Текст книги "Земные громы
(Повесть)"

Автор книги: Иван Дынин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 16 страниц)

– Мы же, Василий Гаврилович, договорились, что будем заниматься только изготовлением пушек. Никакой опытно-конструкторской работы. С меня и этих неприятностей, которые есть, хватает. Не дай бог отвечать еще и за проектирование. Вам легче. Вы будете чертить и прожекты писать, а мне придется налаживать опытное производство и испытания, отвечать за ваши неудачи.

Грабин молчал. Да и что он мог ответить, если Радкевич не советовался с ним, не спрашивал, не раздумывал, а высказывал готовое решение. Приказ не обсуждают и не оспаривают.

– Я понимаю, – продолжал директор, – коллектив конструкторов у нас подобрался солидный, каждого тянет к творчеству. Уже и сверху интересуются, чем занимается наше КБ. Для чисто производственных нужд оно великовато.

– Вот и хорошо, Леонард Антонович. Параллельно можно начать опытное проектирование.

– Об этом и речи быть не может. Поступим разумнее. Вы, Василий Гаврилович, отберите себе человек шесть лучших конструкторов, а остальных откомандируем. На других заводах не хватает кадров, а у нас излишки.

Радкевич вышел, а Грабин так и продолжал стоять, как стоял во время всего разговора. Он был оглушен тем, что пришлось выслушать. Сколько было планов! Люди бросили ради них Москву. Начал создаваться коллектив. Уже определилась схема, разработаны прикидочные данные новой пушки. И вдруг такой жестокий удар. Как сказать о решении директора товарищам? Кому объявить, что он должен уехать с завода, отказаться от общей мечты, от интересных планов?

Машинально собрал со стола бумаги, закрыл сейф и пошел в общежитие, где жили конструкторы. Когда все собрались, подробно пересказал разговор с директором.

– Давайте сообща решим, что делать?

– Надо всем подать заявление об уходе!

– Просто собраться и уехать, ничего не говоря. Его за это тоже по головке не погладят!

– Нет, товарищи, – Грабин старался казаться спокойным, – партизанить мы не будем. Ведь мы – это целое конструкторское бюро. У нас есть интересные планы. Есть чертежи и расчеты. Мы уже подняли авторитет завода, а можем поднять его еще выше. Если вы согласитесь, я завтра же поеду в Москву и сделаю все, чтобы найти защиту. Все равно без этой поддержки мы дальше работать не сможем. Нам нужны деньги, необходимо разрешение на создание опытного образца. Иначе говоря, нам нужен завод, без него мы останемся просто мечтателями.

Вся оборонная промышленность в те годы находилась в ведении Главного управления, во главе которого стоял старый большевик Иван Петрович Павлуновский. Грабину не приходилось встречаться с ним, но он слышал о нем много хорошего. Умен. Внимателен. Вопросы решает обдуманно, но энергично, с широким размахом. Еще в дороге Василий Гаврилович твердо решил пробиться к Павлуновскому. «Только бы оказался на месте, только бы принял», – твердил он, будто заклинание.

В Москве Грабину повезло. После обычных формальностей он оказался в кабинете Павлуновского. Навстречу ему поднялся человек могучего сложения. Одет просто, по-рабочему, в распахнутой рубашке, без галстука. Лицо открытое, приветливая улыбка. Темные внимательные глаза смотрят изучающе.

– Здравствуйте, товарищ Грабин. Присаживайтесь, рассказывайте, как работается? Мне о вас докладывали. Хорошо взялись за дело, производственные вопросы надо решать по-научному. Но ограничиваться этим нельзя.

Павлуновский будто прочитал мысли Грабина и заранее знал, зачем он пришел. Говорил о том, что на иностранные поставки новых образцов вооружения и заводского оборудования рассчитывать не приходится. Надо разрабатывать свои проекты, создавать собственные станки, налаживать такое производство, которое не уступало бы зарубежному.

Разговор незаметно перешел к делам и заботам, которые волновали Грабина. Он рассказал, как идут дела с производством опытных образцов полууниверсальной пушки, откровенно признался, что создавал ее по заданию, а не по велению сердца, что он вообще противник универсализма.

– Интересно, а почему?

Пришлось изложить свои взгляды на применение артиллерии, подробно обосновать, почему универсальная или полууниверсальная пушка оказывается сложной и в производстве, и в боевом применении. Пришел черед рассказать о своей дивизионной пушке. Вытащил из портфеля чертежи.

– Минуточку, я позову Константина Михайловича, – остановил его Павлуновский.

Константин Михайлович Артамонов был первым заместителем начальника управления, раньше служил в артиллерии, и Павлуновский решил, что он поможет лучше разобраться в тонкостях возникшего разговора. Затем, по мере того, как Грабин докладывал идею задуманной пушки, в кабинет вызывались другие специалисты. Все они с ходу вникали в суть дела, высказывали свои мнения, вступали в спор. Чувствовалось, что такие экстренные совещания вошли у них в привычку. Они характеризовали стиль работы Павлуновского. Решения в управлении принимались коллективно, каждое предложение тщательно изучалось и анализировалось.

Несколько часов длился этот разговор, но Грабин даже не заметил, как быстро бежит время. Он с увлечением докладывал, как должна выглядеть новая дивизионная пушка, какой будет ее вес, какие можно использовать боеприпасы, насколько она будет отличаться от других подобных систем по своим огневым возможностям. Слушали его внимательно, буквально засыпая вопросами, давали советы.

– Легированную сталь надо экономить.

– Материалы используйте только нашего, отечественного производства, на заграницу не надейтесь.

Получалось, что все считают вопрос о создании дивизионной пушки решенным. Заговорили о технологии изготовления деталей, об экономии сырья и рабочей силы. Павлуновский советовал:

– Надо считать не человеко-часы, а машинное время станков. Если станок есть, он должен резать, сверлить или фрезеровать. Стоять не должен. И вы свою пушку делайте с учетом машинного времени. Спроектировали деталь, подсчитайте, сколько потребуется часов для ее отливки и обработки.

– Но ведь вопрос о нашей работе над пушкой еще не решен, – робко напомнил Грабин.

– А мы откладывать не будем, сейчас и решим, – ответил Павлуновский. – Кто за то, чтобы поручить Грабину создать опытный образец представленной им пушки? Против никого нет?

Все поддержали идею создания дивизионной пушки. Решено было посоветоваться в Главном артиллерийском управлении, создать опытный образец и представить на испытания.

– Полууниверсалку тоже надо делать, – сказал Павлуновский, – пусть полигон рассудит, какая пушка лучше.

Грабин хотел сказать, что будет нелегко одновременно работать над двумя образцами, но побоялся, что какую-то из пушек у завода отберут. Любую было жалко отдавать, в обе он вложил частицу души и сердца.

– Пойду докладывать наркому. – Павлуновский встал и вышел.

Отсутствовал он довольно долго. Грабин в это время давал пояснения технологу.

Возвратился Павлуновский довольный:

– Все решено наилучшим образом. Орджоникидзе разрешил проектировать пушку. Мало того, он выделил в ваше распоряжение сто тысяч рублей для поощрений тех, кто отличится при создании опытного образца.

– Надо, Иван Петрович, как-то поставить об этом в известность Радкевича, – решился, наконец, высказать больной вопрос Грабин.

– Понимаю, – Павлуновский улыбнулся. – Леонард Антонович, конечно, против всяких экспериментов. Ничего не сделаешь, он хозяйственник, с него спрашивают план. Ему заглядывать в будущее некогда. А мы должны смотреть дальше.

В вагоне громыхающего поезда Грабин почти не сомкнул глаз. Ему хотелось быстрее попасть на завод, в свое конструкторское бюро, обрадовать товарищей. Впереди у них была интересная творческая работа.

Авария

Новости, привезенные Грабиным, взбудоражили коллектив. Куда девалась растерянность, овладевшая было людьми. Все оживленно обсуждали планы предстоящей работы, на лицах появились улыбки. Каждый считал своим долгом высказать восхищение одержанной победой.

– А победы пока нет, ребята, – охладил пыл подчиненных Василий Гаврилович, – пока есть наши общие обязательства, утвержденные в наркомате. И от нас будет зависеть, сумеем ли мы сдержать слово или за нами утвердится слава болтунов.

Фраза эта, сказанная нарочито громко, сразу же охладила разгоревшиеся страсти. Разговор перешел на деловой тон. Многие молча отошли к чертежным доскам, чтобы продолжать начатую работу.

Наблюдая за конструкторами, Василий Гаврилович прикидывал, кому в создавшихся условиях можно дать дополнительное задание, кого в интересах дела лучше перевести на новую работу. Успех дела во многом зависел от расстановки кадров.

Грабину казалось, что он хорошо знает своих товарищей, их творческие возможности и способности. Немало прожито и пережито вместе, многое сделано. Но началась настоящая работа, и люди начали раскрываться по-новому. Василий Гаврилович не вмешивался с первых дней в дела подчиненных, не размахивал дирижерской палочкой, а внимательно наблюдал за каждым, отмечая очень важные для себя моменты в манере, стиле и творческом характере конструкторов.

Ствол новой пушки проектировал Петр Федорович Муравьев. Человек неугомонный и непоседливый, шутник и балагур, он вдруг сделался замкнутым и задумчивым. Часто, когда к нему обращались, даже не поворачивал головы. С работы уходил поздно, да и после работы оставался таким же задумчивым и малоразговорчивым. Муравьева можно было понять. Задание у него самое трудное. Чтобы создать ствол, надо рассчитать давление газов во время выстрела, определить баллистику снаряда, его пробивную силу и множество других параметров, которые тесно взаимосвязаны. Повышается давление в канале ствола – уменьшается его прочность. Начинаешь увеличивать прочность – растет выше допустимых пределов вес…

Не было в чертежах ствола – не было и многих других деталей, непосредственно связанных с ним. Конструкторы выжидательно поглядывали на Муравьева. Петр Федорович еще больше нервничал. Он уже почти не уходил с завода. Даже ночевал в кабинете, обложившись грудой чертежей и кипами папок с расчетами.

Решение было найдено неожиданно. Расчеты, сделанные Муравьевым, отличались оригинальностью. Он предложил ствол со свободной трубой, которая помещалась в специальный кожух. Зазор между ними был рассчитан таким образом, чтобы при выстреле кожух ограничивал расширение ствола, принимая на себя значительную часть давления газов. Это увеличивало живучесть пушки: ствол, усиленный кожухом, мог работать дольше обычного, почти не подвергаясь деформации. Это, в свою очередь, улучшало точность стрельбы.

Внимательно ознакомившись с предложением Муравьева, Грабин самым тщательным образом проверил все его чертежи и расчеты. Кривая, изображающая давление пороховых газов в канале ствола, выглядела лучше, чем у других артиллерийских систем такого типа. И скорость движения снаряда удовлетворяла предъявляемым требованиям. Настораживало только время горения пороха. Оно почти равнялось времени движения снаряда в стволе.

– Беспокоит меня вот это, – Грабин указал Муравьеву место кривой, где был отмечен конец горения пороха.

– Как раз на дульном срезе, – пояснил тот.

– Вижу, что на срезе. Но это при нормальной температуре. А если сорокаградусный мороз? Порох не успеет сгореть, начальная скорость снаряда упадет, дальность его полета уменьшится. Это отразится на точности стрельбы.

– Верно, – согласился Муравьев, – я как-то и не подумал о влиянии внешних температур. Может, удлиним ствол?

– Тогда придется делать снова чуть ли не все расчеты. И потом, вес. Надо оттянуть конец горения подальше от дульного среза.

Считанное время потребовалось Петру Федоровичу, чтобы исправить допущенный недосмотр. Чертежи ствола со всеми характеристиками были готовы. И конструктор снова стал таким же Муравьевым, каким был до этого, – общительным, веселым, острым на слово человеком.

Иначе работал Константин Константинович Ренне. Получив задание на компоновку верхнего станка, он не замкнулся, не ушел в себя, даже не сел за кульман.

Летели дни, а Ренне вроде бы и не думал браться за дело. Расхаживал от одного стола к другому, из комнаты в комнату, разглядывал чертежи товарищей, советовался с ними, спорил, подбрасывал им свои идеи. Порой Грабина так и подмывало сделать ему замечание, но он сдерживал себя. По всему чувствовалось, что именно такая у Константина Константиновича манера творчества. Ему необходимо было сформулировать свое мнение, проверить его в беседах и спорах, сопоставить с тем, что ложится на ватман у соседей.

И действительно, вскоре Ренне сел за свой рабочий стол. При этом он не пользовался рейсфедером и другими чертежными принадлежностями. Взял картон, ножницы, клей и довольно быстро смастерил макет вращающейся части пушки. Каждый агрегат был на месте, все взаимодействовало. Картина оказалась довольно полной и наглядной. Правда, и у Ренне Грабин нашел недостатки в конструкции верхнего станка. Но уже через день все его замечания были учтены.

– Теперь будем переносить идею на ватман, – облегченно вздохнул Ренне. Подготовить необходимые чертежи ему было легко.

Труднее, чем другим, было Владимиру Дмитриевичу Мещанинову. Конструктор молодой, не имевший опыта самостоятельной работы, он принадлежал к числу тех людей, которые все делают основательно, не торопясь, всесторонне обдумывая каждое свое решение. А подумать ему было над чем. На его долю выпало проектирование противооткатного устройства. Задача сложная и трудоемкая. Но он не спешил, не нервничал, хотя от него во многом зависела работа других конструкторов. И Грабин не собирался торопить Мещанинова. Он понимал, что Владимир Дмитриевич и без напоминаний прилагает все усилия, чтобы уложиться в указанные сроки.

Классически трудился, пожалуй, один Строгов. Василий Алексеевич был в меру усидчив, не было у него ни спешки, ни медлительности. Чертил он так аккуратно и четко, что ему почти не приходилось подтирать карандашные линии. Каждый штрих был на месте, ложился четко и уверенно. Сначала на ватмане только обозначились контуры люльки, которую он проектировал, потом чертеж стал яснее, и все увидели, что Строгов сумел выполнить поставленную перед ним задачу. Люлька получилась простой, прочной и, самое главное, легкой.

Будучи руководителем большого конструкторского коллектива, Грабину необходимо было собрать в одно целое не только детали и агрегаты, создаваемые разными людьми. Он должен был объединить этих людей, создать деловой ансамбль из специалистов разных характеров и разного стиля работы. У каждого был свой участок работы, каждый видел только одну, порой небольшую часть пушки. А Грабин должен был видеть ее всю. Видеть такой, какой она выйдет на огневую позицию.

У любого конструктора есть свой узкий профиль. Один считается мастером по затворам. Другой – специалист по проектированию стволов. Лучше третьего никто не создаст прицел. Грабин мог хуже кого-то из них знать и уметь то, что делали они. Но лучше всех ему требовалось овладеть мастерством компоновки деталей и агрегатов. В дополнение к этому он должен был обладать незаурядными организаторскими способностями.

Сразу же, как только в коллективе узнали о том, что работа над новой пушкой разрешена официально, возник вопрос о ее обозначении.

– Дадим индекс «Г», – предложил Муравьев. – Будет первая грабинская пушка. По фамилии начальника КБ.

– Нет, – категорически отказался Василий Гаврилович, – мною пока так мало сделано. И КБ у нас молодое. И все мы вносим одинаковый вклад в общее дело.

– Не делать же нам индекс из четырнадцати букв!

– Давайте возьмем одну, но такую, с которой не начинается ни одна из наших фамилий, – решил Грабин.

Буква «А» сразу отпала. Под нею шла полууниверсалка. Стали перечислять дальше. Боглевский, Водохлебов, Горшков, Киселев, Муравьев, Павлов, Ренне, Строгов… Чуть ли не весь алфавит.

– Буквы «Ф» нет, – воскликнул кто-то.

Посовещавшись, решили, что новая дивизионная пушка во всех документах будет носить индекс «Ф-22». Соответственно изменили и индекс полууниверсалки. С А-51 на Ф-20.

Любимое дело всегда спорится. Работа над дивизионной пушкой была организована иначе, чем над полу-универсальной. Конструкторы не только отрабатывали чертежи. Передавая их в цеха, они шли туда сами. Вместе с технологами, кузнецами, прессовщиками, слесарями обдумывали, как лучше организовать производство, учитывали просьбы и пожелания рабочих, вносили по мере возможности изменения в проекты. И рабочие уже не были простыми исполнителями. Они чувствовали себя участниками творческого процесса.

Одна за другой детали Ф-22 стали поступать на сборку. И хотя в чертежах все было рассчитано до сотых долей миллиметра, на практике изделия получались не такими идеально точными. Приходилось многие из них возвращать в механический цех, что-то подгонять, укорачивать, растягивать. Это занимало немало времени.

У Грабина возникла идея создать специальную сборочную площадку для Ф-22. Подыскал удобное место, подсчитал, сколько потребуется станков, поделился задумкой с директором завода. Тот загорелся:

– Толково придумано. Дадим туда хороших слесарей-сборщиков, а возглавить это дело должен опытный и смекалистый конструктор.

– Опытный и смекалистый? – переспросил Грабин.

– Конечно.

– Тогда решено. Хозяином на сборочной площадке будет Горшков Иван Андреевич.

– Хорошо, Василий Гаврилович, – согласился тот.

Правой рукой у Горшкова стал один из старейших рабочих бригадир клепальщиков А. С. Комаров. Человек степенный, всю жизнь имевший дело с пушками, он не хуже конструктора читал чертежи, а металл чувствовал и понимал, будто перед ним был живой организм. Прежде чем взяться за работу, Комаров долго присматривался к заготовкам, размышлял, примерялся и так и эдак, а потом решительно брался за кувалду. Бил редко, но метко и уверенно. Каждый его удар был точно рассчитан и по месту, и по силе.

Сначала на месте сборки лежала бесформенная груда металлических конструкций. Но вскоре стали четко вырисовываться силуэты трех пушек. Ф-22 выглядела красавицей по сравнению с другими образцами.

– Хороша, ничего не скажешь! – восхищенно потирал руки Горшков.

– Хороша, но не очень, – вздыхал Грабин.

Он сожалел, что не удалось до конца отстоять то, что задумывалось. Пришлось все же уступить требованиям универсализма. Ф-22 имела угол вертикального наведения до 75 градусов, могла вести огонь и по самолетам.

– И все равно наша пушка значительно легче проектируемой универсальной и полууниверсальной, – горячился Горшков.

– А ты, Иван Андреевич, попробуй сравнить ее с дивизионной пушкой образца девятьсот второго года. Она весит чуть больше тонны. Ее можно свободно перетаскивать на руках одним расчетом. Конечно, Ф-двадцать два по всем параметрам лучше. И дальность стрельбы, и бронепробиваемость выше, и ходовые качества лучше. Но ведь и время другое.

Чуть раньше Ф-22 была собрана полууниверсальная пушка Ф-20. На полигонные испытания прибыли из Москвы начальник Вооружений М. Н. Тухачевский и его заместитель Н. А. Ефимов. Стрельба велась сначала одиночно, потом беглым огнем. Орудие действовало безотказно. И точность была хорошая. И перезаряжалось быстро. Но Тухачевский не высказывал своего мнения. Молча наблюдая за ходом испытаний, уточнял данные, осматривал конструкцию отдельных узлов и деталей, не делая никаких заключений.

Грабин догадывался, чем не нравится пушка, но ему хотелось услышать это от самого Тухачевского. Выбрав удобную минуту, он подошел к нему:

– Скажите, пожалуйста, отвечает ли наша пушка требованиям Красной Армии?

– Надо еще поработать над ней, – услышал он в ответ. – Постарайтесь уменьшить вес.

– Мы и так сделали ее легче, чем было определено в задании.

– Подумайте, как сделать еще легче.

О том, что на заводе стоит почти готовая еще одна пушка, значительно легче этой, Грабин промолчал. Вопрос сложный. Ведь Тухачевский не просил облегчить орудие за счет отказа от универсализма. И неизвестно, как он посмотрит на решение Наркомата тяжелой промышленности.

Наступила весна 1935 года. Москва торопила. Каждый день на завод звонил Павлуновский. Состоянием дел часто интересовался Орджоникидзе. А сборка шла не так быстро, как хотелось. Чаще обычного конструкторы созывались на подведение итогов, где докладывали о положении дел на своем участке. Особенно много было клепальных работ. Грабин подолгу стоял возле Комарова. Думалось, что придет какая-то счастливая мысль и поможет облегчить его тяжелый и кропотливый труд. Но у клепальщиков и так было рассчитано каждое движение. Ярко светятся расклепанные заклепки. Методично ухает кувалда. Брызгами разлетаются искры. Металл плотно впрессовывается в металл, чтобы годами брать на себя нагрузки на разрыв и на скручивание.

Как же ускорить сборку? Что можно упростить? Эти вопросы долго не давали покоя Грабину. Особенно мучительно было видеть, что многие детали крепятся с помощью заклепок. Дело испытанное и проверенное годами, но слишком трудоемкое, отнимающее массу времени. Появилось заманчивое предложение воспользоваться сваркой. Дело новое, прогрессивное. Но Грабина пугала именно эта новизна. Многое в сварке еще не изучено, не испытано. И опытных сварщиков нет, и качество соединения деталей проверить трудно. С болтами и заклепками яснее, их прочность можно рассчитать. Но как трудоемка эта работа! И сколько времени уходит на нее… А ведь в перспективе заводу придется приступить к массовому выпуску Ф-22.

Долго обсуждали возникшую проблему, но ясного ответа не нашли. Все смотрели на Грабина. Он главный, ему решать. А как нелегка эта должность. Вот скажет сейчас Грабин, что надо клепать, и будут десятки, а потом сотни людей стучать кувалдами. Не день, не два, а месяцы и годы, причем не в одном цехе, не только на их заводе. А скажет Грабин, что можно воспользоваться сваркой, и сразу намного снизится объем клепальных работ, сократятся сроки сборки, армия получит больше пушек.

На этом совещании решение принято не было. Грабин колебался. Он заставлял сварщика соединять куски металла разного сорта и разной конфигурации, требовал испытать места сварки на излом и разрыв, советовался со специалистами. Но никто не мог сказать ему, насколько надежно и прочно сварка соединит, например, листовой короб и верхний лист лобовой коробки. Этого никто еще не делал.

– А, пан или пропал, – решил Грабин, – будем пользоваться сваркой.

Когда наконец опытные образцы пушки были подготовлены, поступило распоряжение одну из них направить на войсковой полигон. Грабин растерялся. Ф-22 еще не прошла полностью заводских испытаний, которые организуются у себя дома. Тут же присутствуют конструкторы, технологи, производственники. Каждый дефект, выявленный при транспортировке орудия, переводе из походного положения в боевое, при стрельбе в различных условиях нужно было тщательно исследовать, внести необходимые изменения в конструкцию.

Без такой домашней проверки было рискованно выезжать на армейский полигон. Военные испытывают пушку иначе. Их задача не выявлять и исправлять упущения конструкторов и производственников, а со всей строгостью проверять пригодность нового оружия. Им нужна пушка надежная, прочная, безотказная. Грабину вспомнилось, как один из инженеров-испытателей сказал с улыбкой:

– Иду крушить лафеты.

Как это ни удивительно, но он был даже доволен, если у орудия, проходящего испытания, что-то ломалось. В этом заключался смысл его работы. Он не ломал что-то специально, он создавал такие условия, в которых пушка может оказаться во время боя. И если при этом выявлялся скрытый дефект, предотвращалась передача в войска пушки, не отвечающей требованиям боя.

Все это усугубляло положение. Но решение было уже принято, протестовать или просить поблажек не имело смысла. Оставалось терпеливо ждать, чем закончится необычный эксперимент.

Перед началом испытаний пушку разобрали. Каждую деталь замерили самым тщательным образом, а результаты замеров занесли в специальный журнал. После определенных программой стрельб и выполнения других заданий пушку разберут и снова сделают такие же замеры, чтобы определить степень деформации и изношенности деталей.

Во время разборки к Грабину подошел начальник полигона Иван Николаевич Оглоблин:

– Здравствуй, дорогой! Не забыл меня? Вспоминаешь академию? Или зазнался? Ты ведь конструктором стал! Что привез?

Грабин рассказал о своей пушке.

– Видел. Красавица, – похвалил Оглоблин.

– Но эта красавица сделала всего пять выстрелов. И сразу к вам.

– Дрожишь, значит? Правильно делаешь, мои ребята умеют из пушки душу вытрясти.

На следующий день начинались испытания. Сначала стреляли нормальным зарядом, потом усиленным, чтобы создать в канале ствола повышенное давление. После тщательного осмотра всех агрегатов приступили к стрельбе на малую, среднюю и максимальную дальность, проверяя при этом кучность стрельбы и определяя, сколько снарядов потребуется для решения различных тактических задач в бою.

Пушка, к удивлению Грабина, капризничала мало. И результаты были неплохие. Не удалась, правда, стрельба по танкам. Но при доработке положение можно было выправить. Впереди пушку ждало самое ответственное испытание, которое больше всего страшило Грабина. Оглоблин, увидев его хмурым и сосредоточенным, подбадривал:

– Чего нос повесил? Все идет отлично. Или в приметы веришь, понедельника испугался?

– Верю в одну примету: в саму пушку, – ответил Грабин.

Ф-22, окрашенную в желтый цвет, поставили на бетонную площадку. Рядом высились целые штабеля боеприпасов. Все их пушка должна была расстрелять почти без перерыва, в таком темпе, на который способен расчет.

Все подготовлено. Руководитель полигонной команды поднял руку:

– Огонь!

Пушка выстрелила, отпрянула назад, но тут же, выбросив гильзу, возвратилась в исходное положение.

– Огонь!

– Огонь!

– Огонь!

Грабин перестал считать количество сделанных выстрелов, только видел, как уменьшается, будто тает, штабель ящиков с боеприпасами. Потом он почувствовал, что к привычному пороховому дыму примешался какой-то другой запах. Горела краска на стволе. Но темп стрельбы не снижался. «Умница, – твердил про себя Грабин, обращаясь к пушке, – молодчина, держись, дорогая, осталось немного».

– Огонь!

За всю стрельбу было зарегистрировано только две задержки. Обе из-за отказа полуавтомата. Причина была тут же выявлена. Произошел так называемый наклеп двух деталей, ударяющихся друг о друга.

Но сожалеть было бесполезно, а для исправления не хватало времени. Ф-22 предстояло испытание обкаткой. Пушку прицепили к грузовику, и тот, набрав скорость, помчался сначала по хорошей дороге, потом по неровной, а затем и вовсе по бездорожью. Тягач громыхал, а пушку то кидало слева направо, то начинало подбрасывать, будто резиновый мячик. Грабин ехал позади, наблюдая со стороны, как мотается его Ф-22.

Было пройдено около двухсот километров, когда пушка вдруг слегка завалилась, накренившись на правое колесо. Увидев, что на дорогу выпал кусок стальной пластины, Грабин остановил свою машину и подобрал его. Это был обломок рессоры. Но испытатели словно не заметили поломки. Они продолжали движение по заданному маршруту с той же скоростью. Теперь важно было узнать, выдержит ли в подобной ситуации резиновый буфер и как отразится выход из строя одной рессоры на состоянии всей пушки.

Оглоблин и на этот раз держался оптимистически. За время работы на полигоне он насмотрелся всяких поломок и не встречал ни одного испытания, которое прошло бы без сучка и задоринки.

– Не падай духом, – подбадривал он Грабина, – твоя «желтенькая» идет совсем неплохо и будет принята на вооружение.

Оставалось еще одно окончательное испытание на прочность. Ф-22 опять поставили на ту же бетонированную площадку, где она держала экзамен несколько дней назад. Рядом высились такие же штабеля ящиков с боеприпасами. И расчет был тот же. И так же звучали раз за разом команды: «Огонь!»

Позицию заволокло дымом. Чувствовалось, как устали люди и как накаливалась пушка. Оставалось сделать один последний выстрел. Многие из наблюдавших уже отвернулись, начали расходиться. Только Грабин с прежним вниманием наблюдал за поведением пушки. Вот из ствола выплеснулся язычок пламени, ствол чуть вздернулся вверх, но не опустился, как при каждом выстреле, а пошел еще выше и грохнулся на площадку между станинами. Вместо только что стоявшей пушки лежала груда металла, Ф-22 погибла.

– Авария, – услышал Грабин короткое и тревожное слово.

И почему-то сразу вспомнилось ему, как он когда-то сказал «пан или пропал». Он уже не сомневался, что подвела сварка. Даже издали было видно, что пушка рассыпалась именно по сварным швам.

Молча, никому не сказав ни слова, Грабин повернулся и пошел в сторону от испытательной площадки.