Текст книги "Вспомним мы пехоту..."

Автор книги: Иван Мошляк

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 19 страниц)

– Что, рана болит? – спросил я. – Чем это тебя?

– Да самурай-офицерик тесаком задел. Ерунда.

– А что не весел?

Разодеев неопределенно махнул рукой и промолчал.

– Ну, говори, говори. Я все же парторг, мне по должности положено претензии выслушивать.

– Да что тут говорить – сами видите…

– Ну, видим: Заозерная и Безымянная все еще у японцев.

– А почему? – Разодеев пристально взглянул мне в глаза. – Воюем по-дурацки, живой силой. Все шапками норовим закидать. Ты же сам говорил: «Хорошо бы танки». А где они? У меня батальон молодых парней, у каждого мать, отец, жена или невеста. Я не хочу, чтобы парни эти умирали. Скрипченко вот… Как я буду его детишкам в глаза смотреть?

– Зря ты так. – Я положил ладонь на плечо Разодеева. – Больно, конечно. Наши хорошие ребята погибают. Но ведь не напрасно. Приостановили наступление японцев, боевой опыт приобрели…

– Все оно так, – мрачно согласился комбат. – Только получше можно бы подготовиться. Все виды техники двинуть – танки, авиацию, тяжелую артиллерию. Смешали бы самураев с землей. А мы – с наскока.

– Верно, торопимся, – согласился я. – Но тут ведь не только военный, но и политический момент надо учитывать.

– Да понимаю, Иван, я все это. Понимаю. Ребят только, говорю, жалко.

– Не одному тебе жалко. Ничего, потерпи. Раз приказано закрепиться, значит, завтра-послезавтра подтянут и танки, и авиацию, и тяжелую артиллерию…

– И будет самураям веселая жизнь, – подхватил Шустров.

– Знаю, что будет, – усмехнулся Разодеев, встал, расправил гимнастерку. – Ну, я в батальон. Бывайте.

Мы расстались.

Утром следующего дня к нам в полк прибыл комкор Григорий Михайлович Штерн, бывший начальник штаба Дальневосточного фронта, а теперь командующий 1-й Приморской армией. Как нам стало известно, это он вчера приказал прекратить наступление, чтобы избежать ненужных потерь. В помещении красного уголка ближайшей заставы Штерн собрал совещание командного состава полка. Вошел в красный уголок – невысокий, плотный, лицо открытое – и сразу приступил к делу.

– Собрал я вас, товарищи командиры, для того чтобы обсудить итоги вчерашних боев. Люди вы теперь обстрелянные, так что есть о чем поговорить. – Повернулся к Соленову: – Павел Григорьевич, прошу вас объяснить, почему, на ваш взгляд, полк не сумел выполнить поставленную перед ним задачу – овладеть высотой Заозерная.

Поднялся майор Соленов, помолчал, вздохнул.

– Причин много, товарищ командующий. Первая: отсутствие у нас необходимого превосходства в силах. Перед нашим фронтом на высотах Пулеметная и Заозерная закрепилось до полка пехоты, которую поддерживала мощная минометно-артиллерийская группировка. Кроме того, на флангах и в глубине противник имеет сильные резервы. С нашей стороны тоже были упущения. Приданная полку артиллерия не сумела подавить огневую систему японской обороны. – Поколебавшись секунду, Павел Григорьевич решительно сказал: – Думаю, что выполнить боевую задачу силами одной дивизии невозможно. Потребуются дополнительные средства – танки, артиллерия.

– А как вы, Павел Григорьевич, оцениваете действия противника? – Хитровато прищурив глаза, командующий ожидающе смотрел на Соленова.

Мы с Разодеевым сидели рядом – переглянулись. Для нас понятен был скрытый смысл вопроса. Штерн хотел знать: проявит командир полка объективность в оценке противника или, как у нас случалось, займется обычным шапкозакидательством. Павел Григорьевич оказался на высоте.

– По-моему, самое опасное в бою, – сказал он, – недооценить силы противника. Успокоиться на том, что мы сильнее, – для этого большого ума не надо. Опыт показал: японский солдат хорошо подготовлен, особенно для ближнего боя. Он дисциплинирован, исполнителен и упорен в бою. Главным образом, конечно, в оборонительном.

– Согласен с вами, но не полностью, – сказал Штерн. – Вот вы говорили о наших ошибках и даже о ваших лично упущениях. В этой последней части что-то вы, Павел Григорьевич, скуповаты были на слова. – Командующий улыбнулся. Среди собравшихся возникло оживление. Переждав, когда оно уляжется, Штерн продолжал: – А ваших, то есть полкового масштаба, упущений достаточно много. Во-первых, от вас, как, впрочем, и из других полков, поступали неточные данные о противнике, о его силах, о его расположении. Основываясь на этих данных, штаб дивизии и ее командир ставили полку невыполнимые задачи. В результате некоторые подразделения попали под удар резервов противника, а наши резервы в нужный пункт вовремя подтянуты не были. Во-вторых, слабо организовано взаимодействие между батальонами, наступление готовилось наспех. Далее, вы не прибегали к охватывающим действиям, к маневру. И, наконец, главное: недостаточно хорошо провели разведку, и потому огневой системы и сил противника вы не знали. Вот вы говорите, перед вами полк противника, то есть силы как бы равны. На самом же дело перед вами стоят два полка, а на обеих сопках – целая японская дивизия, усиленная четырьмя-пятью дивизионами артиллерии…

Слова эти были встречены возгласами удивления.

– Да, да, – продолжал комкор. – Я не преувеличиваю. Таким образом, ваш полк атаковал вдвое превосходящие вас силы. – Штерн улыбнулся. – Что называется, по-суворовски. Только благодаря героизму бойцов и командиров удалось вам ухватиться за высоту Пулеметная. Но, товарищи, вы знаете, что мощь современной армии – это не только героизм ее личного состава, но и многое другое, в частности насыщенность огневыми средствами, техникой. Второе наше наступление не будет похоже на первое. Мы с вами восстановим Государственную границу СССР и отобьем у самураев охоту нарушать ее. Так что со всею тщательностью, учитывая допущенные ошибки, готовьтесь к наступлению, товарищи. Приказ получите завтра. Желаю удачи.

Когда мы с Разодеевым вышли с заставы, нас нагнал лейтенант Шустров.

– Ну как вам показался комкор Штерн? По-моему, лихой командир.

– И с головой к тому же, – отозвался Разодеев. – С таким расколошматим япошек.

Командующий 1-й Приморской армией слов на ветер не бросал. В тот же день мы узнали, что в районе боевых действий уже сосредоточились 32-я стрелковая дивизия, танковая бригада и вся корпусная артиллерия. Мы ждали приказа о наступлении.

А пока продолжалась будничная позиционная жизнь: ночью поиски разведчиков, днем артиллерийские дуэли, пулеметные перестрелки, снайперская охота.

В эти дни перед наступлением немало работы нашлось для снайперской команды.

Отличились мои воспитанники – сверхсрочники Корнеев и Русских. Работали они обычно в паре, понимали друг друга с полуслова. Эти ребята имели верный глаз, железную выдержку, мгновенную реакцию, терпение, были изобретательны и неутомимы.

Когда после совещания у командующего я вернулся в расположение полка, артиллерийский наблюдатель сообщил, что позиции наши особенно беспокоит одна японская пушка. Примерный район ее расположения наблюдатель мне указал, но, где она находится точно, сказать не мог. Видимо, японские артиллеристы хорошо ее замаскировали.

Указанный район находился в секторе обстрела Корнеева и Русских, которые залегли на склоне Пулеметной. Где перебежками, где ползком я добрался до них.

– Ребята, надо подавить пушку.

– Будет сделано, товарищ лейтенант, – тихо отозвался из травы Корнеев. – А где она?

– Если бы знали, артиллерией подавили бы. Где-то в вашем секторе. Понаблюдайте.

– Есть, понаблюдать.

Приникли мои снайперы к оптическим прицелам, лежат, молчат. Видно только, как стволы винтовок плавно ходят вправо, влево. Бухнул очередной выстрел пушки. Вижу, замерли стволы винтовок. И сразу – два выстрела. Нескольких секунд не прошло – еще два.

– Готово, товарищ лейтенант, – не отрываясь от прицела, доложил Корнеев.

– Проверим.

Смотрю на секундную стрелку часов. Минута, другая, третья. Должна бы пушка дать очередной выстрел. Молчит. Еще две минуты прошло.

– Молодцы.

И тут вижу: Русских легонько толкнул Корнеева ногой и повел ствол винтовки куда-то вправо. Туда же пошел и ствол винтовки Корнеева. Вглядываюсь в ту сторону. Да, что-то есть… Метрах в четырехстах, у подножия сопки, шевелятся заросли. Вглядываюсь до ряби в глазах. Ага, вижу. Одна голова, вторая, третья… Японцы гуськом крадутся под прикрытием высокой травы. Возможно, артиллерийская разведка…

Обе винтовки ударили разом. Первая и последняя головы исчезли. Еще два выстрела – второй и четвертой как не бывало. Двое оставшихся японцев метнулись было назад, но снайперы их опередили…

Подполз я поближе, пожал руку Корнееву и Русских:

– Спасибо, мастера.

Оба ответили по-уставному, только тихо, почти шепотом:

– Служим трудовому народу!

– Советую сменить позицию, – сказал я. – А за пушечкой поглядывайте.

– Так точно.

Я вернулся в расположение полка.

Вечером 4 августа Штерн отдал боевой приказ № 1. В нем было сказано: «6-го августа 1938 года, после авиационной и артиллерийской подготовки и перехода в наступление, 32-й стрелковой дивизии с севера и 40-й стрелковой дивизии с юга зажать и уничтожить войска противника между сопкой Заозерная и озером Хасан и восстановить государственную границу».

На следующий день командиры дивизий поставили боевую задачу полкам. По решению командира 40-й стрелковой дивизии главный удар должны были нанести 118-й и 120-й полки совместно с тремя танковыми батальонами. 119-й полк оставался в резерве, чтобы развить успех первого эшелона.

Во второй половине дня майор Соленов вернулся из штаба дивизии и отдал приказ командирам батальонов. 118-й стрелковый полк главный удар должен был нанести правым флангом в направлении высот Пулеметная и Заозерная. Боевой порядок – в два эшелона. В первом эшелоне 3-й и 2-й батальоны, а во втором 1-й батальон.

После оглашения приказа все работники штаба отправились в роты и батальоны. В штабе остался один дежурный.

У меня были свои заботы. Предстояло провести полковое партийное собрание. Собрались в тесный кружок у подножия сопки, в кустах. Люди пришли при полном вооружении, с винтовками и гранатами.

День клонился к вечеру, от озера Хасан тянуло сыростью. С японской и с нашей стороны ухали пушки, над головою с воем проносились снаряды. Где-то недалеко щелкали одиночные выстрелы снайперов, изредка слышались короткие пулеметные очереди. Впереди и на флангах у нас действовали дозоры и боевое охранение – враг находился в каких-нибудь двух-трех сотнях шагов. Люди, привыкшие говорить громко, теперь из предосторожности понижали голос почти до шепота.

Краткий доклад сделал комиссар полка Бондаренко. Он подвел итог прошедшим боям и разъяснил важность задачи, которую должен выполнить полк во время завтрашнего штурма.

В прениях выступили коммунисты Соленов, Лещенко и присутствовавший на нашем партийном собрании командир дивизии полковник Базаров.

Взволнованно говорил командир полка Соленов:

– Коммунисты, герои будущих боев! Вы стоите под знаменем, обагренным кровью наших лучших воинов – младшего лейтенанта Бакулина, старшего лейтенанта Скрипченко и других. Знамя сто восемнадцатого полка овеяно славой в боях с японскими самураями. Воевать под этим знаменем – великая честь для каждого из нас. Идя в бой, помните, что мы освобождаем от врага священную землю нашей Родины.

Командир дивизии в своем выступлении выразил надежду, что наш полк первым ворвется на высоту Заозерная и водрузит на ее вершине Красное знамя Страны Советов.

Я предложил провести соревнование: какая рота полка первой водрузит Красное знамя на сопке. Предложение было единогласно принято. К ночи все командиры подразделений запаслись красными флагами – каждый хотел быть первым.

На том же собрании стоял вопрос о приеме в партию. За последние дни в моей сумке скопилось более тридцати заявлений от бойцов и командиров. Об этих товарищах много не говорили – они прошли проверку огнем. Среди них был и командир взвода Глотов. 2 августа он вместо со своим подразделением штурмовал сопку Пулеметная. Глотов бесстрашно шел во главе взвода и закидывал врагов гранатами. Он показал себя человеком большой отваги. Мы единогласно приняли Глотова кандидатом в члены ВКП(б).

В заключение вынесли краткую резолюцию. Партийное собрание полка постановило: приложить все силы к тому, чтобы первыми водрузить Красное знамя на вершине сопки Заозерная.

Ночью никто не спал. Командиры частей и подразделений уточняли задачи, организовывали разведку, взаимодействие с танкистами. Батальоны занимали исходное положение для атаки.

Рассвело. Все части уже находились на исходных рубежах. Можно бы начать атаку, но задерживала авиация. Дело в том, что склоны сопок закрыл густой туман, он мешал прицельному бомбометанию. Самолеты появились только в четыре часа дня, когда рассеялся туман. Шли они эскадрильями, эшелон за эшелоном, в каждом по поскольку десятков тяжелых машин. Воздух дрожал от гула моторов. Впервые мы видели столько боевой техники. От разрывов бомб заложило уши. Склоны Заозерной исчезли в черной пыли. Ответный огонь зенитной артиллерии врага оказался на редкость неточным – снаряды рвались с большим недолетом.

Ровно в шестнадцать часов тридцать минут по японским позициям ударили сотни наших орудий. По сравнению с бомбовой бурей, пронесшейся над сопкой, огонь их показался мне жидковатым. Я мысленно упрекнул брата Павла, который служил в артиллерийском полку корпуса в должности командира орудия. И будто услышал он меня – к концу артиллерийской подготовки плотность огня значительно возросла.

Еще не рассеялся дым над сопками, когда в атаку двинулись танки, а за ними пехота. Я взглянул на часы – ровно семнадцать часов. До вершины Заозерной было не больше трех километров, однако преодолевать их нам пришлось пять с половиной часов. Надел каску. Неудобно в ней, когда нещадно палит солнце, но порядок есть порядок.

Самое трудное направление атаки выпало 2-му батальону. Он должен был продвигаться вдоль заболоченного берега озера, где не пройти танкам. И мне, как секретарю партийной организации полка, предстояло идти с этим батальоном.

Каждый шаг давался с боем. Сначала выдвигали вперед пулеметы. Они подавляли огонь врага. Потом бойцы вырывались вперед, штыками и гранатами отбрасывали японцев. Проходили метров пятнадцать-двадцать и опять выдвигали пулеметы.

Местами суша глубоко врезалась в озеро, образуя бухточки. Приходилось продвигаться по пояс в воде, высоко подняв оружие. То ли от усилившейся жары, то ли от большого физического и душевного напряжения пот заливал мне глаза, и я на ходу плескал в лицо тепловатой водой. Я нес винтовку, а каково приходилось красноармейцу Попову, который шагал неподалеку от меня со станковым пулеметом на спине!

Когда мы шли через болото, сапоги Попова увязли в грязи. В это время японцы повели по нас огонь. Попов изловчился, выдернул ноги из сапог и босиком побежал вперед. Добрался до кочки, установил на ней пулемет и новел ответный огонь, заставив японцев отойти. Благодаря Попову мы быстро продвинулись вперед и вышли врагу во фланг. Стало ясно, что наступление на этом участке обеспечено. Я отправился в 3-й батальон. Бежал пригнувшись, зигзагами, потому что местность открытая и пули часто позвенькивали над головой. Как-то там Разодеев, жив ли?

В траве что-то золотисто блеснуло. Раздвинул траву – пулеметная лента, полная, не начатая. Видно, кто-то обронил. Поднял ее, побежал дальше. Тут и там начали рваться снаряды. Понял: заметили меня японские артиллеристы. Они и по одиночному бойцу стреляли из пушек. Пробежал еще метров сто – снаряды рваться перестали. Вот уже и боевые порядки наступающего батальона. Отдает какие-то распоряжения своим пулеметчикам Артем Шустров. Окликнул его:

– Эй, Шустров! Ты будешь терять, а я за тобой подбирай?! Возьми двести пятьдесят патронов.

Артем подбежал, взял лепту.

– Вот спасибо, пригодится самураям на закуску!

Я повернулся, чтобы бежать дальше, и услышал за спиной глухой звук, какой бывает от падения тяжести.

Оглянулся – никого рядом, будто растаял Шустров. И вдруг увидел его, распростертого в густой траве. В руке зажата пулеметная лента. Подумал: «Чего это он? Огня испугался?»

Наклонился я над своим товарищем, повернул на спину. Он был мертв – пуля попала прямо в сердце. Спазма перехватила горло. Только что разговаривал со мною человек, улыбался – и уже нет его в живых. Да, нет тяжелее потерь, чем на войне. Потому что умирают там здоровые, сильные, полные жизни люди.

Снял я с Шустрова наган, взял его окровавленный партбилет, документы, сунул себе в сумку. Вынул из остывшей руки пулеметную ленту и пошел. Эх, Артем, Артем… Как я жене твоей скажу?..

Нашел комбата Разодеева, рассказал о гибели нашего товарища. Он тотчас приказал принять пулеметную роту одному из командиров взвода.

– А у меня лейтенант Панкин ранен, – хмуро сказал Разодеев. – Остался я без начштаба. Давай помогай…

– Какая обстановка? Вижу, продвигаетесь не шибко.

– Медленнее, чем загадывали. Заградительный артогонь мешает. Видишь, что делается…

Действительно, на поле боя ад стоял кромешный. То и дело вспыхивали желтым пламенем разрывы снарядов, с визгом и воем вспарывали воздух осколки, нет-нет да и находили они жертву…

– Я попробую прорываться вперед к крутым склонам, там мертвое пространство, артиллерия не достанет, – сказал Разодеев, – а ты организуй подавление огневых точек.

– Добро.

Разодеев побежал вперед, туда, где под ожесточенным огнем залегли бойцы первой цепи.

Я поспешил на левый фланг, нашел ротного, дал ему задание засечь огневые точки врага – артиллерийские и пулеметные. Затем ту же самую задачу поставил перед другими командирами рот.

Опускались сумерки. От командиров рот начали поступать донесения о местонахождении огневых точек противника. Попытался по телефону связаться с Соленовым. Но провод, видимо, где-то порвало. Приказал телефонисту восстановить связь, а сам вместе с другим телефонистом и связными от рот двинулся вперед. Батальон вел бой ужена крутизне, куда не попадали снаряды.

Прибежал запыхавшийся связной комбата и сообщил, что Разодеев тяжело ранен в ногу и вынесен с поля боя.

– Принимаю командование батальоном на себя, – сказал я связному. – Немедленно передайте в роты.

В это время прибежал телефонист и сообщил, что связь налажена. Я позволил Соленову, сказал, что взял на себя командование 3-м батальоном.

– Правильно поступил, – прозвучал в ответ далекий голос командира полка. – Медленно продвигаетесь. Что мешает батальону овладеть сопкой Заозерная?

– Мешают пулеметы на южных склонах и артогонь из района двести сорок! – крикнул я в трубку.

– Дай поточнее координаты!

Я заглянул в донесения командиров рот и начал перечислять координаты.

– Хорошо, – сказал Соленов, когда я закончил. – Минут через двадцать нанесем артудар. А ты, Иван Никонович, организуй атаку, да действуй с головой, примени маневр. Приказываю: до двадцати четырех часов взять Заозерную.

– Есть, до двадцати четырех часов взять Заозерную!

Я приказал батальону залечь. Уже совсем стемнело.

Японцы одну за другой пускали ракеты, освещая скаты сопки. Огонь прекратился с обеих сторон.

Я вызвал командиров рот. Вместе мы разработали план атаки. Решено было повести атаку с двух сторон: 8-ю и 9-ю роты скрытно, под покровом темноты, перемостить на фланг противника, 7-ю роту оставить для фронтального удара. Начать атаку она должна была на 10–15 минут раньше основных сил батальона. Ее поддержит огнем пулеметная рота. 8-я и 9-я роты до начала своей атаки огня не открывают, чтобы нанести удар неожиданно, когда враг будет занят отражением фронтальной атаки.

Я указал командирам 7-й и пулеметной рот рубеж атаки, а сам отправился с двумя другими ротами, то есть с главными силами батальона, в обход правого фланга врага. На наше счастье, японцы перестали пускать ракеты. Возможно, они посчитали, что наступление захлебнулось, и сами стали скапливаться для контратаки.

Скрытно мы расположились среди редкого кустарника. Над нами, там, где находились японские позиции, было тихо. Стрельба доносилась откуда-то из района высоты Пулеметная, где вел бой 120-й полк, да со стороны северо-восточных скатов Безымянной. Там действовал 96-й полк 32-й стрелковой дивизии.

Минут через десять в небо, высветленное россыпями звезд, опять стали взлетать ракеты. И почти в то же мгновение в нашем тылу раздался залп тяжелой гаубичной батареи. Гигантскими оранжевыми вспышками осветились вражеские позиции. Видно было, как в воздух вместе со столбами земли взлетали обломки орудий, пулеметы, крестовины проволочного заграждения. Минут за пять до переноса огня, пользуясь освещенностью вражеских позиций, 7-я и пулеметная роты начали обстреливать противника. Затем донеслось «Ура!» – 7-я рота поднялась в атаку.

Противник открыл бешеную стрельбу, но ни одна пуля не пролетела над нами. Значит, весь огонь уцелевших пулеметов японцы обрушили на 7-ю роту. «Пора», – решил я и передал по цепи:

– Приготовиться к атаке!

Сколько раз за последнюю неделю я слышал эти настораживающие слова! Сначала они вызывали холодок под сердцем, заставляли собраться, чтобы подавить страх. Потом стали порождать в душе боевой порыв, предчувствие победы. Теперь, когда мне самому пришлось произнести эти слова, когда на меня легла ответственность за целый батальон, за успех атаки, чувствовал я лишь беспокойство, озабоченность: все ли правильно рассчитал, все ли пройдет так, как задумано.

– Вперед!

Мы поднялись, пошли. Скрытно, без звука, без выстрела. Все круче и круче становились склоны сопки. Остались позади кусты, впереди покрытая седой, выгоревшей травою крутизна. Уже приходится карабкаться, цепляясь за траву. Наткнулись на проволочное заграждение. В ход пошли ножницы, зазвенела, свертываясь в кольца, разрезанная проволока. Только тут заметили нас японцы. Застрекотал пулемет, другой, запели пули.

– Гранаты к бою!

Полетели десятки гранат, разрывая проволоку, глуша пулеметы. Вот она, вершина сопки Заозерная, – до нее рукой подать.

Грянуло «Ура!». В едином неудержимом порыве бросились мы к заветной вершине. Вперед меня вырвался командир взвода Глотов, которого вчера партийное собрание приняло кандидатом в члены партии. Он бежал, потрясая над головою наганом, кричал с каким-то веселым бешенством:

– Взво-од, за мно-ой, впере-ед!

И вдруг в упор резанул пулемет. Глотов откинулся, будто от нокаутирующего удара, но все еще продолжал, шатаясь, идти вперед и хрипло повторял:

– Взвод… впере-е…

Кто-то успел метнуть гранату, и пулемет замолк. Глотов рухнул на спину. Я нагнулся над ним. Гимнастерка, поперек груди сплошь разорванная крупнокалиберными пулями, начинала набухать кровью, кровь текла изо рта. Мертв Глотов… Так и не успел получить кандидатскую карточку…

Гнев овладел мною, бешеный гнев.

– Вперед! За Родину! За Гло-то-ва!

Я бежал, не разбирая дороги, споткнулся, чуть не упал.

Вершина! Передо мною группа японских солдат. Справа и слева набегают на них наши бойцы. Взрыв гранаты – нашей или японской? «Вж-жик!» Пуля над ухом, стреляю из нагана в японцев. Падает один, другой… Но из темноты подбегают еще несколько, еще и еще… Звякает штык о штык, слышатся глухие удары прикладов, тяжелое дыхание, вскрики – началась рукопашная.

Прошла минута, а может быть и пять, – время мчалось стремительно. Сейчас от быстроты каждого из нас, от проворства – умения вовремя увернуться от штыка, от выстрела в упор и самому влепить пулю во врага – зависела жизнь. Но вдруг что-то изменилось. Я увидел спины японцев, они мчались вниз по противоположному скату сопки. Бойцы бежали за ними, стреляя на ходу.

Мелькнула мысль: «Сопка наша, самураи отброшены за линию границы!» Взглянул на часы – двадцать два часа тридцать минут. Приказ выполнен!

– Флаг! Дайте флаг! – закричал я так, что засаднило горло.

Кто-то подал мне длинную палку с красным полотнищем. Белел ее остро заструганный топором свободный конец. С размаху я вонзил древко флага в землю. И тут раскатилось над сопкой:

– Ур-ра-а! Ур-ра-а! Ур-ра-а!

Я стоял, держась за древко флага, и кричал вместе со всеми. Продолжалось это минут десять, и никто не стрелял – ни мы, ни японцы. По всей вероятности, они были ошеломлены нашим натиском и не сразу опомнились после бегства с вершины.

Вскоре японское командование организовало контратаку. Я приказал батальону залечь, подтянул пулеметную роту. Первый натиск мы отбили. Японцы находились метрах в сорока от нас. Снизу вверх и сверху вниз летели гранаты, то там, то тут вспыхивали рукопашные схватки.

Подошел 2-й батальон, мы поделили сектор обороны – стало легче. Забросали японцев гранатами, атаковали, продвинулись вперед метров на двадцать пять. Я стал опасаться, как бы не попасть в окружение, потому что на левом фланге, где стоял 2-й батальон, стрельба и крики «Банзай!» слышались чуть позади. Побежал на левый фланг. Что-то сильно ударило по каске. Потрогал рукою лоб – мокро и липко. Но голова не болит, на ногах держусь. Нашел комбата-2 Змеева, узнал от него: японцы потеснили было одну из его рот, но теперь контратакой положение восстановлено.

Вернулся к своим, поднял батальон в новую контратаку. Она удалась: еще на несколько десятков метров вниз по склону оттеснили врага. Уже под конец атаки рванула неподалеку японская граната. Покачнулся я от сильного толчка в левое плечо, но на ногах устоял. Сделал несколько шагов – ноги стали будто ватные, колени сгибаются сами собой. Сел на камень, пощупал грудь – мокро. Левая рука не действует. Подошли бойцы, разорвали на мне гимнастерку, сделали перевязку. Тут и санитары подоспели, пытались отнести меня на перевязочный пункт. Но я сказал, что сам доберусь туда, вот только немного отдохну. На самом же деле я не хотел уходить из батальона. Это мое решение было вызвано не лихачеством, а суровой необходимостью: в строю почти не осталось командиров, уйди я, командовать батальоном пришлось бы, пожалуй, сержанту.

Вскоре на позицию прибыл майор Соленов. Увидев, в каком я положении, тотчас позвал санитаров и приказал им отправить меня в госпиталь. На мои возражения ответил:

– Я сам здесь распоряжусь.

Днем я был уже в тыловом лазарете. Рана на голове оказалась пустяковой – содрало кожу. А на груди – хуже. Осколок гранаты пробил легкое, повредил нерв руки и засел глубоко под ребрами.

Привезли меня в палату после операции, положили на кровать. Вдруг вижу, открылась дверь и на пороге появился майор Соленов с забинтованным плечом.

– Товарищ майор!

– А, Никонович, здравствуй! – Широко улыбаясь, подошел он ко мне, присел на стул.

– И вас, товарищ майор, ранило? Как там дела? Как ребята? – засыпал я вопросами командира полка.

Он рассказал, что, после того как меня унесли, японцы возобновили атаки, кое-где даже вклинились в нашу оборону, но контратаками удалось их отбросить. А ранило майора через несколько часов после меня. Повел батальон в атаку, поднял руку, крикнул: «Вперед!» Тут пуля и угодила ему в плечо, прошла под лопаткой навылет. Как и у меня, у Соленова оказался поврежденным нерв.

– Ну ничего, парторг, все заживет. Вдвоем и лечиться сподручней, – улыбнулся майор.

Через три дня мы узнали, что бои в районе озера Хасан закончились перемирием.

– Кое-чему научил нас японец, – сказал Соленов, когда я прочитал ему в газете о заключении перемирия. – Но мы его, пожалуй, большему научили, а? Как думаешь, Никонович?

– Так точно, Павел Григорьевич. Мы ему дали хороший урок. Теперь неповадно будет соваться на нашу землю.

– Вот-вот, в этом и состоит смысл всех наших жертв и усилий, – заключил майор.

Да, значение нашей победы у озера Хасан трудно переоценить. Японские войска были наголову разгромлены и отброшены за пределы советской земли. Эта победа вдохновила китайских патриотов на борьбу с японскими оккупантами и явилась тем фактором, который сдерживал Японию от развязывания войны на Дальнем Востоке.

Месяц мы лечились в госпитале в Ворошилове (ныне Уссурийск). Потом нас отправили в Москву, положили долечиваться в Институт экспериментальной медицины, в клинику профессора Кроля. Профессор был мастер своего дела. И мне, и Соленову он срастил нерв и сказал, что мы сможем продолжить службу в армии. Радости нашей не было границ. Ведь в иные моменты нам казалось, что останемся инвалидами.

Запомнилось мне утро 25 октября. Сижу я в палате у стола, читаю книгу. Входит мой лечащий врач. В руке газета. Смотрит на меня и загадочно улыбается. Я ничего не понимаю – веселостью характера мой лечащий врач не отличался. Подошел, протянул руку:

– Поздравляю, Иван Никонович.

Я встал, пожал ему руку, а сам в толк не возьму, о чем он.

– Спасибо. Только с чем вы меня поздравляете?

– С присвоением звания Героя Советского Союза.

Тут уж я совсем растерялся: шутит, что ли?

Врач развернул газету «Правда», показал место на первой странице:

– Читайте.

Читаю: «Указ Президиума Верховного Совета СССР о награждении участников боев у озера Хасан… Присвоить звание Героя Советского Союза…» Дальше шли двадцать шесть фамилий. Среди них попадались и знакомьте. А одна особенно знакомая: Мошляк Иван Никонович…

Я поднял глаза на врача, а у самого от волнения губы дрожат: поверить никак не могу. Еще раз прочитал фамилию, имя, отчество, подумалось: «Может, ошибка?..» Нет, все правильно. Буквы начали расплываться, строчки слились в черные прерывистые полосы. Врач как-то смущенно отвел глаза, пробормотал:

– Ну-ну… вы уж тут… – и вышел.

А я остался один на один с обрушившимся на меня счастьем. Сел на стул, уставился в окно, а что за ним – не вижу. Сердце стучит – вот-вот выпрыгнет из груди.

Встали почему-то перед глазами картины голодного детства, смерть матери, батрачество у кулака Бескоровайного, наша сельская комсомольская ячейка, поезд, на котором ехал в Ачинск, в армию, лейтенант Борисенков – мой первый командир, его занятия со мной и весь мой армейский путь от рядового до лейтенанта…

Герой Советского Союза! Тогда их было совсем мало, человек пятнадцать на всю страну. Они казались мне людьми необыкновенными, выдающимися, олицетворяющими весь многомиллионный народ, воплощающими в себе все его лучшие качества: талант, волю, разум, целеустремленность, смелость, широту души. Могу ли я быть таким олицетворением? Впрочем, теперь это вопрос праздный. Теперь вопрос в другом: сумею ли я выработать в себе человеческие качества, позволяющие мне твердо, без всяких натяжек и внутреннего разлада стоять на той высоте, на которую вознесло меня Советское правительство? Выработать их в себе – вот главная моя задача. Этого от меня требовали мой народ, моя партия, моя страна.

4 ноября нас с Соленовым, которого наградили орденом Красного Знамени, вызвали в Кремль для вручения боевых наград. В вестибюле, рядом с залом, где должна была произойти церемония награждения, мы встретили многих хасанцев, товарищей по оружию. Тут собрался цвет 40-й и 32-й дивизий. Лейтенанты Долгов, Евдокимов, Зуев, сержант Захаров, комбат 2 Змеев, с которым мы отражали контратаки самураев на склоне Заозерной. Всех их наградили орденом Красного Знамени. Встретил я тут и друга своего Разодеева, и пулеметчика Бабушкина, тяжело раненного в ночь на 31 августа. Оба приехали получать орден Ленина. Встретил и многих других героев Хасана, знакомых мне только по фамилии или вовсе незнакомых.