Текст книги "От Крыма до Рима(Во славу земли русской)"

Автор книги: Иван Фирсов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 29 страниц) [доступный отрывок для чтения: 11 страниц]

Свой ответ казаки закончили полной уверенностью в своей победе. «Потерять вам под Азовом своих турецких голов многие тысячи, а не взять вам его из рук наших казачьих до веку!» Но, чувствуя безысходность своего положения в грядущем, завершали пророчески: «Разве уж, отняв у нас, холопей своих, государь наш царь и великий князь Михайло Феодорович, всея Руси самодержец, вас, собак, им пожалует. Тогда уж по-прежнему ваш будет. На то его воля государева!»

Первыми на приступ крепости двинулись немецкие полки, 6000 солдат. За ними вплотную шли 150 тысяч янычар. Они стали рубить топорами башни и укрепления, приставлять лестницы, карабкаться на стены. Казаки метким огнем орудий и ружейными залпами успешно отбили первый приступ, но штурм продолжался до темноты. В первый день под стенами Азова полегло 23 тысячи янычар и почти все немецкие полки. Едва рассвело, турки прислали толмача, просили выдать тела погибших янычар, обещая за каждую голову по золотому червонцу.

Донцы засмеялись, ответили янычарским пашам:

– Не продаем мы никогда трупов вражеских, но дорога нам слава вечная. Это вам от нас, из Азова-го-рода, игрушка первая. Пока мы, молодцы, ружья свои только прочистили. Всем вам, басурманам, от нас так будет! Иным вас потчевать нечем!

Турки начали вести подкопы, возводить вокруг крепостных стен земляной вал. На вершине вала установили сотни осадных орудий, прямой наводкой 130 осадных орудий открыли бешеную пальбу по городу. Заполыхали склады и укрытия, жилища казаков и церкви. Все до единой церкви разрушили турки. Осталась целехонькой только одна лишь церковь Николина, да и то наполовину, потому что стояла под горой на склоне к Донцу. И второй приступ отбили казаки. На своих подворьях вырыли ямы для укрытия, соорудили просторные подземные палаты. Каждый день посылал Ибрагим-паша на штурм крепости по 10 тысяч янычар и в помощь им несметные полки татар, ногайцев, кабардинцев. Все атаки отбили казаки. Мало того, сами сделали внезапную ночную вылазку, перебили не одну тысячу врагов, захватили орудия. Изловчившись, турки решили сделать подкопы под крепость, взорвать казацкие укрепления, задавить их своей несметной силой, ворвавшись в крепость. Но казаки перехитрили янычар, еще раньше провели свои подкопы во вражеский стан. В прорытые 28 потайных ходов заложили донцы бочки с порохом и взорвали «…и разорвало тут их порохом многие тысячи». С того дня поостыли, перестали мудрить турки и делать подкопы, поняли, что казаков им не перехитрить.

Испробовали неприятели огненные ядра и «всякие немецкие хитрости». Немало от того полегло казаков, а янычары стали штурмовать крепость и днем и ночью, без роздыху. В это самое время подоспела помощь. С Дона прорвались 1000 братьев-казаков с провизией и боевыми припасами на юрких казацких челнах. Спустя месяц из Черкасска прорвался еще один отряд в 2000 казаков. Тогда турки перегородили Дон частоколом свай, а казачья ватага не сдавалась.

Вскоре наступила осень, похолодало, татарские кони остались без корма, и крымский хан увел свою конницу. Вслед за ним, не добившись успеха, погрузились на суда и отправились восвояси турецкие войска. На поле брани оставили они 50 тысяч соплеменников. 93 дня и 93 ночи сдерживали натиск врага донские казаки, но и у них полегло 6000 храбрецов. Остальные были сплошь раненые да калеки.

Привели в порядок казаки крепостные укрепления, отстроили кое-как свои дома, перевязали раны, стали размышлять, как дальше жить.

Атаман Осип Петров собрал на Дону большой сход, Круг казачий. Дымили трубками старые казаки, чесали затылки, кто помоложе.

–    Спровадили султана турецкого честь по чести!

–    Небось нынче сечет головы своим пашам за позорные действа!

– Не скоро соберутся к нам гости пожаловать! Старики качали головами, раскуривая трубки.

–    У басурман сила несметная, у каждого гарем, по десятку женок, плодовиты турки!

–    Мало того, сколь стран под владычеством османским!

–    Султану тьму войск собрать раз плюнуть!

Долго судачили донцы и пришли к одному мнению – без подмоги из Москвы следующую осаду им не выдержать. А по слухам, султан грозится прислать еще большее войско. Порешили послать гонцов в Белокаменную, просить царя о подмоге.

В конце октября 1642 года в Москву прибыла депутация от донских казаков – атаман Наум Васильев, есаул Федор Иванов, а с ними 24 человека.

Принял царь атамана, и тот передал ему просьбу Круга донских казаков. «Просим мы его, сидевшие в Азове, и те, кто по Дону живет в городках, чтоб велел он принять из рук наших свою государеву вотчину – Азов-город, ради образов светлых Предтечи и Ни-колина, ради всего, что им, светам нашим, угодно тут. Тем Азовом-городом защитит он, государь, всю Украину свою, не будет войны от татар вовек, как сядут наши в Азове-городе». А надобно казакам «для сидения осадного 10 тысяч людей, 50 тысяч пудов всяких припасов, 20 тысяч пудов пороха, 10 тысяч мушкетов, а денег на все то надобно 221 тысячу рублей». Созвал царь Земский собор. Недолго судили-рядили земцы и решили, что не стоит затевать войну с султаном, царь «велел донским атаманам и казакам Азов-город покинуть».

Удрученные казаки разрушили крепость, срыли город до основания и ушли на Дон. Спустя два года царский престол занял Алексей Михайлович.

Новый царь оказался смышленей своего отца, к морскому делу неравнодушен. И здесь вскоре сыскался ему в этом новом для династии деле добрый помощник.

Псковский городовой дворянин из захудалых помещиков Афанасий Ордин-Нащокин приглянулся царю Алексею Михайловичу в первые же годы его правления. Второй по счету царь из рода Романовых правил не только «заведенным порядком и государевой волей», как было прежде. Алексей Михайлович сразу стал присматривать среди окружения людей умных, прозорливых. Однако промеж родовитого московского боярства таких лиц в то время было не сыскать днем с огнем.

Наделенный недюжинным умом, псковитянин с детства штудировал математику, знал латинский, немецкий, польский. Поневоле с юных лет сталкивался он с иноземцами-купцами, дельцами, польскими людьми. Проявил себя еще при Михаиле Романове, улаживая пограничные ссоры со Швецией, ездил в Молдавию. Скоро призвал его на службу и новый царь.

Первый и довольно долгий военный раздор Алексей Михайлович по воцарении затеял с поляками из-за Правобережной Малороссии.

Не прерывая войны с Польшей, он сделал попытку вернуть захваченные Швецией земли на берегах Балтики. Но за двумя зайцами не угонишься…

Летом 1656 года из Полоцка отправилось царское войско на стругах вниз по Западной Двине. Крепость Двинск сдалась после первого приступа. Через две недели отряд боярина Стрешнева без особого сопротивления занял Кукейнос. Войска вскоре начали осаду Риги, главной цитадели на пути к морю.

В Кукейносе же царь посадил воеводой Ордин-На-щокина:

– Осмотрись помаленьку и начинай сторожевые суда ладить, к морю пойдем, к Варяжскому. Нам бы только Ригу полонить.

Прежде всего Нащокину пришлось наводить порядок в Кукейносе. Горожане присягнули безропотно на верность московскому царю, а вошедшие в город казаки по привычке начали грабить мирное население. Трудно приходилось воеводе, но справедливость для него была превыше всего. «Лучше бы я на себе раны видел, – писал он царю, – только бы невинные люди такой крови не терпели; лучше бы согласился я быть в заточении необратном, только бы не жить здесь и не видать над людьми таких злых бед».

Жизнь в городе налаживалась, и Нащокин спешно начал строить флотилию судов. Десятки морских галер покачивались через полгода на волнах Западной Двины. Воевода между тем управлял вскоре всей Ливонией, не забывая и своей заветной цели – Балтийского моря. Для этого надо было победить шведов. И галеры стояли наготове, ожидая приказа. Но царь осенью, не добившись успеха, снял осаду Риги, а потом решил просить замирения со шведами.

– Ни к чему это, государь, – смело возражал ему Нащокин, – надобно мириться с поляками. Вместе с Речью Посполитой, Данией и Бранденбургом одолеть бы шведов и завладеть бы морем.

Царь не соглашался, поляки, мол, Малороссию не признают за нами.

Для Нащокина намного важнее казалось установить общение и торговлю с Европой.

– Покуда Бог с ней, с Малороссией, – увещевал он царя Алексея, – ихние казаки то и дело изменяют нам, как тот же Богдан Хмельницкий. Так стоят ли они того, чтобы стоять за них, поменяв на Балтийский берег?

Царь понимал, что море нужно, и писал Нащокину грамоту на переговоры: «Промышляй всякими мерами, чтобы выговорить у шведов в нашу сторону в Ниештанце и под Нарвой корабельные пристани, на реке Неве город Орешек да на реке Двине город Кукейнос». Но в союз с Польшей вступать наотрез отказался.

А среди шведов простаков не оказалось. Видели они, что русский царь повязан войной с Речью Посполитой, да и силы у него понемногу тают… В конце концов пришлось покинуть русским войскам отвоеванные отчие места. Кровью обливалось сердце при виде полыхающих у берегов Западной Двины десятков судов сторожевой флотилии. Поневоле выпало уничтожить сотворенное своими руками. И на этот раз ворота к морю, а значит, в Европу, оказались наглухо закрытыми…

Царь продолжал воевать с Речью Посполитой, и конца войны не было видно, хотя оба соперника едва дышали. Тринадцать лет бились русские и поляки за право опекать Правобережную Украину и Белоруссию. «Москва и Польша, казалось, готовы были выпить у друг друга последние капли крови». Грозный общий враг – турецкий султан – наконец-то их отрезвил.

Почетному миру с Польшей зимой 1667 года Москва обязана дипломатическому искусству Ордин-Нащо-кина, у которого «о государевом деле сердце болело». Алексей Михайлович пожаловал его в бояре и определил начальником Посольского приказа. Московские бояре, околопрестольная братия, приняли в штыки худородного дворянина из провинции. Превосходил он умных бояр умом, образованностью и широтой взглядов на жизнь. С молодых лет Афанасий приглядывался к иноземным заведениям, сравнивал с московскими и давно решил многое делать «с примеру сторонних чужих земель».

В новой должности довелось Афанасию опять взяться за морское дело.

Одной из важных функций Посольского приказа считал он развитие торговых связей с ближними и дальними странами. Имея в виду будущую торговлю, снарядил посольства в Испанию, Францию, Венецию, Голландию, Бухару, Хиву и даже в далекую неведомую Индию.

– Русские люди, великий государь, в торговле слабы, – докладывал Нащокин царю, – друг дружки не держатся, иноземцам во всем уступают. Царь невесело согласился:

–   Что поделаешь, Афанасий, такие мы уродились.

–   Исправлять сие потребно, государь. Сочинил я, к примеру, устав новоторговый, всяк купец должен быть добрым хозяином. На пользу государства купецкие дела направлять надобно.

Алексей Михайлович добродушно поглядывал на собеседника: «Многие бояре косятся на Афанасия, а он-то печется о деле».

–   Што еще у тебя?

–   Нынче, государь, по твоему повелению завели мы торговлю с Персидскою компанией, и жалована тобою им грамота, по которой призваны мы оберегать торговый путь по Волге и морю Хвалынскому. На то потребно суда ладить.

–   Помню, Афанасий, ты на Двине споро суда ладил. Издавна у нас в Дединове доброе строение велось, тебе и ведать сим делом.

–   Слушаюсь, государь, и повинуюсь.

–   Да расспроси умельцев дединовских, нет ли среди них оных мастеров, которые в Нижнем ладили корабль «Фредерик». А других мастеров голанских выписать через Сведена, ты ведаешь оного.

–   Сие, государь, мудро тобой сказано. В Кукейносе у меня морские суда ладили плотники дединовские, они сгодятся. Ныне же корабль поболее сооружать станем. Мастеровых умельцев голанских да матросов со шкипером призывать на службу неминуемо…

Не прошло и недели, 19 июня 1667 года состоялся царский указ:

«Великий государь царь и великий князь Алексей Михайлович, всея Великия и Малыя и Белыя России самодержец, указал для посылки из Астрахани на Хвалынское море делать корабли в Коломенском уезде в селе Дединове, и то корабельное дело ведать в приказе Новгороцкие Чети боярину Офонасью Ловрентьевичу Ордину-Нащокину, да думным диякам Герасиму Дохтурову, да Лукьяну Голосову, да дияку Ефимову Юрьеву».

Сельцо Дединово, в четыре сотни дворов, неподалеку от Коломны, вниз по Оке, по левому ее берегу протянулось верст на пять. Издавна промышляли здесь рыбой, извозом хлеба, соли, пеньки. С верховья и с низу Волги переваливали грузы на пути в Москву. Отсюда и пошло то неизменное на века строение лодок, стругов, что прозывались иногда «коломенками». Облюбовал это насиженное судодельцами место и Ордин-Нащокин. По душе пришлась ему и незатейливая верфь в Дединове, и умельцы корабельные – плотники. По прежнему опыту на Двине Афанасий ведал, с чего начинать.

Летнее время было дорого, уходили дни быстро, безвозвратно, как вода утекала в Оке.

– Наперво, государь, определиться надобно с корабелыциками мастеровыми для строения судов. Ты указывал полковника Буковена, то сделано, а Сведена в посылку отправляем в Голландию, других мастеровых да корабельных людей нанимать.

Алексей Михайлович согласно кивнул головой: «Молодец Афанасий, в долгий ящик не откладывает дело ».

– Другое, государь, – без спешки, но напористо продолжал Нащокин, – без промедления посылать людей надобно для сыска корабельного леса, оный корень всего дела.

Царь уважал в молодом боярине хватку и деловитость.

–   Заготовь указ, Афанасий.

–   Указ сподобен, государь великий.

Из указа царя Алексея Михайловича: «Лета 1667 г., июля в 15 день, по государеву цареву и великого князя Алексея Михайловича, всея Великой и Малой и Белой России самодержца, указу подьячему Савину Яковлеву. Ехати ему в Вяземский уезд на Угру-реку, а из Вязьмы ехать ему в Коломенский уезд в Дединово и в иные места для того: в нынешнем во 1667 году, указал великий государь царь и великий князь Алексей Михайлович, послал в те места иноземцев полковника Корнилиуса фон Буковена да мастеровых людей Ламберта Гелта с товарищи, 4 чел., для досмотру всякого лесу на судовое дело, те леса переписать и тутошних волостных жителей расспросить, в котором месте тот лес от Угры и от Оки-реки? и сколько верст будет Угрою и Окою реками до Волги-реки? и в стругах ли или плотами гнать, и не будет ли где тому лесу водою на мелях До Волги какого задержания и государеву судовому делу мотчанья? и взять ему у тех людей сказки за руками. А переписав все подлинно, ехать ему с теми иноземцами к Москве и, приехав, явитца, и роспись и сказки подать в приказе Новгородские четверти, боярину Афанасию Лаврентьевичу Ордину-Нащокину».

Закипела работа в древнем сельце Дединове. Впервые на русских стапелях заложили военный трехмачтовый корабль по европейскому стандарту, вооружили 22 пушками и нарекли гордым именем «Орел». Спустили «Орла» на воду, и летом 1669 года отправился этот корабль вниз по Волге, в Астрахань. Однако море так и не испытало на пригодность к водной стихии первенца русских судостроителей. В те времена атаман Стенька Разин с ватагой казаков захватил «Орла», экипаж разбежался кто куда, а корабль закончил свой век у причала.

К Южным морям россияне прокладывали стезю по царскому велению. А в ту же пору на далеком Севере, по Ледовитому океану, на свой страх, ежечасно рискуя жизнью, отважный казацкий сотник Семен Дежнев с 25-ю товарищами-казаками отыскивал водные пути вокруг Азиатского материка в Китай. Нехотя раскрывал свои тайны пришельцам Ледовитый океан. Шесть кочей, парусных мореходных судов, со спутниками Дежнева сгинули в штормовых волнах океана. Раздвигая плавающие льдины, двигаясь вдоль берега, коч под командой Дежнева летом 1648 года обогнул Чукотку, вышел в Тихий океан и тем отделил Азию от Америки. Отважные первопроходцы зазимовали в устье реки Анадырь. Почти столетие пылилось донесение Дежнева в Иркутском архиве, пока увидело свет…

* * *

Не все задуманное успел претворить в жизнь царь Алексей Михайлович. И все же «намеренное и начатое корабельное строение от царя Алексея, – возгласил архипастырь Феофан Прокопович1 , – не допустил к совершению неведомый Божий совет, но сыну его величества Петру Первому судил быти автором дела сего».

В юные годы, пообщавшись с ботиком на Просяном пруду. в Москве, молодой царь ощутил всю романтику морского дела и пристрастился к нему на всю жизнь. Уже в те годы, осознав значимость морских рубежей для державы, переступая со ступеньки на ступеньку, начал созидать морскую мощь России.

Первым шагом построил флотилию на Плещеевом озере в Переяславле-Залесском, потом направился в Архангельск, впервые под парусами вышел в Баренцево море, выстоял в схватке с океанской волной. Лето кончилось, Белое море укрылось льдом, как быть? На Юг обратился взор Петра. Там, в теплых морях, бороздят пути-дороги суда круглый год. В 1695 году Петр I двинул войска к Азову. Оказалось, что взять приморскую крепость без флота немыслимо – туркам безраздельно принадлежали морские подступы к Азову, все припасы и войска неприятель доставлял беспрепятственно.

«Морским судам быть!» – провозгласил Петр I, и началась титаническая работа русских людей, создавших морскую мощь России. Минуло десятилетие, и над Азовским морем запестрели Андреевские стяги первенцев русского Военно-морского флота. Затем, после многолетней схватки со шведами, российский флот вышел на просторы Балтики.

Благое дело задумал Петр I, штурмовать Константинополь, чтобы полностью овладеть свободой выхода в Средиземноморье.

Двинувшись с войсками к Пруту, послал генерал-адмирала Федора Апраксина командовать Азовской флотилией, наказал ему:

– Заедешь в Воронеж и Тавров, спускай на воду все, что сможешь, плыви к Азову. Будешь там верховодом на флоте и во всем крае.

Указ об этом вышел давно: «1710 год, февраля 6 дня В. Г. указал город Азов с принадлежащими городами, всякими делами ведать адмиралу, генералу и губернатору азовскому и тайному советнику и президенту Адмиралтейства графу Федору Матвеевичу Апраксину с товарищи, и те дела из разряду отослать в приказ адмиралтейских дел, а в Азов к Ивану Толстому о том послать его В. Г. грамоту…»

Апраксин покачал головой: «Опять морока, разве поспеешь? »

– Возьмешь Крюйса, капитанов Беринга, Шельтинга, других сноровистых. Весной почнешь действовать против турок водою и сухим путем, как говорено и как Бог велит…

Перед отъездом Апраксина в Адмиралтействе появился Федор Салтыков2 . Один адмирал знал, что царь направляет его инкогнито за границу закупать корабли для флота…

За плотно прикрытой дверью Апраксин по-отечески вразумлял:

– Мотри, тезка, великое дело тебе государь вручил. Остерегайся мошенников, деньгой казенной не швыряйся. Ежели худо станет, отпиши. – Положил руку на плечо: – Поезжай с Богом.

Расставаясь, ни тот ни другой не предполагали, что судьба больше не сведет их вместе…

Прибыв в Тавров, Апраксин ужаснулся. Наступила пора половодья, а блоки стапелей на верфях Воронежа и ниже с построенными кораблями сиротливо торчали на берегу в десятках метров от уреза воды.

– Нынче Дон-батюшка осерчал, не хочет пускать кораблики в море, – разводил руками адмиралтейский мастер.

Апраксин чесал затылок: «Чем воевать с турками? Прошлым годом старые кораблики сожгли, а новых не станется».

Как гигантские истуканы, замерзли на берегу вось-мидесятипушечные корабли. Жаль было угробленного времени, денег и сил.

– Что поделаешь, – насупившись, отводил душу Апраксин в разговоре с Крюйсом, – не все в нашей воле. Хотя государь и гневается на меня, но совесть моя чиста…

Неторопливо прохаживались они вдоль пристани, где ошвартовались две новые шнявы3 , шесть скампа-вей Поодаль, на стремнине, покачивались на якорях два недостроенных линейных корабля.

– Отъеду я в Таганрог, – продолжал Апраксин, – там кораблики настропалю, к Азову подамся. Кубанские татары, не дай Бог, нахлынут. Впрочем, там комендант надежный, полтавский генерал Келин. Комплектуй кораблики и спускайся к морю. Не ровен час, турки объявятся.

Две недели Крюйс с капитанами собирали экипажи из рекрутов. Разводили испуганных новобранцев по палубам, боцмана линьками загоняли их на ванты, заставляли карабкаться на салинги и марсы, разбегаться по реям. Тряслись руки, дрожали колени. Кто-то падал, зашибался. На якорях, в тихой заводи кое-что получалось.

Пока держалась вешняя вода, Крюйс повел небольшой отряд к Азову. В июне на рейде Таганрога Апраксин с тоской осматривал суда.

–   Срам какой-то, – бурчал он, – с дюжиной таких корабликов токмо и обороняться от турок, отстоять завоеванное.

–   Не плошай, господин адмирал, – успокаивал Крюйс, – у нас в резерве лихие казаки на лодках. Дай мне побольше мушкетов.

Апраксин уехал в Азов, а Крюйс выслал в дозор две бригантины и десяток казацких лодок…

После полудня 2 июля разомлевшего от жары Крюйса поднял с койки раскат пушечных сигналов с корабля. На его палубе стоял прибывший накануне Апраксин.

В гавань неслись казацкие гички, поодаль, не спе-ша. под веслами с обвисшими парусами, втягивались бригантины. Вдали на взморье, лениво шевеля парусами, один за другим, медленно выплывали турецкие корабли.

– Тридцать два вымпела. – Апраксин протянул подзорную трубу Крюйсу. – Собрались-таки, окаянные, супротив нас. Полторы дюжины линейных кораблей и дюжина галер. – Апраксин окинул взглядом небосвод: голубая лазурь без единого облачка. – Авось Господь Бог поможет. Ветра покуда не предвидится.

Две недели безветрия пропали относительно спокойно. Турки явно не спешили, выжидали, но казаки не выдержали. Заметив как-то утром отбившуюся фелюгу5 турок, бесшумно выскочили из засады в камышах и захватили первую добычу.

Турецкий капудан-паша все же решился проверить русскую оборону. На рассвете его галеры подкрались к внешнему рейду Таганрога. Продвигались ощупью, фарватера турки не знали.

Но Апраксин давно наблюдал за каждым движением неприятеля. Утром посвежело, наконец-то потянуло с верховьев Дона.

– Вызвать командиров, – распорядился Апраксин. Прямо на палубе, у трапа, начался короткий совет. Спустя полчаса навстречу туркам, набирая ход, двинулся пятидесятипушечный корабль под командой Кргойса и с ним три шнявы. Турецкие галеры не стали испытывать судьбу. Развернулись на обратный курс, удрали в море. Отошли к горизонту. Капудан-паша продолжал выжидать, осторожничал. Еще неизвестно, сколько вымпелов в Азове. Вдруг ударят с тыла. Пока же у него одна цель – задержать русских у Таганрога. Турецкая эскадра подошла ближе к берегу, с кораблей спустили шлюпки, готовили десант. Цепко следили за малейшими движениями противника сигнальные матросы, вахтенные офицеры на русских кораблях. Апраксин предупреждал каждый маневр неприятеля, замаскировал на берегу войска, батареи.

Не успели турки ступить на берег, шквал картечи обрушился на них из укрытых кустарником пушек. Выскочила пехота с примкнутыми штыками, ударили лихие казаки.

Поспешили янычары на корабли, оставляя убитых. Эскадра турок отошла в море.

Апраксин, наблюдая за их маневром, кивнул Крюйсу:

– Бери пять вымпелов и припугни турок. Токмо далеко не суйся, но дай им знать нашу прежнюю хватку.

Турецкая эскадра, не ввязываясь в бой, ушла далеко за горизонт, и неделю турки не приближались к берегам.

Неожиданно рано утром Апраксина разбудила пушечная стрельба. Выскочив на палубу, он нахмурился. Издали, распустив паруса, приближалась турецкая эскадра. Пушки палили беспрерывно, но ядра не вспенивали воду.

– Холостыми палят, – хмуро проговорил Апраксин, – не к добру это.

Отделившись от эскадры, в гавань медленно, выдвинув белый флаг, входила турецкая галера под вымпелом капудан-паши.

Подобрав полы халата, ловко поднялся по трапу корабля Апраксина капудан-паша. Лоснившееся от загара лицо турецкого флагмана сияло открытой улыбкой. Казалось, он спешит кинуться в объятья своего недавнего врага… «С чего бы это?» – недобро захолодело вдруг внутри у Апраксина.

– Мой достопочтенный адмирал, – после взаимных приветствий без обиняков начал разговор гость через толмача. Он вынул сверток бумаги и протянул Апраксину. – Только что я получил фирман. Наш султан и ваш царь заключили мир. Война закончена без пролития крови. – С лица турка не сходила улыбка, но в глазах таилось затаенное торжество. Он вдруг поднял обе руки и обвел ими вокруг, кивнул на побережье, повернулся в сторону далекого Азова. – Теперь и навсегда все это принадлежит высокочтимому султану.

Недоумевающий Апраксин развернул лист. Как в тумане вчитывался он в полученное известие. «Возвратить туркам Азов, уничтожить крепости в Таганроге, Каменном затоне, Самаре, уничтожить все корабли флота…»

Подняв голову, смотрел пустым взором мимо улыбающегося капудан-паши. «Што стряслось-то? Одним махом все труды насмарку? Ножом по живому телу! Кровушки-то сколько пролито, живота положено!» Протянул фирман турку.

– Мне не ведомо сие. Покуда от государя приказ не поступит, действий никаких предпринимать не стану. – Кивнул головой, разговор, мол, окончен.

Согнав улыбку, так же ловко подхватив полы халата, капудан-паша быстро спустился по трапу, явно недовольный приемом.

Глядя вслед удаляющейся шлюпке, Апраксин вдруг подумал о Петре: «Воевал бы у моря, как Доси-фей завещал. А то ринулся очертя голову в омут. – Запершило в горле, закашлялся. – А ежели сие все правда?..»

На этот раз обыкновенно осторожный царь промахнулся, забыв поговорку: «Не ставь неприятеля овцою, ставь его волком».

Битва с турками в излучине Прута могла бы привести и к успеху русских войск. Но, не зная всех сил неприятеля и опасаясь разгрома, Петр боялся рисковать. К тому же он больше прислушивался к Шафирову и Екатерине Алексеевне, чем к генералам.

По мирному договору царское войско покинуло место битвы с оружием, развернутыми знаменами. Под грохот барабанов… Как и водится у азиатов, турки взяли заложников: Шафирова и сына фельдмаршала, генерала Шереметева, чтобы заставить царя до конца выполнить обязательства. Царь, покинув армию, отправился с женой в Варшаву, а Апраксину послал весточку, где изливал душу: «Хотя я николи б хотел к вам писать о такой материи, а которой принужден ныне есмь, однако ж, понеже так воля Божия благословила и грехи христианские не допустили… и тако тот смертный пир сим окончился, которое хотя и не без печали есть, лишиться сих мест, где столько труда и убытков положено, но однако ж чаю сим лишением другой стороне великое подкрепление, которое несравнительною прибылью нам есть».

Письмо несколько успокоило душу: Петр, сглаживая свои промашки, старался приглушить их конкретным делом, вселить надежду в Апраксина.

– Мудро государь рассуждает, – сказал тот Крюй-су, – теперича у нас единая забота, шведа побить до конца, флот Балтийский крепить. Давай-ка, вице-адмирал, поторапливайся, уводи кораблики, которые можно, да поезжай на эскадру в Петербург.

С болью в сердце уничтожали они корабли – разбирали, сжигали, некоторые ценные, как «Предистина-ция», «Ласточка», продавали туркам за десятки тысяч червонцев.

Добротные галеры Крюйс повел по Дону в Черкассы.

После нового года Апраксин передал туркам Азов, спустя месяц взорвал крепость Таганрог.

Так прискорбно для России завершилось второе взятие Азова, ключевой крепости к южным морям…

Не в пример этому невезению на Севере молодой флот России одержал верх над шведским флотом, имевшим вековые традиции. Победы Балтийского флота при Гангуте и у Гренгама были решающим вкладом в успешный исход многолетней войны с заморским противником.

Адмирал Петр Романов не почивал на лаврах, предпринял Персидский поход. Россия стала господствующей державой на Каспии. В ту же пору готовил Петр I экспедицию на Мадагаскар, снаряжал вояж на Тихий океан «обыскивать берегов американских».

И все эти годы единственного в истории русского императора-флотоводца не покидала дума о возвращении Азова и выходе на берега Черного моря…

* * *

Менялись владельцы российского трона, но никого из них и в мыслях не заботили интересы державы.

Десять лет спустя, в царствование Анны Иоаннов-ны, первый кабинет-министр, протеже Петра Великого, обрусевший вестфалец Андрей Остерман как-никак, а не позабыл прошлые обиды на турок. Еще во времена короткого царствования малолетнего Петра II, после кончины Федора Апраксина, он стал заведовать морскими делами. Помогало прежнее его состояние при особе вице-адмирала Крюйса, который, собственно, и вызвал Остермана из далекой Вестфалии в Россию. Остерман председательствовал в «Воинской комиссии для рассмотрения и приведения в добрый и надлежащий порядок флота, адмиралтейств и всего, что к тому принадлежит».

Утихомирив польскую шляхту на севере, Остерман решил испытать фортуну на южных берегах. Благо, он получил обнадеживающее донесение из Константинополя от посланника Алексея Вешнякова. «Страх перед турками держится одним преданием. Теперь турки совершенно другие, чем были прежде. Все как будто предчувствуют конец своей беззаконной власти, и да сподобит всевышний Ваше Величество ее искоренить». Зачитав вести от Вешнякова, Остерману не стоило больших усилий, чтобы склонить императрицу Анну Иоанновну на свою сторону.

Остерман пригласил генерал-фельдмаршала Бур-харда фон Миниха и адмирала Головина. Первый верховодил Военной коллегией, второй председательствовал в Адмиралтейств-коллегий.

– Ныне обстоятельства располагают к возврату державы нашей на берега Черного моря, – испытующе глядя на Миниха и Головина, степенно начал, как обычно, не спеша, с расстановкой Остерман.

«Видимо, войну султану объявим», – обрадовался в душе Миних, которому давно грезился жезл генералиссимуса.

Но первый кабинет-министр разочаровал его:

– Первым делом, полагаю, надобно двинуть полки генерала Леонтьева в Крым. Войну Порте объявлять покуда не станем, отговоримся, мол, хана крымского проучить надобно.

Миних самодовольно ухмыльнулся:

– Туркам все одно войну объявим. Мы теперь в силе. Глядишь, Константинополь отхватим.

Остерман перевел взгляд на Головина.

– Тебе ведомо, Змаевич на Дону изготовил пушечных прамов6 полсотни и галер столько же. В Брянске для подмоги на Днепре и у моря на верфях замешкались. Надобно там теребить Дмитриева.

Остерман, как всегда, непроницаемо хранил безразличие на лице, но все же едва заметно улыбнулся краешком губ.

– Начнем штурм Азова, тогда и войну объявим Порте. А там, с Божьей помощью, и Черное море у басурман отвоюем.

* * *

Понт Эвксинский, как звали Черное море древние римляне, издавна служил связующей акваторией для торговых связей и ареной борьбы народов.

Во времена Рюрика киевский князь Олег воевал на судах Царьград, Константинополь, столицу Византии. Нашествие османских турок навсегда отрезало этот благодатный край от европейских стран. Но поскольку Стамбул, так турки назвали Константинополь, лежал на важнейших торговых путях, между Европой и Азией и здесь пребывал турецкий султан, все европейские державы посылали сюда своих лучших дипломатов.