Текст книги "Воспоминания советского дипломата (1925-1945 годы)"

Автор книги: Иван Майский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 63 (всего у книги 63 страниц)

В 1918–1920 гг. Черчилль был одним из активных организаторов интервенции в Россию, но после прихода Гитлера к власти в Германии он стал сторонником тройственного блока – Англии, Франции и Советского Союза. Не его вина, если такой блок не осуществился. Ответственность за это несут те люди, которых представляли Чемберлен и Даладье.

В ходе войны Черчилль тоже сделал два своих наиболее крупных и прогрессивных шага: в 1940 г., когда после падения Франции он не пошел на мир с Германией, и 22 июня 1941 г., когда он сразу и безоговорочно обещал Советскому Союзу поддержку Англии.

Однако в дальнейшем позиция Черчилля стала меняться. Он весьма сложно маневрировал, исходя из своего понимания интересов Британской империи в каждый данный момент. Это понимание далеко не всегда было правильно даже с точки зрения длительных интересов самой Англии и нередко приводило Черчилля к серьезным ошибкам, он превратился в упрямого противника второго фронта, стремился переложить главные тяготы войны на плечи советского народа, увлекался собственными имперскими интересами в ущерб интересам других союзников, в особенности Советского Союза. И вот теперь, в Крыму, нам предстояло вместе с британским премьером решать важнейшие проблемы послевоенного устройства мира.

Возвращаюсь, однако, к первому заседанию Крымской конференции. Председательствовал Рузвельт (по предложению Сталина он был избран постоянным председателем конференции). В повестке дня этого заседания стояли военные вопросы. Германия находилась накануне краха, но необходимы были координация и сотрудничество между союзными вооруженными силами для того, чтобы всемерно ускорить окончательный разгром врага.

Заместитель начальника генштаба Красной Армии генерал армии Антонов сделал подробный доклад о положении на Восточном фронте. В качестве представителя западных армий выступил американский генерал Маршалл, который сделал подробное сообщение о положении дел на Западном фронте. Оба выступления подверглись в дальнейшем известному обсуждению, которое проходило в дружественно-деловых тонах. Советская сторона выразила пожелание, чтобы англо-американское наступление на Западе началось в первой половине февраля и чтобы воздушные бомбардировки Германии были усилены. Маршалл ответил, что союзное наступление в южной части Западного фронта намечено на 8, а в северной его части – на 15 февраля. Он обещал также крупное расширение воздушных налетов на Германию.

Поскольку в основном военном вопросе не было никаких разногласий, данный вопрос на пленумах конференции больше не поднимался. Но это не значит, что военными делами конференция не занималась. Нет, она ими занималась как раз весьма усердно, но только обсуждение военных дел было перенесено на регулярно собиравшиеся совещания военных, морских и воздушных начальников, в том или ином качестве присутствовавших в Ялте.

В коммюнике, которое было опубликовано после окончания Крымской конференции, имелось следующее заявление:

«Наши совместные военные планы станут известны только тогда, когда мы их осуществим, но мы уверены, что очень тесное рабочее сотрудничество между гремя нашими штабами, достигнутое на настоящей конференции, поведет к ускорению конца войны».

Здесь будет уместно сказать об одном очень важном военном решении, которое было принято в самом конце конференции, – решении о вступлении Советского Союза в войну с Японией. Как известно, в 1941–1944 гг. Советский Союз вел войну с Германией и Италией, но не с Японией. На Крымской конференции, однако, между тремя ее участниками состоялось соглашение, подписанное 11 февраля 1945 г., о том, что Советский Союз в целях скорейшей ликвидации второй мировой войны выступит против Японии через 2–3 месяца после капитуляции Германии. Это же соглашение предусматривало возвращение Советскому Союзу южной части Сахалина и всех прилегающих к ней островов, передачу ему Курильских островов, интернационализацию Дайренского порта, аренду им Порт-Артура с правом иметь здесь военную базу, советско-китайское управление на Китайско-Восточной и Южно-Маньчжурской железных дорогах, а также сохранение независимости и неприкосновенности Монгольской Народной Республики. В соглашении было оговорено, что вопросы, в которых заинтересован Китай, должны быть урегулированы с правительством Китая и что СССР готов заключить с Китаем пакт о дружбе и союзе. Соглашение о дальневосточных делах на пленумах Крымской конференции не обсуждалось, оно было достигнуто путем прямых переговоров между Сталиным, Рузвельтом и Черчиллем. Данное соглашение было осуществлено на практике в августе 1945 г.

Впрочем, я тут несколько забежал вперед. Тогда, вечером 4 февраля, Рузвельт устроил у себя, в Ливадийском дворце, большой обед в честь участников конференции, на котором было произнесено много тостов за укрепление сотрудничества между союзниками и за здоровье руководителей трех держав. Обед был приготовлен из русских продуктов, но делали его – штрих экзотики в суровой обстановке тех дней – повара-филиппинцы, которых Рузвельт привез с собой из Америки.

Все последующие пленарные заседания Крымской конференции (а их было еще семь) посвящались политическим вопросам, и здесь уже не было того единодушия между тремя союзниками, которое обнаружилось при обсуждении военных дел. При рассмотрении этих вопросов за столом конференции нередко возникали оживленные дискуссии, острая полемика, разгорались споры, скрещивались клинки. И не только между советской и англо-американской сторонами. Были случаи, когда англичане и американцы расходились во взглядах. Однако весь этот обмен мнениями происходил в рамках «парламентского приличия», и потому в конце концов удавалось в большинстве случаев приходить к приемлемому для всех компромиссу.

Немалую роль в поддержании духа сотрудничества за столом конференции играл лично Рузвельт, с большим искусством выполнявший функции председателя. Он был спокоен, выдержан, остроумен и с полуслова улавливал мысль оратора. Он умел также вовремя предложить какое-либо решение или формулу, которые примиряли точки зрения спорящих. Меня удивляла также выносливость президента. Президент находил в себе силы сохранять бодрость и внимание в течение многочасовых заседаний, а сверх того еще заниматься различными государственными делами, доходившими до него из Вашингтона.

Я не могу здесь останавливаться на деталях происходивших на конференции дебатов, постараюсь суммировать лишь самое главное.

Из политических вопросов центральное место, несомненно, занимал вопрос о будущем Германии. В этом вопросе все три делегации обнаружили большое единодушие во всем, что касалось политического аспекта данной проблемы. В опубликованном после конференции коммюнике ее решения по германскому вопросу (их стоит сейчас напомнить!) были сформулированы следующим образом:

«Нашей непреклонной целью является уничтожение германского милитаризма и нацизма и создание гарантии в том, что Германия никогда больше не будет в состоянии нарушать мир всего мира. Мы полны решимости разоружить и распустить все германские вооруженные силы, раз и навсегда уничтожить германский генеральный штаб, который неоднократно содействовал возрождению германского милитаризма, изъять или уничтожить все германское военное оборудование, ликвидировать или взять под контроль всю германскую промышленность, которая могла бы быть использована для военного производства; подвергнуть всех преступников войны справедливому и быстрому наказанию и взыскать в натуре возмещение убытков за разрушения, причиненные немцами; стереть с лица земли нацистскую партию, нацистские законы, организации и учреждения; устранить всякое нацистское и милитаристское влияние из общественных учреждений, из культурной, из экономической жизни германского народа и принять совместно такие другие меры к Германии, которые могут оказаться необходимыми для будущего мира и безопасности всего мира. В наши цели не входит уничтожение германского народа. Только тогда, когда нацизм и милитаризм будут искоренены, будет надежда на достойное существование для германского народа и место для него в сообществе наций».

Какой фантастической сказкой звучат эти решения сейчас, в свете англо-американской политики наших дней!

Одновременно Крымская конференция наметила формы управления Германией. Они сводились к разделению Германии, а такое Берлина на четыре зоны оккупации – советскую, английскую, американскую и французскую. Каждая зона должна была находиться под контролем главкома соответствующей армии, а совет, состоящий из четырех главкомов, должен был решать все вопросы общегерманского характера. В связи с этим аналогичный порядок был установлен для Большого Берлина, где управление Городом возлагалось на четырех комендантов секторов.

Разногласия между союзниками вскрылись, когда подошли к обсуждению экономического аспекта германской проблемы. Конкретно это ярче всего выявилось в вопросе о репарациях.

Уже в 1943 г. Советское правительство создало специальную комиссию по репарациям и назначило меня ее председателем. Задачей комиссии было разработать и обосновать программу репарационных требований СССР к Германии и ее союзникам (конечно, в основном речь тут шла о репарациях с Германии).

Данная проблема имела свою историю. Впервые она всерьез встала по окончании мировой войны 1914–1918 гг. Тогда Франция, особенно сильно пострадавшая от германского нашествия, настойчиво требовала возмещения понесенных ею материальных потерь, разрушений и т.д. за счет побежденного врага. Однако руководители Франции (да и других держав Антанты) в пылу разбуженных войной страстей не сумели проявить необходимого реализма и выдвинули совершенно фантастическую программу.

Сумма возмещений, которую Антанта требовала от Германии, была не так уж велика (30 млрд. долларов с рассрочкой на 58 лет), но беда состояла в том, что Антанта хотела получать репарации деньгами – и притом не в германских марках, а в какой-либо мировой валюте, т.е. в долларах, фунтах, франках или лирах. Чтобы получить такую валюту, Германия вынуждена была бешено развивать свой экспорт. Тем самым она становилась опаснейшим конкурентом Франции, Англии, США на мировом рынке и даже на собственных рынках этих держав. Создавалось острое противоречие, из которого не было выхода, и Германия, ловко играя на нем, в конце концов фактически избавилась от репараций.

Имея перед собой такой исторический опыт, советская репарационная комиссия пошла иным путем. Во-первых, она начисто отвергла денежную форму выплаты репараций и вместо этого установила выплату возмещений натурой, т.е. фабриками, заводами, машинами, станками, услугами, поставками различных товаров, продуктов и т.п. Во-вторых, в определении суммы репараций она решила оставаться на почве суровой реальности и каковы бы ни были действительные размеры наших материальных потерь, требовать с Германии только то, что, при соблюдении необходимой строгости, с нее действительно можно было получить.

Исходя из указанных принципов, комиссия и разработала программу репараций натурой, общая сумма которых в переводе на американскую валюту должна была составить 20 млрд. долларов. Половина этой суммы должна была возместить потери Советского Союза, а другая половина подлежала распределению между остальными пострадавшими от гитлеровской агрессии странами. Данная программа своевременно была утверждена Советским правительством. Теперь, в Крыму, мне было поручено доложить конференции репарационные требования Советского Союза, что я и сделал на втором пленарном заседании 5 февраля.

В своем выступлении я указал, что советская программа репараций предусматривает в течение двух лет после окончания войны прямые изъятия из национального богатства Германии (фабрики, заводы, машины и т.д.) и ежегодные платежи, производимые Германией поставками товаров, и тому подобное в течение десяти лет после окончания войны. Советская доля равняется всего лишь 10% расходной части бюджета Соединенных Штатов на 1944/45 бюджетный год или шестимесячным расходам Англии на войну. Что касается распределения репараций, то Советское правительство положило в основу его два момента: доля каждой страны в общих усилиях, затраченных на достижение победы, и размер понесенных каждой страной потерь. Комбинируя оба эти признака, можно будет установить, какие страны должны получить репарации в первую очередь и какие – во вторую.

После меня слово взял Черчилль и несколько туманно, ссылаясь на опыт первой мировой войны, стал доказывать, что репарации явились большим разочарованием тогда и что они станут таким же разочарованием и сейчас. Если же нажим победителей будет слишком сильным, то германский народ станет голодать, а это создаст для союзников новую и сложную экономическую и политическую проблему. Черчилль прямо не высказывался против репараций, но от всего духа его речи веяло заключением: лучше не связываться с репарациями.

Рузвельт, напротив, энергично поддержал советские репарационные требования и заявил, что никто, конечно, не хочет заставить немецкий народ голодать, но, с другой стороны, он не понимает, почему немецкий народ должен жить лучше своих соседей, в частности, лучше, чем население Советского Союза.

В небольшом заключительном слове я вскрыл нарочитые неясности в выступлении Черчилля и охарактеризовал истинные причины неудачи с репарациями после первой мировой войны. Я указал также, что советская репарационная комиссия в своих расчетах исходила из принципа: немцам в послевоенный период должен быть обеспечен «среднеевропейский уровень жизни».

Услышав это, Рузвельт удовлетворенно воскликнул:

– Вот именно: «среднеевропейский уровень жизни»! Очень хорошо!

После этого было решено, что вопрос о репарациях должен быть передан Межсоюзной репарационной комиссии, которая должна быть создана в Москве с целью разработки его во всех деталях. Эта комиссия в свое время предложит правительствам «Большой тройки» согласованную программу репараций для окончательного утверждения. Советская сторона не возражала против такого решения, но предложила, чтобы Крымская конференция дала названной комиссии некоторые общие линии, которые последняя могла бы взять за основу для дискуссий по всей проблеме. В качестве проекта таких общих линий советская сторона выдвинула свою программу репараций с упоминанием 10 млрд. как доли Советского Союза. Так как Черчилль начал обструкцию советского предложения, то пленум конференции поручил трем министрам иностранных дел подготовить проект окончательного решения конференции по репарационному вопросу.

После заседания 5 февраля в кулуарах я встретился с Рузвельтом. Он воскликнул:

– Ну, вы удивили меня своей скромностью: ведь у вас огромные потери и разрушения… Я ожидал, что вы потребуете по крайней мере 50 млрд. долларов.

– Я охотно потребовал бы 100 млрд.,– ответил я, – если бы это было реально… Но мы, советские люди, не увлекаемся беспочвенными фантазиями…

Советская делегация была довольна позицией американцев, и я помню, как вскоре после заседания 5 февраля мы «в частном порядке» обсуждали будущее репараций и перспективы всей вообще конференции в группе советских гостей и экспертов. Среди них были С.Виноградов, Г.Аркадьев, Б.Подцероб, А.Миллер, А.Арутюнян и др.

6 февраля, ссылаясь на президента, Гопкинс в разговоре со мной заявил, что в репарационном вопросе Советское правительство обнаружило весьма трезвый подход к делу.

Спустя несколько дней после ожесточенных споров, которые происходили не только на заседаниях министров иностранных дел, но даже на обеде, устроенном Сталиным 8 февраля в Юсуповском дворце, на стол конференции был положен Протокол по германским репарациям, который удовлетворял нашим основным требованиям. Этот протокол, в котором фигурировали 10 млрд., полностью поддерживали советская и американская делегации. Англичане же, не возражая против протокола в принципе, настаивали на исключении из него точных цифр.

Казалось, дело приближается к благополучному концу, ибо в ходе дискуссии британская оппозиция советско-американской линии стала постепенно слабеть. Но тут произошел неожиданный инцидент, который чуть не погубил плоды всех наших усилий.

Последнее деловое заседание пленума конференции происходило 10 февраля. На следующий день утром конференция должна была утвердить текст коммюнике и на этом закончить свою работу. После того в час дня в Ливадийском дворце должен был состояться прощальный завтрак для глав правительств. В 3 часа, по окончании завтрака, начинался разъезд делегаций.

На заседании 10 февраля подводились итоги проделанной работы, а также утверждались подготовленные совещанием министров иностранных дел решения. Дошла очередь и до вопроса о репарациях. И тут произошло следующее.

Черчилль с плохо скрытым раздражением стал возражать против упоминания в Протоколе по германским репарациям каких-либо цифр, определяющих размер репараций. Сталин вскипел, поднялся из-за стола и, обращаясь к Черчиллю, воскликнул:

– Если англичане не хотят, чтобы Советский Союз вообще получил репарации, пусть они прямо это скажут!

Черчилль тоже вскочил и заявил:

– Ничего подобного!.. Мы только против упоминания на этой стадии каких-либо определенных цифр. Пусть цифры устанавливает Межсоюзная репарационная комиссия.

Было совершенно очевидно, что Черчилль боится слишком большого ослабления Германии путем репараций, ибо мыслит ее как будущий противовес возросшему могуществу СССР и рассчитывает, что чем более неопределенны будут рекомендации Крымской конференции, тем легче Англия в дальнейшем сможет с помощью различных трюков и ухищрений свести репарации к выеденному яйцу.

Рузвельт в нерешительности смотрел на Сталина и Черчилля.

Реплика Черчилля возмутила Сталина, и в крайнем раздражении он заявил:

– Предлагаю принять решение: Германия обязана платить в натуре за причиненные ею союзным нациям потери; Московская репарационная комиссия определит размеры репараций. Мы выдвинем свои цифры, а вы (обращаясь к Черчиллю) – свои…

Черчилль удовлетворенно буркнул:

– Так-то лучше…

Теперь, из опубликованных после войны материалов, я знаю, что как раз в этот момент Гопкинс послал Рузвельту через стол записку:

«Русские так много уступили на этой конференции, что нам не следовало бы их обижать. Пусть англичане, если хотят, остаются несогласными и продолжают в Москве не соглашаться. Скажите просто, что весь вопрос передается репарационной комиссии вместе с протоколами, из которых будет ясно, что англичане не хотят упоминания 10 млрд.»[271]271
  «Foreign Relations of the United States. The Conferences at Malta and Yalta 1945». Washington. 1955, p. 920.


[Закрыть].

Тогда я не знал этого, но с удовлетворением констатировал, что выражение нерешительности вдруг исчезло с лица Рузвельта и он твердо предложил то, что, как сейчас я знаю, рекомендовал Гопкинс. Конференция приняла предложение президента.

Ну, хорошо, думал я, в Московскую репарационную комиссию поступит проект Протокола по германским репарациям и одновременно запись прений, из которых будет ясно, что Англия возражает против упоминания 10 млрд. Это будет означать, что никакого соглашения между тремя главами по столь важному вопросу не произошло, и для англичан открывается возможность всячески саботировать получение Советским Союзом (да и другими странами) сколько-нибудь существенного возмещения того колоссального ущерба, который понесла наша страна в этой навязанной нам войне. Нет, нет, надо во что бы то ни стало получить подписи «Большой тройки» под спорным протоколом! Но как это сделать?

Было решено, что к концу завтрака, когда главы будут пить кофе, Молотов предложит им подписать протокол. Сталин подпишет, Рузвельт тоже подпишет, – Черчиллю будет неудобно не подписать…

В страшном напряжении мы ждали в кулуарах. Спустя несколько минут Молотов с довольным видом вышел из комнаты «Большой тройки». Протокол о репарациях был подписан Сталиным, Рузвельтом и Черчиллем.

Наряду с германской проблемой Крымская конференция уделяла очень много внимания вопросу о послевоенном устройстве мира. Конференция единодушно приняла «Декларацию об освобожденной Европе». Три державы давали обещание «согласовывать в течение периода временной неустойчивости» свою политику помощи освобожденным от нацистского ига народам. Декларация также гласила, что «установление порядка в Европе и переустройство национально-экономической жизни должно быть достигнуто таким путем, который позволит освобожденным народам уничтожить последние следы нацизма и фашизма и создать демократические учреждения по их собственному выбору».

Известно, что когда эти общие принципы приходилось впоследствии применять на практике, между главами трех правительств – да иначе и не могло быть – часто обнаруживались расхождения во взглядах. Впрочем, в Ялте в большинстве случаев такие расхождения удавалось преодолеть с помощью приемлемых для участников конференции компромиссов.

Приведу только один пример. Наиболее остро тогда стоял вопрос о будущем Польши. Большие споры разгорелись из-за ее границ. Восточная граница Польши не вызвала особых волнений, ибо Советское правительство готово было взять за ее основу пресловутую «линию Керзона», выдвинутую Англией еще в годы гражданской войны и интервенции. Но зато западная граница Польши дала повод к длительным дебатам между союзниками. Советский Союз настаивал, чтобы эта граница шла по Одеру и Нейсе. Англия и Соединенные Штаты признавали необходимость расширения территории Польши на севере и на западе, но не хотели точно фиксировать это на карте. В конечном счете соглашение о западной границе достигнуто не было, и этот вопрос был разрешен (в духе наших предложений) только на следующей конференции глав правительств трех держав в Потсдаме, происходившей уже после окончания войны в Европе, летом 1945 г.

Помню, в конце долгих и напряженных дебатов по польскому вопросу Рузвельт воскликнул:

– Вот уже 500 лет, как Польша доставляет головные боли Европе!

И как бы для более яркой иллюстрации своей мысли президент схватился обеими руками за голову.

Очень важное значение имело также завершение всей подготовительной работы по созданию ООН, которое было осуществлено в Ялте. Основы устава этой организации были разработаны в 1944 г. на конференции союзников в Думбартон-Оксе (США), но один существенный пункт остался несогласованным: пункт о порядке голосования великих держав в Совете Безопасности. Этот вопрос был урегулирован в Крыму, и тут же был назначен на 25 апреля 1945 г. созыв учредительной конференции ООН в Сан-Франциско. В Ялте же была в принципе удовлетворена просьба Советского Союза о предоставлении на Генеральной Ассамблее ООН мест для Украины и Белоруссии.

В заключение Крымская конференция опять-таки единогласно приняла специальную декларацию «Единство в организации мира, как и в ведении войны», в которой заявлялось, что Советский Союз, Англия и Соединенные Штаты подтверждают свою решимость сохранить и усилить в предстоящий мирный период то единство целей и действий, которое обеспечило им возможность победы во второй мировой войне. Этой цели, между прочим, должно было служить учреждение Совета министров иностранных дел трех держав, который должен был собираться каждые 3–4 месяца для урегулирования возникающих между ними споров или разногласий.

* * *

Когда сейчас, много лет спустя, мысленно пробегаешь дебаты и решения Крымской конференции и сравниваешь их с мировой ситуацией наших дней, невольно встает вопрос: почему была возможна столь высокая степень единодушия трех держав тогда, в Ялте?

Мне думается, что главных причин тому было две.

Первая заключалась в том колоссальном вкладе, который внес советский народ в борьбу против гитлеровской коалиции. К моменту Крымской конференции престиж Советского Союза, армии которого за предшествующие два года прошли героический путь от Волги до Одера, был огромен.

Вторая причина заключалась в том, что широкие демократические массы на Западе, в частности в Англии и Соединенных Штатах, под влиянием уроков войны были настроены очень антифашистски, с чем должны были серьезно считаться правящие круги этих стран.

То и другое определило атмосферу Крымской конференции, которая (несмотря на ее отдельные недостатки) стала как бы высшей точкой дружественного сотрудничества Советского Союза, Соединенных Штатов и Англии во второй мировой войне. Тем самым этой конференции было обеспечено почетное место в политической истории человечества.