Текст книги "Черная тропа"

Автор книги: Иван Головченко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 29 страниц)

– Дело, конечно, малое, но польза от него большая, – серьезно возразил инспектор. – Да и касается оно не только конструкторов. А к вам я по другому поводу: надо написать объявление.

Инженер досадливо махнул рукой и указал на соседнюю дверь.

– Договоритесь с машинисткой. Скажите, я велел.

Петров приоткрыл указанную дверь и вошел в комнату. Она была крайней в пристройке, где размещалось конструкторское бюро. Через широкое окно в боковой стене виднелась большая часть цеха. Близко, у самого окна, смутно поблескивали металлом замысловатые конструкции станка. Где-то в глубине цеха трепетно вспыхивал голубоватый огонь электросварки.

Машинистка конструкторского бюро Лена Вакуленко сидела за своим столиком, просматривая какие-то бумаги. У нее, по-видимому, было отличное настроение: с припухлых, слегка подкрашенных помадой губ не сходила улыбка, на еще молодом лице мягко обозначался румянец. Рассеянно просматривая тусклый печатный лист, Лена вполголоса напевала какую-то мелодию и время от времени поглядывала через окно в цех. Оттуда доносился размеренный гул станков, лязг цепей подъемных кранов, звон металла и шипение автогена. Не удивительно, что Лена не расслышала тихого скрипа двери.

– Извините, товарищ Вакуленко, – мягко сказал Петров, – я к вам с разрешения инженера Якунина.

Вакуленко еле заметно вздрогнула от неожиданности и выпрямилась. И тотчас же на ее лице появилась вежливая, несколько равнодушная улыбка: Вакуленко уже не раз видела пожарного инспектора и в цехе, и в бюро.

– Кажется, в пожарном отношении у меня все обстоит благополучно, – сказала она весело. – Возможно, инженер Якунин ошибся?..

Изображая крайнюю смущенность, Петров изложил свою просьбу.

Вакуленко слушала, улыбаясь, бесцеремонно разглядывая его с ног до головы. По-видимому, ее забавлял этот симпатичный, но неловкий парень, так заметно робевший перед женщиной. Лишь на мгновение взгляды их встретились, и Петрову показалось, будто за ее улыбкой, за внешней веселостью и умеренным кокетством кроется напряженное ожидание чего-то – какого-то слова, не досказанного им.

Петров по опыту знал, что впечатление первых минут знакомства зачастую бывает безошибочным, поэтому он пожалел, что их разговор неожиданно прервался. В комнату вбежала девушка, яркая, красивая блондинка, вбежала и растерянно остановилась, глядя то на Лену, то на Петрова.

Вакуленко засмеялась:

– Что же ты робеешь, Зиночка? У нас с товарищем пожарным инспектором секретов нет.

Зина небрежно кивнула Петрову, извинилась и, наклонясь над столом, торопливо заговорила:

– Значит, встречаемся у театра в семь тридцать? Надевай голубенькую кофточку. Она тебе идет... Говорят, концерт будет очень интересный. Только не опаздывай. Нет ничего хуже, как ждать у театра одной...

Лена вздохнула и поправила на блузке подруги брошь.

– Ой, Зиночка, к сожалению, я не смогу пойти в театр.

– Почему же ты не сказала раньше?

– Разве я знала, что такое случится?

– Будешь работать вечером? Это новости... Но как же твой билет? Партер... Хорошее место.

– Я свой билет продала. Какой-то юноша взял. У тебя будет интересный сосед.

Они заговорили о чем-то совсем тихо, и Петров отошел в сторону, делая вид, что рассматривает географическую карту на стене.

– Послушайте, товарищ инспектор... – окликнула его Лена. – Вы можете оставить свое объявление у меня и прийти через часок? Что? Оно у вас не написано? Вот, возьмите бумагу и напишите. Ровно через час будет готово.

Петров присел к столу и быстро набросал текст объявления о предстоящих противопожарных учениях. Подавая исписанную страницу Вакуленко, он заметил в ее глазах усмешку.

– Извините, если наделал ошибок, – смущенно сказал он.

– Случается, за ошибки бьют, – заметила она строго и тут же обернулась к подруге, давая Петрову понять, что разговор с ним окончен.

У стола капитан уронил оставшийся у него листок бумаги, наклонился, поднял его и вышел в коридор. С этим листком поднял и другую бумажку, валявшуюся у ножки стола. По-видимому, Вакуленко выронила ее из сумки и не заметила. Это был билет на концерт: партер, ряд седьмой, место двенадцатое...

Ожидая, пока будет написано объявление, Петров раздумывал об этом билете. Почему Вакуленко сказала Зине, будто продала билет? Она же могла отдать его Зине, и та пригласила бы на концерт кого-нибудь из своих знакомых. Но машинистка, видно, не хотела этого. Возможно, она хочет с кем-то познакомить Зину? А может, это совсем не тот билет? Тогда почему же Лена ничего не сказала о нем подруге?

«Однако к чему мне строить эти догадки? – вдруг спросил он самого себя. – Подумаешь, великое дело, какие-то женские шашни! Неужели полковник Павленко так заразил меня этой привычкой анализировать каждый факт, что я стал придавать значение даже заведомым пустякам? Рассказать полковнику об этом случае, и он, пожалуй, посмеется...»

Капитан сунул билет в карман и, чтобы незаметнее прошло время, вышел на заводской двор. У входа в цех его окликнул токарь из механического – Майстренко.

– Рассказывай, гроза пожаров, как живешь? – весело спросил Майстренко.

Так как Петров не нашел, что именно ему рассказать, токарь сам принялся рассказывать какую-то длинную историю о неудавшейся рыбной ловле. Капитан все чаще поглядывал на часы. Стрелка уже подошла к шести, а Майстренко все говорил захлебываясь о своих незадачливых приключениях.

– Извини меня, приятель, за отлучку, – наконец не вытерпел Петров. – Пока ты забросишь сеть и вытащишь ее в десятый раз, я успею сбегать в бюро и взять объявление...

– Нет, сказано – не рыбак, – разочарованно заключил Майстренко, – а ведь я до самого интересного не дошел!

В коридоре Петров встретил Зину. Она спросила с упреком:

– Куда же вы исчезли, товарищ инспектор? Объявление готово. Возьмите на столе.

– Я задержал Вакуленко? Придется извиниться.

– Лена уже ушла...

Они вошли в комнату, и Зина подала ему лист, исписанный крупными четкими буквами. С первого же взгляда капитан понял: писала не Вакуленко.

– Извините, что так получилось, – сказал Петров. – Не думал я, что и вас придется затруднить.

– Ладно уж! – улыбнулась Зина. – Труд не велик, а Леночка была занята. Бедняжка даже в театр не сможет пойти.

Замечание Зины напомнило Петрову о билете. Лена, конечно, спохватится, будет его искать. Возможно, даже возвратится в эту комнату. Если предполагаемое знакомство Зины с каким-то юношей имеет для нее, Вакуленко, значение, она обязательно возвратится. Делая вид, будто внимательно перечитывает текст объявления. Петров склонился над столом и незаметно оставил скомканный билет.

Выходя вслед за Зиной из комнаты, он подумал: «Что-то хитрит Вакуленко. Объявление попросила написать подружку. «События начинают приобретать неожиданный оборот!» – вспомнил шуточную фразу полковника. – Но эта хитрая дамочка должна возвратиться. Она возвратится или... Или я ничего не понимаю в ее затеях!»

Швейцар помог ему разыскать несколько кнопок, и Петров вывесил свое объявление на самом видном месте. Теперь нужно было выиграть время, подождать и убедиться, что Вакуленко возвратилась. Как же сделать, чтобы она его не заметила?

К счастью, Майстренко еще не ушел. Окруженный группой рабочих, он стоял на том же месте, неподалеку от входа в цех, и громко продолжал свой бесконечный рассказ о рыбалке. Василий присоединился к слушателям. Теперь он охотно поддерживал красноречивого рыболова.

Когда на крыльце конструкторского бюро мелькнула женская фигура, Петров еще раз почувствовал, как взлетает и падает его сердце. Через три-четыре минуты Вакуленко снова появилась на крыльце. Она спешила... Василий не сомневался в том, что она была рада, так как потерянный билет нашелся. И он тоже был рад. Отныне какая-то ниточка была в его руках, кончик ниточки, быть может, очень ненадежный. «Впрочем, – сказал он себе, – если тянуть эту ниточку осторожно, она, пожалуй, может привести к неразмотанному клубку».

* * *

Занятый в течение всего дня событиями, внезапно всколыхнувшими тихий город, Павленко не раз ловил себя на том, что мысленно он снова и снова возвращался к тем строчкам книги «Восточный фронт», которые так озадачили секретаря обкома. Иногда Алексей Петрович злился на самого себя: до этой ли книжонки ему сейчас, когда на полигоне произошла столь подозрительная авария (а ведь она могла быть более разрушительной и повлечь человеческие жертвы), когда в городе открыто проявили себя какие-то темные силы? Но – странное дело – хвастливая откровенность какого-то Капке, с которой он рассказывал о захвате секретных штабных документов в урочище Шумейково в сентябре 1941 года, все более занимала внимание Павленко, и он уже строил одну за другой различные версии, объясняющие этот факт.

Вечером, запершись в своем домашнем кабинете, Алексей Петрович с нетерпением раскрыл сочинение Капке.

Вступление показалось ему длинным и скучным. Подобно многим своим коллегам, Капке сокрушался по поводу того, что в один печальный день «интуиция» вдруг изменила его незадачливому фюреру. Зато он восхищался изощренной «деятельностью» двух главных гитлеровских шпионов – фон Папена и Канариса, учеником которых считал себя. Видимо, стараясь оправдать и собственное прошлое, Капке витиевато рассуждал о неизбежности жестоких мер при подавлении сил противника, ссылался при этом на исторические примеры. Кровавые расправы правителей Древнего Рима, зверства кондотьеров пятнадцатого века, методы массового уничтожения политических противников, применявшиеся в средневековье, являлись, по мнению Капке, примерами «древней традиции борьбы». Впрочем, он признавал, что Гитлер и его подручные затмили своих кровавых предшественников.

Даже неискушенный читатель легко мог бы понять, что все эти рассуждения понадобились агенту-мемуаристу лишь для того, чтобы оправдать преступления сотен таких же, как сам он, Капке, головорезов, из которых гестапо сделало людей-автоматов, наемных убийц и профессиональных палачей. Но в писаниях этого гестаповца было и другое: он пытался окружить себя и подобных себе подонков ореолом жертвенности и мужества. Листая страницы «мемуаров», Алексей Петрович испытывал все более неотступное желание поскорее вымыть руки. Вот каким «героем», оказывается, был этот Капке: он проповедовал законы «Феме» – жестокого средневекового суда, восстановленного гитлеровцами и опирающегося на многочисленную армию тайных убийц, Шпион признавался, что, опасаясь быть разоблаченным, он должен был «убрать с дороги», согласно законам «Феме», любого свидетеля, даже если бы это были женщины и дети. «Должен был» или убирал? Впрочем, гадать об этом не приходилось. Не случайно он с похвалой отзывался о неких Данке, фрау Кларенс и Моринсе, которые ревностно исполняли этот суд «Феме» на оккупированной территории Украины в 1941—1943 годах.

Фамилия или кличка Моринс дважды мелькала на страницах книжки. Этот самый Моринс, по свидетельству Капке, и доставил гитлеровским генералам совершенно секретные штабные документы из урочища Шумейково – приказ об отходе на новые рубежи и план контрнаступления наших войск.

Павленко задумался. Моринс... Моринс... Где, когда он слышал эту фамилию? Неужели память обманывала?

Он взглянул на часы: половина первого ночи. Рука сама потянулась к трубке телефона. Однако удобно ли беспокоить секретаря обкома в столь поздний час? Он колебался минуту, потом снял трубку и набрал номер. Знакомый голос откликнулся почти тотчас: Павленко понял, что секретарь еще не ложился.

– Ну, что вы, право, какое тут беспокойство? – с чуточку уловимой улыбкой ответил секретарь. – Ведь вы беспокоите не только меня, но и себя!

– Я очень заинтересовался одной подробностью, – сказал Павленко. – Не можете ли вы вспомнить, кто именно сжег штабные документы в урочище Шумейково и кто присутствовал при этом?

– А, понимаю! – заговорил Гаенко оживленно. – Значит, вы прочитали книжицу этого Капке? Вполне понятно, что у вас возник такой вопрос... Между прочим, он возникал и у меня, и я старался восстановить в памяти каждую подробность тех трагических минут. Думаю, мне удалось это. Да все эти подробности и не забывались. В жизни бывают минуты, которых нельзя забыть... Могу вам сказать совершенно точно: при сожжении документов присутствовали: генерал Карпенко, начальник штаба Седой, его помощник Михеев, шофер генерала, я и еще какой-то младший сержант, раненный и подобранный нами в дороге... Все эти люди погибли в последнем бою.

– Вы уверены, – спросил Павленко, – что шофер генерала тоже погиб?

– Еще бы! Он умер у меня на руках, раненный в живот разрывной пулей... Тогда за рулем автомобиля его сменил этот младший сержант. Он оказался хорошим водителем и сумел прорваться через цепь наступавших эсэсовцев.

– Какова его дальнейшая судьба?

– Не думаю, чтобы он мог уцелеть. В том последнем бою уцелела лишь горстка воинов. Гитлеровцы заплатили за жизнь каждого нашего солдата и офицера десятками жизней своих вояк. Они стремились во что бы то ни стало захватить генерала Карпенко живым. Им это не удалось. Ну, а я, как вам известно, спасся благодаря контузии. Меня сочли убитым... Что касается младшего сержанта, то, насколько я помню, он не выходил из машины. Документы были сложены кипой во дворе правления колхоза, облиты бензином и подожжены... Одну минутку! Да, младший сержант выходил из машины. Он помогал шоферу накачать из бака бензин.

– Он приближался к горевшим документам?..

– Нет... Помнится, у костра стояли Михеев и генерал Карпенко.

– Очень хотелось бы знать, – сказал Павленко, – остался ли этот младший сержант в живых?

Помолчав, Гаенко сказал в раздумье:

– Прочтя книжонку Капке, я строил такие же предположения. Потом отбросил их. Возможно ли, чтобы посторонний человек мог безошибочно взять из кипы документов самый важный? Невероятно, чтобы он посмел это сделать, но еще более невероятна такая безошибочность. И, наконец, последнее: я не думаю, что этот человек мог остаться в живых. В самый разгар боя я видел его в маленьком отряде Михеева. Со связками гранат солдаты встречали вражеские танки. Были такие, что бросались под гусеницы. И я отчетливо помню, что в последний раз видел этого человека на взгорке со связкой гранат на груди...

Павленко еще раз извинился за поздний звонок. Он не мог не согласиться, что секретарь рассуждает логично.

Прощаясь, Иван Сергеевич заметил в шутливом тоне:

– Надеюсь, вы вскоре убедитесь, что есть тайны, не поддающиеся разгадке?..

Осторожно положив трубку на рычаг, Павленко долго сидел у стола, чертя на листке бумаги замысловатые геометрические фигуры. Вот и снова не уснуть до самого утра. Утром холодный душ, стакан крепкого чая – и опять придет то состояние внутренней собранности и сдержанного беспокойства, какое он всегда испытывал перед завесой неразрешенной, быть может, неразрешимой загадки.

Раскрытая книга лежала перед ним, и, механически перечитывая только что подчеркнутый абзац, он повторял чужие имена, за которыми скрывались какие-то темные люди, да, люди, знавшие тайну похищенных документов... Фрау Кларенс, Данке, Моринс... В «воспоминаниях» гестаповца мелькало много и других фамилий, и все они наверняка были вымышленными, так как вряд ли Капке стал бы разоблачать своих друзей. Разоблачать?..

Павленко вскочил из-за стола и зашагал по кабинету из угла в угол.

Разоблачать военных преступников – долг каждого честного человека. Но разве пресловутый Шпейдель, или воинственный крикун Штраус, или боннский министр по делам перемещенных лиц Оберлендер, этот палач Львова и других городов Украины, не разоблачены? Разве разоблачение помешало им занять при канцлере Аденауэре высшие государственные посты? А разве для тех же Капке, Моринса, фрау Кларенс, Данке печатное подтверждение их «подвигов» в период войны не является в Западной Германии «путевкой в жизнь», опорой для продвижения по служебной лестнице в среде немецких реваншистов? Да, Капке мог сохранить настоящие имена и фамилии своих однокашников. Он мог это сделать даже в порядке услуги им...

Павленко снял телефонную трубку и приказал дежурному по управлению немедленно запросить в соответствующих архивах, где, в каких городах подвизались в период оккупации Украины гестаповцы Данке, Кларенс и Моринс...

– Нас интересуют и фамилий, сходные с этими, – сказал Алексей Петрович. – И важно узнать, какие дела творили эти голубчики...

Теперь он испытывал такое чувство, будто напал на след. Впрочем, Павленко знал, что это чувство зачастую бывает обманчивым. «Что из того, – мысленно сказал он себе, – если я отыщу ту потайную тропинку, по которой агент Моринс доставил секретные документы? Ведь это дела давно минувших дней...» И все же он был убежден, что уже не оставит этого дела, не сможет оставить – по сердцу, по характеру своему, по принципу чекиста. Искать – и найти ответ. Да, только так. Другого решения он и не мог принять.

За стеклами окон уже синел рассвет, когда Павленко выключил настольную лампу.

* * *

В семь часов вечера капитан Петров вышел на театральную площадь. Ему не давал покоя один вопрос, который минутами казался очень важным, а минутами – совсем пустяковым. Кому передала или передаст Вакуленко свой билет? И в чем тут дело? Может, сообщить полковнику и спросить у него совета? А вдруг Павленко назовет всю эту историю сплошной чепухой? Наконец, может случиться и такое, что Вакуленко просто разыгрывает подругу, готовит ей сюрприз, и сама появится в седьмом ряду партера... Хорош он будет тогда в глазах полковника! Нет, нужно идти намеченным путем самостоятельно и добиться результата.

Предъявив служебное удостоверение городского пожарного инспектора, капитан прошел в театр. До начала концерта оставалось тридцать минут, и он успел осмотреть краны-гидранты, запасные выходы, заглянул за кулисы. Не заметив ничего такого, что нарушало бы противопожарные правила, он сказал помощнику администратора, который с унылым терпением плелся сзади, что еще остается осмотреть осветительное устройство на третьем ярусе. Помощник администратора глубоко вздохнул, но Петров облегчил его настроение, сказав, что на ярус поднимется один. Он поблагодарил помощника и застучал каблуками по каменным ступеням лестницы.

В ложе, у осветительного устройства, он увидел высокую худую блондинку с черными, накрашенными бровями, неторопливо менявшую в фонарях цветные стекла. Расслышав стук дверей и шаги, она укоризненно взглянула на капитана.

Петров представился ей с добродушной улыбкой:

– Инспектор пожарной охраны.

Она насмешливо скривила губы:

– А у меня не горит...

– Ежели совсем не горит – плохо, – сказал Петров. – Света не будет. А ежели чересчур – это для других опасно... Вот я и пришел познакомиться...

Блондинка жеманно передернула плечами.

– Пришел познакомиться с аппаратурой.

Она придвинула ногой стул:

– Тогда садитесь.

Блондинка засмеялась и снова передернула плечами. Впрочем, Петров уже не обращал на нее внимания; он шарил глазами по освещенным лицам публики, заполнившей партер, быстро отыскал седьмой ряд и увидел Зину. Место рядом с нею оставалось незанятым.

Театр был наполнен ровным жужжанием, как большой улей. Опоздавшие торопливо занимали места. Женщина в белом переднике бойко продавала мороженое. Кто-то уже хлопал в ладоши, требуя начинать концерт. На сцене, по-видимому, шли последние приготовления – тяжелый плюшевый занавес вздрагивал и колебался.

Склонившись на барьер, обитый красным бархатом, капитан мысленно анализировал известные ему факты.

«Неужели все мои подозрения безосновательны? – спрашивал он себя. – Место рядом с Зиной по-прежнему пустует... Значит, Вакуленко никому не передала своего билета? Просто не пожелала идти в театр? Почему же она обещала Зине «интересного соседа»? Почему проявила такую озабоченность потерей билета и вернулась за ним в конструкторский отдел? А этот настороженный и проницательный взгляд Вакуленко? Нет, в действиях Лены крылась какая-то хитрость. Но какая именно? Зачем? Возможно, все это лишь маленький, безобидный роман?»

Свет в театре стал медленно гаснуть, и алый занавес торжественно двинулся вверх. Постепенно откатываясь к задним рядам, в зале смолк шум и сдержанный говор.

В чуть дымящемся голубоватом потоке света, сверкая лаком туфель, из глубины сцены к рампе стремительной походкой вышел одетый в традиционный черный фрак, в белоснежной манишке, с пышным бантом на шее стройный седой конферансье.

Публика встретила его аплодисментами. Он стоял улыбаясь, слегка протянув руки, будто сожалея, что не может обнять каждого из этих дорогих ему людей.

Петров лишь мельком взглянул на артиста. Его внимание привлек другой человек, осторожно пробиравшийся между рядами. Очевидно, опоздавший разыскивал свое место: он пробрался вдоль седьмого ряда, еще раз посмотрел на свой билет и решительно сел.

Петров облегченно вздохнул. Нет, Вакуленко не обманула подругу: рядом с Зиной уселся, поправляя галстук и приглаживая волосы, обещанный ей Леной «интересный сосед».

Конферансье рассказывал какую-то забавную историю, партер, амфитеатр, ложи, балконы то совершенно затихали, то откликались всплесками смеха и аплодисментов, а капитан Петров тем временем, напрягая зрение, старался рассмотреть лицо соседа Зины. Но видел он только смутные очертания профиля, широкие, крепкие плечи да длинную прядь волос, падавшую на лоб. Поправляя прическу, незнакомец встряхивал головой, и Петров запомнил эту молодцеватую манеру. Вскоре он заметил, что незнакомец все чаще стал поворачиваться к Зине, очевидно, о чем-то разговаривая с ней.

Немного раздосадованный неудачно занятой позицией, хотя другую он и не смог бы занять, капитан осмотрел, для видимости, проекционный фонарь, электропровода, выключатель, пожелал блондинке успеха и вышел в коридор. Он был уверен, что во время антракта Зина выйдет в фойе не одна. Иначе, зачем бы понадобилось Вакуленко устраивать это знакомство? Теперь Петрову следовало подыскать для наблюдения укромное местечко, чтобы среди празднично одетой публики его скромная фигура пожарного инспектора не привлекала внимания.

Он окинул взглядом просторное, ярко освещенное фойе с белоснежными стенами, с натертым до блеска паркетом. Нет, стоять здесь и глазеть на публику было бы нелепо. А вот буфет в глубине фойе – прилавок во всю стену, – это, пожалуй, подходящее место.

Едва раздается звонок – Петров у буфетной стойки. Два бутерброда, бутылка воды, и деловитый скромный пожарник занимает крайний столик у самой стены. К прилавку устремляются зрители. Петров оглядывает мельком фойе. Почти все столики заняты; за каждым – веселая компания молодежи.

К нему тоже подсаживаются двое веселых парней: у одного усики, будто выведенные тушью, у другого – прическа Тарзана, а через плечо переброшен узенький ремешок фотоаппарата. Капитан узнает юношу – это фотокорреспондент городской газеты, заядлый болельщик футбола, объект постоянных шуток местного футбольного радиокомментатора. Недавно Петров помог ему во время пожара сделать несколько хороших фотоснимков к очерку «Победители огня». Но сейчас, увлеченный разговором о какой-то рыженькой Тосе, «Тарзан» не узнавал, вернее, не замечал пожарного инспектора.

Слушая болтовню двух молодых людей, Петров украдкой наблюдает за публикой. Он замечает Зину и ее нового знакомого, смуглого парня с выправкой спортсмена. Они медленно идут среди других пар, и во взглядах, в улыбке Зины угадывается смущение от неожиданного знакомства. Этого нельзя сказать о ее собеседнике: тот самоуверен, и взгляд его нагловат.

Петров запоминает черты его лица: тонкие губы, черные быстрые глаза, ровный, чуть-чуть с горбинкой нос, несколько выдвинутый подбородок. Капитану необходимо лишь несколько секунд, чтобы запомнить все это. Завтра, если понадобится, он может составить словесный портрет незнакомца. Однако у Петрова возникает идея: он ведь может иметь фотографию «интересного соседа» Зины.

Обстоятельства благоприятствуют ему.

Заметив свою рыженькую Тосю, юноша с усиками срывается со стула и спешит к пей. «Тарзан» сокрушенно вздыхает. И тут капитан легонько прикасается к его руке.

– Нехорошо, нехорошо, молодой человек, не узнавать друзей...

– О! – изумленно восклицает юноша и горячо трясет руку Петрову. – Быть вам богатым, товарищ инспектор... И как это я вас не узнал?

– Ничего, вина не так уж велика.

– Нет, я добрых дел не забываю. Я в долгу перед вами. Позвольте угостить вас пивом, товарищ инспектор?

– Спасибо, я уже выпил. А ты даже в театре с фотоаппаратом?

– Думаю во втором отделении несколько снимков сделать. Когда цветы певице будут подносить... Ну, если не пивом – разрешите пирожным вас угостить?

– Девица я тебе, что ли? – улыбается Петров, и по выражению его лица «Тарзан» догадывается, что у пожарного инспектора возникает вдруг какая-то интересная идея.

– Если уж хочешь, Володя, что-то для меня сделать... Пожалуй... Только не знаю, сможешь ли ты... Речь о фотографии идет.

Володя широко улыбается:

– Для вас всю катушку пленки не пожалею.

– А сможешь ты сфотографировать человека так, чтобы он этого не заметил? Только не расспрашивай, тут дело деликатное, сердечное. Словом, речь идет о девушке.

– Укажите мне ее и завтра получите портрет...

– А если она заметит?

– Ни за что в жизни. Я своим аппаратом могу целиться в одну сторону, а фотографировать другую...

– Портрета мне не нужно, Володя. Только негатив. Ты, верно, знаешь, я сам фотографией балуюсь... Но одно условие: никому ни звука...

– Слово...

– Уважаю за деловитость!

– Не подведу.

Петров указал ему глазами на Зину. Девушка стояла возле самого буфета; знакомый, смеясь и слегка кланяясь, подносил ей цветную корзиночку, полную конфет.

– Засечено, – твердо сказал Володя.

Петров улыбнулся и нетерпеливо потер руки:

– Вот удивлю ее, особенно если с этим самым парнем заснимешь...

– Можете считать, что фотография у вас в кармане!

Прозвенел звонок, и они простились, условившись встретиться утром на заводе, где у фотографа были какие-то дела.

Второе отделение концерта Петров слушал из ложи администрации, куда его любезно пригласил помощник администратора. Скромно устроившись на заднем стуле, в уголке, он по-прежнему наблюдал за интересовавшей его парой.

Когда после концерта Зина шла об руку с новым знакомым пустынной улицей города, направляясь к себе домой, она не могла, конечно, знать, что человек в скромной форме пожарника незаметно следует позади и почему-то тревожится за нее.

* * *

Секретарь заводского отдела кадров – полная, властная на вид женщина – встретила лейтенанта Горелова с едкой любезностью. Узнав, что молодой человек является работником паспортного стола, она распахнула перед ним дверцу огромного шкафа и, указав на груды папок, молвила с усмешкой:

– Можете быть уверены, наши все прописаны. Мне уже пришлось заплатить за рассеянность штраф. Вторично платить не собираюсь...

– Признаюсь, – сказал Горелов, – я никогда еще не оштрафовал ни одного человека. Просто мне нужно уточнить сведения о некоторых работниках из механического, литейного и гаража.

– Все они перед вами, – сказала секретарша, усаживаясь за стол. – Все, и даже с превышением: здесь и котельный, и деревообделочный, и модельный.

Горелов ругнулся в душе и вытащил с полки наугад толстую кипу папок. Это были личные дела работников заводского коммутатора. Он сунул папки обратно на полку и взял следующую кипу. После анкет работников бухгалтерии, клуба, ремонтных бригад замелькали дела электриков, токарей, экскаваторщиков, бульдозеристов...

– Послушайте... Что вы делаете? – испуганно воскликнула секретарша. – Так вы мне перепутаете все дела!

– Ну, что ж, – улыбнулся Горелов. – Тогда у вас будет работы больше, чем у меня.

– Нет уж, давайте лучше я сама. – И она стала нехотя выкладывать на стол личные дела рабочих механического, литейного и гаража. Папок было много, и лейтенант с тоской наблюдал, как груда на столе все растет.

– Достаточно? – наконец спросила секретарша.

– Да, пожалуй, на целую неделю! – весело отозвался Горелов.

Пристроившись у свободного краешка стола, он принялся листать бесчисленные анкеты, среди которых его интересовала лишь одна. Вот, наконец, и она. Морев Степан Фаддеевич... С малого квадрата фотографии на Горелова глянули чуточку прищуренные, равнодушные глаза.

Данные у Морева были образцовые: рабочий, участник Великой Отечественной войны, был ранен, награжден орденом Красной Звезды и медалями, закончил механический техникум в Ростове, судимостей не имел...

К делу были приложены два отзыва организаций, в которых ранее работал Морев. Директор сочинской автобазы, по-видимому, не чаял в нем души, а начальник бакинского СМУ-2 свидетельствовал, что Морев был трижды премирован как отличный водитель самосвала.

Отзывы были тщательно оформлены, штампы и гербовые печати отчетливы, даты, регистрационные номера, подписи начальников – все, как и должно быть. И все же он решил взять фотографию Морева с тем, чтобы, пересняв ее, на следующий день возвратить.

С обиженной кем-то из паспортистов секретаршей Горелов простился почти дружески. Он сказал, что на сегодня достаточно наглотался пыли ее архива, а следующую порцию согласен принять завтра.

Через полчаса, возвратившись в управление, лейтенант Горелов вызвал междугороднюю и заказал разговор с Сочи и Баку. Его заверили, что данные о службе Степана Морева будут присланы с ближайшей авиапочтой.

В управлении на своем письменном столе Горелов нашел записку майора Бутенко: «К четырем часам постарайтесь прийти на Крутую, 17».

Улица Крутая находилась на окраине, и Горелов встревожился: успеет ли он к четырем?

Ему посчастливилось остановить на ближайшем перекрестке такси, которое он отпустил в двух кварталах от Крутой. Окраина города была пустынной – одна из тех редких в нашей стране окраин, на внешнем виде которых время почти не отразилось: ни новых строений, ни тротуаров, ни мостовой. Эта часть города с подслеповатыми бревенчатыми особняками доживала свои последние дни: по плану расширения города здесь намечалось разбить парк культуры.

Улица Крутая, изогнутая между оврагов и пустырей, пользовалась неважной славой: работникам районного отделения милиции нередко приходилось наведываться сюда и беспокоить в частных особняках то самогонщиков, то рыночных дельцов, то граждан без прописки и без определенных занятий.

По-видимому, не случайно именно здесь, на Крутой, в полуразрушенном доме свил себе гнездо и «святой» проповедник – личность весьма загадочная. Верующие старушки в самом деле считали его святым, способным творить чудеса. «Отец Даниил» даже в заморозки ходил босиком, спал, говорили, на голых досках... Впрочем, здоровьем он отличался исключительным, а одно из его главных «чудес» заключалось, пожалуй, в том, что он с поразительной ловкостью избегал встреч с милицией.