Текст книги "Земные громы
(Повесть)"

Автор книги: Иван Дынин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 16 страниц)

Откуда-то прослышав об этом, к Василию Гавриловичу подошел в коридоре Макс:

– Мы оба военные. Коллеги, так сказать. Мне вас жаль, Грабин. Вы допустили опрометчивый шаг. Зачем было писать эту статью, – он указал на то место, где еще утром висела стенгазета. – И уж если вам захотелось кому-то насолить, подписались бы псевдонимом.

– У коммунистов не принято прятаться за псевдоним. Мы говорим правду открыто.

– А вам за это, как у русских говорят, пинок на зад или под зад, – Макс захохотал.

Можно было плюнуть на все, взять предписание и укатить к новому месту службы. Но что подумают люди о Грабине? Заварил кашу, а когда стало горячо, отступил. Страдал и Горшков. Василий Гаврилович понимал, что Ивана откомандировывают из-за него, для прикрытия.

Вместе с Горшковым пошли к Торбину. Тот развел руками:

– Указание пришло совершенно неожиданно для меня. Идите в орудийно-арсенальное объединение, может, они помогут.

Секретарь парторганизации объединения попросил рассказать, чем был вызван конфликт, внимательно выслушал Грабина и вроде бы во всем согласился с ним, даже похвалил за статью в стенгазете. Но решение отменить он не мог. Вместе с ним пошли к заместителю начальника объединения, ведающему кадрами. Но тот долго слушать не стал, чувствовалось, что он в курсе всех событий.

– Вы решили, что умнее всех, – сухо сказал он, – без вас некому навести порядок в КБ? Ошибаетесь. Надо будет, примем меры. А вы исполняйте, что приказано.

Но дело зашло уже далеко, и Грабин вместе с Горшковым решили бороться до конца. Вскоре им удалось пробиться на прием к заместителю начальника Вооружений. Комкор Ефимов внимательно и терпеливо слушал их рассказ, изредка задавал вопросы. Потом попросил их предписания и на грабинском документе сделал размашистое заключение: «Вопрос об откомандировании не согласован с начальником Вооружений, и поэтому Грабин и Горшков возвращаются для работы в КБ-2. Прошу создать для них нормальные условия».

– Да, – вздохнул он, – не следим мы за работой иностранных конструкторов, надеемся на их честность. Но вы, товарищи, на верном пути, проводите свою линию, а мы вас поддержим.

Возвращение Грабина и Горшкова было встречено в КБ-2 бурно. Их приветствовали, как летчиков после дальнего беспосадочного перелета. Даже те, кто совсем недавно осуждал Грабина, называя уклонистом, теперь пожимали ему руку. Немецкие специалисты притихли, молча наблюдая за ликованием русских.

Торбин тоже встретил Грабина с улыбкой:

– Рад за тебя, Василий Гаврилович, у меня как гора с плеч свалилась.

Первым делом решено было изменить порядок распределения заданий между конструкторами. Один и тот же механизм, агрегат или узел должны были одновременно разрабатывать немецкие и советские инженеры. Работа не делилась на главную и второстепенную, а конструкторы – на мастеров и подмастерьев. Качество выполнения заданий определялось в результате соревнования. Это сразу же изменило деловую атмосферу в конструкторском бюро. Статья, напечатанная в стенгазете, была обсуждена на заседании парткома Всесоюзного орудийно-арсенального объединения и получила полное одобрение. И вдруг вернулся Фохт. Он пришел на работу как ни в чем не бывало. Но это был уже не тот Фохт. Он стал любезнее и внимательнее к людям, в том числе и к советским конструкторам. Часто останавливался у их кульманов и наблюдал за работой. Удивления или восхищения не показывал, но по всему чувствовалось, что он озадачен. Те, в чьи способности он не верил, работали толково. И ему, как специалисту, это нравилось. Нередко он давал им советы, указывал на ошибки, помогал найти выход из трудного положения.

Приезд Фохта совпал со слиянием КБ-2 с соседним КБ-1 в единую организацию. Начальником объединенного бюро стал опытный инженер-конструктор Владимир Николаевич Дроздов, а на должность его заместителя был назначен Василий Гаврилович Грабин. Русских специалистов стало значительно больше, немцы и вовсе потеряли свой былой вес. Они уже не были на первых ролях, а поэтому и держали себя скромнее. Шел 1932 год.

Встречаясь с Грабиным, Фохт, ранее вроде и не замечавший его, теперь здоровался первым. По служебному положению Василий Гаврилович был для него начальником, а чинопочитание в Германии было весьма развито. Дела в КБ шли в гору. Надобность в иностранных специалистах постепенно отпадала, и однажды начальник Всесоюзного орудийно-арсенального объединения Будняк, обсуждая с Грабиным организационные вопросы, спросил:

– А могли бы мы откомандировать назад немецких специалистов?

– Вполне, – ответил Грабин, – и почти без ущерба. Наши конструкторы дублируют все работы, выполняемые иностранцами. Получается неплохо.

– Значит, можем? Это хорошо. А я, признаться, не знал, что ответить, когда меня запросили об этом.

– Хорошо бы не всех сразу, а по частям, небольшими группами, по мере выполнения заданий.

– Тоже правильно. – Будняк поднялся, считая вопрос решенным. – Подготовьте, Василий Гаврилович, конкретный график отправки. Наметьте числа, назовите фамилии. Немцы, они порядок любят.

Фохт покидал Москву последним. Прощался он со всеми сухо, не выражая ни восторга, ни сожаления, будто уходил до завтра. Только возле Грабина задержался.

– Я ценю вас, – признался он, – как это по-русски, вашу напористость. Вы будете хороший руководитель. До свидания.

– Прощайте, господин Фохт.

– О! Прощайте?! Это значит, разрешите пойти вам вон! Правильно я понял?

– Не совсем. У нас, когда расстаются надолго, всегда так говорят.

Ночные раздумья

Василий Гаврилович работал с утра до вечера. На белые листы ватмана ложились тонкие линии. Замысловато переплетаясь, они составляли законченную картину детали, узла или агрегата пушки. Картина эта была раздроблена: вид спереди, вид сбоку, вид сверху. И только специалист, всмотревшись в чертежи, мог представить объемные контуры будущего изделия.

А поздним вечером, когда Грабин, уставший до предела, падал на кровать и сразу же проваливался в сон, ему опять виделись творения его рук. Вычерченные детали вдруг оживали, заштрихованные места заполнялись металлом, перед глазами возникали детали и узлы в их законченном виде. Потом они объединялись, легко дополняли друг друга – и рождалась пушка. Порой она была внешне похожа на десятки других орудий, виденных и изученных им. А иногда возникало нечто новое, оригинальное не только по внешнему виду, но и по своим тактико-техническим качествам.

Артиллерия тех лет переживала особенно мучительный период конструкторских поисков. Первая мировая и гражданская войны поставили множество проблем. У артиллерии появились новые задачи. Борьба с самолетами. Борьба с танками. Надо было увеличивать скорострельность пушек и их способность пробивать броню. Старые орудия, испытанные на войне и показавшие хорошие качества, не отвечали требованиям боя, ставшего более маневренным.

Конструкторы всего мира искали ответы на вопросы, поставленные перед ними. Американцы вытащили на свет уже было забытую всеми идею универсализма. Они ее, правда, несколько обновили, но суть осталась той же, какой была еще до первой мировой войны. Тогда французы, а вслед за ними и русские артиллеристы решили вдруг, что на войне не нужны пушки разного назначения. Все задачи предлагалось возложить на скорострельную пушку небольшого калибра.

На этот раз американцы взяли за основу дивизионную пушку, стремясь сделать ее одинаково пригодной и для стрельбы по пехоте, и для уничтожения воздушных целей, и для борьбы с танками. В журналах появились сообщения о первой такой всемогущей пушке, получившей индекс Т-1. Прошло не так уж много времени, и печать известила о рождении Т-2, конструкция которой была значительно улучшена. Вслед за Т-2 появилась Т-3.

– Молодцы американцы, смотрят вперед, – раздавались голоса в конструкторском бюро, – потом нам придется догонять их, а хуже нет – ждать да догонять. Но мы-то чего ждем?

Грабин своего мнения не высказывал. Но ночами ему все чаще виделась такая же пушка, о которой трубили в Америке. Было заманчиво сделать орудие, пригодное на все случаи жизни. И на первый взгляд все вроде бы сочеталось, одно не противоречило другому. Скорострельность зенитной пушки не мешала ей вести огонь по пехоте и танкам, способность пробивать броню была нужна и при стрельбе по самолетам. Но стоило Грабину вникнуть в проблему глубже, произвести первые прикидочные расчеты, и идея универсализма перестала казаться ему такой перспективной, какой ее расписывали в иностранных журналах. Для того чтобы пушка могла вести огонь по самолетам, она должна иметь большую подвижность в вертикальной и горизонтальной плоскостях. Ее необходимо снабдить специальным прицелом. Потребуются дополнительные приспособления, они значительно утяжелят орудие, оно потеряет способность маневрировать на поле боя. Сложный прицел и многочисленное другое оборудование создадут трудности для расчетов в изучении материальной части и в пользовании ею. Все это значительно снизит качества дивизионной пушки, которыми она должна обладать на поле боя.

В раздумьях у Грабина формировалось и крепло критическое отношение к идее универсализма. Вначале он боролся сам с собой, даже называл себя чуть ли не ретроградом, противником нового. Ведь не дураки же американцы. Наверное, и они не меньше его видят отрицательные стороны универсальных пушек, не хуже, чем он, умеют считать.

И вдруг, совершенно неожиданно, во время мучительных раздумий возник вопрос: а что дальше? Грабин ухватился за него, почувствовав, что именно в нем таится разгадка многих сомнений. Конструктор не может жить сегодняшним днем, он должен смотреть в завтра.

А что будет завтра? Авиация бурно развивается. Для борьбы с ней потребуются более современные зенитные пушки. Танковые войска тоже не стоят на месте. Утолщается броня, растут маневренные возможности танков. Придется в несколько раз увеличивать мощность пушек для борьбы с ними. Новые требования, не дополняющие одно другое, а идущие вразрез, заставят отказаться от идеи универсализма.

Однажды, когда в конструкторском бюро в который уж раз зашел разговор об универсальной пушке, Грабин неожиданно для всех сказал:

– Американцы хотят сделать решето, которым можно носить воду.

– Так ты что, против универсализма?

– Я – против.

– Грабин, как всегда, оригинален. Ему как бы ни думать, лишь бы не так, как все.

– Просто не хочу повторять чужих ошибок, а еще больше боюсь попасться на чужую удочку.

– Неясно, – послышалось сразу несколько голосов, – объясни, Грабин, зачем туман напускать.

– А тут и объяснять нечего. Что-то уж слишком много американцы кричат о своей универсалке. Нет ли в этом злого умысла? Не хотят ли они ввести других в заблуждение?

– Ну и занесло тебя! Ведь пушки-то есть. Т-один, Т-два, Т-три. Мы все видели их и на снимках, и даже в чертежах. Данные знаем.

– Пушки есть и их нет. Они пока в опытных образцах, а говорят о них, будто они уже на поле боя показали себя.

– Да у них вообще так реклама поставлена. Стиль работы, а не злой умысел.

– Может, и стиль, – неохотно согласился Грабин, – но в универсализм артиллерии я не верю. Мне кажется, что надо, наоборот, углублять специализацию пушек. Эта против самолетов. Эта для борьбы с танками. А эта дивизионная, идущая вместе с пехотой.

Но рассуждения Грабина тонули в шуме огромного оркестра, игравшего гимны в честь универсальной пушки. Уже не только американцы, но и англичане заразились идеей универсализации. Правда, у них она приняла несколько измененный характер. Они поняли, что создать орудие всеобъемлющего назначения невозможно. Решено было разрабатывать дивизионную пушку полу-универсального типа, предназначенную для выполнения целого комплекса задач на поле боя.

– И это тоже дань моде, – говорил Грабин.

Однако руководство думало иначе. В конце 1932 года в конструкторское бюро поступило задание на проектирование 76-миллиметровой отечественной полууниверсальной пушки с поддоном. Те, кто больше всего спорил с Василием Гавриловичем, торжествовали. Их взгляды получили официальную поддержку.

– Интересно, будет ли Грабин работать над новой пушкой или заявит об отставке? – злословили в курилке. – Ведь он противник универсализма.

– Я человек военный, буду делать то, что приказано. А стараться стану, как велит партийный долг, – заявил Василий Гаврилович, когда ему передали эти разговоры.

Хоть и не лежала душа делать то, во что не было веры, Грабин с увлечением включился в работу. Ведь это было первое задание на самостоятельное конструирование не какого-то узла, а целой артиллерийской системы, отличающейся от других, принятых на вооружение.

До этого Грабину и его товарищам приходилось заниматься модернизацией существующих орудий. Им давали документацию пушки старого образца и говорили: надо сделать, чтобы ее мощность была повышена на столько-то процентов. У второй требовалось увеличить дальность стрельбы. У третьей изменить угол возвышения. К четвертой надо было приспособить более современную систему подрессоривания. Работа эта только на первый взгляд казалась легкой. На деле все выглядело куда сложнее.

Грабин шутил:

– Нам говорят так. Вот вам стакан, в него входит двести граммов воды. Не увеличивая ни диаметра, ни высоты стакана, добейтесь, чтобы он вмещал триста граммов.

Улучшать надо было системы, над созданием которых трудились корифеи артиллерии. Эти орудия прослужили десятки лет, прошли проверку боем. Но со временем системы устарели, в них надо было вдохнуть новую жизнь. Занимаясь модернизацией, Грабин не раз удивлялся, как гениально просто решен сложнейший вопрос, изготовлена деталь, скомпонован узел. Эта работа стала для него хорошей школой. Чтобы создать новое, он должен был познать старое, изучить ту основу, на которой держалась артиллерия.

Новая пушка, создание которой было поручено отделу, руководимому Грабиным, получила индекс А-51. Согласно тактико-техническим требованиям, она должна была решать все задачи, стоящие перед дивизионной пушкой, а кроме того, успешно поражать танки и вести заградительный огонь в борьбе с воздушными целями. За основу предлагалось взять 76-миллиметровую дивизионную пушку образца 1902/30 года.

В американской прессе к этому времени разговоры об универсальной пушке почти полностью прекратились. Кое-кто принял это за сигнал о том, что после многочисленных неудач американским конструкторам удалось создать образец, отвечающий всем предъявленным требованиям, поэтому они засекретили его. Другие считали, что за океаном, наконец, поняли никчемность своей затеи. К этим другим относился и Василий Гаврилович Грабин.

Первые расчеты показали, что полууниверсальная пушка будет значительно тяжелее предшественницы. О том, чтобы она могла сопровождать пехоту, не было и речи. Одному расчету оказалось не по силам перекатывать орудие по бездорожью. Потерю маневренности нельзя было восполнить какими-то другими качествами орудия – мощностью или скорострельностью. В трудную минуту боя, когда особенно необходима поддержка огнем, пехота могла вообще остаться без артиллерии.

Огромной обузой для расчетов выглядел поддон, наличие которого оговаривалось в задании на проектирование. В походном положении он крепился под станиной пушки. Перед стрельбой его следовало снять, установить на грунт, затем накатить на него орудие. Поддон утяжелял конструкцию, увеличивал время перехода из походного положения в боевое, создавал массу неудобств при транспортировке.

И снова для Грабина потянулись долгие ночи раздумий. Опять он видел, закрывая глаза, свою пушку. Порой она казалась ему поистине всемогущей, крушащей пехоту, останавливающей танки, сбивающей самолеты. Но чаще приходили другие видения. Тяжелый бой. Падающие под свинцовым ливнем солдаты. Беспомощная пушка, застрявшая в пути. Отчаянные лица артиллеристов…

Разговоры о преимуществах универсализации и о заморских новинках утихли. Даже ярые приверженцы модной идеи, убедившись в ее ошибочности, теперь начали отрекаться от нее. А вокруг Грабина сплачивался дружный коллектив единомышленников. Поверив ему с первых дней, они убедились на деле, как он был прав и дальновиден. Его авторитет рос, он становился душой конструкторского бюро.

Сложилась парадоксальная ситуация. Отдел выполнял поставленную задачу, работы по созданию полууниверсалки продвигались вперед, а сами конструкторы все больше утверждались в мнении, что нужна просто хорошая дивизионная пушка – более мощная, легкая, простая и надежная. Все чаще можно было услышать реплики:

– Этот поддон нужен пушке как корове седло.

– То, что мы делаем, называется: «ни рыба ни мясо».

Грабин оказался в трудном положении. Раньше он сам вел такие разговоры, теперь ему надлежало пресекать их. Но совесть не позволяла заявить вдруг, что полууниверсалка нужна в войсках, что она является новым словом в создании артиллерии. А между тем молодые конструкторы, впервые получившие серьезные самостоятельные задания, успешно решали их. И чем дальше продвигалась работа, тем нагляднее было видно, какой обузой для пушки являются те агрегаты и приспособления, которые должны сделать ее наполовину универсальной.

Постепенно у Грабина возникла мысль сделать параллельно два проекта. Закончить А-51 и представить чертежи чисто дивизионной пушки. Сотрудники отдела поддержали его идею. Все понимали, что работать придется больше, не считаясь со временем, но было желание сделать оригинальную, нужную армии пушку. А может, как и Грабину, конструкторам хотелось как-то восполнить почти напрасно потраченные месяцы, показать, что они и сами понимали ошибочность увлечения универсализацией.

И вдруг, как снег на голову, пришел приказ о ликвидации конструкторского бюро. Помещение и оборудование предписывалось сдать другой организации, коллектив, созданный с таким трудом, полностью расформировать, каждому предлагалось самостоятельно искать место работы.

– Как же так? А чертежи? А планы? – недоумевали конструкторы.

Всюду пожимали плечами: приказ есть приказ.

И везде твердили одно: есть более перспективный динамореактивный принцип. Создается сеть конструкторских бюро, нужны помещения и производственные площади. Вот и решено новому дать дорогу, старое, отживающее свой век, потеснить. Будущее за системами, основанными на динамореактивном принципе. Классическая ствольная артиллерия уходит в прошлое.

Жизнь преподнесла Грабину тысячи бессонных ночей. Но эти были самыми мучительными. Он был еще молод и как конструктор, и как организатор. Перед ним открылось несколько дорог. На одной лежал камень с надписью «Дивизионная пушка», на втором камне, у едва проторенной тропки, стояли три загадочные буквы «ДРП», третью, ухабистую, дорогу венчала табличка «Универсальная пушка». Какую из них выбрать? Куда повести людей, которые поверили в него, сердцами потянулись к нему и с надеждой ждут его решения?

Но оказалось, что обычные пушки не забыты совсем. Кто-то из молодых конструкторов получил весть о том, что создается новый артиллерийский завод. Завод большой. Выпускать будет пушки нескольких калибров. Именно этому заводу в 1934 году было поручено подготовить опытный образец полууниверсальной пушки А-51.

– А что, если махнуть туда всем отделом?

Мысль, высказанная вначале робко и неуверенно, постепенно окрепла, приобрела вполне реальную организационную основу. Один за другим конструкторы высказывали готовность держаться вместе с коллективом. С собой решено было везти все подготовленные чертежи, а также легкое оборудование: чертежные доски, столы, конструкторский инструмент. Заодно упаковали справочную и специальную литературу.

Настроение было приподнятое. Никто не жалел, что приходится покидать Москву, даже жены и дети, поддавшись общему подъему, с надеждой смотрели в будущее, строили планы, как заживут вместе одной семьей в еще неизвестном им, но привлекательном городке. Пусть там не было тех удобств, которые давала столица, но была интересная работа.

Пора становления

Вековые медноствольные сосны, среди которых расположился завод, подчеркивали его молодость. Завод только начинал жить, а деревья стояли с незапамятных времен, нехотя уступая место рабочим корпусам, жилым домам, магазинам и детским яслям. Неподалеку от заводской территории располагался полигон, где с утра до вечера разрывали тишину раскаты орудийных выстрелов. Шли испытания опытных и серийных пушек.

Конструкторского бюро на заводе практически не было. Небольшой отдел из трех инженеров занимался в основном мелкими доработками и помогал специалистам разбираться в чертежах. Приезд большой группы столичных конструкторов обрадовал и в то же время озадачил руководство. Директор завода Леонард Антонович Радкевич понимал, что многие производственные вопросы будут решаться лучше. Но ему было ясно и то, что приезжие не ограничатся доработкой и усовершенствованием выпускаемых пушек. По всему чувствовалось, что у коллектива есть свои творческие планы. Значит, москвичи начнут заниматься опытно-конструкторской работой. Им определят план, который ляжет дополнительным грузом на плечи еще не окрепшего завода.

На первой же встрече с приезжими Радкевич решил внести ясность в этот вопрос. Он подробно рассказал о том, что в строительстве завода возникли непредвиденные осложнения. Германская машиностроительная фирма неожиданно расторгла заключенный контракт и отказалась поставлять станки специального назначения. Приходится многое менять, приспосабливать отечественное оборудование. План по выпуску орудий не уменьшен, его надо выполнять.

– Коллектив у вас большой, – заключил Радкевич, – будете помогать цехам выполнять поступающие заказы. Знаю, что вы мечтаете об опытно-конструкторской работе. Сам бы с удовольствием занялся ею. Но сейчас не до этого. Дать план – вот наша задача.

Расходились с этой встречи понурые. То, для чего приехали на завод, о чем мечтали, оказалось под запретом.

– Что приуныли? – Грабин старался приободрить товарищей. – Москва не сразу строилась. Разберемся в заводских делах, наладим выпуск своей полууниверсалки, тогда и двинем дивизионку.

На другой день на заводе было создано самостоятельное конструкторское бюро, начальником которого стал Василий Гаврилович Грабин.

– Наша мечта в наших руках, – сказал он своим конструкторам, собрав их на первое деловое совещание. – Покажем себя в деле, завоюем авторитет, а вместе с ним и право на творчество, на опытную работу.

В механическом цехе стояло десять пушек, подготовленных к сдаче. Грабину бросилось в глаза, что стоят они основательно, будто навечно прописаны на заводе.

– Почему не сдаете? – поинтересовался у первого встречного.

– Сдашь их! – отчаянно махнул рукой тот. – Не пушки, а сплошное недоразумение. То одна неполадка, то другая. Почти год стоят, место занимают.

Начальник цеха Михаил Федорович Семичастнов тоже сетовал на стечение обстоятельств. Большая партия таких же пушек была сдана без особого труда. А эти десять словно заколдованы. Сколько с ними бьются, а результатов нет. Подгонят одну деталь – она не стыкуется с другой, начнут исправлять ту – третью приходится тоже переделывать.

– Легче изготовить десять новых, чем мучиться с этими, – вздохнул Семичастнов.

– Давайте попробуем с нашей помощью, – предложил Грабин.

– А что, это идея, – загорелся начальник цеха, – у конструкторов глаз наметан. А я выделю в помощь вам пяток слесарей.

– И попросите в ОТК прикрепить к нам контрольного мастера. Это ускорит дело.

Оценив обстановку, Грабин выяснил, что прежде никто не пытался систематизировать работу. Делали все кто во что горазд, не имея общей картины состояния всех пушек. Устранив одну неисправность, обнаруживали вторую. А главное, оказывалось, что они взаимосвязаны и начинать доработку следовало с неисправности, обнаруженной позже. Все это усложняло дело, увеличивало сроки подготовки пушек к сдаче заказчику.

Досконально, не торопясь, Грабин со своими помощниками разобрали и осмотрели каждую пушку, отмечая в специальной тетради малейшие замечания по состоянию деталей, узлов и агрегатов. Постепенно была создана общая картина необходимых доработок, определен их объем, выявлена потребность в специалистах, запасном материале, инструментах. Некоторые детали, которые уже неоднократно побывали в руках доработчиков и были мало похожи на то, что вычертили конструкторы, решили изготовить заново.

Прошло немного времени, и первые две пушки покинули заводскую территорию. Вслед за ними в руки заказчика перешли еще семь. И только с последней произошла заминка.

– Может, спишем ее в брак? – предложил директор. – Вам и без нее досталось. За какие-то недели сделали то, над чем мы бились год.

– Готовую пушку – в брак! Это будет не по-хозяйски, – ответил Грабин и почувствовал, что Радкевичу понравились эти его слова.

После значительной переделки и десятая пушка была принята заказчиком. Завод получил оплату за сданную продукцию, в цехе стало просторнее. О конструкторах заговорили:

– Башковитые парни эти москвичи. Дело знают.

– И черновой работы не гнушаются.

В конструкторское бюро стали заходить начальники цехов, технологи, рабочие. Рассказывали о своих проблемах и неурядицах, просили совета и помощи.

– Посмотрели бы, Василий Гаврилович, что-то не ладится у нас с муфтой, – обратился однажды Семичастнов. – По два месяца уходит на обработку, а приемщик все равно бракует.

Муфта – деталь фигурная. Множество разного рода выступов и скосов усложняли не только ее обработку, но и доставляли много хлопот при сдаче заказчику. Допуски, определенные конструкторами, очень малы.

На станках того времени такой точности добиться было тяжело.

Внимательно исследовав чертежи и уже готовые детали, Грабин не определил, как улучшить качество изготовления муфты. Но возникла мысль: «А нужна ли такая исключительная точность? Что произойдет, если муфта будет сдана с небольшими отклонениями от размеров, указанных конструкторами?» Теоретические расчеты показали, что никаких задержек, а тем более бед, это не принесет. Попробовали практически использовать в пушке одну из муфт, не отвечающих требованиям чертежей. Все работало хорошо. Но представитель заказчика и слышать не хотел об изменении условий приемки.

– Мой документ – вот эти чертежи, – объяснял он. – Здесь проставлены допуски, которыми я руководствуюсь. Самостоятельно изменить их я не могу. Это подсудное дело.

Подготовив необходимую документацию, Грабин выехал в Москву, в Главное артиллерийское управление. Разговор был долгим. Но обмеры и расчеты, сделанные заводскими конструкторами, выглядели убедительно.

– Перемудрили мы с этими муфтами, – согласились наконец в управлении и дали указание расширить пределы допусков.

На заводе Грабина встречали радостно. Даже приемщик благодарил его за помощь, а в механическом цехе каждый стремился пожать руку. Авторитет конструкторов вырос еще больше.

К этому времени в кузнечно-прессовый цех стали поступать чертежи полууниверсальной пушки А-51. Грабину не сиделось в кабинете. Хотелось посмотреть, как выглядят в металле те детали и агрегаты, которые до этого были созданы мысленно и воспроизведены только на бумаге. Начальник цеха Конопасов встретил его понимающе:

– Не терпится посмотреть свое творение? Понимаю. Но пока что поступили только ободья колес.

– Хоть на них пойду посмотрю.

Сколько ни смотрел Грабин, ободьев в цехе не было. Может, их уже передали в механический на обработку? Но Конопасов должен был знать об этом. Вернулся, посетовал начальнику цеха, что не поспел вовремя.

– Как не поспел? – удивился тот и, выйдя из конторки, показал на груду массивных металлических заготовок. – Вот же они.

– Ободья? – Грабин оторопел.

– Они самые.

– Так ведь это же какая-то необъятная махина. В каждой из них не меньше тонны.

– Не меньше, – согласился Конопасов.

– А по нашим расчетам обод весит всего сорок килограммов.

– Так это после обработки.

Оказалось, что кузнечно-прессовый цех и остальные заготовки делает с не меньшей щедростью. И беда не только в том, что десятки тонн металла уходят в стружку. Это усложняет обработку, требует немало лишних рук, увеличивает расход режущего инструмента. Но главное было в том, что верхний слой металла, наиболее уплотненный на прессах, во время обработки снимался. Деталь изготовлялась из менее качественного материала.

– А вот это что? – Грабин указал Конопасову еще на одну заготовку, меньшую по размерам.

– Выбрасыватель.

– Выбрасыватель?!

Небольшая деталь затвора должна была весить семьсот граммов. То, что лежало в цехе, весило не меньше пуда.

Когда Грабин рассказал обо всем директору завода, тот недоверчиво пожал плечами.

– Кузнечно-прессовый цех у нас считается лучшим. План выполняет и перевыполняет. Регулярно награждается переходящим Красным знаменем.

– И по каким же показателям определяется план?

– В тоннах металла, поступившего на обработку.

Грабин понимал, что причины не только в издержках планирования. Дело было глубже и серьезнее. Заводу не хватало общей культуры производства. Кузнечно-прессовый цех выдавал почти бесформенные заготовки. В механическом цехе равнодушно принимали их. Никто не пытался научно обосновать, в каком виде должна быть продукция, сколько металла необходимо тратить на ту или иную заготовку.

Удивило Грабина и еще одно обстоятельство, имеющее непосредственное отношение к конструкторской работе. Занимаясь муфтами, он обратил внимание, что некоторые из них имеют вид старого образца, в который давно внесены некоторые изменения.

– Покажите чертежи, – попросил у рабочего.

Тот достал из тумбочки замусоленную, потертую на сгибах стопку бумаг.

– Давно у вас это хозяйство?

– Давненько. Я тут каждую черточку изучил.

Порядка не было и у других рабочих. Старые чертежи не изымались, оседали у них в тумбочках. Изменения и дополнения, принимаемые конструкторами, своевременно не вносились. Пришлось производить строгий учет документации, находящейся в работе. На чертежах, которыми можно было пользоваться, ставился специальный штамп «Проверено». Устаревшие изымались и уничтожались.

Постепенно, шаг за шагом, конструкторское бюро завоевывало прочное положение на заводе. Наладился учет чертежей, заготовки приобрели более удобообрабатываемый вид, меньше стало брака. У конструкторов появилось больше свободного времени.

– Вот теперь мы можем заняться дивизионкой, – сказал Грабин, собрав подчиненных.

Параллельно с основными заботами конструкторы начали проектирование опытного образца своей пушки. Дневного времени не стало хватать, свет в бюро подолгу не гас вечерами. По заводу пошел разговор о том, что москвичи затеяли какое-то большое дело. Грабин собирался пойти к директору, поделиться с ним своими планами, вместе обдумать, как узаконить работу над пушкой. Но Радкевич опередил его. Однажды вечером он сам пришел в КБ. Поздоровался, но садиться не стал. Расхаживал по кабинету, обдумывая, с чего начать разговор. Наконец остановился напротив Грабина и заявил: