Текст книги "От Крыма до Рима(Во славу земли русской)"

Автор книги: Иван Фирсов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 29 страниц) [доступный отрывок для чтения: 11 страниц]

По тревоге «Таганрог» под флагом Кинсбергена и «Корон» вышли из бухты. Выходили через узкий, извилистый проход с большим трудом. Второй день с моря дул встречный ветер. Пришлось, как говорят моряки, верповаться. Завозить якорь, шпилем выбирать якорный канат, завозить другой якорь на шлюпке, отдавать его. Выбрав первый якорь, подтягиваться на втором и повторять операцию сначала.

Когда корабли оказались на чистой воде, уже смеркалось. Встречный ветер заставил все время лавировать, медленно продвигаясь в сторону Анатолии. Наблюдатели, матросы на салингах, специальных площадках, установленных высоко на мачтах для работы со снастями и парусами, всю ночь не смыкали глаз. Вглядывались в темь, надеясь заметить огоньки неприятельского судна. Первым на рассвете крикнул матрос на брам-салинге, самой высокой грот-мачты корабля «Корон»:

– Вижу парус на зюйде!

«Корон» в ту же минуту репетовал флагману: «Вижу неприятеля». Кинсберген на правых шканцах уже наводил подзорную трубу прямо по носу «Таганрога».

– На румб зюйд-ост! – отрывисто, не отрываясь от окуляра, скомандовал флагман.

Турецкий парусник, тоже не отворачивая, устремился навстречу русским. Но что это? Из утренней дымки один за другим выплыли три линейных турецких корабля, а следом виднелся еще один парусник, поменьше. Стоявший рядом с Кинсбергеном командир «Таганрога» поежился. «На трех передних турецких кораблях не менее ста пятидесяти пушек. У нас же с «Короном», который, кстати, отстает, всего тридцать две».

Все три турецких корабля, с вице-адмиральским флагом на головном, неотвратимо сближались с одиноким русским судном.

Кинсберген опустил трубу. На Лице его играла задорная усмешка.

– Капитан! Держать два румба правее! Барабаны, тревога! Атакуем левым бортом капудан-пашу!

Противники медленно сближались, турецкий флагман, видимо, заволновался, не выдержал и первым открыл огонь. Сражение далеко неравных по силам неприятелей началось.

Первые ядра турецкого флагмана подняли всплески с большим недолетом, правее «Таганрога».

– Носовые гаубицы! Заряжай брандскугель! Пали! – скомандовал Кинсберген. Первый залп русских был меток, загорелся парус под бушпритом турецкого флагмана.

Турки все больше приходили в ярость. Они открыли беспорядочный огонь, стремясь поскорее разделаться с противником, но тот все время ускользал от прямых попаданий. К тому же в помощь ему пришел еще один подобный корабль. Турецкая эскадра пыталась с самого начала окружить русский корабль, взять его в кольцо и попросту расстрелять. Но, видимо, капитан там был не из простаков. Он умело использовал малейший промах неприятеля, не только выходил из смертельных клещей, но и весьма ощутимо наносил удары по сильному противнику…

На исходе третьего часа боя Кинсберген и не думал отступать. С одной стороны, его мастерство маневра в управлении кораблем и огнем были безукоризненны, но его поражала стойкость и отвага экипажей обеих кораблей. Есть уже и убитые, немало раненых, но никто не покинул свое место, наоборот, каждый старался заменить выбывших из строя товарищей. Главное, чего опасался флагман, – абордажа турок. На борту неприятеля не одна тысяча войск, поэтому все маневры Кинсберген производил с расчетом уклониться от непосредственного соприкосновения с неприятелем, борт о борт…

Солнце уже опускалось к горизонту, когда турки не выдержали и поворотили вспять к берегам Анатолии. Несмотря на потери в людях, перебитые ванты, изорванные паруса, отряд русских кораблей маневрировал до утра и, только убедившись, что неприятель покинул место боя, отправился в Балаклаву приводить себя в порядок.

Подводя итоги боя, Сенявин доносил в Адмирал-тейств-коллегию: «Неприятельского урону число в людях точно знать хотя и неможно, но только видно было во время бою, что с их судов мертвых тел бросаемо было в воду много; наш же урон состоит на корабле «Таганрог», убитых мичман Рейниен и 2 матроса, раненых тяжело 8, легко 12, разбито пушек 1, в мелкие части, да две отбитием винградов; на корабле «Корон» убит из нижних чинов 1, ранено тяжело 3, легко 5. И он же Кинсберген свидетельствует о командующих кораблями «Корон» капитан-лейтенанте Басове, «Таганрога» лейтенанте Колычеве и о всех их офицерах, что они долг службы исправляли, как надлежит храбрым людям и примером своего мужества возбуждали в подчиненных тож усердием и ревность, несмотря на превосходную неприятельскую силу».

Кинсберген, кроме донесения старшему флагману Сенявину, в письме графу Чернышеву с восторгом отозвался о поведении своих подчиненных. «И так честь этого боя следует приписать храбрости войск; с такими молодцами, B.C. я выгнал бы черта из ада… Я весьма доволен обоими кораблями и на коленях умоляю B.C. всем офицерам и нижним чинам объявить, что вы довольны их поведением и храбростью, это воодушевит их еще более к исполнению долга и возбудит в других честолюбие стремление превзойти их».

Получив должный отпор у крымских берегов, турецкий флот на время притаился, но султан теребил капудан-пашу, обвиняя его в трусости.

В конце августа в Керчь на взмыленной лошади прискакал из Бахчисарая гонец от хана Шан-Гирея, благоволившего к России.

– Высокочтимый хан тревожится, в бухте Суд-нсук-Кале больше сотни султанских судов. Они готовят высадить войска на крымскую землю.

Сенявин несколько встревожился. Неделю тому назад он выслал к Цемессу сильный отряд кораблей под командой Кинсбергена. Но от него нет никаких вестей. Вице-адмирал, будучи старшим начальником над Керчь-Еникальским гарнизоном, вызвал генерал-май-ора Дельвига.

– Принимайте под команду гарнизон, а я нынче же с наличными судами отправляюсь к Суджук-Кале.

Не ровен час, сызнова Кинсбергену выпадет сразиться с превосходным неприятелем.

На другой день, подняв флаг на фрегате «Первый», с кораблями «Корон», «Хотин», бомбардой, тремя палубными ботами Сенявин вышел в море. Однако сильный встречный ветер южных румбов на выходе из пролива заставил отряд отстаиваться на якорях.

В эти дни Кинсбергену вновь предстояло вступить в схватку с сильным противником. Из Цемесской бухты к берегам Крыма с крупным десантом на борту двинулась турецкая эскадра. В авангарде шли 3 линейных корабля, четыре фрегата и три 16-пушечные шебеки. Чуть поотстав, следовали 18 транспортов с 6-тысячным десантом.

Кинсберген, несмотря на тройное превосходство неприятеля в пушках, сразу, обнаружив слабое место в строю турецкой эскадры, ринулся в атаку, отрезая авангард от остальных судов. Сблизившись на дистанцию картечного огня, фрегат «Второй» под флагом Кинсбергена и три «новоманерных» корабля «Жур-жа», «Модон» и «Азов» открыли беглый огонь на оба борта. На этот раз бой длился менее двух часов. Не выдержав натиска, турецкая эскадра спешно, поставив все паруса, укрылась в бухте под защитой крепостных батарей Суджук-Кале.

Спустя неделю отряд Кинсбергена соединился с отрядом Сенявина. Впервые основной состав Азовской флотилии отправился в крейсерство под флагом вице-адмирала Сенявина. 5 сентября на подходе к Суджук-Кале обнаружилась турецкая эскадра, состоящая из 5 линейных кораблей, 2 фрегатов, нескольких шебек и галер.

– Держать на неприятеля! – приказал Сенявин. – Изготовиться к бою!

Но, видимо, еще свежи в памяти турецкого адмирала яростные атаки на прошлой неделе Кинсбергена-Не принимая боя, турецкая эскадра отвернула и взяла курс к берегам Анатолии…

Кампания 1773 года завершилась. Азовская флотилия, несмотря на многократное превосходство турецкого флота, не допустила высадки десантов на Крымский полуостров и этим обезопасила 2-ю армию генерала Долгорукого от воздействия как турецких войск, так и бунта татар.

Поздней осенью Сенявин отправился в Балаклавскую бухту. Флагман впервые навещал самую удаленную базу флотилии. Бухта произвела на него благоприятное впечатление своей добротностью, удобностью расположения для стоянки кораблей. Однако настроение командиров, расположившихся в бухте, было неоднозначно. «Таганрог» и «Корон», только что вернувшиеся из крейсерства, стояли на якорях. В северном углу бухты, у самой кромки, стояли, приткнувшись к берегу, накренившись, два «новоманерных» корабля. Сенявин знал от Кинсбергена, что некоторые суда имеют сильную течь и в море не выходят. Первым, приложив руку к шляпе, отрапортовал недавно назначенный командир 16-пушечной «Морей» лейтенант Федор Ушаков. Глуховатым голосом он доложил, что корабль имеет сильную течь и стоит второй месяц на приколе. По трапу, перекинутому на берег, мимо них то и дело сновали матросы с парусиновыми ведрами, наполненными водой.

– Ну показывай, что у тебя стряслось, – хмурясь, сказал Сенявин.

Спустившись на нижнюю палубу, Ушаков стал на колени перед зияющей чернотой снятого с петель люка. Скинув кафтан, Ушаков закатал до плеча рукав рубахи и привычным движением опустил руку в булькающую внизу воду. Повертев рукой из стороны в сторону, он вынул руку из воды и с улыбкой протянул указательный палец адмиралу. Глядя на измазанную гнилью ладонь, Сенявин покачал головой.

– Ну и ну-у, – протяжно произнес он, – здорово Червяки жрут древесину. Такого я на Дону не видывал. И много ли сожрали, черти?

– Почитай, ваше превосходительство, треть днища заменять надобно. Кренговал помаленьку «Морею» с борта на борт.

Вытерев руку о лежавшую рядом парусину, Ушаков, согнав улыбку, вытянулся перед адмиралом.

– Куда денешься, – произнес Сенявин, – пойдем со мной, отобедаем на «Таганроге». Там и потолкуем.

За обедом Сенявин нахваливал Балаклавскую бухту, которую перед тем обошел вокруг. Взбирался на крутую гору, слева, перед входом, на ее макушке белели камнями какие-то древние развалины.

–   Сие, сказывают, остатки башни Генуэзской, – пояснил Ушаков, – древние греки ее сооружали.

–   Вишь ты, – удивился Сенявин. – Стало быть, наши православные сородичи прежде татарвы здесь обитали?

–   Справедливо заметили, ваше превосходительство, – ответил Ушаков, – подобно и Константинополю – Цареграду, который ныне басурмане Стамбулом прозывают на свой лад.

Выпив за столом по чарке, от которой Ушакову было неудобно отказываться, Сенявин, вникавший в жизнь своих подчиненных не только на палубах кораблей, бесхитростно произнес:

– А сказывают, ты хмельным не балуешься. Ушаков не смутился, наоборот, ответил шуткой:

–   Пить – пей, да дело разумей, наставлял меня в свое время тятенька.

–   И то верно, – согласился Сенявин, мешая ложкойдымящиеся щи, – одначе в Балаклаве, видимо, не токмо гавань добрая, но и похлебку есть из чего наваристую спроворить.

–   Служители нахваливают, а мы с татарами по этой части общие интересы соблюдаем, – степенно, по-хозяйски объяснил Ушаков.

Когда Сенявин в очередной раз с похвалой отозвался об удобной стоянке в Балаклаве, Ушаков, вспомнив о чем-то, проговорил:

– Сказывают, ваше превосходительство, верст десяток отсюда, подле деревеньки Ахтияр, намного лучшая и просторная гавань расположена.

Сенявина эта новость заинтересовала. Перед убытием он приказал отрядить грамотного штурмана, проверить и положить на карту бухту у Ахтияра.

–   Возьмет пускай палубный бот да все промеры исполнит как следует. Крым-то покуда татарский, а глядишь, и под нашу руку отойдет. Все сие и сгодится.

–   Есть у меня штурман исправный, Батурин Иван, его и отошлю, – не долго раздумывая, ответил командир «Таганрога». Обрадовал Сенявин и Федора Ушакова.

– Сдавай должность мичману. Принимай «Модон» под свою руку. Готовься к весне, пойдешь в крейсерство с Кинсбергеном.

По зимнему тракту, перед Рождеством, в Таганрог прибыл с Балтики контр-адмирал Василий Чичагов. Сенявин знал его и раньше, когда готовилась экспедиция в Северный Ледовитый океан.

Василию Чичагову и довелось начинать кампанию 1774 года встречей с турецкой эскадрой.

За минувшую зиму произошла смена верховной власти в Константинополе.

Скончавшегося султана Мустафу сменил хилый старец Абдул-Хамид. Не желал он начинать свое султанское правление неудачными действиями против Русских. В этом его горячо поддерживал новый визирь Мухсан-заде. Не надеясь на успех в схватке на Дунайском театре, он рассчитывал ударить русские войска в Крыму. Для этого был единственный путь: высадить Десант и поднять против русских крымских татар.

– Сколько можно бегать, подобно зайцам, нашим кораблям от неверных? – вопрошал визирь первого флагмана флота султана. – Соберитесь в единый кулак к Самсуна, изловчитесь подобно лисам, перехитрите гяуров. В Крыму ждут не дождутся наших янычар, чтобы изгнать Шагин-Гирея…

В конце мая турецкий флот в составе 5 линейных кораблей, 9 фрегатов, 26 шебек16 и галер и транспортных судов незаметно сосредоточился в Суджук-Кале и начал готовиться к прорыву в Азовское море.

Ранней весной, согласно предписанию, отряд Кин-сбергена приступил к крейсированию вдоль Южного берега Крыма. Отправляя в море отряд Чичагова, вице-адмирал Сенявин не посчитал лишним напомнить ему:

– Поимей в виду, Василий Иванович, турки после прошлогодних неудач остервенели, будут на рожон лезть. К тому же у них до сих пор намного более наших корабликов. Потому особливо в стычку не ввязывайся. Твоя цель генеральная – не пропустить супостата через Керченский пролив в Азовское море.

Три недели патрулировал Василий Чичагов от Кы-зыл-Таша в направлении к Абрау-Дюрсо. Присматривался к новому для него району плавания, посматривал на верхушки мачт, где на весеннем ветру трепетал вымпел младшего флагмана, то и дело вскидывал подзорную трубу, всматривался в горизонт. С непривычки яркое солнце слепило глаза контр-адмирала, привыкшего к хмурым небесам на Балтике.

В полдень 9 июня часовой матрос-наблюдатель, как называли их, марсовый, перегнувшись с площадки фор-марса, прокричал:

– Неприятельские паруса на зюйде!

Чичагов перевел подзорную трубу влево. Один за другим из далекого марева выплывали паруса трехмачтовых кораблей. Быстро прикинув, Чичагов понял, что перед ним эскадра более двух десятков вымпелов. Неприятель шел строем двух кильватерных колонн. На головных линейных кораблях турок развевались адмиральский и вице-адмиральский флаги.

Чичагов оглянулся за корму. В кильватер ему ровно держали строй три фрегата и два «новоманерных» корабля. Далеко, у горизонта, маячила гора Митридат, подле Керчи.

«Принимать бой смысла нет, – сразу смекнул Чичагов, – но и показывать корму не к лицу».

– Поднять сигнал, курс пять румбов вправо. Изготовиться к бою!

Контр-адмирал решил разойтись с турками на предельной дистанции. Когда головные корабли поравнялись, турецкий флагман первым открыл беспорядочный огонь. Ядра пенили воду далеко от бортов русских кораблей. Чичагов медлил, ответный огонь не открывал.

– Неча боевые припасы впустую тратить!

Когда строй достиг середины колонны турецкой эскадры, Чичагов распорядился произвести для острастки неприятеля несколько залпов. В это же время он заметил, что часть турецкой эскадры под адмиральским флагом устремилась к проливу.

Чичагов сразу разгадал замысел неприятеля – отрезать русский отряд от пролива.

– Поднять сигнал: «Поворот на обратный галс! Поставить все паруса!»

И на этот раз турки просчитались. Отряд Чичагова первым, уже в сумерках, подоспел к проливу и строем фронта, перегородив пролив, отдал якоря. Турецкий флагман не отважился лезть под огонь русских пушек в ночную темь и отвернул в море…

Чичагов ночью отправил нарочного с ботом в Таганрог, доложить Сенявину обстановку.

С рассветом турецкая эскадра сделала попытку прорваться в Азовское море. Но тактический прием русского адмирала оказался превосходным. Поперек пролива стояло на якорях пять русских кораблей, в пролив мог войти лишь один корабль турок, который встречал залп носовых бомбард русской эскадры. Долго маневрировал турецкий флагман перед входом в пролив у мыса Тузла, но в конце концов ретировался.

Спустя два дня подоспел из Таганрога Сенявин. Он похвалил сметку Чичагова, поднял свой флаг на фрегате «Первый», ожидая новой атаки неприятеля. Одновременно он послал на берег артиллериста.

– Поезжай к генералу Дельвигу и передай мое распоряжение передвинуть крепостные орудия ближе к нашей диспозиции, дабы своим огнем содействовать корабельным пушкам. Больно велико у турок орудий на эскадре супротив нашенских. Превосходят, почитай, многократно.

В утренней дымке 28 июня показалась вражеская эскадра. Медленно приближаясь, с дальней дистанции открыли первыми огонь турецкие корабли. Как и прежде, завеса всплесков поднялась за добрый десяток кабельтов до линии русской эскадры. Сенявин невозмутимо рассматривал в подзорную трубу приближающегося противника. Орудия русских кораблей не отвечали. Как и Чичагов, командующий Азовской флотилии бережно относился к расходу пороха и ядер. Знал, каких трудов стоило доставить их из России.

– Передать на бомбардиры, выдвинуться в первую линию. Остальным кораблям изготовиться к пальбе бомбами.

Прошло немного времени, передовые турецкие корабли сблизились на дистанцию действенного огня и, внезапно замедлив ход, приостановились.

Сенявин, не сдерживая улыбки, хлопнул подзорной трубой по ладони.

– Ну вот, басурмане, и попались! – вице-адмирал кивнул на топ-мачты, где едва шевелился вымпел. – Поднять сигнал: «Открыть огонь!»

Спустя минуту-другую на передние турецкие корабли обрушился шквал картечи, посыпались бомбы на обмякшие от безветрия паруса кораблей противника. Было видно, что там началась паника, спешно спускали шлюпки, заводили буксирные концы, разворачивали дымящиеся от пожаров корабли на курс ретирады…

Так бесславно закончилась последняя попытка турецкого флота в этой войне взять реванш на море у русских моряков.

Но пушечная канонада в Керченском проливе отозвалась эхом на побережье Крыма, у селения Судак. Пользуясь скованностью флотилии, еще одна турецкая эскадра высадила десант янычар неподалеку от Судака. Появление турок во главе с Хаджи-пашой всколыхнуло татарские деревни, где давно шныряли подстрекатели из Стамбула. Соединившись с янычарами, это войско двинулось вдоль побережья. Малочисленные, измотанные схватками с татарами гарнизоны отступали, почти не оказывая сопротивления. Хаджа-паша имел целью овладеть самой удобной бухтой на Южном берегу Крыма, Балаклавской. Там базировались русские корабли, надежно охраняя подступы к Крыму со стороны моря.

Собственно, на моряков только и надеялись окопавшиеся вокруг Балаклавы армейцы из корпуса генерала Долгорукого.

Отрядив часть экипажей на помощь малочисленному гарнизону, командиры кораблей, стоявших в бухте, привели в действие свою главную силу – мощь корабельной артиллерии. Огненная завеса опоясала подступы к траншеям оборонявшихся войск. Не ожидавшие отпора янычары надолго замешкались. Теперь каждая их атака захлебывалась под огнем корабельных пушек.

Среди корабельных артиллеристов выделялись канониры «Модона». Не зря школил своих пушкарей Фе-дор Ушаков прежде, а теперь денно и нощно управлял стрельбой своих подопечных. В эти дни получил бое-вую закалку в очередной схватке с неприятелем командир «Модона». И прежде он вступал в перестрелку с одиночными турецкими шебеками у побережья. Но то были дуэли на пределах досягаемости огня, турки, как правило, не вступали в единоборство. Здесь же До неприятеля было рукой подать, ядра их легких пушек залетали иногда в бухту, вспенивая зеркальную гладь воды.

Неожиданно неприятельские атаки прекратились. На сопках, окружавших Балаклавскую бухту, воцарилась непривычная тишина.

Минул день-другой, в Балаклаву пришло судно из Керчи, и командир сообщил неожиданную весть – между Россией и Портой подписан мирный договор. Война закончилась…

Оказалось, что в Стамбуле наконец поняли: война проиграна, пора кончать дело миром.

К этому склонили и султана Абдул-Хамида и главного визиря Мухсан-заде в первую очередь неудачи флота в Черном море, у берегов Крыма, и победа Александра Суворова под Козлуджей.

Императрица назначила для ведения переговоров с турками генерал-фельдмаршала Петра Румянцева. Полководец готовился взять хорошо укрепленную крепость Шумлу, в которой засел сам великий визирь Мухсан. Понимая обреченность своего положения, визирь послал к Румянцеву гонца с предложением о перемирии. Для переговоров он просил «прислать верную и знатную особу, дабы договариваться о мире». Как и бывало прежде, турецкий сановник питал надежду протянуть время, чтобы собраться с силами, а там, глядишь, «Аллах поможет».

Румянцев не блистал дипломатическими способностями, но замыслы визиря разгадал сразу. Благо давно испытал на себе хитростные уловки турецких сановников. Ответ его был краток и вошел в историю.

«О конгрессе, а еще менее о перемирии я не могу и не хочу слышать. Ваше сиятельство знает нашу последнюю волю: если хотите мириться, пришлите полномочных, чтобы заключить, а не трактовать главнейшие артикулы, о коих уж столь много толковано было. Доколе сии главнейшие артикулы не утверждены будут, действия оружия никак не престанут».

Румянцев был прекрасно осведомлен, что его давний приятель молодых лет, Алексей Обресков, не один месяц ведет переговоры с турецкими дипломатами и им уже подготовлен вчерне текст мирного договора.

5 июля в ставку Румянцева, размещавшуюся подле деревни Кючук-Кайнарджи, прибыли послы великого визиря. Встретили их с подобающим почетом. Сопровождал турецких послов полковник Христофор Петер-сон, эскадрон карабинеров под командованием князя Кекуалова.

После церемонии представления Румянцев недвусмысленно предупредил:

– На сии переговоры я согласен с одним беспеременным условием, дабы закончить все процедуры подписанием мирного трактата к десятому числу.

Румянцев действовал напористо неспроста. Главный козырь – готовность к немедленному взятию Шумлы. Но не менее важным полководец считал подписание акта именно в этот день, смыть позор Прутского договора, заключенного Петром столетие с лишком тому назад, 10 июля 1712 года.

Все получилось, как и задумал Румянцев. Договор подписали 10 июля, и здесь же трактат ратифицировал великий визирь. Салютом в 101 залп приветствовали в русском лагере окончание переговоров.

На следующий день Румянцев рапортовал Екатерине II: «От самого войны начала, предводя оружие мне вверенное против неприятеля, имел счастие силою оного одержать и мир ныне».

Весть о подписании мирного договора доставил в столицу сын фельдмаршала Михаил, и он же отвез реляцию о виктории в Ораниенбаум, где находилась императрица. Своеобразно описала получение известий о мире Екатерина II в письме Григорию Орлову: «Вчерашний день здесь у меня ужинал весь дипломатический корпус. Любо было смотреть, какие были рожи У друзей и не друзей».

По-иному откликнулись в Стамбуле. Удрученный султан несколько дней скрывал от подданных и иноземных послов весть и содержание подписанного договора. Подписантов ждала участь по неписаным обычаям Востока. Великий визирь Мухсан-заде * скоропостижно» скончался через несколько дней, министр иностранных дел, рейс-эфенди, опасаясь за жизнь, предпочел не возвращаться в столицу, муфтий, одобривший своей фитой подписание мира в Кючук-Кайнарджи, поплатился своим постом…

Почему же так неоднозначно восприняли весть о мире в Петербурге и Стамбуле? Россия выиграла по всем пунктам, Османская Порта нехотя пригнулась…

Россия окончательно и навсегда утвердилась на берегах Черноморья. Керчь, Еникале, Кинбурн, побережье от Перекопа до устья Южного Буга отныне возвратились к России. Крым совершенно отпал от Османской Порты. Теперь на деле Россия вольна была опекать крымского хана, а правители в Бахчисарае, хочешь не хочешь, вынуждены были оглядываться на Петербург. Трактат предоставил России совершенно новые права в акватории Черного моря, по крайней мере для мирных целей.

«Для выгодности и пользы обеих империй, – гласила статья II Трактата, – имеет быть вольное и беспрепятственное плавание купеческим кораблям, принадлежащим двум контрактующим державам, во всех морях, их земли омывающих, и Блистательная Порта позволяет таковым точно купеческим российским кораблям, каковы другие государства в торгах в ее гаванях и везде употребляют проход из Черного моря в Белое – Средиземное, а из Белого в Черное, так и приставать ко всем гаваням и пристаням на берегах морей и проездах или каналах, оные моря соединяющих, находящимся». Русские купцы получили те же права, что и купцы Англии и Франции, в «наибольшей дружбе с нею пребывающие: привозить и отвозить всякие товары и приставать ко всем пристаням и гаваням, как на Черном, так и на других морях лежащим, включительно и Константинопольские».

Отныне Россия наделялась правами Франции и Англии, «сих двух наций и прочих, якобы слово до слова здесь внесены были должны служить во всем и для всего правило, как для коммерции, так и для купцов российских…» Купеческие суда теперь могли иметь, подобно Англии и Франции, 4-6 легких пушек для защиты от пиратов, а также конвой военных кораблей.

* * *

Внимательно вчитывалась в текст Договора с Пор-той императрица. Наступали сроки его ратификации. Теперь к России прирастало немало новых земель в Причерноморье, Азовском краю. Почва там должна быть плодородная, но незаселенные, безлюдные места, пустоши одни. Десяток лет тому назад, едва воцарившись на троне российском, она первым делом позаботилась о своих соплеменниках. Не хватало там крестьянам, свободным от кабалы, землицы. Едва сводили концы с концами. За пятнадцать лет постигла Екатерина Алексеевна, бывшая захудалая немецкая принцесса, как просто, без натуги, черпают из российской казны деньги власть имущие. В декабре 1762 года вышел манифест, позволявший всем иноземцам, «кроме жидов, выходить и селиться в России». Следом появился указ, которым всем переселяющимся в Россию разрешалось «строить и содержать по их законам церкви в тех местах, где они селиться пожелают». Иноземцам, которые «переселялись на постоянное житье и вступали в подданство Российской державы», положены «вспоможение и денежная ссуда». Более того, выбирали себе внутреннее самоуправление, освобождались от налогов, рекрутской повинности, получали кредиты на обзаведение, наделялись большими земельными угодьями. На это дело пошло из казны девять миллионов рублей, треть бюджета державы. Позаботилась императрица, добродетельность проявила о своих земляках-немцах, хотя и бывших, но единоверцах. А русский мужик еще не дорос до европейца. Покуда пускай в крепости у своего помещика помыкается, терпелив русский характер. Но для острастки издала указ – запретить холопам подавать жалобы на своего господина… За минувшие годы немцы-переселенцы осели в Саратовской губернии, создали там более ста колоний,.живут припеваючи, боготворят императрицу, сама сие почувствовала, путешествуя по Волге. Просили помочь с вывозом пшеницы на продажу…

Пришел с докладом граф Чернышев:

– Ваше величество, Алексей Наумыч доносит, три корабля «новоманерных» в Балаклаве изъедены сплошь червями, в море не выйдут, утонут. Распорядился снять с них все пушки, годное к употреблению снаряжение, рангоут, переправить все сие в Таганрог. Просит дозволения изломать те корабли. Годную древесину употребить в дело и на дрова. Не оставлять же татарам сей подарок.

– Отпиши Алексею Наумычу мое согласие. Императрица позвонила в колокольчик. В дверях появился статс-секретарь Козьмин.

– Подай-ка мне, Сергей Матвеич, последние депеши графа Алексея Орлова.

Козьмин взял с ломберного столика, не глядя, зеленую сафьяновую папку, раскрыл ее и, положив перед императрицей, поклонился и вышел.

Перебрав бумаги, Екатерина взяла одну из них.

– Граф Алексей Орлов в который раз мне пишет, что на островах Архипелага немало греков православных просятся к нам, в Россию. Нынче по договору на Азовском берегу, подле Керчи и Еникале, да и в Киевской губернии появились пустоши. Надобно их заселять людьми. Как раз греки и подойдут, они к жаре привычные. Отпиши Елманову мое повеление снарядить два фрегата, доброхотов греческих подобрать да и отправить с семьями в Керчь. А там пускай Алексей Наумыч распорядится с губернатором азовским, где их лучше обустроить.

– Ваше величество, в Трактате с турками прописано, что военным судам из Средиземного моря входить в Дарданеллы запрещено.

Императрица лукаво прищурила карие глаза, улыбаясь краешками губ.

– Ведаю о том, Иван Григорьевич. Вели на тех фрегатах купеческие флаги поднять. Испытаем дальнейшие помыслы султанские…

* * *

После Чесменской виктории адмирал Григорий Спи-ридов был озабочен мыслью, где и как обустроить подчиненную ему эскадру. Продолжалась война с Турцией. Корабли должны иметь удобную для стоянки и обороны бухту. Обошел все подходящие острова Архипелага и остановил свой выбор на гавани порта Ауза, на острове Парос. Свое мнение он изложил графу Алексею Орлову. «Сие место порт Ауза с островом своим Паросом столь важно и нужно, что я признаваю лучше всех в Архипелаге островов, где есть порты, и всех лучший залив, где есть рейды, потому нигде так укрепиться и малою силою обороняться нельзя, как в порте Аузе».

Спиридов уже не командовал Средиземноморской эскадрой. Размолвки с графом Орловым порядком надоели, и он подал в отставку, когда ему перевалило за шестьдесят. Перед заключением мира адмирал сдал Должность вице-адмиралу Елманову. Он-то и получил распоряжение графа Орлова отобрать из жителей Архипелага желающих навсегда переселиться в Россию. Для перевозки Елманов назначил два фрегата, «Архипелаг» под командой капитан-лейтенанта Мельникова и «Почтальон» во главе с командиром, капитан-лейтенантом Бухариным. В марте 1775 года они отправились к Дарданеллам, подняв на кормовом флагштоке купеческие, трехцветные, российские флаги.

Так совпало, что в эти дни турки, долго тянувшие волокиту, наконец-то ратифицировали Кючук-Кай-нарджийский договор. Временный поверенный в делах России полковник Христофор Петерсон и великий визирь Дервиш Мухаммед-паша произвели в Константинополе размен ратификационными грамотами. Приход в бухту Золотой Рог двух российских фрегатов не вызвал особых возражений со стороны рейс-эфенди и визиря Мухаммед-паши. Сказалось, видимо, их недавнее вступление в должности, а также неурядицы Порты с Австрией и недовольство в народе проигранной войной.

В середине мая «Архипелаг» и «Почтальон» отдали якоря на Керченском рейде. Сенявин рапортовал в Адмиралтейств-коллегию кратко – «Архипелаг» и «Почтальон» прибыли в Керчь благополучно мая 18-го сего года». Только что флагман Азовской флотилии получил радостную весть из Петербурга, его произвели в полные адмиралы.

Появление в Черном море двух фрегатов, построенных на верфях Петербурга, еще больше подбодрило адмирала. Наконец-то под его командой стали в строй полноценные морские боевые корабли, а не приспособленные, сооруженные на реках суда.