Текст книги "Земные громы
(Повесть)"

Автор книги: Иван Дынин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 16 страниц)

Партийное поручение

Регулировщик, стоявший у дороги, выкинул в сторону руку с жезлом, и машина свернула с асфальта. До полигона надо было ехать по разбитой дороге, петлявшей в мелколесье. Все чаще не обочине попадались щиты с предупредительными надписями: «Опасная зона. Проезд запрещен».

– Дождь нас подвел, опоздали, – с досадой кивнул на часы шофер.

И словно в подтверждение его слов до слуха Грабина донесся резкий звук выстрела. «Сотка», – определил Василий Гаврилович, досадуя, что не успел к началу испытаний. Но тут же попытался успокоить себя: «Чего волнуешься? Пушка не твоя, у нее есть конструктор, а ты приглашен посмотреть со стороны…»

Грабина даже передернуло от одной этой мысли. Посмотреть со стороны? Да разве сможет он со своим опытом и характером оставаться равнодушным, хотя и не его КБ сделало эту артиллерийскую систему? Нет, он будет волноваться, оценивать, станет спорить, если это потребуется. Ведь с тех пор, как он увидел пушку впервые, как только речь заходила об артиллерии, сердце его начинало биться чаще.

А когда это было? Где? И какую пушку он увидел во время стрельбы? Память опять перенесла Грабина в далекие годы гражданской войны…

О приближении красногвардейских частей к Екатеринодару белогвардейские газеты не сообщали. Но скрыть это было нельзя. В городе становилось все больше проезжих. Одетые богато, они торопились к Новороссийску. Все чаще можно было увидеть высших офицеров с семьями и с множеством чемоданов. Они тоже держали путь к морю. И чуть ли не каждый день на станцию прибывали вагоны с ранеными. Перемотанные бинтами, они глядели хмуро и обреченно.

– Бегут господа, – сказал Бардин и добавил доверительно: – Красные взяли Ростов.

– Откуда знаете? – спросил Василий.

– Сорока на хвосте новость принесла, – улыбнулся Николай Яковлевич.

Исчез из почтовой конторы меньшевик Кинг. Вместе с семьей и домашним скарбом его видели на вокзале. Куда девались его боевой дух и готовность «сражаться до полной победы»…

– И эти выметаются, – отметил Бардин, когда Василий рассказал ему, что и эсеры не вышли на работу.

Вскоре на подступах к городу послышалась орудийная стрельба, затем стали различаться пулеметные очереди. И вдруг все стихло.

Теплым мартовским утром 1918 года красные части вошли в Екатеринодар. Над городом стоял колокольный звон, на улицах звучала музыка, народ высыпал из домов.

Встретившись с Бардиным, Грабин поздравил его с победой и спросил, нет ли известий о судьбе большевика Карасева?

– Есть, – вздохнул Николай Яковлевич. – Белые увезли его с собой в качестве заложника.

Василию стало ясно, что Бардин – большевик, откуда бы ему знать о Карасеве?

– Скажите, – решился спросить Грабин, – а в партии большевиков есть простые крестьяне или рабочие?

– Не просто есть, а их большинство. Это партия рабочих и крестьян.

– И казаки есть?

– И казаки тоже.

– А что надо сделать, чтобы вступить в большевистскую партию?

– Надо изучить ее Программу и Устав. Это во-первых. Надо быть полностью согласным со всем, что в них написано. А уж после этого написать заявление.

– Куда, Николай Яковлевич?

– В партийную организацию. Заявление будет рассмотрено, и вопрос о приеме решится большинством голосов.

Разговор на том и закончился, но через несколько дней Бардин протянул Грабину небольшую книжечку.

– Что это? – спросил Василий.

– Программа партии. С трудом раздобыл.

Вернувшись домой с работы, Грабин раскрыл книжечку. Но с первых же строк понял, что ему не хватает грамоты, чтобы полностью вникнуть в смысл написанного. В брошюре было не так уж много иностранных или ученых слов, но речь шла о таких понятиях, для усвоения которых у Василия не было нужного политического кругозора. Да и жизненный опыт был не так уж велик – станица, мельница, почта. А речь шла о переустройстве не только целого государства, а всего мира.

– Ну как, усваивается программа? – поинтересовался Бардин через некоторое время.

– Усваивается, но тяжело, – признался Грабин и добавил: – К тому, чтобы отнять у Федоренко мельницу, я подготовлен, а строить новое общество нужно людям грамотным.

– Это мне нравится, правильно мыслишь. Программа – не стихотворение, ее мало изучить, ее надо сердцем понять.

Общеобразовательные курсы продолжали работать, и Василий поступил сразу в четвертый класс. Кер-Оглы по-прежнему оказывал ему помощь. Заниматься приходилось не только вечерами, но и по выходным дням.

Продвигалась вперед работа по изучению Устава и Программы партии. Чтобы облегчить эту задачу, Грабин в блокноте небольшого формата написал конспект, кратко изложив основные вопросы и положения этих документов. Постепенно многое из того, что раньше вызывало затруднения, становилось понятным. Даже обидно было, почему не разобрался сразу, ведь все так просто, все взято из жизни.

Легче было с программой-минимум. Свержение царя. Это уже выполнено. Установление восьмичасового рабочего дня. Тут все ясно. Зато над программой-максимум пришлось поработать. Уже само слово «максимум», не встречавшееся Грабину ранее, требовало разъяснений. Помогал Бардин. Он мог каждый вопрос изложить своими словами, доходчиво и просто.

– Со временем поймешь и максимум, и минимум. Сердцем поймешь и разумом, – говорил Николай Яковлевич. – Человек ты наш, сознание у тебя пролетарское. Я бы тебя сегодня в партию рекомендовал. Но есть одно обстоятельство. – Бардин понизил голос до шепота: – Постарайся, Василий, пока не говорить о вступлении в партию. И в конторе должны меньше знать, что ты заодно с большевиками. Со мной тоже на людях встречайся реже.

– Почему? – удивленно и испуганно воскликнул Грабин.

– Дело серьезное. Положение на фронте, к сожалению, тревожное. Не исключено, что Екатеринодар придется оставить. И тогда нам нужен будет свой человек в почтовой конторе.

– Но разве я смогу?

– Сможешь, если не испугаешься. А главное – ты вне всяких подозрений. В партии не состоишь, занят учебой, стремишься к повышению.

– Я не стремлюсь.

– Знаю и верю, но многие считают, что рвешься в высшие круги. Пусть думают так, меньше подозрений.

– Но у меня брат Дмитрий в красногвардейском отряде.

– Об этом молчи. Может, не докопаются.

– А разве вас, Николай Яковлевич, не будет в городе?

– Буду, и на почте буду, но один человек в поле не воин.

Прошло немного времени, и предсказания Бардина начали сбываться. Красногвардейские части отступали, войска белых подошли к городу. В эти дни у Грабина состоялась еще одна встреча с Бардиным.

– Ты не смущайся, что пока не член партии. Все, что я скажу, считай партийным поручением, – предупредил Николай Яковлевич и начал давать указания: – На телеграфе новый сторож. Если он зайдет в ваш отдел по какому-либо вопросу, считай это сигналом. У сторожа есть потайная комнатка, там и будем собираться.

– А что делать-то надо?

– Молодой ты, Василий, поэтому торопишься. А в нашей работе спешить не рекомендуется. Будем служить, как служили.

Полки белых подошли к Екатеринодару и начали штурм города. На помощь красногвардейцам вышло почти все население. Одни сражались с оружием в руках, другие подвозили снаряды, третьи перевязывали и эвакуировали раненых. Грабин решил присоединиться к отряду, в котором служил брат Дмитрий. Но Бардин разубедил его:

– Что ты будешь делать? Стрелять не умеешь. Штыковому бою не обучен. Окопаться, как надо, не сможешь. Тебя подстрелят в первые же минуты. А в конторе ты нужен не меньше, чем на поле боя.

– Ну, скажете тоже, – недоверчиво возразил Василий.

– Да, да. Если нам удастся, например, задерживать срочные телеграммы белых, они не смогут связаться со своими. Начнется путаница, неразбериха. Такая помощь нашим необходима.

Несколько дней защитники города отражали беспрерывные атаки. Но силы были неравными. У обороняющихся не хватало орудий и снарядов, они были плохо обучены. А против них шли кадровые полки, порой целиком состоявшие из офицеров царской армии, снабженные иностранным оружием. Город перешел в руки белых.

На улицах появились автомобили в сопровождении конной охраны. В ресторанах кутило офицерье. В парке гуляли богато одетые дамы. Среди военных было много иностранцев. Встречались даже шотландцы в клетчатых юбочках. В почтовой конторе, правда, все оставалось на своих местах.

Выбрав удобный момент, Бардин предупредил Василия:

– Остерегайся почтальона Жданова. Есть сведения, что он согласился стать осведомителем. Завелся в конторе и еще один паразит, но пока мы не знаем его. Будь осторожен. Учебу на курсах не бросай. Все должно оставаться, как было, чтобы не возникло никаких подозрений.

– А задание?

– С заданием не торопись. Всему свое время.

У войскового собора появилась географическая карта, на которой с помощью шнура обозначалось положение белых армий. С каждым днем шнур поднимался выше, подтягивался к самой Москве, обтекал ее. Грабин всегда смотрел с болью в сердце на эту карту. Ему казалось, что враги именно этим шнуром хотят задушить революцию.

Почта работала напряженно. Все письма, куда бы они ни были адресованы, первым делом доставлялись в цензуру. Оттуда после тщательного просмотра они поступали на почту, где их сортировали, упаковывали и после этого доставляли на вокзал к поезду. Военная корреспонденция учитывалась и в штабах, и в цензуре, и на почте. Задержка такого письма была делом весьма рискованным. Но Грабину по заданию Бардина приходилось не раз идти на такой шаг. Откуда-то Николай Яковлевич узнавал о наиболее важных пакетах и своевременно передавал Василию сигнал: такую-то депешу надо задержать на сутки, а иногда и на двое.

Обычно Грабин оставлял письмо на столе, в бумагах. В случае провала можно было сделать вид, что оно случайно затерялось. Подобное происшествие могли истолковать как халатность. Но возникала опасность, что кто-нибудь из сотрудников нечаянно наткнется на письмо.

Однажды в отдел вошел сторож, что он делал весьма редко, и попросил чайник. Это был сигнал: надо встретиться. Подождав несколько минут, Грабин прихватил пачку бумаг и направился вслед за сторожем.

– Надо завтра сорвать отправку почты, – передал тот.

– Всей почты?

– Да.

– Это невозможно.

– Это необходимо.

Последнее время обязанностью Грабина была доставка почты к поезду. В работе он был пунктуален, никогда не опаздывал, все делал аккуратно. Почтмейстер не раз хвалил его. Чем же он объяснит такое происшествие, какого не было ни разу за всю службу? И как он сможет выполнить партийное поручение? Ведь все знают время отъезда почтовой повозки, всем известно, когда отправляется поезд.

Решил сыграть на своей аккуратности. Первую же партию почты, поступившую из отдела, забраковал: неправильно запакована. Вторую тоже пришлось вернуть: была обнаружена ошибка в квитанции. Потом сам пошел к помощнику почтмейстера, пожаловался – не могу, мол, своевременно выехать. Тот вызвал начальника отдела, сделал ему замечание. Наконец, когда стало уже ясно, что на вокзал не успеть, заторопился, начал подгонять ямщика. А в душе росла тревога: вдруг поезд задержался, что порою случалось. Тогда все усилия пойдут насмарку. Но опасения были напрасными.

– Я служу больше двадцати лет, – испуганно твердил начальник железнодорожного почтового отделения, – но такого, чтобы почта не поспела на поезд, не помню. Вам, молодой человек, придется держать ответ.

Грабин попытался уговорить его принять груз и сохранить до следующего дня, тот в ответ испуганно замахал руками:

– Нет, нет, я жить хочу. Вези свою почту назад.

Вернувшись, Грабин дрожащим голосом доложил помощнику почтмейстера о невероятном происшествии. Тот с минуту стоял безмолвно, будто его ударило громом, потом заспешил с докладом к почтмейстеру. Разговор был долгий, и все время Василий ждал, что вот-вот в контору войдут контрразведчики, чтобы арестовать его. Но, видимо, начальство решило не поднимать шума. Дело не шуточное, а они сами несут ответственность за порядок и дисциплину. Однако почтмейстер все же вызвал Грабина и сухо приказал:

– Напишите объяснение. Пошлем донесение в округ.

По виду почтмейстера было видно, что до контрразведки дело не дойдет. Грабин медленно вышел из конторы, делая вид, что переживает случившееся. А на душе было радостно: задание партии большевиков выполнено.

По пути домой завернул на улицу Красную, прошел мимо карты, вывешенной белогвардейцами. Последнее время он стал чаще заглядывать туда. Разноцветный шнур, чуть не задавивший Советскую Республику, с каждым днем все больше отодвигался от Москвы, скользил по карте вниз. Иногда, правда, он возле какого-то населенного пункта задерживался, но под напором невидимой на карте силы отодвигался еще ниже.

Грабин с гордостью сознавал, что и он стал частичкой той великой силы, которая очищает русскую землю.

История с геометрией

Нить воспоминаний неожиданно оборвалась. И причиной был не резкий поворот машины или громкий звук, а наступившая вдруг тишина. Пушечные выстрелы прекратились, что сразу же насторожило Грабина. Десятки раз он участвовал в испытаниях, и каждый случай, когда пушка замолкала, заставлял сжиматься его сердце. Такие заминки всегда были связаны с отказами или неисправностями, над чем потом приходилось биться месяцами.

Увидев на испытательной площадке людей, столпившихся возле орудия, Грабин тронул водителя за плечо:

– Подъедем к ним.

Пушка стояла в неестественном положении, чуть наклонившись в сторону. Одна станина была погнута и издали напоминала поджатую человеческую ногу.

Поздоровавшись с руководителем испытаний и конструкторами, Василий Гаврилович обошел пушку со всех сторон, внимательно, будто прицеливаясь, осмотрел из-под густых нависших бровей место повреждения.

– Левая станина выдержала, – пояснил ведущий конструктор, – а когда стали стрелять на левых углах поворота…

– У нас такая же штука с дивизионкой вышла, – заговорил Грабин, задумчиво морща лоб. – Проверьте расчеты. Тут геометрия с арифметикой не всегда сходятся.

Наклонившись над предусмотрительно раскрытой папкой, Василий Гаврилович постучал указательным пальцем по колонке цифр:

– Проверьте еще раз прочностные характеристики. Видимо, придется станины усилить. Но вы не волнуйтесь, больших изменений не потребуется.

И все время потом, что бы ни делал Грабин на полигоне, с кем бы ни говорил, мысленно он возвращался в прошлое, в свою молодость, когда впервые познавал азы науки…

Грамматика, арифметика и другие предметы, которые Василий изучал на дому у Кер-Оглы, на общеобразовательных курсах давались легко. Хуже было с геометрией. Ее приходилось брать штурмом, надеясь на память, заучивая наизусть целые теоремы.

Преподавал геометрию старичок желчный и высокомерный. Ошибки учащихся его не огорчали, а радовали. Это был повод для острот и насмешек. Он, не стесняясь, давал обидные прозвища, мог грубо оборвать стоявшего у доски, посадить на место или выгнать с урока.

На этот раз Гафклид, как между собой учащиеся звали занудливого учителя, нарисовал на доске геометрическую фигуру и, заглянув в журнал, пропел:

– Э-э, Грабин. Докажите равенство углов А и С.

Василий начал излагать доказательство, но успел написать лишь несколько уравнений. Гафклид перебил его:

– Э-э, что вы малюете? Что за ерунда? Не знаете, э-э, скажите сразу, не отнимайте время у других.

Грабин растерянно стоял у доски. Что случилось? Ведь только вчера вечером он повторил эту самую теорему, выучил весь ход доказательств.

– Если не хотите учиться, то не занимайте место, – гремел учитель.

Грабина будто обдало кипятком. Всю жизнь он стремится к знаниям, не знает отдыха, занимаясь вечерами, после работы, а его обвиняют в нерадивости.

– Да чтобы я без желания… Да как вы можете, – сбиваясь, попытался возразить он.

– Э-э, да он еще и грубит. Больше можете не приходить на мой урок. Без вас как-нибудь обойдемся.

Злость, обида, чувство бессилия – все смешалось в душе Грабина. Но постепенно пришло отрезвление. Можно, конечно, поддаться малодушию, бросить учебу. Но кто от этого проиграет? Он сам, а не Гафклид. И если не по форме, то по содержанию своих претензий учитель прав. Твердых знаний нет. Значит, есть один выход: налечь на геометрию и своей настойчивостью заставить Гафклида изменить мнение о себе.

Дома Василий засел за учебник и вскоре понял допущенную ошибку. Он заучил теорему, как первоклассник заучивает стихотворение. Знает слова, произносит их с выражением, а смысла не понимает. То ли умышленно, то ли случайно учитель, нарисовав на доске фигуру, буквенные обозначения расставил не так, как они обозначены в учебнике. Грабин же в спешке начал воспроизводить доказательство, как оно изложено в книге. Его теорема не имела ничего общего с чертежом.

Несколько дней, а точнее ночей, Грабин упрямо учил геометрию. Вырезав из газетной бумаги различные фигуры, он соединял и разъединял их, строил новые, мысленно старался сопоставить их, понять сущность соотношения сторон и углов. Обнаружилась интересная закономерность: стоило ему постичь один общий принцип, как целая группа теорем начинала решаться проще и быстрее.

На очередное занятие по геометрии Грабин шел, будто солдат в штыковую атаку. Он был во всеоружии, но не знал, как поведет себя противник. Гафклид, отличавшийся злопамятностью, мог запросто выгнать с урока. Но учитель, внимательно посмотрев на Василия, сразу понял, что тот рвется в бой. Он не мог отказать себе в удовольствии еще раз поиздеваться над незадачливым и упрямым учеником. Ткнув в Грабина пальцем, Гафклид пропел:

– Э-э, пожалуйте, «Эвклид», к доске.

Начертив фигуру, он театральным жестом пригласил Василия:

– Докажите… э-э, что треугольники АБД и ДБС подобны.

Грабин изложил доказательство. Учитель, как показалось Василию, с досадой крякнул. Опять взялся за мел, изобразил новую фигуру.

– Э-э, докажите, что угол Д – прямой.

Задание не составляло особого труда. В считанные секунды Грабин сделал необходимые выводы. В голосе Гафклида вместо досады послышалось любопытство. Он начертил многоугольник, поставил вопрос, который в классе еще не проходили. Василий задумался. Хотел было напомнить преподавателю, что такую теорему они не доказывали, но гордость оказалась сильнее, и он решил путем логических рассуждений найти ответ. Гафклид, удивленно вытаращив глаза, заглядывал через плечо.

– Э-э, молодец, – теперь уже не любопытство, а восхищение слышалось в его голосе. – Ставлю отличную оценку. Похвально, очень похвально.

Прошло после этого случая несколько уроков геометрии, учитель не спрашивал Грабина, он словно забыл о нем. Но на одном занятии опять вызвал его первым и начал задавать вопрос за вопросом. Спрашивал то, что проходили два месяца назад, и то, до чего еще не дошли, заставлял одну и ту же теорему доказывать двумя способами. При этом разговаривал уважительно, без обычных подковырок. И наконец обратился ко всем учащимся:

– Геометрию надо знать, как ее знает Грабин. – Повернулся к Василию: – А вам, молодой человек, надо обязательно учиться дальше. Из вас может вырасти большой ученый. Если, конечно, сами этого захотите.

Говорил он громко и даже торжественно, будто предвидел, что его слова окажутся пророческими.

Из школы Грабин вышел радостный, а на улице к этой радости прибавилась новая. Со стороны Тихорецкой слышалась канонада. По городу бесконечной вереницей тянулись подводы. Белогвардейцы отступали, пытаясь в первую очередь спасти обозы с награбленным добром.

– Бегут крысы! – зло сплюнул прохожий, не опасаясь, что его услышат.

Залпы орудий наступавших частей звучали так внушительно, будто хотели возвестить на весь мир, что Екатеринодару суждено навсегда стать советским городом Краснодаром…

Домой генерал Грабин возвращался под вечер. Он сидел позади шофера молча, только изредка поеживаясь и вздыхая. Было видно, что поездка не принесла ему желаемого успокоения, а разбередила душу. В последние годы он с головой ушел в преподавательскую и научную работу, оставив конструкторское дело. Думалось, что это временно, но новые заботы захватили его без остатка. И в этот день, участвуя в испытаниях пушки, созданной коллегами по конструкторскому бюро, он понял, как много потеряно и как трудно вернуться к любимому делу.

Водитель, изредка оглядываясь, вел машину осторожно, недоумевая, почему так недоволен поездкой Грабин. Вроде бы все сложилось удачно. Пушка выдержала испытания, хотя с утра были хлопоты со станиной. К Василию Гавриловичу все относились с уважением, прислушивались к его советам. Он был окружен всеобщим вниманием. Все это должно было порадовать конструктора. А он весь день оставался рассеянным, хмурился и нервничал, а после окончания стрельб, сухо простившись с теми, кто оказался рядом, неожиданно заторопился домой.

– Не стоило нам заезжать на мельницу, – громко сказал вдруг водитель.

– Почему? – удивился Грабин.

– До этого вы были совсем другим. Не пойму, чего наговорили вам мужики…

Генерал улыбнулся. Слова водителя отвлекли его от невеселых дум, и он зорко глянул на бегущую навстречу дорогу.