Текст книги "От Крыма до Рима(Во славу земли русской)"

Автор книги: Иван Фирсов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 29 страниц) [доступный отрывок для чтения: 11 страниц]

И теперь в мирные будни у флагмана хватало забот. Приводили в порядок пообветшавший за время войны корабельный состав. Меняли обшивку днищ, обновляли такелаж и рангоут, принимали рекрутов на последние корабли, поступившие с донских верфей. На рейдах Керчи, Еникале, Таганрога реяли вымпела 32 боевых кораблей, в постройке которых была и его немалая заслуга. По распоряжению Адмиралтейств-коллегий он отправился к устью Днепра. Наступали новые времена, Россия обосновывалась на Черном море. Для обороны морских рубежей державе необходим флот, по крайней мере равный противостоящему сопернику. Флот состоит из кораблей, для постройки которых на Черном море не было ни одной верфи. Сенявину и предстояло подыскать место, где возможно сооружение кораблей. В молодые годы адмирал сражался в этих местах с турками в составе Днепровской флотилии. Неподалеку от урочища Глубокая пристань он и рекомендовал создать верфи. Минуют годы, и здесь появится город корабелов, Херсон…

В Керчи адмирала ждало указание отправить часть офицеров на Балтику. Адмирал считал своим долгом напутствовать каждого из них.

Федору Ушакову перед отъездом сказал:

– Откровенно, доволен тобой, распознал, что в тебе истинно морская жилка трепещет. Рад, что ты закалку здесь получил по всем статьям. Мыслишь неординарно. Сие к добру. Не цепляешься за букву, яко слепец за стену, как говаривал наш создатель, Великий Петр.

Ушаков смущенно переступал с ноги на ногу, но по лицу было видно его радужное настроение.

– Не забывай сии места, где отплавал пяток кампаний, авось тебе сызнова в этих краях служить Отечеству выпадет…

В Санкт-Петербургской корабельной команде, куда по предписанию прибыли азовцы, царила непривычная для их слуха сонная тишина. В канцелярии разомлевший от летнего зноя унтер-офицер полистал в папке бумаги и объявил:

– По высочайшему повелению вам предоставлен домовой отпуск. Жалованье велено вам выдать вперед, затри месяца…

Кто-то из офицеров оставался в столице, не каждому по карману дальняя дорога, большие путевые расходы. Другим, из разорившихся однодворцев, и ехать было некуда, они лишь номинально принадлежали к дворянскому сословию. Ушаковы жили скромно, но достойно. В трех деревеньках за ними значилось два десятка душ, помогали родственники из Рыбинска. Ехал Федор на перекладных, экономил в дороге, дома ждал встречи с отцом и матерью, сестрой и братом.

Первые дни отсыпался вдосталь на сеновале, первых петухов не слышал, спал крепко, не будил его и собачий лай. В полдень отправлялся к Волге, купался. Лето хоть и было на исходе, но стояла несносная жара.

Дома его всегда ожидали, обедать не садились. Ждали новых рассказов о далеких, незнакомых краях.

– Дон-то, каков он? – не один раз переспрашивал отец.

Приходилось начинать сызнова, повторяясь.

– Не чета Волге, тятенька. Тишком переливается. Заводи да запруды по всему руслу. Мелководен, берега камышом проросли, а в устье сплошь. Хопер-то, приток Дона, побойчее.

Каждый раз Федор припоминал новые случаи из своей службы. Четыре навигации сновал по Дону, вверх-вниз от Воронежа до устья. Хватало событий и о перипетиях морской службы вспомнить.

– Плаванье-то по речке не чета морскому, – заметил отец.

Федор довольно ухмылялся. Отец начинал проникаться его жизненной потребностью.

– Сие верно, тятенька. Земная твердь на речке-то под рукой, хотя и там водица шутковать не дозволяет, держи ухо востро, особливо на поворотах да на перекатах.

В этом месте сын обычно держал паузу, поглядывая на притихших домовых.

– На море-то не то каждый день, каждый час все вновь. То и дело леди перемен, поглядывай на все четыре стороны. То ли ветер переменится, то ли шквал с бурей налетит. Особливо в Северных морях. А то волна, не чета домовине нашей, подхватит и в бездну швырнет. Иногда Федор подтрунивал над пехотой.

– Што у них забот? Шагистика каждодневно да чучело штыком колоть. Другое дело на море. Неприятель каждый час объявиться может. Жди каверзы какой, разгадай его замыслы, перехитри. А погода-то тебя не спрашивает, крутит судно туда-сюда. Отец обижался.

– Сие ты оставь. Куда вы, морские, без пехоты денетесь? Без того же штыка да без пушки полковой? Прибиться вам все одно к бережку рано или поздно понадобится. А оного прежде у супротивника штурмом пехоте отвоевать надобно. Как-то отец спросил:

–   Погляжу, ты службой доволен? Не ровен час, возмечтаешь в полковники пробиться?

–   Каждому смертному в жизни место Бог определяет. Сие начертание познать надобно. Дабы под силу было, к намеченной цели следовать. Отец удивленно слушал, топырил губы.

– Не твои мысли-то. Чужие, больно мудреные. Сын не отрицал.

– Сие верно подметил. Оные мудрости Персии сказывал, муж древний. О том нам корпусной учитель Курганов Николай Гаврилович частенько пересказывал.

Нет-нет да в мужской разговор вмешивалась мать:

–   Ты-то, Феденька, подумываешь семейством обзаводиться?

–   Мне, маменька, все недосуг, – отшучивался Федор. – Экипаж на судне мне вверенном моя обитель. Там отраду нахожу для души.

–   Ох, не то молвишь, сыночек, – сокрушалась мать. – Не все тебе с мужиками знаться. Душу-то открыть да заботы служебные, где не позабыть, как с пригожей девицей. Да и без деток-то скука на свете.

– Не вижу проку, маменька, от девок. Насмотрелся на них в столице, да в Кронштадте, да в иноземных местах. Одна канитель с морокой, а толку мало. К тому же и сослуживцы мои не всяк на бережок бегом бежит. А который с кислым видом возвертается.

В такие пересуды обычно вмешивался отец, косо поглядывая на жену:

– А ты, матушка, не понукай сынка. Сам определит со временем, што к чему. Наиглавное для него – Отечеству долг сполна отдать. Примером тому дед наш преславный, – отец крестился, повернув голову к иконе, висевшей под подволоком, в красном углу, – Игнатий, верно служил анпиратору нашему Великому Петру в лейб-гвардии. Да и мы, преображенцы, лицом в грязь николе не ударяли, за веру нашу и Отечество кровушки пролили немало…

Погожими вечерами Федор брал в руки флейту, усаживался на высоком откосе у Волги.

Неподалеку обычно паслось стадо овец. Заслышав знакомые звуки, вожак, баран, переставал щипать траву, медленно переступая передними копытами, поворачивал увитую рогами морду в сторону доносившихся звуков. Помедлив, будто размышляя, нехотя двигался к берегу. Пастушку не приходилось подгонять отставших овец, они покорно тянулись вслед за бараном. Засунув рожок за пазуху, пастушок мостился рядом с Федором, слушал незнакомые мелодии, пока солнце не касалось горизонта…

* * *

Возвратившись в столицу, Ушаков перезимовал в казарме Корабельной команды, неподалеку от Галерной гавани. Там обычно ожидали своего назначения на корабли офицеры, находившиеся за штатом.

В долгие зимние вечера, кутаясь в шинель, недавно произведенный в капитан-лейтенанты Федор Ушаков в который раз перечитывал переведенный с французского директором Морского корпуса, вице-адмиралом Иваном Голенищевым-Кутузовым, трактат Поля Госта. Книжица, с которой Федор был знаком еще будучи гардемарином, называлась длинно: «Искусство военных флотов, или Сочинение о морских еволюциях, содержащее в себе полезные правила для флагманов, капитанов и офицеров».

Не раз вчитываясь в рассуждения маститого французского моряка, Ушаков мысленно старался воспроизвести манеры противостоящих друг другу флотов. Некоторые постулаты Госта вызывали раньше сомнения, а после подробных известий о разгроме Спиридо-вым турок в Хиосском бою, его решительной атаке флагмана превосходящего по силам противника вызывали несогласие с французским морским авторитетом. Один из основных тезисов Госта провозглашал: «Два равных флота могут принудить один другого к бою». Сразу возникало немало вопросов. «А ежели силы малые? Значит, ретирада? А как же Кинсберген, Сенявин в последней схватке с турками? Малым числом одерживали верх над неприятелем». Более того, Гост утверждал: «Не вижу я опасности от неприятеля, который хотел бы линию нашу прорезать; да я и не думаю, чтобы сие действие когда-нибудь учинено было». Получалось, что линейная тактика боя Госта является незыблемым каноном для флагманов. Невольно приходили на ум действия адмирала Спиридова при Хиосе. Стремительность атаки и неординарные решения флагмана авангарда принесли победу…

Коротки зимние деньки в Петербурге, мелькают будто столбы верстовые, не уследишь за счетом. Чем ближе весна, тем чаще теснили грудь, согревали душу приятным теплом воспоминания о минувших пяти кампаниях на Дону, в Таганроге, у берегов Крыма. Наяву ощущал соучастие и прямую сопричастность к спешному исходу борьбы с турками на море. «Не будь Азовской флотилии, – размышлял Ушаков, – неизвестно, каков бы был исход схватки». Отражать же атаки русских моряков с двух сторон, из Средиземноморья и Керчь-Еникале, оказалось туркам не под силу. Теперь пушки смолкли. Какими нехожеными фарватерами поплывет новоиспеченный капитан-лейтенат Федор Ушаков?

Глава IV

В МОРЕ МЕДИТЕРАНСКОЕ – СРЕДИЗЕМНОЕ

За день до весеннего солнцестояния Екатерина II подписала манифест в связи с разменом ратификационными грамотами Кючук-Кайнарджийского мира. Манифест возвестил «для всерадостного торжествования мира с Оттоманской Портой по всей Российской империи был назначен десятый день июля месяца 1775 года».

Празднование должно было состояться в первопрестольной белокаменной Москве. К торжеству готовились долго и тщательно, предусматривая пышность и помпезность каждого события. Они должны были стереть из памяти московского люда недавние зрелища, когда 10 января на Лобном месте покатилась с плахи голова мужицкого царя Емельки Пугачева и его четырех товарищей…

Лейб-гвардия готовилась маршировать в древнюю столицу на праздники, а пехотные, заурядные полки, отдохнув и оправившись после битвы с турками, ожидали тепла. Когда весеннее солнышко подсушит землю, приступят армейцы к обычным рутинным занятиям в мирное время. Минувшая война еще более возвысила авторитет генерал-фельдмаршала Петра Румянцева. На армейском поприще засветилась звезда Александра Суворова.

Праздничные торжества в Москве тянулись две недели и устроены были с невиданным размахом. Московский люд, падкий на дармовое, поили, кормили и увеселяли, будто задумали утопить в хмельном, загульном угаре воспоминания о шести тяжких военных годинах. На площади и улицы выкатывали бочонки с вином и водкой, на вертелах, над кострами переворачивались дымящиеся туши быков, кричали на каждом углу сбитенщики, зазывали торговцы разнообразной снедью.

Граф Петр Шереметев удостоился чести принимать императрицу в своем загородном имении Кусково. На устроенный им с баснословной роскошью маскарад съехалась вся именитая Москва. От Таганского холма до Кусково Старая рязанская дорога освещалась иллюминацией, повсюду горели масляные фонари.

Каждый вечер по улицам, среди пьющего и вопящего народа, в дворцовой карете разъезжал наконец-то основательно «вошедший в случай с императрицей» генерал-адъютант Григорий Потемкин. Развалясь на сиденье, он горстями бросал в толпу серебряные и медные монеты.

Вечерами же небо расцвечивалось фейерверками. На Ходынке Михаил Казаков соорудил огромную ярмарку, где нескончаемо гудели толпы обывателей. Впечатляли москвичей и грандиозные представления на Москве-реке. Сражались военные корабли, палили пушки, по речной глади раскатывалось громкое «ура!», ниспадали алые турецкие флаги с белым полумесяцем. Над ними на флагштоках взвивался Андреевский стяг…

В декабре в Пречистенском дворце состоялась церемония «отпуска» на родину турецкого посла Абдул-Керима. Теперь Григорий Потемкин, уже вице-президент Военной коллегии, в единственном числе стоял рядом с троном императрицы…

Речь посла была многословной.

– Нынешний глава престола султанской столицы, освятитель короны великолепного престола, государь двух земель и морей, хранитель двух священных храмов, светлейший и величайший государь, достоинством царь царей, прибежище света, султан Абдул-Хамид, сын султана Ахмеда, просит позволения его послу удалиться из пределов Российской империи.

В ответном слове императрицы, которое зачитал вице-канцлер Остерман, она обязывалась «утверждать счастливо восстановленное между империями тесное согласие на основании священных обязательств блаженного мира».

Возвратившись в Петербург, на Масленицу, Екатерина одним из первых принимала в своих апартаментах графа Чернышева.

– В ваше отсутствие, ваше величество, депеша получена от Сенявина. Три фрегата прибыли в Керчь из Аузы с колонистами. Успели-таки до заморозков проскочить. Видимо, в Константинополе их не задерживали. Не стоит ли испробовать проливами фрегаты военные отправить?

Екатерина приподняла брови, с легкой улыбкой бросила взгляд на Чернышева:

– Весть ты, Иван Григорьевич, принес добрую от Алексей Наумыча. А по части фрегатов не думаю, что турки настолько глупы. Для них каждый военный корабль в Черном море ножик острый. Сама удивляюсь, коим образом они пустили через проливы фрегаты с поселенцами.

Чернышев, с присущей ему изысканностью, согласился:

– Ваше величество сие верно заметили.

– Тут, Иван Григорьевич, другое дело я надумала, – продолжала Екатерина, вспомнив о чем-то. – Давеча мне Никита Иванович поведал новости из Константинополя и, между прочим, сообщил, что там купецкие люди наши объявились. Желают основать у турок товарищество для торговли с Левантом и далее с Италианскими местами.

Императрица на минуту остановилась, словно собираясь с мыслями.

– На моей памяти, как-то от азовского губернатора были сведения о тех же прошениях купца Сиднева. Торговля, сам ведаешь, для державы дело прибыльное, одначе у тех купцов товар не на чем возить. Помочь им надобно судами морскими.

Чернышев виновато улыбнулся:

– У нас, ваше величество, на Черном море ни единого судна не числится купецкого. Военных фрегатов, кроме пришлых из Архипелага, и в помине нет, сооруженных по конструкции корабельного морского строения, кроме «новоманерных», азовских. Те к морю не

пригодны.

Излагая свое мнение, Чернышев с досадой подумал: «Вновь канцлер государыне новости объявляет, а мне о том ни слова».

Маска добродушия постепенно исчезала с лица Екатерины. Не любила она прерывать задуманное на полпути. Пухлые губы ее сомкнулись жесткой полоской, теряя обычную привлекательность.

–    Как же нам быть, что предложишь?

–    Возможно, ваше величество, сподобить на сии цели военные фрегаты.

–    Коим образом?

–    Пушки убрать, станки для оных тоже. Порты орудийные закрыть и досками обшить. Флаги российские, купецкие поднять, и вся недолга.

Краешки губ императрицы приподнялись в улыбке.

– В самом деле ты недурно придумал.

– Токмо, ваше величество, фрегаты у нас старческие…

Екатерина поморщилась. Видимо, это слово ей пришлось не по вкусу.

Заметив недовольную мину, Чернышев поправился:

–    Имею в виду обветшали, ваше величество. Последние годы все, что со стапелей спускалось, в Архипелаг отсылали. А там штормы да всякая морская тварь корпуса точит. Но сколь потребно, четыре-пяток сыщем исправных. Дорога-то дальняя.

–    Ну ты поразмысли, Иван Григорьевич, на коллегии когда решите, указ мне доложишь. Сие безотлагательно предпринять надобно.

В Адмиралтейств-коллегий перебирали все суда в Кронштадте и Ревеле, потом посылали инженеров с верфей определить их состояние, посылая депеши командирам портов. Остановились на фрегатах «Северный Орел», «Павел», «Наталия», «Григорий». Потом вспомнили, что в Ливорно остались на зимовку два фрегата, «Святой Павел» и «Констанция». Решили включить в отряд дополнительно эти два фрегата. Командиром отряда определили капитана 2-го ранга Тимофея Козлянинова. Он же назначался и командиром «Северного Орла». Командиров фрегатов в Ливорно надо было менять.

Генерал-казначей Адмиралтейств-коллегий Алексей Сенявин предложил назначить командиром на «Святой Павел» капитан-лейтенанта Ушакова.

– Офицер исправный, дело знает основательно, не лежебока. За штатом в Корабельном экипаже состоит. Командующим «Констанции» рекомендую лейтенанта Ржевского. Тож офицер бывалый, ныне при мне генеральс-адъютантом состоит. Томится, в плаванье просится…

Возражений не было. Никто из адмиралтейцев, кроме Сенявина, последние четыре-пять кампаний в море не бывал и корабельный состав не знал.

После пасхальных праздников Чернышев докладывал императрице указ о снаряжении и отправке экспедиции.

Прежде чем подписать указ, Екатерина поинтересовалась:

– Козлянинову-то сие по плечу? Не он ли при Чесме отличился?

Чернышев иногда удивлялся памяти императрицы.

– Он самый, ваше величество. Места те знает отменно. Три кампании в Архипелаге отплавал.

Подписав указ, Екатерина спросила:

–   Когда отправятся в плаванье?

–   Не прежде чем середины июня, ваше величество. Ледоход нынче запаздывает. Переделок множество предстоит, других забот немало.

Чернышев собрался уходить, но Екатерина его остановила и кивком пригласила сесть в кресло. Взяв с соседнего ломберного столика сложенный серенький листок, с осьмушку величиной, помахала им, лукаво усмехаясь.

– Небось читывал, Иван Григорьевич, какие проказницы аглицкие? Ты-то должен знать о тех заморских шалостях более моего.

Не разжимая губ, граф растянул рот в улыбке.

Все последние дни петербургская публика на всех званных и случайных вечеринках только и занималась пересудами сообщения из Англии, помещенного в «Санкт-Петербургских Ведомостях» 23 апреля. Граф знал об этом событии еще раньше, так как выписывал газеты из Лондона. Он помнил его слово в слово. «Вчера кончился суд над герцогинею Кингстон. Она говорила в защищение себя речь, продолжавшуюся целый час, и по окончании оной была поражена обмороком. После того судьи разсуждали, следует ли освобождать ее от наложения клейма, так как от такого наказания освобождены духовные и благородные. Напоследок она удостоена сего преимущества, однако ж с тою оговоркою, что ежели она впредь то же самое преступление сделает, то право сие не послужит ей в защиту. После того лорд-канцлер объявил ей, что ей не будет учинено никакого телесного наказания, но что, как он думает, изобличение собственной совести заменит жестокость того наказания, и что она отныне будет называться графинею Бристольскою. В заключение лорд-канцлер переломил свой белый жезл в знак уничтожения брачного союза между мисс Елизаветою Чедлей17 и герцогом Кингстон».

Мысленно перебирая в памяти содержание заметки, граф незаметно переводил взгляд на императрицу. Ей давно уже за сорок, но она сохраняет прежнюю бодрость и привлекательность. Как всегда, зачесанные кверху каштановые, с темным отливом волосы открывают широкий и высокий лоб. Темные брови, венчавшие живые карие глаза, смотревшие в этот раз благожелательно на графа, украшали необычайно свежее лицо Екатерины.

«То-то тебя до сих пор влекут амурные страсти, – подумал Чернышев, – но надо же поразвлечь государыню».

– История Елизаветы Чедлей мне знакома досконально, хотя мне оная нисколько не симпатична.

Екатерина, не переставая улыбаться, взяла с ломберного столика вязанье. Не любила попусту сидеть без дела.

–    Сделай милость, Иван Григорьевич, поведай, что знаешь, кроме тебя меня некому потешить сими известиями.

–    В молодости сия девица, дочь полковника, состояла фрейлиною принцессы Валлийской. Весьма красивой и привлекательной наружности, флиртовала, ею увлекся герцог Гамильтон, якобы обещал жениться, но естественно сие не случилось.

Императрица, не прерывая занятия, то и дело вскидывала глаза на графа. Продолжая рассказ, зная характер императрицы, граф излагал события без деталей, по подробно, то, что он почерпнул из публикаций, дотошных до сенсаций, английских газет.

Очередной жертвой Елизаветы Чедлей оказался капитан Гарвей, младший брат графа Бристольского. Чары Елизаветы настолько завлекли, что он предложил ей свою руку и сердце. Родственники капитана категорически возражали, и капитан обвенчался с Чедлей тайным образом. Как часто бывает, вскоре выявилась противоположность характеров. Они часто ссорились, и жена укатила в путешествие по Европе. Всюду за молодой, красивой женщиной волочились мужчины. Даже король Фридрих II был очарован ею настолько, что впоследствии несколько лет переписывался с ней. Возвратившись в Англию, жена Гарвея продолжала увлекать мужчин, и вскоре ее прелести обольстили престарелого герцога Кингстона. Он сделал ей предложение. Герцог был несметно богат, но так как капитан Гарвей развода не давал, жена решилась на обман.

Вместе с приятельницей она наведалась в церковь, где венчалась с Гарвеем. Она попросила у нового, молодого пастора книгу регистрации, а ее подруга начала занимать пастора пустой болтовней. В это время Чедлей выдрала из книги лист с записью о регистрации ее брака с Гарвеем, и была такова… Вскоре герцог скончался, а Гарвей сделался графом Бристольским.

– Герцог завещал свое богатство супруге, – заканчивал свой рассказ Чернышев, – а родственники герцога судились с ней, но суд признал законное право дюкесы. Насколько мне известно, оная нынче слывет богатейшей женщиной в Англии.

При последних словах граф приподнялся, а Екатерина, протянув ему руку для поцелуя, отложила в сторону вязанье.

– Ну и потешил ты меня, Иван Григорьевич, развеял скуку.

Вставая, императрица, стараясь незаметно потянуться, спрятала улыбку.

– Не позабудь уведомить Никиту Ивановича о затеваемом вояже.

* * *

Обычно кто-нибудь из офицеров, проживавших в казарме Петербургской Корабельной команды, приносил в комнату свежие «Санкт-Петербургские Ведомости». Там тоже судачили о похождениях английской дюкесы.

–   Аи да проныра!

–   Водила за нос мужское сословие!

–   В России подобную красотку быстро раскусили бы!

–   Не скажи, и у нас простофилей меж нашего брата вдоволь!

Старшие возрастом и более рассудительные высказывались по-иному:

– Нашенские девицы к таким непристойностям не приучены!

Ушаков поначалу в споры не вступал, отмалчивался, но потом ответил.

Сослуживцы подшучивали, зная непростой характер своего товарища.

– От бабы обществу вред один. От них все беды, а то и зло. Касаемо дюкесы, в Библии сказано, сладострастная заживо умерла.

Офицеры смеялись:

–    Не будь баб, и ты бы на свет не появился.

Ушаков не смутился:

–    Сие иная стать. На то воля Божия…

– Погоди, тебя припрет, петухом закукарекаешь…

Все пересуды забывались на следующий день. Весеннее солнышко припекало все сильней. Капитан 2-го ранга Козлянинов подгонял командиров фрегатов, отправляющихся в поход.

– Орудья поживей со станков снимайте. В интрюм прячьте, замест балласта. Станки разбирайте. Пушки по три штуки на борт оставьте. Трюма чистите, драйте с песком. Товар принимать по описи.

С Ушаковым и Ржевским разговоо у Козлянинова был отдельный.

– Фрегаты вас в Ливорно дожидаются. Команды заменять будете полностью, всех служителей, матросов. Посему надлежит в Корабельной команде отобрать полный штат. Известно, здесь самые худые матросы. Отменных на эскадру в Кронштадт давно забрали.

Но и здесь посреди рекрутов отыскать надобно, кто поздоровей. Путь долгий, успеете вышколить.

Козлянинов ткнул пальцем в Ушакова:

– Ты, Федор Федорович, пойдешь со мной, на «Северном Орле». А ты, – он перевел взгляд на Ржевского, – на «Павле», у Скуратова. Экипажи свои настропалите. Служителям вахту нести исправно, для выучки. Адмиралтейств-коллегия предписала вояж сей пользовать для практики офицеров. Баклуши не бить. Море Средиземное познать наиполно. Глядишь, выпадет вновь с кем схватиться. Мы-то к Чесме добирались ощупью.

15 июня 1776 года отряд Козлянинова снялся с якорей и покинул Кронштадтский рейд. Следующее рандеву было назначено на первой стоянке в Копенгагене.

* * *

После замирения Порта не спешила очистить Крым от своих янычар. Под видом всякого торгового люда оставляла их в татарских селениях, надеясь там удержаться надолго.

Русский посол в Константинополе, князь Николай Репнин, каждую неделю навещал рейс-эфенди, настоятельно требовал «немедленно и без изъятия выехать из всей Крымской области всем оставшимся там турецким военным людям». Репнин не хотел оставлять эту обузу своему преемнику. Канцлер, Никита Иванович Панин, тоже не оставлял посла в покое. «По приближающемуся Вашему скорому из Царьграда, – сообщал он, – обратному в отечество отъезду мы за нужно признали, что по постановлению 5-го артикула последнего вечно мирного трактата министр наш второго ранга, при Вас еще при Порте Оттоманской себя аккредитовав, прямо в дела вступить мог, к чему мы назначили бывшего доныне в Швеции резидентом нашего статского советника Александра Стахиева, в характере чрезвычайного посланника и полномочного министра. Который для наибольшего в пути поспешания в переезд свой чрез турецкие владения сказывать будет принадлежащим к Вашему посольству».

Стахиев появился в турецкой столице в те дни, когда из далекого Петербурга прибыл кабинет-курьер. События такого рода случались нечасто. И тогда размеренная прежде жизнь посольства нарушалась. Все его обитатели, от посла до последнего служащего, задерживались на службе дольше обычного. В довольно жаркий августовский день, в Буюкдере, престижном пригороде турецкой столицы, где располагался загородный посольский дом, царило необычное оживление. Срочно снимали копии с отправляемых в коллегию документов, шифровали секретные депеши, наводили различные справки. Посланник Александр Стахиев долго совещался с советником, греком-фанариотом, Александром Пинием. Пиний лучше всех в посольстве знал обстановку в Константинополе. Выходец из Фана-ры, квартала, где располагался греческий патриарх, Пиний три десятка лет верно служил интересам России. Вместе с ним Стахиев обсуждал, как лучше исполнить только что полученный из Петербурга высочайший рескрипт, который гласил: «Для учинения на деле начала и опыта беспосредственной торговли вИталию и турецкие области, признали мы за нужно отправить туда несколько судов с товарами, из коих четыре уже пошли в путь оный из Кронштадта, а два приказано от нас снарядить и нагрузить в Ливорне из оставшихся там судов нашего флота. В числе сих фрегатов пять снаряжены в образе и виде прямо купеческих судов, а шестой оставлен один в настоящей своей военной форме для прикрытия оных на походе от африканских морских разбойников».

– Для успешного исполнения надобно отрядить под видом консула служителя нашего, – посоветовал Пиний. – А самое подходящее послать драгомана нашего, Лошкарева Сергея Лазаревича, к Дарданеллам. Там он встретит сии суда и к нам сноситься будет.

Зачитав Лошкареву высочайший рескрипт, Стахиев объявил драгоману-переводчику, что он будет исполнять обязанности консула у входа в Дарданеллы.

Слушая Стахиева, Лошкарев в глубине души возмущался. «Сколь долго тяну здесь лямку драгомана, а всепо службе не удосуживаются повысить чином».

–   Ваше превосходительство, дело сие вновь для меня и не столь простое…

–   Да, весьма, но надобно постараться. Вы, Сергей Лазаревич, не раз бывали в Дарданеллах, насколько я успел узнать. Кроме вас, никто не справится.

–   Быть может, и так, но турецкие начальники привыкли трактовать с людьми рангом повыше моего.

–   Сергей Лазаревич, – понимающе произнес посланник, – вы же разумеете, что не в моей власти чины присваивать. Что я могу сделать, так это представить к очередному чину в коллегию. Но я вас вполне понимаю. Потому поедете к Дарданеллам в качестве вице-консула. Получите тысячу левков, на первые расходы, заведете книгу шнуровую для всех записей, в помощь возьмите нашего студента Ивана Равича для разных посылок. Надеюсь получить от вас доказательства вашей преданности и усердия. Поезжайте с Богом.

Перед отъездом посланник передал Лошкареву письмо для Козлянинова.

«Милостивый государь мой, Тимофей Гаврилович! Податель сего, находящийся при мне переводчик Сергей Лазаревич Лошкарев, посылается в Дарданеллы навстречу к вашему высокоблагородию и для провожания Вашего с всея Вашею свитою оттуда сюда, почему прошу удостоить его по своей полной доверенности. Опасаюсь, чтобы в Дарданеллах не воспоследствовало затруднений в пропуске сюда Вашего собственного военного фрегата, я с достаточным наставлением поручил ему об отвращении того всячески стараться».

Прибыв на место, исполнительный драгоман – вице-консул уведомляет посланника. «12 сентября благополучно прибыли в Дарданеллы. А на другой день был я на визите у здешних начальников, которые приняли меня весьма дружески. А здешний диздарь, т.е. комендант крепости, не очень уверился, что я прибыл на место консула, и говорит, что я конечно имею какую-либо другую комиссию, однако он как зная меня и в некоторых комиссиях уже опробовал меня, то и теперь уверен, что сей мой приезд ему ничем не подозрителен; тогда я ему отвечал, что окромя сего приезжал сюда два раза и по отъезде моего от двора их никакого нарекания не имели. А приехал только для единого порядку в проезде судов и купцов, за неимением здесь нашего консула».

Прочитав донесение Лошкарева, посланник несколько успокоился, но тут же пришла новая депеша от графа Панина, с пометой: «Апробавано ее императорским величеством 12 сентября 1766 года». Панин сообщал, отправленные суда находятся, по-видимому, на подходе к Средиземному морю. Но подчеркивал главную мысль, что необходимо принять все меры для пропуска судов через проливы. «Сие мое примечание, – излагал главное Панин, – имеет служить единственно к показанию Вам, что не в нашей уже воле остановить явление сих судов в Константинополе… Но в теперешнем вопросе весьма удалены мы от того, чтоб потворствовать прихотливым затеям министерства турецкого… Другим пособием представляется здесь ясное и откровенное изъяснение самого дела министерству турецкому, которое и поручает Вам государыня императрица учинить в дружелюбных, но тем не меньших твердых и точных выражениях».

Заканчивался первый осенний месяц, а Козлянинов и его подопечные не появлялись. Лошкарев нанял барку у местных рыбаков, отправил Ивана Равича к острову Тенедос.

– Сие место самое удобное для стоянки судов перед входом в Дарданеллы. Дожидайся там наших фрегатов. Передашь мое письмо их старшему, флота российского капитану Козлянинову.

Отправив Равича, Лошкарев разослал в ближайшие бухты и гавани своих людей, узнать у капитанов прибывающих туда иностранных судов, не встречали ли они на своем пути русские фрегаты. Нет, не попадались, отвечали все капитаны…

* * *

Наступила пора затяжных осенних штормов, в Ливорно уже готовились к переходу в Дарданеллы два первых фрегата, «Григорий» и «Наталия». Козлянинов решил отправить их, не дожидаясь остальных трех. На «Павле» обнаружилась течь. «Констанция» и «Святой Павел» только-только заканчивали переоборудование. Предстояла погрузка товаров, дело канительное. Козлянинов собрал всех командиров фрегатов, объявил регламент плавания, для всех обязательный: