Текст книги "Воспоминания советского дипломата (1925-1945 годы)"

Автор книги: Иван Майский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 44 (всего у книги 63 страниц)

8 июля английский авианосец «Гермес» серьезно повредил и вывел из строя французский линкор «Ришелье», находившийся в Дакаре. Спустя некоторое время в результате длительных переговоров были демобилизованы два легких французских крейсера и один авианосец, стоявшие в американских колониях Франция.

5 июля правительство Петэна, избравшее в качестве своей резиденции Виши (и получившее в дальнейшем наименование «правительство Виши»), порвало дипломатические отношения с Англией. A 11 июля французским президентом стал Петэн вместо ушедшего в отставку Лебрена.

4 июля, на следующий день после событий в Оране, Черчилль выступил в парламенте с сообщением о происшедшем. Я присутствовал на этом заседании. Премьер явно волновался. Депутаты слушали его, затаив дыхание. Когда Черчилль кончил, произошла сцена, которой, как говорили «старожилы» палаты, еще никогда не бывало: все члены парламента как-то сразу, повинуясь стихийному порыву, вскочили со своих мест и устроили настоящую овацию премьеру. Было видно, что у всех точно гора свалилась с плеч.

Для меня, как для посла СССР, события 3–4 июля тоже имели большое значение: они убедительно доказывали, что Англия действительно будет и дальше воевать.

Хуан Негрин

Падение Франции в памяти у меня как-то невольно связывается с именем бывшего главы Республиканского правительства Испании Хуана Негрина – не потому, что Негрин играл какую-то роль во французских событиях 1940 г. нет, нет, Негрин не имел к ним никакого отношения! – а просто потому, что падение Франции чисто механически столкнуло меня с Негрином и благодаря этому я близко познакомился с одной из любопытнейших фигур новейшей истории Пиренейского полуострова…

Впервые я встретился с Негрином осенью 1937 г. в Женеве. Он был тогда премьером республиканского правительства Испании, которое вело героическую войну против Франко и поддерживавших его – открыто или под вуалью «невмешательства»[172]172
  Хотя открыто Франко поддерживали только Германия и Италия, но так как Англия и Франция с помощью так называемого невмешательства мешали Испанской республике получать оружие, необходимое для войны с фашистскими мятежниками, то фактически Лондон и Париж тоже оказывали Франко существенную помощь


[Закрыть] – пяти великих держав. Негрин приехал на заседание Лиги Наций, где вокруг испанских событий развернулась борьба интересов и мнений. Я присутствовал в Женеве в составе советской делегации, возглавлявшейся M.M.Литвиновым. Мы виделись тогда с Негрином несколько раз, беседовали главным образом о махинациях лондонского «Комитета по невмешательству в испанские дела», в котором я, по поручению Советского правительства, защищал интересы Испанской республики, но глубокого личного знакомства между нами в тот раз не завязалось. В памяти у меня прочно сохранилась лишь внешность Негрина: высокий, массивный, уверенный в себе мужчина в очках, с заметной проседью в волосах.

В течение последующих полутора лет, вплоть до трагического конца испанской войны, я с затаенным дыханием следил из Лондона за каждым шагом Негрина и возглавляемого им правительства. Когда с помощью Гитлера и Муссолини Франко превратился в каудилье Испании, Негрин вместе со своими ближайшими соратниками эмигрировал во Францию. 3 сентября 1939 г. началась вторая мировая война. 18 июня 1940 г. пала Франция. На одном из последних пароходов, отходивших из Бордо, Негрин в сопровождении небольшой группы товарищей прибыл в Англию. Здесь его пребывание затянулось на много лет…

Вторично я встретился с Негрином на Британских островах. Произошло это так.

7 сентября 1940 г. Лондон подвергся страшной воздушной бомбардировке. Советская колония вывезла большинство своих женщин и детей из столицы в более безопасное место, в провинции. Когда эта наиболее неотложная задача была разрешена, мы с женой стали думать, как лучше организовать свой собственный быт в обстановке воздушной войны. Моя жена категорически отказалась эвакуироваться из Лондона, и я на этом не настаивал. Ее присутствие рядом со мной являлось серьезной поддержкой для меня в условиях тех трудных дней. Да и по политическим соображениям нам было выгоднее, чтобы англичане видели жену советского посла «на переднем крае», а не в тылу. Ночи мы проводили в посольском бомбоубежище, но все-таки эти ночи не давали полного отдохновения. Тогда нам пришла в голову мысль выезжать из Лондона по крайней мере на уикенды, чтобы хоть две ночи в неделю спать нормально. Но куда выехать? Очень удаляться от Лондона я не мог: в случае какой-либо крайности я должен был иметь возможность быстро вернуться домой. Однако все близлежащие окрестности столицы были забиты богатыми лондонцами, приезжавшими сюда ночевать. Мои попытки найти для себя здесь какую-либо подходящую резиденцию не привели ни к каким результатам. И вдруг неожиданно трудный вопрос был разрешен.

Спустя несколько дней после эвакуации женщин и детей нашей колонии мы с женой поехали их навестить и посмотреть, как они устроились. На обратном пути мы заехали в гости к Негрину. Он снимал в Бовингдоне, маленьком селении километрах в 50 от Лондона, английский сельский дом. Во время разговора я между прочим упомянул о том, что мы никак не можем найти места для своих выездов на уикенды. Негрин живо откликнулся:

– А вы приезжайте к нам! Будете желанными гостями! У нас в доме для вас с супругой всегда найдется свободная комната. Мы переглянулись с женой, и я несколько осторожно ответил:

– Хорошо. Попробуем. В ближайший после того уикенд мы действительно попробовали. Но первый блин вышел комом. Едва вечером мы улеглись в постель, предвкушая спокойную ночь, как вдруг где-то совсем близко просвистела бомба и раздался оглушительный взрыв. Мы мгновенно вскочили с кровати и, накинув халаты, бросились вон из комнаты. Все в доме Негрина были тоже на ногах. Мы подождали сначала минут пять… Потом десять… Потом четверть часа… Царила полная тишина… Потом пришел патрульный из поселка и сообщил, что это была случайность и что всякая опасность миновала.

На следующее утро мы узнали все подробности. Поблизости от нашего дома была расквартирована рота канадских солдат. Молодые парни в одном из коттеджей забыли задернуть занавес в окне. Яркий луч света вырывался в ночную тьму. Пролетавший мимо немецкий бомбардировщик бросил в него бомбу. Она не попала в коттедж, но разворотила все кругом. Жертв, к счастью, не было. Мы с женой ходили на место происшествия, чтобы посмотреть на следы ночного налета. То был, однако, единичный случай. Мы приезжали к Негрину на уикенды в течение последующих двух с половиной лет, но ничего подобного больше не повторялось.

Дом, который снимал Негрин, представлял собой типичный английский «country house». Это был двухэтажный особняк, заросший деревьями и кустарниками, с большим садом, огородом, надворными постройками и даже английским слугой, оставленным здесь хозяином дома, сбежавшим от войны куда-то в дальние края. Слуга был постоянной мишенью добродушных шуток со стороны Негрина. Слуга был стар, сед и вдобавок хромал на одну ногу. Все существо его источало респектабельность традиционного английского «батлера», который услужает хозяину, подает за столом и поражает гостей строгостью своего черного закрытого костюма. Негрин именовал его «L'Angleterre mourante» (умирающая Англия) и старался всячески сократить его функции в особняке. Старику это давалось нелегко, но в конце концов он вынужден был махнуть рукой на «странных людей с континента», которые не понимают порядка и только создают хаос в доме. Я сам случайно слышал, как старик горестно жаловался кухарке-англичанке:

– Мистер Майский стучит на машинке… Мадам Майская играет на рояле… А время давно пить пятичасовой чай… Что за люди!..

Дом Негрина напоминал собой «ноев ковчег», социалистический «ноев ковчег». В нем жили: сам Негрин с женой Фели, испанский коммунист Бенито Родригес, член ЦК Испанской компартии, известная бельгийская социалистка Изабелла Блюм[173]173
  Изабелла Блюм после окончания войны играла и играет крупную роль в европейском движении за мир.


[Закрыть] с сыном, мальчиком лет 15, мы с женой и, наконец, испанский левый республиканец Касарес Кирога. Кирога был единственный не социалист, но со смехом говорил, что это не нарушает общего стиля «ковчега», так как в первые дни франкистского мятежа он, будучи премьером Испанской республики, открыл государственные арсеналы для вооружения народа. Каждая семейная или человеческая единица имела в доме свое индивидуальное «место» и самостоятельно занималась своими делами. Никто друг другу не мешал. Все члены «ковчега» обычно встречались лишь за столом, который неизменно накрывала «умирающая Англия».

Мы с женой обычно проводили в Бовингдоне ровно 43 часа – с 2 часов дня в субботу до 9 часов утра в понедельник. Отдыхали, бродили по саду, беседовали с хозяевами, забавлялись игрой Негрина с двумя английскими бульдогами – Гаспаром и Мельчором, – к которым бывший глава республиканского правительства питал особую привязанность. Сверх того я в Бовингдоне делал записи в своем дневнике, ибо в Лондоне для этого слишком часто не хватало времени.

Было еще одно место в доме Негрина, которое мы любили и которое навсегда запечатлелось в моей памяти, – это кухня, расположенная, как это принято в Англии, в подвальном этаже особняка. Днем здесь царила кухарка, властная представительница британского племени, которая недурно кормила все население «социалистического ковчега». Но после ужина кухарка уходила к себе в комнату, находившуюся на антресолях. Вот тогда-то кухня оживала. Жена Негрина Фели, маленькая, шустрая, черноглазая испанка, большая мастерица готовить вкусные испанские блюда, спускалась в кухню (днем она боялась английской стряпухи) и начинала колдовать по-своему. Часам к 10 вечера вся прислуга в доме засыпала, а в кухне как раз в это время начиналась самая блаженная пора. Фели что-то жарила и пекла на плите, Негрин в халате садился за небольшой стол, стоявший в кухне, и наливал себе кружку любимого им немецкого пива, мы с женой присаживались за тот же стол с другой стороны и вели бесконечные разговоры. О чем? Обо всем на свете… О последних новостях дня… О Канарских островах, которые любил Негрин, об Эскориале под Мадридом, откуда происходила Фели… Было очень забавно, когда они, пикируясь, начинали наделять друг друга шуточными испанскими прозвищами… Говорили о Сибири, детьми которой были мы с Агнией… О детских и юношеских годах всех присутствующих… Об астрономии, которой я очень увлекался в годы юности… О физиологии, профессором которой до войны был Негрин… О католицизме, который Негрин очень не любил… О национальных танцах, которые тут же демонстрировали Агния и Фели… О ближайших перспективах войны… О судьбах человечества через двести лет… О революционном прошлом России и Испании… И о многом, очень многом другом… После полуночи, упоенные блаженствами кухни Фели, мы расходились по своим комнатам и крепко засыпали… Так шло из уикенда в уикенд и, если эта привычка почему-либо нарушалась, мы чувствовали себя как-то странно и неловко: чего-то нам не хватало.

Что представлял собой Негрин?

Это был интересный и своеобразный человек, который мог появиться на исторической сцене только в дни большой политической бури.

Негрин родился в 1891 г. на Канарских островах. Родители Негрина были люди среднебуржуазного достатка и дали сыну хорошее образование. Высшую школу он прошел в Лейпциге, где изучил немецкий язык и приобрел вкус к пиву. Здесь он соприкоснулся с социалистическими идеями и здесь же женился на русской студентке. Потом брак распался. Почему и при каких обстоятельствах, не знаю. Мне известно только, что во времена моего знакомства с Негрином его первая жена с детьми жила в США.

Из университета Негрин вышел ученым широкого профиля и в конце концов стал профессором физиологии Мадридского университета. Негрин участвовал в испанском социалистическом движении, но особой активности здесь не проявлял. По существу он был не столько социалистом, сколько хорошим демократом и очень ярким антиклерикалом. Физиология, однако, оставалась его основным интересом.

И вдруг 18 июля 1936 г. разразился мятеж Франко! Он сразу всколыхнул всю прогрессивную и патриотическую Испанию. В военном правительстве Ларго Кабальеро мирный физиолог занял пост… министра финансов, и он оказался совсем не плохим министром финансов. Когда в мае 1937 г. правительство Кабальеро пало, главой нового военного правительства стал Негрин. В необычайно трудной, сложной, противоречивой внутренней и внешней обстановке Негрин удержался на своем посту целых два года, вплоть до самого конца испанской войны. Это было почти чудом. Это оказалось возможным потому, что в душе скромного профессора физиологии под действием великой исторической бури – по крайней мере на время этой бури – внезапно развернулись качества государственного человека и политического вождя. Конечно, в работе Негрина как премьера не все было гладко, имелись промахи и ошибки, но все-таки не подлежит сомнению, что Негрин оказался самым удачным из республиканских премьеров военного времени. Главное, он умел лучше других поддерживать единство партий, боровшихся за республику, прежде всего между социалистами и коммунистами. В этом большая заслуга Негрина перед испанским народом.

Попав в Англию, Негрин долго был «под подозрением» у британского правительства. С первого дня своего появления в Лондоне он стал мишенью для нападок со стороны английского посла в Мадриде Самуэля Хора (Черчилль отослал этого махрового «мюнхенца» подальше от столицы). Хор начал засыпать Форин оффис тревожными телеграммами: Франко раздражен тем, что Англия дала убежище бывшему премьеру республиканской Испании; делайте что хотите, но Негрина в Англии быть не должно.

И вот в начале июля 1940 г., недели через две после прибытия Негрина в Лондон, лейбористский лидер и член военного кабинета Эттли пригласил Негрина на дружеский «совершенно частный» обед, происходивший в квартире одного лейбористского депутата. Во время обеда Эттли в самых любезных выражениях обратился к своему испанскому гостю с «задушевной» просьбой… покинуть Англию. О, конечно, британское правительство ни в коем случае не вышлет Негрина! Конечно, Негрину в Англии гарантировано священное право убежища! Эта вековая традиция страны не может быть нарушена!.. Однако, если бы Негрин «сам, по собственной воле» сейчас отправился в Америку, британское правительство было бы ему глубоко благодарно.

Негрин сказал: «Я – в ваших руках; если вы настаиваете, я не могу не уехать, – обеспечьте мне визу и проезд в США. Однако имейте в виду, что по прибытии в Америку мне придется объяснить моим друзьям причины, заставившие меня покинуть Англию». Эттли испугался и стал еще раз заверять, что право убежища в Англии незыблемо и что Негрин может оставаться здесь сколько хочет. Форин оффис оказался менее пуглив и все-таки запросил для Негрина американскую визу. Но тут вышел неожиданный просчет: Вашингтон отказал Негрину в визе. На этом дело летом 1940 г. замерзло, и я думал, что теперь британские министры поставили крест над своим намерением избавиться от испанского гостя.

Оказалось, что я ошибся. 8 ноября 1940 г. Негрин был приглашен уже в кабинет к морскому министру Александеру, тоже лейбористу и старому лидеру английских кооператоров. В кабинете Александера Негрин встретил Галифакса. Беседу начал Александер. Со слезой в голосе он вспомнил испанскую войну, говорил о своих симпатиях к республиканцам и перечислил, сколько денег для республиканцев собрало и сколько продуктов в Барселону послало английское кооперативное движение. Под конец Александер совсем умилился и готов был расцеловать Негрина.

Когда почва таким образом была подготовлена, слово взял Галифакс и заявил, что немцы ведут сейчас бешеную антианглийскую кампанию в Испании, стремясь втянуть Франко в войну, и что одним из их главных козырей является факт присутствия в Англии Негрина. Далее следовал десяток восклицательных знаков после заверений о незыблемости права убежища в Великобритании, а затем почтительный вопрос: не окажет ли Негрин большой услуги британскому правительству? Не уедет ли он «добровольно, о, конечно, вполне добровольно», из Англии?

– Я ответил, – рассказывал мне Негрин, – что, как известно Галифаксу, я готов был уехать летом этого года, но США отказали мне в визе. Тогда Галифакс спросил, а почему бы мне не уехать в Латинскую Америку? Я возразил, что, живя в Англии на положении эмигранта, я могу молчать и не выступать открыто но различным вопросам текущей политики. Если я перееду в Латинскую Америку, молчать мне будет невозможно. Я должен буду выступать и давать свою оценку многим явлениям современности. Выгодно ли это будет для британского правительства?.. Галифакс и Александер сразу заволновались и перестали настаивать на Латинской Америке.

– Ну, и что же было дальше? – поинтересовался я. – Отстали ли от вас британские министры?

– Представьте, нет! – со смехом рассказывал Негрин. – Выступил опять Галифакс и предложил мне поехать в Новую Зеландию… Подумайте, в Новую Зеландию! На другой конец света! Для чего? Чтобы читать там курс лекций по физиологии!.. Тут я уже не выдержал и прямо сказал: об этом не может быть и речи! Как я мог бы объяснить испанскому народу, что в столь ответственный исторический момент я нашел возможным уехать за 10 тысяч миль от своей родины?

Я рассмеялся и сказал, что после такой отповеди английские министры, вероятно, успокоились, но Негрин ответил:

– Ничего подобного! Они по крайней мере еще полчаса тщетно пытались переубедить меня и под конец настойчиво просили «обдумать» их предложение.

Через три дня, 11 ноября, Негрин отправил Галифаксу длинное письмо по-французски, в котором еще раз объяснял невозможность своего отъезда в Латинскую Америку или Новую Зеландию, но прибавил, что если британское правительство все-таки настаивает на его отъезде, то он просил бы обеспечить ему пребывание в США или в крайнем случае в Канаде.

18 ноября Галифакс ответил Негрину, что доведет содержание его письма до сведения своих коллег, после чего снова повидается с Негрином.

Около того же времени я случайно встретился на одном дипломатическом завтраке с Батлером и поехидничал над попытками Форин оффис избавиться от Негрина. Батлер был смущен и долго заверял меня в незыблемости права убежища в Англии.

Потом лейборист Добби сделал запрос о Негрине в палате общин, а лейборист Страболги сделал аналогичный запрос в палате лордов. Отвечали Батлер и Галифакс. Им пришлось жутко изворачиваться и доказывать, что я не я и лошадь не моя. Добби не удовлетворился этим и поставил вопрос о Негрине на заседании лейбористской фракции парламента. Эттли крутился, как карась на сковородке, и усиленно наводил тень на плетень.

В конечном счете вопрос об отъезде Негрина из Англии больше не поднимался. А в следующем, 1941 г. после вступления в войну СССР и США, он вообще потерял всякую актуальность даже для британских министров.

Негрин прочно обосновался в Англии и прожил здесь вплоть до конца второй мировой войны. Он крепко жал мне руку, когда в конце 1943 г. я окончательно покинул Лондон, переведенный на дипломатическую работу в Москву. А я оставлял его с некоторым чувством беспокойства: Негрину на моих глазах приходилось бороться с болезнями, свойственными всякой политической эмиграции революционного толка. Первые годы он справлялся с этими болезнями в общем благополучно. Я был рад и от души желал ему твердости и в дальнейшем. Но Негрин по натуре был индивидуалист и легко поддавался эмоциям, а отсюда при известных обстоятельствах могли произойти ошибки и промахи…

Из множества разговоров, которые за два с половиной года я имел с Негрином, мне хочется здесь вспомнить один, особенно ярко закрепившийся в моем сознании.

Он происходил в июле 1940 г. вскоре после прибытия Негрина в Англию. Франция только что пала. Все были чрезвычайно взволнованы этим, и многие, очень многие задавали себе вопрос: как и почему это произошло? Я задал тот же вопрос Негрину. Вот что он мне отвечал:

– Я совершенно убежден, что основная причина поражения Франции не военная (хотя недостаток танков и авиации, конечно, сыграл свою роль), а внутриполитическая. Кого мог увлечь лозунг «защиты демократии» Даладье, Лаваля, Фландена, особенно когда все эти герои сразу же повели бешеную кампанию против коммунистов и всех вообще «левых»?

– Ну, а социалисты? Каковы были их позиции – прервал я Негрина.

– Роль социалистов была просто гибельна! – возмущенно воскликнул Негрин. – Крыло, возглавляемое Полем Фором (около трети всей партии), стало прямо сбиваться на фашизм. Крыло, возглавляемое Блюмом (до 40% партии), несмотря на все свои попытки отмежеваться от Фора, в сущности мало чем от него отличалось: главным занятием Блюма была борьба против коммунистов. Из всех социалистов только Жиромский и (позднее) Ориоль являлись противниками коммунистоедства. Пьер Кот (радикал) тоже был противником преследований коммунистов. В итоге социалисты пошли за Даладье, а в рабочих массах наблюдались разброд и смятение… В такой обстановке оперировали «200 семейств», которые больше всего мечтали о соглашении с Гитлером и о развязывании войны между Германией и СССР. Особенно старались они в период советско-финской войны. Советское правительство поступило очень мудро, вовремя заключив мир. Продлись война еще 1–2 месяца, и я не был бы удивлен, если бы Даладье помирился с Гитлером.

– А что вы скажете о французском генералитете? – вновь прервал я Негрина.

– Могу сказать одно. Французские генералы абсолютно бездарны и были полностью загипнотизированы «линией Мажино». Вдобавок они вообще не хотели драться. После прорыва под Седаном среди армейской верхушки началась паника. Гамелен и К° поняли, что Францию может спасти только народная война, но этого как раз генералы боялись больше всего. Все они духовно с фашистами. Я сам на каждом шагу наблюдал, как на протяжении всей войны французские офицеры читали такие органы, как «Гренгуар», «Же сюи парту», и другую реакционную нечисть, издающуюся на немецкие деньги. Как характерно, что Петэн, французский посол в Мадриде, в течение всей войны поддерживал самые дружеские отношения с германским послом в Испании!.. Когда французский генералитет оказался поставленным перед выбором: капитуляция или народная война, – он выбрал капитуляцию. Париж был сдан не по военным соображениям, а просто сотому, что «200 семейств» боялись, как бы там не возникла новая Коммуна.

Слова Негрина тогда мне многое объяснили. Вся информация последующих лет их полностью подтвердила.