Текст книги "Болевой синдром"
Автор книги: Иван Козлов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 3 (всего у книги 11 страниц)
– Новости… Мы обычно так говорим: шел мимо, дай, думаю, заскочу по дороге, чаю выпью.
– Есть и хороший коньяк, вас угощу, но сам – пас.
– Мне тоже не надо… Олег Иванович, а ведь вы раньше выпивали, во всяком случае, в компаниях, а сейчас что случилось? Врачи не велят?
Макаров поставил на стол розетку с медом, печенье, конфеты.
– Чай скоро закипит, я его перед вашим приходом на огонь поставил. Как чувствовал. А что касается спиртного… Не далее как вчера принимал. Сослуживец приехал, он бы не понял, если бы я отказался.
– Так все-таки: врачи сухой закон прописали?
Макаров выдержал паузу, потом ответил:
– Это неважно.
– Пусть будет так. Хотя, поверьте, с моей стороны это не совсем праздное любопытство. У вас по поводу… бутылок были серьезные ссоры с женой, так? Наверное, именно по пьянке вы даже как-то грозились убить Тамару Алексеевну. Или не было этого?
Макаров запрокинул голову, потер ладонью лоб.
– Вам плохо, я не должен был…
– Должны. Вы все должны. – Макаров встал, пошел на кухню, где уже засвистел чайник. – Спрашивайте. Буду отвечать. Скажу все. Мне надо выговориться. – Он повернулся, наполнил чашки, сел, горько усмехнулся. – Не к психиатру же, в самом деле, идти. Вы, вижу, многое о нашей семье уже знаете. Тамара выпивала. Нередко приходила с работы… поддатой, особенно в последнее время, перед последней моей командировкой. Ну я ее как-то встретил такой, сказал в сердцах: «Убить тебя мало». Она за телефон сразу, тетке звонить: «Приеду к тебе ночевать, муж лютует…» Вам об этом Волчкова сказала?
– Она странная женщина. – Чехотный намазал мед на печенье, откусил, запил лакомство густым чаем. – Черт, а я заваривать до сих пор не умею, хоть заварку и не жалею. На пару его выдерживаете?
– Нет. Просто хорошие сорта покупаю. Могу себе это позволить. Получил выходное пособие, за ранения, хорошую пенсию. Осталось тратить на чай и на хлеб. Машина не нужна, квартира есть, дачу продам…
– Я как раз о квартире и хотел сказать, – продолжил Чехотный. – Странная, повторяюсь, у вашей жены тетка. Недавно была у нотариуса, интересовалась, имеет ли она какое-нибудь право на вашу квартиру, если вас посадят или убьют. Она не знала, что вы уже отвоевались.
– Я этому не удивляюсь. Она недавно приходила сюда, забрала вещи Тамары. Даже старые колготки. Такая вот у нас тетя Валя.
– А снимки жены у вас есть?
– А как же. Альбом искать я сейчас не буду, но вот, за стеклом, в шкафу – это она на сорокалетие снималась.
– Можно взглянуть?
– Конечно.
Макарова была красивой, может, несколько полноватой женщиной. Чуть надменный, знающий себе цену, взгляд. Парикмахер соорудил ей высокую праздничную прическу.
– Она, наверное, нравилась мужчинам, – сказал Чехотный.
Макаров промолчал.
– Простите, Олег Иванович, но все мы люди. И раз вы разрешили спрашивать обо всем…
– Да, я не думаю, что она была эталоном верности. Ей часто приходилось быть одной, я месяцами пропадал в командировках, такого сдерживающего фактора, как дети, у нас не было. Но об этой стороне дела что-либо конкретное я сказать не могу. Не знаю.
Чехотный долил себе заварки, потом спросил:
– Когда в Москву из Чечни уезжал подполковник Ляшенко, что он должен был проверить и подтвердить по вашей просьбе? Дело, если не ошибаюсь, касалось женщины. Не вашей ли жены?
Макаров за все время разговора так и не притронулся к чаю. «Он, кажется, не только не пьет, но и ест очень мало, – подумал Чехотный. – Здорово похудел даже по сравнению с госпитальной встречей. Не умеет готовить, живет всухомятку?»
– Дело касалось не жены, – ответил наконец Макаров. – С женой вопрос был решен. Если бы не ранение, я бы по возвращении в Москву оформил с нею развод.
– Она знала об этом?
– Да.
– И дала бы согласие на развод?
– Думаю, да. Мы уже тяготились друг другом, когда были рядом.
– Но ваше материальное положение…
– Тамара работала в системе газового хозяйства города, неплохо зарабатывала. И потом, она не была жадна к деньгам.
– К кому же ездил Ляшенко в таком случае?
Чехотному не понравилось лицо Макарова, напряженное, побледневшее, и он решил тут же дать отбой:
– Ладно, чувствую, напрямую это к делу не относится, так что…
– Относится, все относится! И Тамара, и Рамазан, и Мишка, и Леся – все относится. Я расскажу, все расскажу, только не перебивайте. Я эту Лесю всего неделю знал. И вот… и все… даже она! Из-за меня все!
– Давайте отложим разговор, Олег Иванович. Вы, вижу, неважно себя чувствуете.
– Будет еще хреновей, если все во мне и останется. Нет уж! – Он взглянул на Чехотного, через силу улыбнулся. – Может, подскажете, что мне действительно психиатру показаться надо. Но это не комплексы, это действительно моя вина во всем. Еще раньше капитан Судаков погиб – он тоже на моей совести. Я слюни распустил, «чичикам» подставился, в госпиталь лег, а на другой день моих пацанов покосило – и Миша Ляшенко, и Зырянов без руки остался. Я из квартиры не выхожу, чтоб, не дай бог, кого из родителей и жен моих ребят не встретить, – я не смогу на них глаза поднять! Я в таком состоянии… Я пить просто боюсь. Пью и думаю, что это я приучил к бутылке жену. Да так оно и было фактически. Приеду домой – это как праздник. А как праздник без стола? А как уезжать без этого дела?
Рядом с ногой Чехотного лежала газетная вырезка, ее случайно смахнул на пол Макаров, когда убирал со стола. Чехотный попросил:
– Олег Иванович, поставь еще кипятку.
Когда хозяин вышел, он подобрал вырезку и положил в карман.
Макаров зашел в комнату, облокотился на спинку кресла, спросил:
– Я так понимаю, по гибели Тамары у вас пока ничего нет? Рамазан ушел в подполье?
– Не будем пока о нем, Олег Иванович. Зачем Ляшенко ездил в Мещовск к Котенковой?
Лицо Макарова вытянулось в удивлении:
– Ее фамилию и адрес не знал никто, кроме Миши. А Миша не мог никому… Откуда вы все узнали?
– Работа у меня такая.
Засвистел чайник, но Макаров, кажется, не услышал его.
Он стоял так же, у кресла, и отрешенно смотрел в угол комнаты.
– Леся… Мы в Степане… В Степанакерте, значит, то ли в пустующей школе, то ли в училище квартировали. Там актовый зал был, где елку поставили. Я только к часу ночи освободился, приехал – мои отмечают Новый год. Все чин по чину: минералка в бутылках, водка в чайнике. Пьяных не было, уже каждый знал, чем пьянка может кончиться. В общем, поспел я на танцы. Леся ко мне подошла… Я и в этот день, и позже жене звонил, хотел поздравить с праздниками, никто трубку не брал, не было ее дома. Такое настроение… А тут – Леся. «Я на вас давно глаз положила, еще десять дней назад, как только приехала… Но вы всегда такой строгий… Давайте Рождество вместе встретим…»
Макаров замолчал. Чехотный сам пошел на кухню, принес чайник, но хозяин этого не заметил. Он продолжал:
– Я даже не помню ее толком. Темненькая, высокая. Грудь красивая. Перед Рождеством позвала на чай… Подробности не нужны?
– Потом она уволилась от вас?
– Потом меня по Карабаху еще швыряло, по Осетии, по Чечне… За это время столько уволилось и столько новых пришло! Но этой весной, в самом начале марта, меня под Серноводском посекло малость, в лазарет угодил. А врач – из старой гвардии. Ну и вспомнили Карабах, Новый год, чайник с водкой. Так я и узнал, что Котенкова уволилась, сына растит. Они переписывались иногда…
– И что вам сказал Ляшенко, когда вернулся?
– Он уже ничего не сказал.
– Простите. Но он просил вам передать…
– Да, я знаю. Мне передали. Я понял, что сломал жизнь еще одному человеку. Ей плохо живется. Миша, правда, отвез немного денег…
Чехотный смотрел в чашку, будто гадал на кофейной гуще.
Молоденькая красивая женщина родила от Макарова, у которого не было детей. У полковника могла начаться новая жизнь. Одна помеха – жена. Это Макаров говорит, что она была согласна на развод. А на самом деле? Делить двухкомнатную квартиру, машину, дачу…
В принципе, Макарову могли убить и люди Рамазана, но по чьей команде? На какой уровень отношений вышли в конце концов полковник и торгаш?
По лицу Макарова, уже которой раз за время разговора, прошла судорога.
«Хорошо, если бы я остался в дураках», – подумал следователь, а вслух спросил:
– И что вы теперь намерены делать? По-прежнему с утра до вечера лежать на диване и плакаться на судьбу?
– Я уже просто боюсь что-либо предпринимать. Все выходит боком для других.
– Поезжайте к ней, Олег Иванович.
– Вы так думаете?
…Еще в метро, не дотерпев до приезда домой, Чехотный вытащил из кармана подобранную с пола газетную вырезку. Речь в ней шла о событиях десятилетней давности. Офицер, вернувшийся из Афгана, с особой жестокостью расправился со своей женой, изменявшей ему. Он расчленил тело на куски и отнес в лес. Потом сам пошел в милицию и заявил о пропаже жены. И алиби придумал: косил в тот день теще сено. Теща это подтвердила. Она ведь не видела, что он сел на мотоцикл и отсутствовал пару часов…
Чехотный аккуратно свернул газетную вырезку и сунул ее обратно в карман.
Глава 7
Женьке повезло. Командир уезжал дня на три, как он сам сказал, и оставлял в его распоряжении квартиру. Три дня – срок нормалек, за три дня он из-под земли выкопает Рамазана, он покажет тут всем паскудам, как дорого это стоит – грозить спецназовцам.
– Женя, девочек сюда можешь приводить, но водку не пей, прошу тебя.
– Да разве я алкаш, Олег Иванович?!
– Все, поехал я.
– Может, адрес оставишь в случае чего…
– Никаких случаев. Случаи у нас закончились бесповоротно. ТАМ остались.
Он стоял уже у порога одетый, в плаще, в нелепой кожаной кепке.
– Командир, ты не обижайся, ладно? Сними эту… Тебе краповый берет больше шел.
– Сейчас он для нас с тобой уже не по сезону.
– Да брось ты так… Он всегда будет… Я дома только его носить буду, «чичиков» по улицам гонять. И ты… Командир, ты же их руками рвал, а теперь вареным ходишь. Ты не в монастырь собираешься устраиваться?
Перед уходом из киоска блондиночки, которую звали старинно и красиво – Маша, он выпил еще рюмашку – за победу над врагом, запил ее уже дома банкой пива, и Макаров учуял это.
– Приеду – пить вообще завязываем. А то, смотрю, ты и сегодня…
Ах, что было бы, если бы командир засек это где-нибудь в Чечне! Не сносить бы Женьке головы, поскольку все знают, что большое начальство доставало полковника Макарова: «Головорезов растишь!» Снял бы ему командир башку, и горы долго бы хранили эхо его изысканной стилистики.
Не тем стал Макаров, Женька его отказывается узнавать.
Конечно, раны все залечатся, все пройдет. Но пока он не помощник, пока самому надо решать вопросы с Рамазаном, отомстить уже и за жену командира, и за него самого. Пацанам будет стыдно рассказать, в каком состоянии сейчас Макаров.
Зырянов остался в квартире один. Взглянул на часы: восемь вечера. Время – самое то: съесть бутерброд, выпить… чаю, чаю, чаю, раз командиру дал слово. И сбегать в гости к Томазу. Томаз, спасибо информации Лаврентьева, живет у вдовушки, он не такая фигура, чтоб личной охраной обзаводиться, но на всякий случай игрушку можно в карман положить. Почти граната. Как можно назвать почти мужчиной евнуха.
Значится, что надо-то? Узнать у базарника, где можно отловить Рамазана. Хоть что-то же он должен знать. А не получится – есть более долгий путь. Турецкие куртки. Эх, найти бы еще пару надежных ребят!..
На плитке лежали в сковородке еще теплые куриные окорочка. Женька заглянул в холодильник: в стойке дверцы покоилась бутылка водки. Он рассмеялся:
В пещере каменной нашли бутылку водки,
И ножки Буша возлежат на сковородке.
Мало водки, и закуски мало…
Вечер выдался неважный: с холодным ветром и колючим дождем. Женька хотел было поймать частника, но потом решил ехать на троллейбусе: на всякий случай, пусть никто не знает, по какому адресу едет слишком уж приметный однорукий человек. А вдруг придется Томазу мылить шею и тот после этого решит обратиться в милицию? Это вряд ли, конечно, но предосторожность не помешает.
Полупустой троллейбус мчался на удивление быстро, недлинным оказался и путь от остановки до нужного дома. У второго подъезда стоял уже знакомый «Опель».
Дверь на одиннадцатом этаже открыла женщина с махровым полотенцем, накрученным на голову. От нее пахло шампунем: видно, она только что вышла из ванны.
– Я к Томазу, – сказал Женька, – поймав ее удивленный взгляд.
– А вы договаривались о встрече?
– Нет, я хотел сделать для него своим приходом приятный сюрприз.
Он бесцеремонно переступил порог, вытесняя хозяйку внутрь квартиры.
– Но Томазик в ванной, приходите через час…
– В ванной? Там и посетит его нежданная радость. Небось он меня уже заждался, поэтому я без стука, уж не обессудьте.
Женька быстро сориентировался в планировке, безошибочно прошел по коридору к нужной двери и рванул ее так, что выломалась и заболталась на согнувшемся шурупе внутренняя щеколда.
В ванной белыми сугробами высилась пена. Эти белые сугробы подступали вплотную к темной глыбе с такими же темными выпученными от удивления глазами. Глыба была головой Томаза.
– Слушай, – на полном серьезе спросил Зырянов. – Как же ты тут умещаешься?
– Томаз, – сказала женщина, опасливо косясь на странного посетителя. – Я ничего не пойму, кто это? Я его сюда не пускала, он сам вошел.
– Томаз это понял. – Женька уселся на стиральную машину, стоявшую у стены. – А теперь, женщина, дай нам поговорить.
Через десять минут я уйду.
– Томаз… – слезно заскулила вдова.
Тот, наконец, пришел в себя, вздохнул, и вода от вздоха взволновалась так, что чуть не выплеснулась на пол.
– Это… – Он опять вздохнул, теперь уже тише. – Это тот, который ищет Рамазана, я тебе говорил сегодня о нем. Пойди накрой стол.
– Только без спиртного, – попросил весело Женька.
– Может, ты выйдешь? Я оденусь.
– Может, и выйду. Когда услышу от тебя все, что надо. Вода, говорят, успокаивает, помогает сосредоточиться. Мне повторять вопрос?
Темная туша заколыхалась, приняла сидячее положение, отряхнула пену с лысины:
– Это глупо. Ты же не дурак, ты понимаешь, что я могу тебе сказать все, что угодно. Назову любой адрес, лишь бы ты убрался отсюда.
– Я не дурак, – согласился Женька. – Но тогда мы встретимся в третий раз, в последний… В последний, понимаешь?
Непонятный шум раздался у входной двери. Кажется, в квартиру зашли люди.
– Гостей ожидаешь? – спросил Зырянов.
Томаз покачал головой:
– Это хозяйка соседей пригласила. Моих коллег, между прочим. Я ей кое о чем говорил, и она сразу поняла. Ты ведь приметный.
– У вас на Кавказе женщин в мужские дела обычно не посвящают.
– На Кавказе я их и не посвящаю. – Торгаш уже успокоился, пришел в себя. – А тут без этого нельзя.
В проеме двери появляются два амбала со злыми дикими глазами. Женька мгновенно оценивает их. Одной левой тут не управиться, хоть она у него и боевая.
– Есть проблемы, Томаз?
Томаз нехорошо улыбается:
– Нас надо поменять с этим молодым безруким человеком. Я вылезу, а вы его опустите в ванну, можно не раздевая.
– В третий раз мы не встретимся, – говорит Женька.
– Не встретимся, – поддакивает торгаш и косится на халат, висящий в углу.
Двое злых и диких одновременно перешагивают порог ванной, но тут же замирают. Цепенеет и взгляд Томаза, теперь уже не на халате, а на руке Зырянова. Женька молниеносно выхватил из кармана гранату, вырвал зубами кольцо и все в той же удобной позе продолжал восседать на стиральной машине.
– Из вас служил кто-нибудь? Знаете, что произойдет, если я разожму пальчики?
Темная глыба головы кавказца побелела так, что стала почти неразличимой на фоне пены.
– Дурак, ты что?..
– Мы же вроде минуту назад договорились, что я не дурак, или забыл?
– Выйдите все, – заорал Томаз. – Ничего без меня не предпринимать!
Повторять дважды не пришлось: его соседи улетучились, затихли.
– Ты же и сам на куски разлетишься. – Томаз все еще не отрывал глаз от гранаты.
– А мне без Рамазана все равно не жить, – усмехнулся Зырянов.
– Ты думаешь, он докладывает нам, какого числа приедет в Москву и где остановится? Пойми, мы для него пешки. Мы сбываем его товар, и все.
– У Рамазана много пешек в Москве, – кивнул Женька.
– Ну, я же об этом и говорю.
– Но я не случайно пришел именно к тебе, Томаз. Не знаешь почему?
– Почему, почему… Для русских мы на одно лицо, вы думаете, раз мы с Кавказа, значит, все повязаны, все заодно. Я не знаю, зачем тебе Рамазан, но я его в жизни всего пару раз видел.
Женька тоже смотрел на гранату.
– Сейчас мои пальцы от возмущения разожмутся, и выпущу я тебя, подружка. А что, мне терять нечего. Служить мне заказано, в контору инвалидов я не пойду, любимой девочке калека не нужен, это мне она дала понять. На пенсию жить стыдно. Ты тоже ничем в этой жизни не дорожишь, а, Томаз? Женщина у тебя, правда, ничего, да дома небось жена есть, дети? А может, тебе все надоело? Пусть рванет эта штука, а?
Базарник поверил, что Зырянов не шутит.
– Я вправду не знаю, чем могу тебе помочь.
– Знаешь, все ты знаешь.
Этой весной по дороге Баку – Ростов ты провел три фуры с азиатскими шмотками и аппаратурой. Было такое?
Томаз молчал.
– Барахло принадлежало Рамазану, и именно он постарался, чтоб машины никто не задерживал, откупился ото всех. Выходит, не пешка ты для него. Пешке он такое дело не доверил бы.
– Что ты еще знаешь? – спросил Томаз, чуть помолчав.
– Я знаю, что ты действительно торгаш, но у Рамазана есть в Москве охранники, которые встречают его и сопровождают. И устраивают беседы с коллегами. Разборки, по-вашему, так? Еще я знаю, что двое-трое из них трудятся вроде бы на одном из складов, в которых Рамазан держит свои товары. И последнее, что я знаю: ты сейчас вылезешь из воды, оденешься, и мы с тобой на твоем «Опеле» подъедем к этому складу. Там я тебя отпущу.
– А она раньше не рванет? – кивнул Томаз на гранату.
– Может. Но это будет зависеть от твоего поведения. Если я увижу, что за нами последует хвост, если ты попробуешь меня надуть… В общем, не пробуй, ладно?
* * *
Дорога долго шла вдоль железнодорожного полотна, потом резко свернула, но «Опель» сворачивать не стал, а поехал прямо, правда, уже не по бетонке, а по грунтовой колее. Выскочили на пустырь. Томаз тотчас заглушил мотор и погасил фары:
– Приехали. Смотри.
Освещенный по периметру фонарями, стоял каменный забор, за ним – полусферический металлический ангар.
– Как туда попасть?
– Ночью – никак, собаки без привязи ходят. Да ночью там никого, кроме сторожа, нет. А днем вход свободен.
– Ясненько. Кожаные турецкие куртки сюда привезли?
Томаз сощурился:
– Кто же тебе все продал, а?
– А я по чуть-чуть информацию собирал. С миру по нитке, с человека – по слову.
– Нет, кто-то продал.
– Представь себе, все бескорыстно поступали. Как и ты. Ты же мне ничего не продавал, так?
Томаз закусил губу.
– Говоришь, фамилия главного здесь – Шунт?
– Это не фамилия. Фамилию его я не знаю. Зовут все его так, по кличке. Вот он у Рамазана вроде телохранителя. И если надо, с нами связывается: когда подъехать, что получить.
С минуту посидели молча. Женька проверял, хорошо ли он запомнил дорогу сюда. Потом сказал:
– Разворачивайся. Высадишь меня по пути, я скажу, где именно.
Поехали. Томаз несколько раз облизнул губы, косясь на Зырянова, словно желая о чем-то спросить, да все никак не решался.
Наконец решился:
– Слушай, я много тебе открыл, да?
Женька понял его по-своему:
– Не переживай, не заложу.
– Да, я думаю, тебе незачем меня закладывать. Но о другом спросить хочу: зачем тебе Рамазан?
– Он человека убил, женщину, – неожиданно для себя признался Женька.
Томаз тихонько засмеялся:
– Не надо так шутить. Рамазан все купит, все продаст, но убивать никого не станет. Была бы на нем хоть капля крови, с ним никто бы дела не имел. Мы и так живем – трусимся.
– Я тоже думаю, что сам он не стрелял, – сказал Зырянов. – Зачем руки пачкать? Так, светофор видишь? За ним сразу останови.
Минули троллейбусную остановку, торгаш притормозил вплотную к тротуару:
– А с гранатой что делать будешь?
Женька рассеянно переспросил:
– С какой гранатой? Ах, с этой? Да не нужна она мне, держи на память.
И бросил ее на колени водителя.
Томаз дернулся так, что чуть не вышиб плечом стекло. А Зырянов, открыв дверцу и сойдя уже на тротуар, сказал:
– Только ты учти: я не все время шучу. Следующий раз, не дай бог, придется, не муляж прихвачу, а самую что ни на есть боевую, и не «эфку», а помощней. А то тебя «эфкой» и не взять. Ну, бывай!
Женька взглянул на часы: быстренько уложился. Настроение у него отличное, он, чтобы сразу срезать путь, повернул в узкий неосвещенный переулок и замурлыкал свою походную:
В пещере каменной нашли бочонок водки,
И слон под соусом лежал на сковородке.
Мало водки, и закуски мало…
Сзади, метрах в двадцати, хрустнула под чьими-то шагами сухая ветка. В холодном пустом пространстве звук, если хочешь, можно услышать издалека. Приглушенный голос. Значит, не один следом топает. «Неужто Томаз обхитрил-таки разведку, пристроил хвост?» – подумал Женька.
Впереди стояло бетонное ограждение для мусора. Он нырнул за стенку, присел, притих.
Рядом шаги, и голоса рядом:
– Я, Коля, ей ведь по-хорошему сказал: пусти. А она: «Иди к тому, с кем пил». Ладно, завтра я ей устрою праздник. Завтра я ей патлы повыдергаю.
– Сань, и моей повыдергай….
Женька беззвучно рассмеялся. Выждал немного, потом почти во весь голос затянул:
В пещере каменной нашли цистерну водки.
И стадо мамонтов на жаркой сковородке…
Едва войдя в квартиру, он бросился к телефону:
– Маша, бери тачку и езжай сюда. Я встречу у дома, расплачусь. Завтра утром на смену? Отсюда на смену и пойдешь. У меня у самого денек завтра жаркий. Что значит, для чего тебе сюда ехать? Посидим, о жизни поговорим… А, ну понял, тебя не позднее время смущает, тебя рука моя смущает. Многих она смущает. Ну ладно, адью, девочка!
Женька бросил трубку и стал зло снимать с себя куртку. Правильно, все правильно. И Ленка, одноклассница, именно поэтому сказала ему «прости». Для них и нормальных мужиков хватает…
Он открыл холодильник. Ладно, командир простит. Сегодня чуть-чуть можно. Налил рюмку…
Минут через сорок в дверь позвонили. Первое, что подумал Зырянов – вернулся командир, не уехал.
На пороге стояла Маша.
– Ты умнее ничего не придумал? И сразу – трубку бросать!
Хорошо, я по телефонному справочнику адрес нашла…
Глава 8
С тем, что кавказцы грозили нашим военным, оценивали их головы, Чехотный сталкивался часто. Но одно дело – угрозы, и совсем другое – их воплощение, так сказать, в жизнь. Точнее – в смерть.
До того, как сгореть в машине, Тамара Макарова была уже мертва. Более того, погибала она мученической смертью: об этом говорят травмы позвоночника, лица… То ли ее машиной сбили, то ли пытали: долго и изощренно. Второе вероятней. Сбить, конечно, тоже могли, но в таком случае слишком уж большой и неоправданный спектакль разыгран с трупом. Зачем предавать его вместе с машиной огню, обливать бензином, стрелять, наконец? Просто ритуал какой-то получается.
Что ж, думает Чехотный, предположим теперь, что ее пытали. Рамазану это нужно? Нет, конечно же. Можно, правда, допустить, что он добивался того, чтобы смерть жены офицера выглядела угрожающей, послужила предостережением для других, но зачем тогда жечь труп, уничтожать следы пыток?
Дальше поехали. Совершено заказное убийство, заказчик – Макаров. Тут могут быть два мотива. Жена – помеха для воссоединения с Лесей Котенковой. Убийца в таком случае какой-то изувер, причем не профессионал. Профессионалы-киллеры никогда не усложняют своей задачи. Мотив второй – ревность. Тут что-то есть. Оправдано хотя бы избиение. Перед смертью Тамару пытали, с кем она изменяла мужу. Или просто наказывали за измену. Излишняя жестокость? Но есть такая штука, как синдром войны. У людей притупляются чувства, они такое видели, и в таком сами участвовали, что происходят необратимые процессы в психике.
Афганец расчленил жену…
Интересно, и остальные вырезки у Макарова такого же характера? Зачем он собирает их? Это, мягко говоря, не совсем здоровый интерес.
А если не совсем здоровый, то ревность могла возникнуть и на пустом месте. Не было у Тамары никого, но поскольку Макаров не вылезал из горячих точек, поскольку сам жене изменял, то, конечно, допускал…
Стоп! Он спокойный крепкий мужик, боевой офицер, и не надо его вот так, в грязь… Не надо!
– Что? – раздался рядом чей-то вопрос. – Я вам ничего не сделала.
Чехотный огляделся. Он стоял в проходе троллейбуса, вокруг толпились пассажиры. Кажется, он настолько задумался, что последнюю фразу сказал вслух, и ее приняла в свой адрес дамочка с сумкой. Сумка чем-то тяжелым и острым уперлась в колено Чехотному, он развернулся, и дамочка тут же среагировала:
– На такси надо ездить.
Чехотный вышел на две остановки раньше.
Ему надо было настроиться на разговор, хотя он в общем-то не предвещал ничего интересного.
* * *
– Валентина Сидоровна, при вас Макаров часто с женой ругался?
– Дак а как же! – Волчкова, щупленькая, но вся живая, вся в движении старушенция, даже руками развела. – Все время. Этот-то ее, Олег, если что не по нему, как глазами зыркнет, как плечами поведет… Он сейчас тихенький стал, после госпиталя, а до этого прямо бандитом был! Гонял племянницу…
– С топором за ней бегал, что ли?
– Ну что ты, Бог с тобой! Нет, он руку на нее не поднимал, но я ж говорю: как зыркнет! Ну до того суровый мужик. Я вообще не знаю, как она с ним пятнадцать лет прожила.
– И не собиралась разводиться?
– А зачем же? Машина, дача, квартира хорошая. Да, они не ладили, но он же все в отъезде и отъезде, а ей одной разве плохо жилось? На ту же дачу уедет, и никто ее не видит, чем она занимается, с кем.
«Так, – подумал Чехотный, – „с кем“. Что-то знает старушенция. Надо вопросик подкинуть».
Но Волчкову трудно было остановить.
– Вот за дачу хочу сказать. Я считаю, нечестные у нас законы. Я единственная наследница Тамары, и мне что-то должно после смерти отойти. Дачу бы дали.
– Вы не наследница, – сказал Чехотный.
– Ну, пусть это по-другому называется, все равно единственная родственница. Если с Олегом что случится, кому все отойдет?
– Поговорите с ним, пусть завещание на ваше имя напишет. У вас ведь тоже никого нет? А вы – на его имя напишете.
– Да? Обойдется. – Она обиженно поджала губы. – И не надо меня хоронить.
– Давайте и Макарова хоронить не будем, Валентина Сидоровна. Я вижу, вы с ним в неважных отношениях, да?
– Чужой – он и есть чужой.
– Он отдал вам все вещи Тамары Алексеевны…
– Да. А дачу? Собирается продавать, будто у него денег нет. Отдал бы мне. Чужой.
– Странно, – сказал Чехотный. – Ушел человек на пенсию, масса свободного времени у него появилась, ковырялся бы в земле… Почему, интересно, он так спешит от дачи избавиться?
– Так догадывается же, наверное. Тамара-то там, на даче, в последнее время с Лехой хозяйничала.
– Леха – это кто?
Волчкова поняла, что сказала лишнее, задергала головой:
– Да никто. Это у меня чего-то с языка сорвалось.
Чехотный, насколько смог, принял суровой вид:
– Утаиваем, значит, информацию от следствия? Это нехорошо, гражданка.
Официальный язык Волчкову напугал:
– Ладно, ты только не говори никому, хорошо?
Чехотный чуть было не улыбнулся при этом, но все же сдержался:
– Хорошо.
– У них-то дача, считай, брошенная. Никто на ней не возится. Вот я и выпросила пару грядок: зелень посадить да редис. Макаровы, правда, не жадные были, приезжай, говорят, когда хочешь, и сажай что душе угодно. Ну я «когда хочешь» и поехала. Перед этими майскими. Им позвонила – Олег на войне, Тамары дома не было, – села на электричку, потом на автобус и заявляюсь туда. А они оба пьяненькие и в обнимочку, Тамара и Леха этот. Она мне: «Тетя, ты только Олегу не говори». А с какой стати мне Олегу докладывать?
– И кто он, Леха? Как выглядит, где работает?
– Я его тогда первый и последний раз видела. Ни он мне не нужен, ни я ему. А выглядит… В куртке был, в пятнистой, военной, как у Олега; пониже и помоложе его, кажется. И машина у него… Похожая на такую, которая за Олегом со службы приезжает, зеленая, только не наша, и светленькая. Я грядки вскопала, и он меня на ней до города довез.
– Как довез? Вы же говорите, что он пьяным был. Или не был?
– Был. Не то, чтоб на ногах не держался, конечно, но пахло от него здорово. Я еще спросила, как же он не боится за руль садиться, на трассе же милиции полно, а он говорит: «Меня никто не задержит». И правда, он гаишникам рукой махал, они ему… Нормально доехали.
Больше ничего интересного Волчкова не сообщила.
* * *
Сотрудника ГАИ по имени Леха, сорокалетнего обладателя белого джипа, среднего роста, выявить не удалось.
Глава 9
В Калугу поезд прибывал в пять утра.
Олегу не спалось. Он ехал к Лесе, но, как это ни странно, думал сейчас совсем о другом. Лесю он, можно сказать, почти не знал, не мог четко вспомнить даже лицо. Видел мимолетно, а прошло шесть лет.
Правда, давно, до войны в Чечне еще, был миг, когда он вспомнил именно эту девочку.
Приближался конец карабахской кампании. С группой своих бойцов он полетел на горные заставы Лачина. На Карабахском хребте, где ютились по скалам вперемежку армянские и азербайджанские селенья, шла «овечья» война. Вооруженные люди нападали на чабанов, часто убивали их, угоняли в горы отары. На поиск одной такой банды и вылетела сейчас «вертушка». Макаров сел в нее, чтобы хоть немного отвлечься от грустноватых мыслей. Уже вовсю шли разговоры о том, что войска отсюда будут уводить, но матбаза якобы должна остаться здесь…
Вертолетчик Ваня – так звали его и генералы, и рядовые – выглядел школяром, хулиганистым двоечником. Но он был уже воякой, с разницей в полгода получив две пулевых отметины. Обе пули по касательным, снизу вверх, как и положено для летунов, порвали кожу на ногах. Ваня безбожно матерился и лихо гонял машину над самой землей, распугивая овец, пацанов, разметая со скирд сухую солому. Ему все прощалось, тем более отговорка у Вани была весомая: «Так не собьют».
Их сбили. Это случилось, когда «вертушка», устав петлять по ущелью, набрала высоту и по прямой пошла к Кубатлы. Третья пуля опять нашла пилота, и машина стала падать.
Макаров понял, что это все. И вот тогда, глядя в выпуклое окошко Ми-8, он увидел лицо девочки, ясно-ясно, до маленькой родинки у нижней губы. Лицо было спокойное, строгое.
Черт знает как, но Ваня очухался и что-то там успел сделать. Вертолет уже у самой земли ожил, затрепыхался, и, хотя жестко ударился о каменистую почву и спецназовцев мазануло по жестяным бортам до багровых кровоподтеков, все остались живы.
Ване пуля, пробив тонкую броню сиденья, вошла в бедро. Он ругался: «Кавказцы только и умеют, что задницы рвать!»
