Текст книги "От Крыма до Рима(Во славу земли русской)"

Автор книги: Иван Фирсов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 29 страниц) [доступный отрывок для чтения: 11 страниц]

Коротки сумерки на Черноморье в летнюю пору. Ночная темь подкрадывается внезапно. На корме повесили фонарь, зажгли якорный, гакабортный огонь, выставили вооруженную вахту. Экипаж успел поужинать. Командир, осмотрев верхнюю палубу, убедился, что все на месте, в порядке. Только расположился в кормовой каюте перекусить, как над головой, по палубе, затопали, послышались тревожные голоса. Спустя минуту Ушаков выскочил на ют, и вахтенный матрос, с мушкетом, указал за корму.

– Там, вашбродь, лодка с людьми. Сказывают нашенские, пехотные с берегу. Ахвицер с ними.

Ушаков, повернувшись спиной к фонарю, увидел в десяти саженях лодку с острыми обводами, подобно турецкой кайке. На носу стоял офицер и приветливо помахивал рукой.

– Выкинуть шторм-трап, принять лодку на бакштов, – распорядился Ушаков.

Шлепая веслами, лодка подошла к урезу кормы, и на палубу ловко взобрался молодцеватый подполковник.

– Начальник здешнего отряда, Ситов Владимир Павлович. Мы вас еще засветло приметили. Покуда у татар лодку выпросили, туда-сюда, – подполковник повернулся к лодке и прикрикнул: – Братцы, живей поклажу выгружайте.

Двое солдат едва осилили тяжелую ношу, втащили на палубу завернутую в тмешковину баранью тушу.

– Примите от нас свеженького мясца в подарок, небось на солонине сидите, – мы у татар прикупили. Токмо куда снести прикажите, дабы палубу не замарать.

Ушаков поначалу нахмурился, потом отошел, но был щепетилен:

–   Сколько с нас причитается?

–   Помилуйте, Федор Федорович, – несколько фамильярно, с обидой, возразил подполковник, – сие по-товарищески, за счет наших экономии, ни в коем разе не в ущерб моим солдатикам.

Он опять подал команду, и на палубе оказался небольшой бурдюк, в котором булькало вино.

Ушаков только покачал головой, позвал шкипера.

– Распорядись малый анкерок налить водкой, передашь на лодку.

На этот раз гость не жеманился.

– Спасибо, благодарствуем. У нас давно кончилась, а кислятину, – он кивнул на бурдюк, – у меня лично нутро не воспринимает.

Пригласив гостя в каюту, Ушаков отпробовал вино и, наоборот, похвалил «кислятину».

– Сие нектар, напрасно не жалуете, не токмо для Души, но и для физики тела пользительно.

Разговорились, и подполковник рассказал, что по всему южному побережью в крупных татарских поселениях генерал Долгорукий назначил небольшие гарнизоны.

– На случай, ежели турки высадку произвести посмеют, хотя нынче и замирение. А потом, для острастки татар. Среди ихнего брата немало возмутителей. Нынче-то нам поспокойнее, ваши суда охранять нас с моря взялись.

Поднявшись на палубу, Ушаков провел гостя по судну, поясняя, что к чему. На корме задержались, подполковник кивнул в сторону берега. Там едва мерцали редкие огоньки, несколько в стороне, левее, ярким пламенем взметнулись костры.

– Правее татарская деревенька Алушта, пристань в один мосток. Влево наш лагерь, в палатках обитаем. Окопались, караул выставляем ночью, костры палим для тепла и татарве на страх.

Посредине бухты неподвижно зависла в безоблачном небе яркая луна. По зеркальной глади воды протянулась, ширясь к береговой черте, ослепительно зеленоватая дорожка. Слева, казалось совсем рядом, в лунном сиянии виднелась массивная продолговатая гора, распластавшаяся далеко в море пологим скатом. Лишь в самом конце ее, будто откололся огромный бугристый ломоть, оканчивающийся мысом. Возвышаясь на берегу горбом, она походила на дремавшего зверя, уткнувшего морду в морскую бездну.

– Сия гора прозвана татарами Аю-Дагом, что означает спящий медведь, – пояснил Ситов и перевел взгляд на видневшуюся вдали горную вершину, походившую на гигантский шатер. – Согласно местному поверью, та вершина самой высокой горы, Чатыр-Даг…

Когда лодка с гостями скрылась в темноте, Ушаков не спеша, размеренной поступью прошел по правому борту на бак. На поверхности воды зарябило, с моря потянуло ветерком, разворачивая «Курьер» носом на выход с рейда. Ветер заметно покрепчал, натягивая втугую якорный канат. Ушаков поманил не отстававшего от него помощника, молодого мичмана.

– Будите боцмана, парусную команду, марсовых. Канониров не тревожьте. Снимаемся с якоря и пойдем в Балаклаву. Нынче света достаточно. Луна полная и ветер способный нам. Дай Бог, к ночи у Балаклавы на якорь станем.

Ушаков не только экономил время. С выходом из Таганрога он не упускал часа, обучал экипаж по своим заведованиям. Меняя галсы, проверял парусников. Добрая половина из них впервые уходила в море, была набрана из рекрутов-солдат. Под надзором боцмана старослужащие матросы терпеливо, начиная с азов, обучали новичков. Ушаков требовал с первых шагов на «Курьере» весьма жестко с нерадивых, поощрял усердие в службе. На боте, как и на других судах флотилии, не хватало матросов до полного штата. Вместо двух мичманов, был один, да и того прислали накануне выхода, прямо из Морского корпуса, после экзаменов. Потому многим служителям, как прозвали матросов, приходилось управляться за двоих. Наладив паруса, одни бежали на подмену канониров, другие заступали на вахту рулевыми, третьи разжигали огонь на камбузе… Пристально следил командир за выучкой канониров. Помнил, что в сражении при Чесме сокрушительный картечный огонь по флагману турок принес победу русской эскадре. Добрая половина канониров на «Курьере» была расписана при аврале и перемене галсов на мачте или бушприте для работы с парусами.

На полпути к Балаклаве Ушаков вызвал перед обедом барабанщика и неожиданно приказал бить тревогу.

–   Играть дробь!

–   По местам!

–   Орудия к бою товсь!

Едва заслышав дробь, бывалый боцман подбежал к откинутому люку и гаркнул в кубрик. Подвахтенные матросы и четыре старослужащих канонира бросились к орудиям, расснастили крепления станков, вытащили заглушки, квартирмейстер стоял наготове у крюйт-камеры для подачи пороховых зарядов. Но треть экипажа, из рекрутов, растерянно озиралась по сторонам. На баке и юте так и остались нерасчехленными две гаубицы.

Ушаков, хмурясь, взглянул на часы и скомандовал отбой. Командир понимал, что сказывается в какой-то мере нехватка экипажа, но в случае встречи с неприятелем оплошности обернутся бедой. После обеда собрал на юте в кружок мичмана, квартирмейстера, боцмана, капрала.

– Скверно! Половина пушек зачехлена. Матросы из новеньких не обучены. А ежели турок завтра объявится? Он церемонию разводить не станет!

Глядя на понуривших головы подчиненных, продолжал:

– Неча головы вешать. Без оглядки, сего же дня, навести порядок. Наперво каждого служителя определить на место у пушек ли, на подносе припасов ли. Кто кого подменять должон, ежели на вахте. Каждому матросу поначалу все растолковать, сноровистому действу обучить. Затем спрос чинить по всей строгости…

На подходе к Балаклаве, на траверзе мыса Айя, прямо по курсу, показался двухмачтовый парусник. Ушаков сразу признал в нем «новоманерный» 16-пу-шечный корабль «Корон». Когда сблизились до полукабельтова, раздернули паруса, легли в дрейф. На «Короне» обрадовались, прибыла подмога. До сих пор вдоль побережья патрулировали только два корабля, «Таганрог» и «Корон», сменяя друг друга. Ушаков в рупор поделился новостями из Кафы, командир «Корона» пожелал счастливого плавания…

Солнце клонилось к горизонту, когда впереди четко обозначились скалы утесистого мыса Фиолент, а правее, едва заметно проступали очертания входа в Балаклавскую бухту.

«Курьер», подобрав паруса, замедлил ход, не останавливаясь направился к довольно узкому и извилистому входу в бухту.

На стоявшем на якоре в глубине бухты «Таганроге» на палубу высыпал весь экипаж. Посматривая на маневры «новичка», оценивали и сноровку команды, и морскую выучку командира.

Когда «Курьер» отдал якорь и убрал паруса, Ушаков, как положено, отправился на «Таганрог» доложить о прибытии старшему на рейде, командиру «Таганрога», капитану 2-го ранга Шмакову.

Слушая доклад, Шмаков, давно знавший Ушакова, молча хитровато щурился, довольно ухмылялся. Он-то знал, что этот поход был первым самостоятельным плаванием Федора.

– С прибытием тебя. А ты оказывается умелец, Федор Федорович. Молодцом лавировал на входе, без задоринки. Покуда сегодня-завтра осмотрись. После завтрего пойдешь крейсировать, на подмену «Корона». Гляди в оба. Армейцы сказывают, султан перемирие нарушил…

Пехотные начальники оказались правы. Затягивая переговоры, султан готовился, вероломно напав на русскую эскадру в Архипелаге, хотя бы частично смыть позорное поражение при Чесме. Не имея достаточных сил в Средиземном море, Турция вознамерилась собрать в единый кулак все морские суда своих вассалов в Средиземноморье, в том числе и пиратские корабли. В Албанском порту Дульцинея находилось 47 фрегатов и шебек, которые имели на вооружении каждое судно от 30 до 16 пушек. На их борт и транспорта погружено было 8 тысяч солдат. Из Туниса готовилась к выходу «барбарейская», пиратская эскадра из 6– и 30-пушечных фрегатов с тремя тысячами солдат. Кроме того, в Босфоре и Дарданеллах сосредоточивались остатки турецкого флота, уцелевшие после Разгрома у Чесмы.

Тревожась за положение дел на Средиземном море, главнокомандующий граф Алексей Орлов послал в разведку в Ионическое море отряд фрегатов и делился своим беспокойством с императрицей. «Такие коварные со стороны неприятельской предприятия, производимые уже в действие, принудили меня принять оборонительное оружие, захватить нужные проходы и отправить в разные места эскадры, а особливо против дульцинио-тов, морских разбойников, дабы не допустить оных к соединению с тунисцами».

Для пресечения замыслов неприятеля Орлов направил в Ионическое море отряд кораблей, прибывший недавно с Балтики.

– Твоя цель, – наставлял граф командира отряда капитана 1-го ранга Коняева, – преградить дорогу к Архипелагу дульцинейской эскадре. Соединишься с отрядом Войновича и действуй. Опасайся также тунисских злодеев, они спешат на подмогу дульциниотам.

Начав патрулировать в проливах, Коняев вскоре проведал от купцов, что в Патрасском заливе стоит турецкая эскадра.

– Там шестнадцать шебек и в придачу десяток фрегатов. Капудан ихний, Мустафа-паша, поджидает большую подмогу с десантом и тунисских пиратов.

Прикинув силы, Коняев, несмотря на большое неравенство в неприятельскую пользу, решил атаковать турецкую эскадру.

Неприятель не ожидал дерзкого нападения русских моряков. В первый же день смелой атакой отсекли от турецкой эскадры две шебеки и фрегат и сожгли их. Но у турок все равно оставалось преимущество, 8 фрегатов и 14 шебек. Капудан-паша отвел эскадру под защиту пушек двух крепостей. Коняев собрал военный совет. Мнение флагмана и всех капитанов было единодушным: «Атаковать неприятеля. Идти на сближение и завязать генеральный бой».

Схватка продолжалась с перерывами трое суток, а итог для турок оказался плачевным – русская эскадра сожгла семь фрегатов и восемь шебек, один фрегат затонул, а шесть шебек сумели улизнуть ночью…

Подробности Патрасского боя Сенявин пояснял в конце кампании, когда в Кафу возвратились из крейсерства отряды с Южного берега Крыма и побережья Северного Кавказа. На собрании офицеров он объявил и главную новость.

– Помнится, еще прошлой весной государыня наша, императрица Екатерина Алексеевна, желала нам наискорейше твердую и непоколебимую ногу поставить и соучастие принять для того в море Азовском и Крыму. Прежде Россия для того жертвы принесла немалые. – Сенявин торжествующе обвел взглядом присутствующих. – Сего дня извещены мы, что хан крымский, Сахиб-Гирей, с державой нашей договор учинило неподчинении султану и принял покровительство государыни нашей. Стало быть, и наша с вами толика есть немалая и заслуга, как и наших морских собратьев по другую сторону Черного моря, из Архипелага, в сем деле.

Сенявин перевел дыхание, передернул плечами, закашлялся и, через силу улыбаясь, закончил:

– Одначе неприятель наш по ту сторону Черного моря, хотя и в замирение с нами опять вошел, коварен и изменчив. Сердце мое чует, сие увертки султанские, и выигрыша ищут турки. А потому нам оборону держать надобно неослабно и к грядущей кампании приготовляться как следует.

Прошло несколько дней, и «Курьер» получил назначение занять брандвахтенный пост на Керченском рейде. В таких случаях вице-адмирал Сенявин считал своим долгом самолично поучать и наставлять командира.

– Слыхивал про службу такую, брандвахтенную? – начал он разговор с Ушаковым.

–    Слыхать-то слышал, а исполнять не доводилось.

–    Ну так поимей в виду и запоминай. Брандвахта есть судно как бы сторожевое, у входа-выхода из гавани ли, бухты или рейда. Генеральная цель командира брандвахты, чтобы ни один корабль, ни одна посудина не проскользнула без его внимания. Каждое судно примечай, ежели есть подозрение, опрашивай, подзывай к борту, бди службу. И все события помечай в шханеч-ном журнале, днем ли, ночью ли.

Сенявин запахнул шинель, потирая ладони, подошел к печке.

– Сызнова лихоманка трясет, – привычно, без стеснения произнес он, – сам знаешь, поветрие у нас сие гадкое.

Улыбка неожиданно осветила физиономию адмирала.

– Един ты у нас, слава Богу, твердокаменный. Минует тебя хворь, словно заговоренного. Потому и посылаю тебя. Остатние кораблики все на якорях отстаиваться будут. Снежок посыплет, зимовье ледком пролив схватит, закроем брандвахту, тебя на рейд поставим. О всем сказанном инструкцию получишь. Ступай с Богом. Провиант не позабудь, на недели две запасись,

водой налейся. Не мне тебя сему учить.

Спустя два дня «Курьер» отдал якорь посредине входа на Керченский рейд. Для экипажа потянулись сутками беспрерывные вахты, а в бухте, на кораблях, малярия косила людей. Осенью похоронили командира «новоманерного» корабля «Журжу» капитан-лейтенанта Якова Развозова. Еще весной уволился со службы «за болезнью» дружок Федора Ушакова, его бывший командир, капитан-лейтенант Иван Апраксин. Когда «Курьер» сменился с брандвахты, Ушаков проводил в запас «за болезнью» своего недавнего командира Иосифа Кузьмищева. Правда, его перед увольнением пожаловали в капитаны 2-го ранга. Следом такая же участь постигла командира корабля Илью Ханыкова…

События в начале кампании 1773 года подтвердили опасения вице-адмирала Сенявина. После разгрома турецкой эскадры в Патрасском заливе Турция возобновила перемирие и начала мирные переговоры с Россией в Бухаресте. К этому времени отношения Англии с Россией явно охладели. Британские политики были определенно озабочены усилением русского флота в Средиземноморье и появлением военных кораблей в водах Черного моря. «Английская дипломатия своими усилиями и двусмысленным поведением преследовала определенную цель – уменьшить русские требования к Турции». Не отставала от «подзуживания» турок и Франция, издавна имевшая большие торговые связи в Восточном Средиземноморье.

На первом же заседании послов в Бухаресте выступил опытный дипломат Алексей Обресков.

–   Отныне правительство ее величества, государыни нашей Екатерины Алексеевны, отвергает и признает отмененными все прежние, несправедливые договоры с Портою. – Вспоминая о прошлом, Обресков, конечно, в первую очередь подразумевал унизительный для России Прутский договор 1711 года, вынужденно заключенный Петром I.

–   Кроме того, мы требуем, дабы Порта возместила России все убытки, причиненные настоящей войною, без всякой законной причины объявленной.

Закончив выступление, Обресков вручил турецкому послу Абдул-Резаку ноту недвусмысленного содержания, в которой, в частности, говорилось. «Чтоб коммерция и кораблеплавание на морях были освобождены от порабощения, в коем они до сего времени были, беспосредственным соединением между подданных обеих империй для вящей их пользы и взаимного благоденствия и через сие сделать сохранение мира тем более важным и необходимым для народов и, следовательно, еще более драгоценным для тех, кто ими управляют».

На словах Абдул-Резак не возражал против свободного мореплавания торговых судов по Черному морю, но Россия должна возвратить султану Еникале и другие порты на Черном море.

– Помилуй Бог! – сразу же возразил Обресков. – Как же так? Свобода плавания по морю, где нет ни одного порта для приставания купеческих судов? Турецкий посол взмахнул руками, засмеялся:

– Мы дружить станем, пусть ваши купцы в любом нашем порту пристают на здоровье, хоть в Константинополе.

«Хитрый, стервец», – размышлял, покачивая головой, Обресков, а турок не унимался:

– Зачем русским купцам порты на Черном море? У вас есть много портов на море Балтийском, пускай там и разгружаются. Тут уж Обресков не выдержал:

– Возьмите, достопочтенный Абдул-Резак, карту и взгляните, какой путь от моря Черного до Балтийского. – А про себя подумал: «Проговорился, голубчик. Стало быть, через Босфор и Дарданеллы для наших судов будем оговаривать свободное плавание».

На очередной встрече Алексей Обресков напомнил Абдул-Резаку о свободном пути русских купцов через проливы.

Турецкий посол понял свой промах и начал выкручиваться:

– Мы возражать особенно не намерены, но каждый раз купцы должны платить высокочтимой Порте деньги. Обресков тут же нашелся:

–   Мореплавание и торговля должны быть утверждаемы ни на каком воздаянии. Море всем должно быть свободное, а коммерция полезная. – Эти аргументы русский посол отложил в своем сознании давно, но не было случая выговориться.

–   По всякому праву, – продолжал Алексей Обресков, – на одних только реках можно делать такие запрещения, а море по естеству и есть всем свободное. – Абдула-Резак терпеливо слушал не перебивая, опустив веки. Видимо, русский посол переходил в наступление с давно обдуманных позиций. – И самый Константинопольский канал, не будучи делом рук человеческих, равно должен быть свободен и служить, к чему натура его произвела, для сообщения из моря Средиземного в Черное.

Обресков сделал паузу, мимолетно взглянув на ерзавшего в кресле Абдул-Резака, который давно таращил глаза на соперника по переговорам.

– А к доводу, уважаемый Абдул-Резак, – Обресков слегка поклонился в сторону турка, – позвольте напомнить вам пример европейский, на море Балтийском. Тамошние проливы Зундские в Северный океан во владениях датских находятся и потруднее канала

Константинопольского, однако всякого рода и каждой нации суда свободным пользуются через него сообщением из одного моря в другое.

Абдул-Резак, видимо, не был готов к диалогу и ответил односложно:

– У короля датского одни порядки, а Порта живет по законам высокочтимого султана…

Переговоры в Бухаресте затягивались. Османская империя имела еще достаточно сил для сопротивления, особенно на Черном море. Абдул-Резак настойчиво возражал и протестовал о соглашении с крымским ханом, отказывался признать право России на покровительство православным в Османской империи и слышать не хотел о свободе русского судоходства через проливы.

В конце января 1773 года Обресков получил из Петербурга рескрипт, которым ему предписывалось категорически настаивать на свободе мореплавания всяких судов через проливы.

Спустя неделю турецкому послу был вручен ультиматум. Во-первых, Турция признает независимость Крыма, оставляет за Россией города Керчь, Еникале, Азов, Кинбурн. Разрушает крепость Очаков. Земля между Днепром, Южным Бугом и Днестром объявляется ничейной, «бартерной».

Во-вторых, признается Турцией свобода мореплавания «всякого рода российских судов без малейшего притеснения по всем морям без изъятия, смещающимся между областями или омывающим берега Блистательной Порты, со свободным проездом из Черного в Мраморное море, так и обратно, как и в реку Дунай. Русские купцы обладают той же свободой торговли, с теми же привилегиями и выгодой, кои дозволены другим европейским народам, наиболее с Блистательной Портою дружественными, как-то: французам, англичанам и прочим».

Если турки принимают указанные условия, то Россия готова уступить один из островов у берегов Крыма, возвратить все острова в Архипелаге, а также Молдавию и Валахию.

Долго, больше месяца раздумывали в Стамбуле над предложениями Петербурга, прежде чем пришел ответ султанского Дивана. Порта требовала вернуть все завоеванные земли, за что заплатит России 40 мешков денег – 12 миллионов рублей. Россия получает право ограниченного плавания по Черному морю. К России переходят города Керчь, Еникале, за что Россия заплатит 30 мешков денег – 9 миллионов рублей.

Русский посол Обресков с ходу отверг предложения турецкой стороны. Мирные переговоры на этом закончились, время перемирия истекло. Слово для разрешения спора между соседями в дальнейшем предоставлялось пушкам…

* * *

Обычный ледовый покров у берегов Азовского моря и в Керченском проливе сходит на нет к середине марта. Но еще задолго до этого Сенявин приказал начать вооружать суда флотилии. Теперь нет-нет да называл он подопечные морские силы флотом. И в самом деле, к весне 1773 года на Керченском рейде собралась внушительная сила. Шесть фрегатов, десяток переделанных для плавания по морю и подновленных «новоманерных» кораблей, палубные боты, полтора десятка разведывательных и транспортных судов.

Как и прежде, перед началом кампании Сенявин собрал офицеров. Такое собрание, где пояснялись цели и задачи предстоящих действий на море, знакомило всех офицеров с намерениями флагмана, проясняло, чем будут заниматься соседи ближние и дальние, наконец на нем флагман, пользуясь случаем, представлял офицеров, вновь прибывших на флотилию для прохождения службы. Чаще всего офицеры, как правило, уже знали, кто и откуда перевелся, но добрая половина знала о них понаслышке.

Первым Сенявин назвал прибывшего с Балтики, не по годам тучного, контр-адмирала Баранова, человека средних лет. Некоторые офицеры знали его по совместной службе на эскадре и отзывались о нем с похвалой. Вторым Сенявин назвал никому прежде незнакомого офицера, иностранца, принятого на русскую службу.

– С Дунайской флотилии определен к нам Адмиралтейств-коллегией флота капитан второго ранга Кинсберген Иван Генрихович, прошу любить и жаловать.

Из первого ряда приподнялся молодцеватый, тоже средних лет, но стройный, с щегольскими усиками офицер, слегка поклонился и сел.

– Для сведения в виду имейте, што службу нашу Иван Генрихович знает, четверть века с лишком в известном вам флоте голландском обретался, а как будет на деле, кампания выявит.

Сразу же Сенявин изложил цели предстоящей кампании, пояснил, кто, где и как будет противостоять неприятелю.

– Наши супротивники на дальней стороне Черного моря все еще мнят себя хозяевами всей акватории. Предстоит нам и собратьям в море Средиземном доказать, что оное суждение ложно, и показать султану, что права наши издревле остаются незыблемыми. Сенявин подошел к развешанной на стене карте:

– Генеральная задача флотилии нашей – не допустить неприятеля к берегам крымским и, упаси Бог, допустить прохода турецкой эскадры Керченским проливом в Азовское море.

Сенявин ткнул указкой в карту:

– Контр-адмиралу Баранову с одним фрегатом, четырьмя «новоманерными» кораблями и в придачу палубным ботом надлежит крейсировать от Кафы до Цемесской бухты. Там турки устроили базу свою для эскадры. Капитану первого ранга Сухотину с четырьмя же «новоманерными» кораблями закрыть наглухо пролив Керченский подле мыса Тузла. Капитану второго ранга Кинсбергену надлежит с фрегатом о тридцати двух пушек, двумя «новоманерными» кораблями и в придачу ботом «Куриер» крейсировать от Кафы вдоль крымского берега до Балаклавы, дабы обезопасить сии места от десанта турецкого. Соответственно вышесказанному все командиры получат надлежащие приказы мои и инструкции. Сенявин оперся об указку:

– На сем, господа офицеры, закончим, и памятуйте, што лучшая оборона от неприятеля есть нападение на него и лихая атака…

В середине мая все три отряда заняли исходные позиции и приступили к крейсированию в заданных акваториях. Но не прошло и недели, как случилось несчастье. Во время похода на шканцах фрегата «Первый» флагмана отряда, контр-адмирала Баранова, сразил намертво сердечный приступ. Сенявин без промедления назначил вместо него Сухотина, а сам принял командование отрядом в Керченском проливе.

Отправляя Сухотина в плавание, Сенявин предупредил:

– Поимей в виду, ежели в Цемессе обнаружишь эскадру турок, немедля дай мне знать. Тебе одному не под силу совладать с линейными кораблями. Блокируй выход из бухты, а там я с Кинсбергеном подоспею на помощь.

Отправляясь в крейсерство из Кафы, Сухотин начал с обследования Тамани, то ли острова, то ли полуострова, лежащего к югу от Керченского пролива, на берегу, занятом турками и ногайскими татарами.

Весной, в половодье, когда вешние кубанские воды переполняют все лиманы в дельте Кубани, южный, Ки-зилташский лиман превращается в самый настоящий залив с выходом в Черное море. Правда, он весьма мелководный и практически недоступен для морских судов.

К нему-то и подошел в предрассветной дымке 26 мая младший флагман, капитан 1-го ранга Сухотин со своей эскадрой. Как развивались дальнейшие события, на основании рапорта Сухотина, красочно описал в донесении Адмиралтейств-коллегий старший флагман, вице-адмирал Сенявин из Таганрогского порта две не дели спустя.

«…В то его крейсерство г. капитан 1 ранга Яков Сухотин 26 мая усмотрел в казылташской пристани, что при реке Кубань, в дальнем от них расстоянии суда под парусами, коих для дествительного досмотра посылал он бот «Темерник» и через оный как получил рапорт, что при той пристани имеется 6 больших судов и немалое число малых, то ко оным он с эскадрою хотя последовал еще 27-го числа, но за переменными и противными ветрами пред ту пристань пришел 29-го числа, где по уменьшающейся глубине, будучи в незнаемом ему месте, принужден был с фрегатом за глубоким его ходом, остановиться, и для остановки тех неприятельских судов, послал он корабли «Новопавловск» и «Азов», да бот «Темерник», препоруча их под команду из тех корабельных командиров старшему капитан-лейтенанту Ивану Баскакову, который с теми двумя кораблями и ботом палубным, с моря заперши ту пристань, начал действие кораблей из гаубиц и вскоре зажег одно из неприятельских судов, брошенною от него, Баскакова, с корабля «Новопавловска» бомбою, от коего зажжения, как он предусмотрел что неприятель пришел в замешательство и люди с больших судов посредством бывших при них тумбасов и шлюпок побежали на берег, а малые суда рекою вверх, то он, Баскаков, послал за бегущими в реку вслед им шлюпку с вооруженными матросами лейтенанта Александра Макарова, который и силился бегущие неприятельские суда догонять, в чем и преуспел более навесть им страха, от которого они, поставив паруса, и употребя всю силу своих весел и бежали по реке Кубани, за коими он не оставил бы своей погони, но случай ночной темноты и неизвестность ему реки, далее оных преследовать не допустила; и возвращаясь от погони из реки осмотрел, что горевшее судно имело 8 пушек, а прочие 5 имели по 2 пушки, снабженные ядрами и порохом на которых он уже, кроме одного спрятавшегося в интрюме от турок, грека, никого других людей не нашел, и наперве он хотя и старался те суда вывести из бухты, но крепость противного ветра, темнота ночная и течение в том ему воспрепятствовали, почему он и принужден был их брошенными на оные гранатами с огнем зажечь, после чего сам со шлюпками возвратился на эскадру благополучно. И по тому сожжению 6-ти неприятельских судов, 30-го мая корабли «Новопавловск», «Азов» и бот «Темерник» возвратились в эскадру и того ж 30-го числа по приказу помянутого г. Сухотина за усмотренными им идущими с противного берега к Тамани двумя неприятельскими судами делал корабль «Морея» погоню и по возвращении того корабля командир оного лейтенант Францис Денисон рапортовал, что он одно одномачтовое судно нашел на якоре без людей и отправил его к эскадре со своими людьми, а другое двухмачтовое и с людьми, взяв в плен, привел в эскадру, из коей те оба судна отправлены в Керчь, куда я писал дабы весь экипаж переписали и взяли в магазины, а те суда отправили бы в таганрогский порт, взятых же на втором судне людей 81 человек, из коих турок приказал отослать к г. таганрогскому коменданту в работу, а татар крымских переправить в Крым и отпустить».

Одержав первую победу в кампании, Сухотин крейсировал с эскадрой к пристани Суджук-Калев в Цемесской бухте. Неприятеля там не оказалось, и эскадра легла на обратный курс. 8 июня на подходе к Кызыл-ташскому лиману марсовый матрос закричал:

– К осту на видимости два десять парусов под берегом!

Сухотин перешел на правый борт, вскинул подзорную трубу. «Так и есть, видимо, турки ночью опять пробрались до Кызылташа».

– Поднять сигнал «Модону!» Атаковать неприятеля!

Шестнадцатипушечный «новоманерный» «Модон» не заставил себя ждать. Спустя четверть часа раздался первый, пристрелочный выстрел. Ядро подняло всплеск воды, показав недолет. Осторожно лавируя на мелководье, «Модон» приближался к пристани. На турецких судах, еще не спустивших паруса, забегали люди, лихорадочно рубили якорные канаты, транспорта разворачивались в сторону Кубани. Второй залп сразу накрыл крайние два судна, и на их палубах заполыхало пламя, обдавая огнем паруса. Было видно, как с бортов в панике бросались в воду люди и плыли к берегу. «Все бы ладно, – сожалел командир «Модона», – жаль, остальные утекли, за отмелью к ним не пробраться».

Выслушав рапорт командира «Модона», Сухотин похвалил его за сноровку экипажа.

– Касаемо трофеев не горюй, кампания токмо началась. Успеем наверстать…

Узнав силу русской эскадры у берегов Тамани, неприятель отправил эскадру с десантом к южному побережью Крыма.

Три недели патрулировала эскадра Кинсбергена от Кафы до Балаклавы, отходила от брега мористее, но неприятель не показывался. За эти дни экипаж «Таганрога» , где держал свой флаг Кинсберген, понемногу по-обвыкся с новым флагманом. Главное, что командир лейтенант Колычев, офицеры и матросы почувствовали, во-первых, твердую руку, а потом и безошибочность команд своего флагмана. Голландец каким-то манером, не глядя на паруса, оценивал малейшие изменения силы и направления ветра, делал замечания командиру, передавал выговор на идущий следом «Корон», не стесняясь давал затрещины зазевавшемуся матросу, и все это у него выходило беззаботно, как само собой разумеющееся.

В половине июня отряд зашел в Балаклавскую бухту налиться водой и пополнить запасы провизии.

В полдень 20 июня в Балаклаву прискакал верхом на коне казачий урядник, посланец старшего начальника на Южном берегу Крыма генерал-майора Крохиуса.

– Велено передать вашему благородию, – доложил он Кинсбергену, – на море поодаль виднеется парус. Их высокородие, генерал, полагают, что сие вражеское судно.