Текст книги "Болевой синдром"
Автор книги: Иван Козлов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 7 (всего у книги 11 страниц)
– Да. Знал бы, что меня ждет, прихватил бы с собой и патроны, и пистолет.
Лаврентьев вздохнул и менторским тоном изрек:
– Кавалерийская шашка, конечно, хорошо, но к цели надо стараться идти цивилизованными путями. Москва – далеко не Чечня, тебе пока трудно к этому привыкнуть…
– Короче, – сказал Зырянов. – Помощи от вас мне можно не ждать?
– Нет. Но в аэропорт приезжай все же.
Зырянов повесил трубку и вышел из будки телефона-автомата.
Был полдень. По-осеннему белесое чистое небо, холодное солнце, студеный ветерок. Рядом продавали горячие пирожки. Женька вспомнил, что не ел уже сутки. За лотком стоял краснощекий улыбающийся парень лет двадцати в голубом халате продавца. Он услужливо склонил голову, открыл дымящийся бачок и спросил:
– Вам сколько, молодой человек?
Женька совершенно некстати вспомнил почему-то Славку Коробейника, вот такого же крупного, только не рыхлого, не в таком идиотском халате. Славку зарыли где-то там, под Бамутом.
– Сколько пирожков вам, молодой человек?
– Да пошел ты на хрен! – ответил Женька и еле поборол желание двинуть продавца в ухо. – Хорошо устроился, да? По здоровью в армию не попал? Там пацаны гибнут…
Парень капризно сжал толстые губы:
– А что, вы были бы счастливы, если бы и я с ними там погиб, да?
– Лучше заткнись! – Женька почувствовал, что может не сдержаться, резко повернулся, пошел по тротуару, но про себя решил: «Если только вякнет…»
Но продавец проявил благоразумие и промолчал.
А Женька шел скорым шагом, пока не наткнулся на магазин «Охотник». Он располагался в подвальном помещении, был тесен, но богат на ассортимент товаров. «Тулки», «ижевки», одностволки, «вертикалки», «винты»… Правда, свободно ружья не продавались, но Женька решил, что это не проблема, если есть деньги. А деньги у него еще были. Проблема была в другом: как с такой длинноствольной дурой идти по Москве, караулить Рамазана у гостиницы? Обрез из той же «ижевки» смонастырить? А где и чем пилить металл? И как это, если у тебя одна рука? Надо было прихватить с войны…
Продавец до странности внимательно посмотрел на него. Женька поймал себя на том, что мыслит вслух.
– Тебе плохо? – спросил продавец. – Лицо у тебя горит. Температура, да?
– Наверное.
Женька пошел к выходу и машинально тронул ладонью лоб. Ничего не почувствовал, но усмехнулся про себя: естественно, только в горячке и можно додуматься до того, чтобы посреди Москвы охотиться с обрезом на человека, которого ни разу не видел. Это – не Танги или Аллерой, здесь враг с зеленой повязкой на голове ходить не будет. А Зырянова никто не пустит в «Россию», никто не санкционирует досмотр номеров. Так на кой же хрен обрез? Сидеть с ним у входа в гостинку и ждать типа, который появится в сопровождении старых знакомых – Шунта и Бориса? Но в «России», наверное, несколько входов и выходов, а с Рамазаном могут приехать и два, и три человека. В кого стрелять? «Мухи» мало, а то – «ижевка».
Он повернул на бульвар, сел на свободную скамейку. Рядом работали метлами женщины: сдирали с асфальта листву. Она лежала здесь толстым слоем, снизу уже темная, подгнившая.
– Пересели бы, – попросила одна из уборщиц, опасливо косясь на правый рукав куртки.
Женщина была в оранжевой фуфайке и такого же цвета брюках. К некрасивому лицу такой костюм почти шел.
– Чего вы боитесь? – спросил Зырянов. – Вы ведь боитесь меня, да?
– А чего бояться? – Женщина оперлась на метлу. – Руку твою жалко. Молодой такой и вроде не бандит с виду.
Женьке стало весело:
– А вы бандитов часто видели? У них рога растут?
– У них морды довольные. – Она подошла чуть ближе. – Тебе бутерброд дать? Ты с Чечни, наверное?
– Оттуда.
– Теперь чечены, говорят, в Москву отрядами прибывают, будут тут чего-то взрывать, поджигать. Это правда?
Женька поежился, его знобило. Он вспомнил фотографию Тамары Алексеевны Макаровой и не знал, что ответить женщине. Сказать, что чечены уже здесь, и пусть она идет с метлой в аэропорт и там встречает их? Он болезненно улыбнулся. Что-то с головой. Не то чтоб она болела, но сразу сброд мыслей шастает по мозгам, не фильтруется. Понятно, отчего это. Конечно, ему надо было отлежаться после драки у Шунта, но нету же времени! Командир стал слабаком, никак не очухается от ран, а убийца его жены завтра прилетает в Москву, возможно, не надолго, и нельзя отпустить его отсюда просто так…
Женщина смотрела на него, все еще ждала ответа, но Зырянов молча встал со скамейки и пошел по мягкому листовому настилу.
– Эй, возьми бутерброд, а?
– Спасибо, не заработал, – ответил Зырянов.
* * *
Лаврентьева он нашел у стойки, где должна была начаться регистрация рейса на Новокузнецк. Игорь Викторович стоял рядом с невысокой полненькой брюнеткой. Увидев Женьку, он тотчас оставил свою спутницу и поспешил навстречу ему:
– Ты вовремя. Я уже, если честно, устал от ее щебетания. Прощаться с любовницами – это, знаешь ли, препротивная процедура.
– Она красивая.
Предприниматель довольно хохотнул:
– У меня жена не хуже. Ладно, пойдем выпьем, угощаю. Я ведь обязан тебе, если бы ты знал, как обязан! Алла, – повернулся он к спутнице. – Мы сейчас.
– Я с вами, – она подхватила стоящую у ног спортивную сумку.
– Тебе пить нельзя, ты за рулем.
– Но кофе же можно. – Подошла, оглядела Зырянова, как осматривают скульптуры в музее. – Здравствуйте. Вот вам граммов пятьдесят коньяка просто необходимы, если у вас не врожденная бледность лица. Хотя, вполне возможно, вы при операции потеряли много крови.
– Прекрати, Алла, – недовольно сказал Лаврентьев.
– Не вижу причин, – брюнетка передернула плечиками. – Во-первых, мы все взрослые люди, во-вторых, я врач… Вы можете снять на минуту очки?
Женька не ощущал ни малейшей неловкости от бесцеремонных слов женщины.
– Не могу. У меня там кровоподтек.
– Это я и так вижу… Ну ладно, пойдем к бару, а то скоро посадку объявят.
Выпили по две рюмки хорошего коньяку, потом Лаврентьев сказал подружке:
– Мы оставим тебя, не обижайся, но есть мужские секреты.
– А у меня есть еще кофе…
Коммерсант с Зыряновым прошли длинным коридором, мимо служебных кабинетов. Остановились возле одной из дверей, Игорь Викторович без стука приоткрыл ее, переступил порог. В крохотной комнатке сидела за столом женщина, смотрела такой же крохотный телевизор.
– Валюша, будь добра, дай нам переговорить с товарищем, а? – сказал Лаврентьев.
– А что мне за это будет? – улыбнулась та.
– Милая, разве я тебя когда-нибудь обижал?
– А как же! Я вынуждена не смотреть свой фильм. Гони моральную компенсацию.
Лаврентьев протянул ей купюру, Валя тотчас упорхнула, а он сказал:
– Доят, стервы, на каждом шагу, хотя я ведь их и так не обижаю… Ладно, у нас действительно мало времени. Ты ствол просил.
Игорь Викторович вынул из кармана пистолет и положил его на стол. Женька удивленно взглянул на него:
– Вы оружие таскаете, как семечки. А если бы я не пришел, как бы досмотр прошли?
Коммерсант махнул рукой:
– Тоже мне – проблема! Есть мусорные ящики, есть туалет. На улице темно – в клумбу уронить можно.
– Или Алле отдать…
– Нет, – возразил Лаврентьев. – Я ее в свои дела не впутываю. И потом, игрушка не такая дорогая, чтоб рисковать. Я в них не соображаю, но мне сказали, что она одноразовая. Выстрел – и можно выбрасывать. Бывают такие?
Женька взял пистолет…
Такую никелированную игрушку он держал в руках лишь однажды. Она действительно одноразовая. Пистолет ходил у курсантов из рук в руки, а фээсбэшник, молодой подполковник, оружейный фанат, рассказывал, как он устроен и как действует…
– Сколько я за нее должен?
Коммерсант облизал сухие губы. Было видно, что он волнуется, но все же держит себя в руках.
– Ерунда, это презент. Ты для меня сделал больше. Ну что, пойдем, еще по пять капель пропустим.
Женька снял пистолет с предохранителя.
– Пойдем, пойдем, – заторопил его Лаврентьев. – Алла нас заждалась.
Женька зажал пистолет локтем правой руки, а левой взялся за затвор:
– Сгораю от любопытства. Просто посмотрю: неужели действительно такая хорошая машина способна выпустить лишь одну пулю?
– Постой! – Коммерсант боязливо, вытянутой рукой, тронул его за плечо. – Не делай этого. Я забыл тебе сказать: он взорвется.
Зырянов улыбнулся и вновь щелкнул предохранителем:
– Ты, наверное, не в курсе: я из разведки. Я знал, что он взорвется.
Лаврентьев тяжело опустился на стул:
– Я бы тебе об этом обязательно сказал…
– Ну да, ты же мне многим обязан.
– Нет, я в самом деле сказал бы.
– Врешь. Ты бы просто не давал мне такое оружие, если б не хотел, чтоб меня разорвало на куски. Но зачем-то же дал.
Коммерсант поднял на Женьку почти плачущие глаза:
– Да вычислили же меня! Элементарно вычислили! У Рамазана знаешь какая спецслужба? И своя есть, и государственная вроде на него работает. И Рамазан знает, кто мог на него накапать, по чьей информации ты мог взять его след. Нас таких здесь немного, он приедет и элементарно во всем разберется. И найдет меня не только в Новокузнецке, но и в Америке, если бы я туда уехал. Вот так.
– Вот так, – помолчав, повторил последнюю фразу Лаврентьева Женька. – Никто, значит, тебя еще не вычислил. Ты просто боишься, что это может произойти, потому решил сделать мне подарок.
– Как это – не вычислили? – встрепенулся Лаврентьев.
– А так. Если у Рамазана такие умные специалисты, они бы просто так тебя как предателя не отпустили, и мне бы никелированные игрушки не подсовывали. Проще и дешевле для них убрать человека, которого в Москве никто не знает. Ты просто побоялся, что когда-нибудь я могу попасться им, расколоться и выдать тебя. Раз я начал играть по-крупному, раз мне понадобилось оружие, значит, надо ждать беды. Ты рассудил правильно.
Лаврентьев тяжело вздохнул, спросил:
– И что ты теперь собираешься со мной сделать?
– А ничего. За последние дни не ты первый, кто меня предал. Я к этому уже привык.
– Я что, могу встать и идти в самолет?
– Да, если тебя пустят туда с оружием. Сейчас менты ждут диверсий от Чечни, за урнами следят, и я не знаю, куда ты можешь выбросить пистолет. И времени, чтоб подумать над этим вопросом, маловато. Посадка, наверное, заканчивается. Такие дела.
Коммерсант, глядя себе под ноги, глухо попросил:
– Возьми пистолет. Я, конечно… Возьми, прошу. Я не могу отложить вылет. Просто не могу. Безвыходная ситуация.
– Ну почему же, у тебя есть выход. Передерни затвор – и все.
Лаврентьев потер ладонями лицо.
– Ладно. – Женька положил пистолет в карман куртки. – Идем, а то действительно опоздаешь.
Коммерсант так заторопился, что переступил порог кабинета одновременно с Зыряновым, на миг привалившись к нему своим крупным телом.
– Спасибо.
– Когда-нибудь отплатишь за добро добром, да?
Лаврентьев ничего не ответил, почти побежал к уже опустевшей стойке, где оформлялся его рейс. Там стояла только Алла. Она что-то укоризненно выговорила ему, подставила щечку для поцелуя…
Женька развернулся и пошел к выходу вокзала. От остановки только-только отошел автобус. Он задумался: ждать следующий или взять такси? На такси, конечно, проще, но хватит ли денег, чтоб заплатить за протез? Вот же черт, он совсем забыл, зачем приехал в Москву. Ладно, впереди времени полно, надо разобраться с Рамазаном и потом уже заняться собой. Вопрос лишь в том, как разобраться. Ночь придется подумать. Правда, земля в глазах качается, то ли от голода, то ли оттого, что день такой бурный. Иногда ничего, а иногда просто каша в голове, трудно на чем-то сосредоточиться. С коммерсантом, кажется, без осечек отработал, теперь бы вот не вырубиться.
Автобус, такси… А куда, собственно, ехать? К Макарову? Нет, командир не должен знать, чем занят старлей, иначе даст отбой. В деревню, к бабушке Володи? Но где она, та деревня? Женька даже названия ее не запомнил. Остается одно: покрутиться ночь на любом железнодорожном вокзале. Там же можно попить какой-нибудь горячей бурды, съесть сосиску. Плохо, что нельзя отдохнуть…
Но раз нет лучших вариантов, то надо топать к автобусной остановке. На такси спешить некуда.
– Женя, вас подвезти?
Зырянов вздрогнул, оглянулся. Позади стояла Алла, крутила на пальчике ключи от машины.
– Нет, спасибо.
– Поехали, я же все равно в город. Вам куда?
Женька сел в салон «жигуленка» и почувствовал, что опять «плывет». Сиденье закачалось под ним, как лодка в неспокойном море.
– К любому железнодорожному вокзалу.
– Очень конкретно и понятно. – Она посмотрела на него, потом, не спрашивая, сняла очки. Женька ничего не сказал, ему было все равно. – Поверни-ка сюда голову. – Сильные руки взяли его за подбородок. – Ага. Ну ладно, покатили.
Женька вырубился. То ли заснул, то ли потерял сознание. Очнулся, когда машина затормозила и женщина тронула его за плечо:
– Выходим, тут ночлежка есть.
Зырянов, еще не до конца соображая, что делает, поплелся за ней к лифту жилого дома, поднялся на седьмой этаж. Лишь когда Алла вытащила из сумочки ключи, он прозрел:
– Так это ваша квартира?
– Да. Я приглашаю вас на ночь к себе.
– А не боитесь?
Она уже вошла в прихожую, зажгла там свет, сняла плащ, повесила его на вешалку и встала возле зеркала, поправляя прическу:
– А чего мне бояться? Половые притязания мне не грозят, вы сегодня не в той форме, да если бы и грозили – я секса не боюсь. Зато поможете опустошить холодильник: после Игоря там осталось столько продуктов, что мусоропровод забьется. Сейчас я накрываю на стол, а вы идите в ванную. На полочке – электробритвы. Три. Выбирайте любую. Поужинаем, а потом станете моим пациентом. У вас сотрясение мозга, Женя, я в этом кое-что смыслю…
Дальнейшее все происходило как в тумане. Он брился и никак не мог сообразить, почему в квартире одинокой женщины лежат три электробритвы, потом сидел за столом и ел, кажется, много, потом глотал таблетки, потом упал в кровать и терпеливо сносил укусы иглы. Уши словно ватой заложило, и сквозь эту вату он слышал, как Алла с кем-то разговаривает по телефону, кажется, с Игорем… Голос ее становился все глуше, наконец совсем замолчал, и только тут Зырянов испугался, что уснет. Дело ведь – дрянь! Лаврентьев и по телефону, и там, в аэропорту, в минуту прощания, мог сказать, что Зырянов опасен для них, что в его кармане лежит пистолет и хорошо бы заманить его к себе, а потом сдать!
Женька через силу разодрал глаза, сел на кровати. Ночь, оказывается, прошла. Окно уже было бледным от наступающего рассвета.
Он встал и пошел к вешалке, ощупал карман: пистолет лежал на месте. Но было что-то еще и кроме пистолета…
В прихожей вспыхнул свет, у выключателя в легком халатике стояла Алла.
– Как себя чувствуете, больной? Хотите смыться по-английски, не прощаясь?
Зырянов почувствовал себя неловко в плавках, босиком, с неприкрытой красной раной на руке. Он не знал, что ответить хозяйке.
– Так не пойдет. – Она покачала головой. – Сейчас – укол, потом легкий завтрак, а потом уже каждый будет действовать по личному расписанию. Договорились? Или у нас будут еще совместные планы?
Женька не понял, что она имеет в виду, пока Алла не подошла и не положила ему руки на плечи:
– Ты, вижу, оклемался. Фигура у тебя хорошая, крепкая. И глаза прояснились. Пойдем?
Позже, когда Алла уже делала ему укол, он спросил:
– Послушай, а почему у тебя три электробритвы?
– А потому, что у меня трое мужчин останавливаются. Когда приезжают в Москву, то не в гостиницы спешат, а сразу сюда. Все знают друг о друге, у них, видимо, график есть, и никогда вместе не заявляются. Без накладок дело идет, как говорится.
– А тебе это зачем?
– Затем, чтоб, работая в поликлинике и получая оклад, ездить на машине и иметь все, что надо, в квартире. Да и еще на работе считаться очень добропорядочной и нравственной. Тебя устраивает такой ответ?
– И как они…
Женька хотел спросить, расспрашивают ли они ее друг о друге, но Алла продолжила фразу по-своему:
– Как они в смысле секса? Да почти никак. Слышал бы ты, с каким упоением они рассказывают мне о сделках и контрактах, когда надо… – Она замолчала, поцеловала его в голую спину и заключила: – Все трое тебя одного не стоят, без лишней лести говорю.
Женьке все же стало грустновато от этой похвалы.
– А ты не думаешь, что мне неприятно это слышать? Ну, о других мужчинах.
– Конечно не думаю. Ну кто мы друг другу? Так… Будто шли каждый по себе, остановились на миг, закурить попросили и разошлись навсегда. Ах, как тебе бы надо было еще полежать денька три-четыре!
– Нет, мне пора.
Уже на улице он сунул руку в карман и вытащил на свет божий стопку пятидесятидолларовых купюр. Лаврентьев сунул их, скорее всего, в тот миг, когда они столкнулись при выходе из дверей. Искупал вину, называется. Ну что ж, пусть будет хоть так.
До прибытия самолета с Рамазаном у него еще была масса времени, и Зырянов решил убить его, добираясь до Внуково на электричке, а не на такси. Цель поездки была одна: найти в толпе встречающих рейс из Германии Шунта, проследить, к кому подбежит он на полусогнутых. Рамазана надо знать хотя бы в лицо.
Что будет потом – Бог подскажет.
Но и этому его небогатому плану не суждено было сбыться. Едва Женька зашел в здание аэровокзала, как услышал за спиной:
– Зырянов, я не ошибся, я знал, где тебя искать!
Глава 14
Расставшись с Толиком Шимановым и вернувшись домой, Макаров первым делом принял ледяной душ, чего не вытворял со времен выхода из госпиталя, а потом выпил полфужера холодной водки. Кровь в жилах проснулась, прошла даже ноющая боль в затылке. Она появилась, когда они с Толиком сидели у телефона и ждали информацию о моргах.
Теперь Макарову опять надо не отходить от аппарата. Великое дело – фронтовое братство. Те, с кем он в разное время встречался там, в горах, позвонят и выдадут ему все: фамилию Володи-кладовщика, всю его биографию, место жительства бабушки…
К бабушке, конечно, придется ехать самому. Да он и на край света готов сейчас мчаться, только бы Женька не успел свалять дурака, только бы не подставился! Ну зачем он ляпнул ему про Рамазана? Наболело? Все равно в себе надо было таскать!
Последняя встреча с Рамазаном была, конечно, самой тяжелой, горчайший осадок остался после нее.
Он подъехал на армейском «уазике» в сопровождении генерала с большими звездами и двух гражданских – их лица мелькали на экране телевизора, хотя экран этот приходилось видеть крайне редко. Гражданские сразу побежали в окопы проверять, есть ли вши у солдат, и интересоваться, что они ели на завтрак. Генералу было тоже не до Макарова, он отбыл на позиции, где работали телевизионщики.
Рамазан остался с Макаровым.
– Я могу на правах старого знакомого попросить у вас чаю, Олег Иванович?
– А почему бы и нет? Заварка только неважнецкая, труха, а не чай.
Макаров налил воды в электрочайник, старый, помятый, прикрыл его вместо утерянной крышки куском фанеры, включил в розетку. У вилки заискрило, завоняло горящей изоляцией.
– Да, – протянул Рамазан. – Живете вы тут…
– Как и жили, – пожал плечами Макаров.
– Не скажи, Олег Иванович. Ханлар помнишь? Тот кабинет, который я хотел тебе отремонтировать? То был кремль, а это – курная изба. И чайник, наверное, еще с тех времен, я не ошибся?
Олег закурил, и Рамазан поморщился:
– Пока вода вскипать будет, пойдем отсюда на свежий воздух. Там весна все-таки.
– Да неужто? – хмыкнул полковник. – А я как-то и не заметил.
– Пойдем, пойдем.
Весну Макарову нельзя было не заметить. Весна – бездорожье и грязь, многоколенный водительский мат, прилет комарья.
Вышли, уселись на грубо сколоченную скамью, проводили взглядами пятнистой раскраски вертолет.
– Как Ваня, летчик, которому мои люди перевязку делали, летает еще?
– А что, – с вызовом спросил Макаров, – ситуацию уже не отслеживаете?
– Масштабы не те, дорогой. Раньше, если помнишь, я на поклон да с просьбами к тебе, подполковнику, бегал, теперь же генерал считает за честь меня в машине провезти.
– Прости, – сказал Олег. – Без оркестра встретил тебя, не знал о повышении.
– Не ерничай, Олег Иванович. Честное слово даю: приехал сюда только для того, чтоб на тебя посмотреть. Интересный ты человек. Найди мы с тобой еще тогда, в Карабахе, общий язык, высоко бы летал сейчас.
– С высоты больней падать.
– Падать можно, и на ровном месте споткнувшись. А про высоту – это зеваки придумали, которым просто хорошо видно, как сверху вниз летят. Ты знаешь кто? Орел, который как ворона за плугом ходит.
– А ты кто? – спросил Макаров.
– Я научился летать, слава Богу или Аллаху, даже не знаю, как сказать.
– Это интересный вопрос. Человек вне нации и вероисповедания. Ты и в Карабахе, и в Осетии, и в Чечене. И я никак не пойму, на чьей ты стороне.
– Это несложно понять. Раз с тобой сижу – значит, на твоей. – Он заулыбался. – Правда, не далее как вчера с людьми Масхадова шашлык ел и чай пил. Двух русских солдат из плена выкупил. За свои деньги, между прочим.
– Спасибо.
Рамазан опять засмеялся:
– Спасибо – много, нам бы на бутылку, так у русских говорят. Мне бы еще двух-трех выкупить – не беднее арабского шейха стал бы.
Макаров недоуменно взглянул на собеседника:
– Это как понимать?
– Это не надо понимать, Олег Иванович. Политику ведь простому смертному никогда не понять, так? А я делаю политические акции. Я не правый, не левый, у меня нигде нет врагов, и это сейчас главное. Я вашим пленных возвращаю, но говорю: задействуйте в плане восстановления республики.
– Дома и заводы строить хочешь?
– Нет. Хочу всего-навсего иметь доступ к деньгам, к хорошим деньгам. Вокруг любой войны всегда крутятся хорошие деньги, так ведь? Это закон, он не мною придуман. Когда деньги оседают, прекращают крутиться, прекращается и война. В Чечне как раз к этому идет, надо не упустить шанс.
Макаров отстрелил сожженную до фильтра сигарету, тотчас вытащил из пачки другую.
– Значит, бизнес на войне делаешь. На наших пленных.
– Но ведь пленным, Олег Иванович, от этого не хуже. И потом, ты же понимаешь, что бизнес и на тебе делают, и на других таких, как ты. Пока вы воюете, вы даете шанс умным людям неплохо заработать и сделать карьеру. Я, к примеру, уже вхож в коридоры власти, мне министры руки пожимают, просят в какие-то комиссии войти. А вот не торчи вы тут, в грязи, не штурмуй вы Грозный или Самашки, кем бы я был, а? Наперсточником, ну, бухгалтером, в лучшем случае. Так что это тебе спасибо, Олег Иванович.
У Макарова судорогой свело щеку, он прикрыл ее ладонью, погладил, успокаивая. С трудом взял себя в руки и ровным голосом спросил:
– Рамазан, ответь, только честно: на хрен ты меня заводишь? Я же чувствую, что специально заводишь. Ну, дам я тебе в морду, чего ты добиваешься, а дальше что?
Рамазан покачал головой:
– Я не этого добиваюсь. Хотя, представь, и такой исход мне бы на пользу пошел: хорошая реклама. Партия мира спасает из плена солдатиков, а партия войны машет кулаками… Но я с другой целью к тебе приехал, Олег Иванович. Я приехал тебе доказать, что ты был не прав, не считаясь со мной. Я не люблю, когда со мной не считаются, понимаешь? Я ведь не вслепую на тебя выходил тогда, при первых встречах. Мне большие люди говорили на мои предложения: мы не против, но иди к Макарову, поскольку складами конкретно заведует он, а не мы. Согласись ты со мной – каждый бы имел свою долю: и они, и ты, и я.
– А за счет кого?
– Ты бойцов имеешь в виду?
– Да.
– Олег Иванович, не считай меня идиотом, на войне все списывается и восстанавливается. У тех, с кем я смог договориться, солдаты с голоду не пухли и голыми не ходили. И, мотай на ус, наград у них побольше, чем у тебя.
– Эту тему не трогать, – глухо сказал Макаров.
– О бойцах, похоже, один ты и печешься, – словно не услышал его Рамазан. – Эти двое, которые в окопы побежали, – думаешь, им надо, чтоб солдатам легче и лучше было? Нет, им надо вшей найти и антисанитарию и прокричать об этом везде. Тогда их имена на слуху будут – вот что им надо.
– Закончим. – Макаров сжал кулаки и постучал ими по коленям. Глаза его потемнели.
Все это не укрылось от взгляда Рамазана, тем не менее он продолжил:
– Нет, не закончим. Я все-таки думаю, что что-то из моих слов до тебя дошло, Олег Иванович, и потому делаю тебе последнее предложение. От тебя не так много и надо, поверь, но внакладе не останешься…
– Рамазан, уйди, иначе битьем морды дело не ограничится.
Рамазан сощурил глаза, словно оценивая, насколько всерьез надо принимать слова полковника. Оценил, но все же решил продолжить:
– Ты пугаешь – и я пугать буду. Макаров, мне ведь ничего не стоит размазать тебя так. – Он потер ладонью о ладонь. – Как тлю. Это мы раньше глупыми были, листовочками вас пугали. Теперь листовок не будет, Макаров. Теперь тебя просто смешают с дерьмом. И ведь будет за что. У тебя же полно солдат, которые портянки еще не научились на ноги наматывать, служат всего два-три месяца. Я их даже пофамильно знаю…
Макаров встал:
– Рамазан, меня размажут еще раньше: за то, что тебя прибью. Уйди, последний раз прошу.
На этот раз Рамазан понял, что полковник действительно на пределе. Он тоже поднялся, отошел метров на пять, но не удержался и сказал на прощание:
– У тебя же еще жена есть, Тамара Алексеевна. О ней бы подумал.
И быстро зашагал в ту сторону, куда уехал генерал.
Олег пнул берцовкой ни в чем не повинную скамью, вспомнил, что включил электрочайник, опять шагнул под полог палатки. Вода, естественно, давно выкипела, остыл и сам чайник: видно, что-то в нем перегорело. Захотелось швырнуть его в дальний угол, но Макаров все же сдержал себя. Есть электрик, хороший паренек, надо отдать, пусть поковыряется, починит.
Вошли двое гражданских, приехавших с генералом и Рамазаном. Один из них четким и суровым, как у генералиссимуса, голосом сказал:
– Товарищ полковник, что же у вас тут творится, а? Вы когда личный состав в бане мыли?
– В Сандунах? – спросил Макаров.
– Не надо в позу становиться! Вы знаете, что у солдат вши есть?
– Знаю. И у меня есть. И у вас будут, если поживете тут немножко. Дальше что? Советуете прекращать войну и возвращаться в лагеря?
* * *
…Зазвонил телефон, Макаров прервал невеселые свои воспоминания. Звонят, скорее всего, по поводу кладовщика, того, кто последним видел Женьку.
Но он ошибся.
– Олег Иванович? Это Чехотный. Я подъеду к вам через полчаса, а?..
И вот он уже сидит за кухонным столом, удивленно наблюдает за тем, как Макаров разливает по рюмкам водку.
– Вы же, кажется, сухой закон себе устанавливали.
– Сам установил, сам и ликвидирую. И вообще, законы для того и создаются, чтобы их нарушать, так?
Чехотный хмыкнул:
– Я, наверное, дверью ошибся. К другому человеку попал. Тот был как послушник в монастыре.
– Вот-вот, мальчик-послушник. Но я вдруг вспомнил, что уже годы не те, чтоб роль мальчиков играть, чтоб себя же бояться.
– Себя бояться? Это как? – Следователь поднял рюмку, посмотрел ее на свет.
– А так… Это долго говорить. В общем, в ту дверь вы вошли, в ту.
– А я ведь по вопросу двери и пришел.
Макаров недоуменно взглянул на Чехотного:
– В каком смысле?
– В самом прямом, Олег Иванович. Меня интересует вот эта ваша входная дверь.
– Давайте все-таки выпьем для начала, чтоб соображалось легче.
Выпили. Чехотный перевернул рюмку:
– Все, я больше одной не пью. Олег Иванович, у меня такой странный вопрос: вы не заметили, у вас из квартиры ничего ценного не пропало, а?
– А что вы ценным называете?
Следователь с полминуты изучал рисунок линолеума на полу кухни, потом сказал:
– Ладно, начнем с другого конца. В сумочке вашей жены лежало все, что нужно женщине: губная помада, зеркальце, расческа, прочая мелочь… В этой же сумочке она обычно держала и ключи от квартиры, так?
– Да, – кивнул Макаров. – На брелоке с бронзовым орлом. У меня брелок с головой медведя, а у нее – с орлом. Я их лет десять назад купил.
– Так вот, Олег Иванович, – продолжил Чехотный. – Наши эксперты даже следы сгоревшей расчески обнаружили, а ключей при Тамаре Алексеевне не оказалось. Конечно, она их могла просто потерять… Но вы теперь понимаете, почему я спрашивал о том, все ли ценные вещи в доме целы?
– Все. Мы в шкафу на верхней полке обычно деньги держали на домашние расходы. Так вот, и они не тронуты, там тысяч триста было. И в общем-то, на виду. Что пропало, так это… Макаров привычно пожевал губу, раздумывая, сказать или нет, потом махнул рукой. – Да может, это и не пропажа. Я хотел из семейного альбома снимок переснять, который нам обоим нравился, – снимок Тамары, естественно, а его на месте не оказалось, другой там налеплен… Ну, в общем, это ерунда, конечно. Кто бы из-за снимка в квартиру лез? Наверное, жена его взяла. Куда вот только и зачем?
Чехотный попросил подробнейшим образом описать пропавшую фотографию, потом сказал:
– Время переходить к кавказским делам. Олег Иванович, честно и откровенно: знаете, когда появится в Москве Рамазан?
Макаров посмотрел на бутылку:
– Может, все же еще по одной нальем?
– Значит, знаете. И что намерены делать?
– А что по этому поводу вы делать посоветуете?
– Наливай. – Чехотный поставил свою рюмку на ножку. – Только половину, тут на трезвую голову разговор идти должен, так ведь?
– Согласен.
– Потому, Олег Иванович, что мне надо во всех деталях знать о ваших взаимоотношениях с кавказцем. Сколько раз встречались, при каких условиях, о чем говорили…
* * *
С Чехотным просидели часа полтора. Сошлись на том, что никакой самодеятельности со стороны Макарова не последует, что горячку тут пороть не стоит.
«Поверьте, Олег Иванович, я сделаю все возможное…»
Макаров следователя понял. Прибить Рамазана, конечно, можно, но ведь надо еще и доказать его вину. С этим сложнее.
Телефон, видно, ждал, когда хозяин проводит гостя. Лишь только за Чехотным закрылась дверь, как позвонили товарищи из милиции. Два слова воспоминаний о горах, об операциях, потом информация по сути. Есть у Володи-кладовщика и фамилия, и бабушка, она живет, кстати, рядышком с Москвой, если время терпит, завтра ребята могут и машиной помочь…
– Нет, ребята, спасибо. Транспорт есть.
Транспортом, который есть, Макаров назвал электричку. Получилось очень удачно: он прибыл на вокзал за минуту до ее отхода. А через час уже беседовал с кладовщиком.
– Я из-за Жени с работы сорвался, понимаете? Сказал там, что бабушка приболела. Но даже не успел поговорить с ним. Приехал – он спал, а проснулся – никому ничего не сказал и смылся.
– Значит, ты его, избитого, посадил в машину и сразу привез сюда…
– Ну да! Хотя, мы еще в одно место заехали, к девке, он хотел ее с собой прихватить. А она за ментами побежала. Женя усек это, вернулся в машину ну и сказал вроде того, что Машка, стерва, заложила его кавказцам.
– Кавказцам? – переспросил Макаров. – А разве ваш Шунт тех кровей?
