу. Вопреки нашим с вами предположениям немцы не ослабляют, а наращивают силу ударов. По данным разведки, против бригады развертывается свежая танковая дивизия. Мы же потеряли половину орудий, – комбриг кивнул в сторону Дорошенко, – половину, если не больше, личного состава, две трети приданных нам танков. Если бригаду не отвести сейчас, к вечеру она будет окружена и уничтожена.

– Товарищ полковник, как начальник штаба, я не согласен с вашим решением. – Голос мой звенел от напряжения. – Бригада держит фронт, отбивает атаки, на правом фланге подразделения четвертого батальона под командованием майора Белянкина пытаются не допустить проникновения гитлеровцев в наш тыл, и я уверен – не допустят. Штаб армии знает о вашем решении?

– Вероятно. Я передал шифровку по радио.

– Должен предупредить вас, товарищ полковник: если бригада начнет отход, я вынужден буду через вашу голову довести свое мнение до командующего армией.

Юдкевич пожал плечами.

– Это ваше право.

– Разрешите идти?

– Идите.

Я повернулся подчеркнуто четко и вышел. И только тут почувствовал, что весь мокрый, что рубашка так облепила тело, словно завернули меня в мокрую простыню. Впервые за тринадцать лет военной службы я высказал вслух официально, да еще в присутствии других командиров, несогласие с решением своего начальника. Непросто мне это далось – сразу усох, наверное, килограмма на два. Но не раскаивался. Не мог я за здорово живешь отдать врагу землю, за которую сложили головы сотни бойцов и командиров, за которую погибли Онищенко, мои первые знакомцы по бригаде Гуляев и Рыбкин.

Однако некогда было заниматься переживаниями – на левом фланге опять поднялась стрельба, загремели пушки, забухали взрывы. Я поспешил в штаб.

Поле боя на левом фланге заволокло дымом. В короткие промежутки между грохотом орудий слышался треск пулеметов, далекое протяжное «…а-а-а!».

Видимо, Фельдман контратаковал. Молодец! На такого можно положиться. Минут через десять позвонил начальник штаба 1-го батальона.

– Товарищ майор, капитан Фельдман убит, командование батальоном принял на себя старший политрук Богорад.

Ну вот, и Фельдман сложил голову за эту перепаханную снарядами и бомбами землю. Скромный и мужественный человек. Очень он мне был по душе…

Захватив с собою двух старших лейтенантов – работников штаба, я вскочил в машину, и мы погнали в 1-й батальон. Богорада я знал как отличного политработника, но каков он в роли комбата? Однако увидеть Богорада в этой роли мне не пришлось. Начальник штаба батальона доложил:

– Товарищ майор, атака отбита, шестая по счету. Богорад в самом начале боя был тяжело ранен и отправлен в медсанбат. Командование батальоном принял командир третьей роты старший лейтенант Иринархов, но во время контратаки перед траншеей противника его окружили немцы. Патроны в диске автомата у старшего лейтенанта кончились, и он, подпустив гитлеровцев совсем близко, швырнул в них гранату. Десяток фрицев уложил, но и сам тоже…

Веселый румяный крепыш Иринархов… Значит, и тебя уже нет в живых…

– Траншею взяли?

– Да. Пока держим. Трудновато. Командиры рот кто убит, кто ранен. Взводные командуют…

– Как погиб Фельдман?

– Поднял людей в контратаку, а тут на него – танк. Он швырнул под гусеницу гранату, но его из танка пулемет срезал. Упал капитан, а танк на одной гусенице еще вперед прокатился, наехал на него… Так он под танком…

Близкий разрыв снаряда заглушил его слова. Все инстинктивно пригнулись. Второй раз за этот день я получил земляным комком по спине. A оранжевые вспышки взрывов уже мелькали там и тут. Посмотрел в бинокль в сторону захваченной траншеи противника – на нее шли танки, за ними пехота.

– Товарищ майор, вас вызывает командир бригады, – протягивая мне трубку, крикнул телефонист.

– Майор Мошляк слушает!

– Приказываю срочно прибыть на мой НП.

– Нельзя ли повременить? Танки и пехота противника контратакуют первый батальон. Комбат Фельдман убит, комиссар ранен, буду принимать меры.

– Пусть командование примет начальник штаба батальона, а вы – немедленно ко мне.

Комбриг дал отбой. Я приказал принять командование батальоном начальнику штаба.

– Будьте достойны погибшего командира – Стойте насмерть, – коротко сказал я. – Товарищи Капустин и Орлов, – я взглядом показал на прибывших со мною старших лейтенантов, – остаются в вашем распоряжении.

Через полчаса я был на НП, но Юдкевича там не застал. Встретил меня Белянкин. На груди его покоилась забинтованная левая рука. Немецкий автомат «шмайссер» болтался на правом плече.

На мой вопрос, куда девался командир бригады и зачем он меня срочно вызвал, Белянкин ответил, что в мое отсутствие прибыл уполномоченный Военного совета армии, чтобы выяснить, во-первых, почему бригада не сумела прорваться к Болхову, а во-вторых, что побудило командира принять решение об отходе бригады. Ответы комбрига уполномоченного не удовлетворили, и он попросил пригласить начальника штаба. Но потом ему позвонили из штаба армии, и он вместе с Юдкевичем отбыл в своей машине.

– Взял высоту? – спросил я.

Белянкин шумно выдохнул воздух.

– Ясно, взял, а то бы не сидел тут с тобой. – Усмехнулся: – Это ты мне подослал Шмакова?

– Какого Шмакова? – Я ничего не понимал.

– Ну, боец, пожилой такой, в помятой каске…

– А! Он меня от «юнкерсов» в своем окопчике спрятал. Правильно, я его к тебе послал.

– Он так и доложился: «Товарищ майор, по приказанию товарища майора красноармеец Шмаков прибыл в ваше распоряжение».

– И что же он?

– Шустрый оказался мужичок. Фашисты на склоне высоты между валунами пулемет поставили – ну, шагу не дает ступить. Гляжу, мой Шмаков берет булыжник поувесистее – и швырь его далеко в сторону. Булыжник катится по траве, трава шевелится. Немцы как вдарят туда – земля фонтаном полетела. А Шмаков уже на полпути к пулемету и второй булыжник тем же манером кидает. Фрицы лупят по пустому месту почем зря. Шмаков уже около валунов. И так аккуратненько кинул за валуны гранатку, что от пулемета вместе с расчетом и мокрого места не осталось.

– А сам?..

– Ничего, дальше пошел, в рукопашной отлично орудовал. Потом потолковал я с ним – охотник, сибиряк. Я его к медали «За отвагу» представил. Слушай, – не переводя духа, продолжал Белянкин, – сверни мне цигарку, одной рукой еще не научился. – Он подал мне кисет, обрывок газеты. Я неумело – сам не курил – свернул ему цигарку, дал прикурить.

– Сильно ранило? – Я показал взглядом на забинтованную руку.

– Ну, какая это рана, – блаженствуя в клубах табачного дыма, усмехнулся Белянкин. – Вот в детстве я с разбегу на борону упал, а борона лежала кверху зубьями – вот это были раны, как будто в меня вот из этой штуки, – он тряхнул плечом, на котором висел немецкий автомат, – в упор очередь выпустили…

– Брось ты это оружие, Михаил Васильевич, – сказал я. – Толку от него чуть.