Текст книги "Черная тропа"

Автор книги: Иван Головченко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 19 (всего у книги 29 страниц)

Только теперь, бессонной ночью, восстанавливая в памяти первое их знакомство и подробности поведения Клебанова на работе, Александр Петрович вдруг, словно через увеличительное стекло, видел то, что раньше ускользало от его внимания.

«Еще в санатории Клебанов, конечно, знал, что вопрос о его переводе в управление решен и что ему придется работать со мной... Потому и полез со своими извинениями, – думал Александр Петрович.– А я, простофиля, поверил, даже пожалел. Бедняга, мол, переутомился, развинтился... А у него здоровье как у быка, и нервам каждый может позавидовать. Просто себялюбец, этакий «обтекаемый» человек. Такие ко всему и всем могут приспособиться...»

Беспощадный к самому себе, Александр Петрович начал припоминать, как повел себя Клебанов на новом месте работы. Сначала присматривался, скромненько выжидал. Когда его сотрудники удачно провели несколько дел, сумел все представить так, будто это была заслуга всего отдела, и в первую очередь его как руководителя. Но итог был подан с чувством меры, так, чтобы не слишком уж выпячивать себя, чтобы этот вывод сам напрашивался. Незаметно и настойчиво Клебанов старался оттереть трех других заместителей своего начальника, если, конечно, игра стоила свеч. В случаях, когда те выдвигали важные предложения, Клебанов неизменно поддерживал идею в целом, но уничтожающей критикой частностей все сводил на нет. Говорил Клебанов красноречиво, любил, что называется, «заострить вопрос», подвести под него политическую подоплеку, но даже в своих критических выступлениях умел никого не затронуть лично, и поэтому его взаимоотношения со всеми были ровными, часто даже товарищескими.

Александр Петрович припомнил, что и сам он был не прочь потолковать с Клебановым об охоте на уток, о рыбной ловле, не замечая того, что Клебанов просто играет на этой слабой его струнке, чтобы косвенно упрочить свое положение.

«Приспособленец, пустозвон! – с горечью думал Головин. – Но как же я мог это проглядеть? Как мог допустить, чтобы он оставался на важнейшем участке работы? Чтобы расследовал такое важное дело, как убийство в селе Веселое?.. Вот и сегодня я целый день возмущался ошибками, допущенными в следствии, вразумлял Клебанова. Но основную-то ошибку допустил я! Значит, я оказался плохим руководителем, не присмотрелся к человеку, находящемуся в моем подчинении, не изучил его характера и деловых качеств. Именно из-за этого едва не пострадал невиновный! Нет, от этого дела Клебанова нужно отстранить!»

Приняв такое решение, Головин немного успокоился, но долго еще с суровым пристрастием корил и допытывал самого себя.

* * *

Время шло. Разговоры об убийстве в селе Веселое постепенно утихли. Каждый день приносил людям новые впечатления, новые тревоги, заботы и радости.

Время неуловимо работало на преступника, день за днем оно стирало его следы. С тех пор как Головин отстранил Клебанова от руководства расследованием и взялся за него сам, было собрано много интересных материалов, однако напасть на след убийцы все еще не удавалось. Это тревожило и мучило Головина, как старая, наболевшая рана.

«Я допустил ошибку и должен ее исправить!» – упрямо твердил он себе, перебирая все новые данные следствия, анализируя их, прикидывая так и этак.

И сегодня с утра он заново перечитал все протоколы, показания свидетелей, выводы экспертизы и в какой уже раз принялся анализировать известные факты, особо останавливаясь на неясностях, которые еще оставались в следствии.

Например, вопрос о табаке. Преступник специально рассыпал его у окна, чтобы собака не могла взять след. Экспертиза установила, что это самосад домашнего приготовления, с примесью, для запаха, сухих цветочков буркуна.

Многие в Веселом выращивали на своих огородах табак, однако никто из них не знал свойств буркуна и но примешивал к табаку. По заданию полковника в одно из воскресений Григорьев обследовал в окрестных селах все базары и только на одном, в районном центре, нашел самосад с примесью буркуна. Его продавал старик, похваставшийся, что знает секрет, как сделать табак «духовитым и пользительным для здоровья». Старик оказался жителем села Песчаное, другого района, каких-либо родственных связей в селе Веселое не имел и даже не знал о его существовании.

«Как же самосад попал в Веселое? – спрашивал себя Головин. – Вернее, кто его купил у старика? Хорошо, если это постоянный покупатель, тогда старик может его припомнить. А если табак куплен случайно, только потому, что он «духовит»? Именно эта особенность табака должна была заинтересовать преступника... Нужно будет выяснить, кто из весельчан ездил за последние недели в районный центр...»

Обвинения против Санько Клебанов строил на том, что у заподозренного было найдено охотничье ружье и куски баббита, идентичные тому, из которого была изготовлена самодельная пуля-жекан, извлеченная из груди Юрко.

Экспертиза установила, что такая марка баббита применяется в местной МТС для заливки подшипников, а дальнейшая проверка показала, что почти все охотники села Веселое «достают» на машинно-тракторной станции баббит и отливают из него охотничью дробь. Некоторые охотники, выследившие волков и диких кабанов, отливали не только дробь, но и пули-жеканы. Однако проверка показала, что заподозрить в убийстве этих людей нельзя.

Патрон, найденный у места гибели Олексюка, мог подойти к любому ружью 16 калибра. Именно такие ружья были у большинства местных охотников.

Одно обстоятельство привлекло внимание Головина: патрон оказался совершенно новым. Капсюль, разбитый в его гнезде, очевидно, был вставлен впервые. Налет гари во внутренней стороне патрона был таким, каким он и должен быть после одного выстрела. Это свидетельствовало о том, что патрон, возможно, был специально изготовлен злоумышленником.

После выстрела на патроне не сохранилось следов чьих-либо рук. Очевидно, он был подан в ствол автоматически.

Сейчас и этот патрон, и пуля-жекан лежали на столе полковника. Важные вещественные доказательства! Но доказательства пока немые. Как же заставить их говорить, как из безмолвных свидетелей превратить в грозных обвинителей против преступника?

В дверь торопливо постучали, и на пороге показался капитан Григорьев, запыленный, вспотевший, но веселый.

– Товарищ полковник, – возбужденно воскликнул он еще с порога. – Я с важной новостью! Вот нашли! – он перевел дыхание и положил на стол какой-то предмет, завернутый в газетную бумагу.

– Ракетница? – удивился Головин, разворачивая сверток.

– Двухствольная ракетница, товарищ полковник... Она переделана для заряда охотничьими патронами!

Головин взял со стола патрон и вставил в один из стволов ракетницы.

– Подходит! – сказал он, волнуясь. – Где и при каких обстоятельствах вы ее нашли?

– На огороде одного из колхозников. Очевидно, ее бросили в воду еще во время весеннего паводка, когда огороды были затоплены. У меня давно мелькнула мысль, что надо обследовать всю прилегающую к реке полосу. И вот – такая находка!

– Молодец, капитан! Проявили находчивость и инициативу. Именно эта ракетница могла быть орудием убийства. Двухствольное, как я и предполагал, оружие... Итак, еще один шаг вперед на нашем трудном пути. Теперь вы должны выяснить всю родословную этой штучки: узнайте, на каком заводе она изготовлена, куда направлена, где продавалась, вообще изучите всю ее «биографию». Я – снова в Веселое, хочу побеседовать с бригадиром Ивановым. Насколько мне известно, он уже поправился.

* * *

Бригадир Иванов днями возвратился из больницы. Рана его оказалась неопасной и быстро зажила. Но нервное потрясение, по-видимому, оказалось довольно сильным. По крайней мере, бригадир все еще отсиживался дома.

Все это сообщили Головину в сельсовете, и, постучавшись к Иванову, Александр Петрович чувствовал себя неловко: может быть, не следовало лишний раз тревожить человека?

Вопреки ожиданиям, Иванов выглядел здоровяком.

Он радостно бросился навстречу полковнику, словно давно его ждал и хотел познакомиться.

– Товарищ Головин, верно? Слышал о вас! Очень рад познакомиться. Иванов Михаил Федорович... А это жена моя – Анастасия Филипповна.

Головин пожал его руку, поздоровался с женой, еще молодой женщиной с грустными, слегка воспаленными глазами.

«Видно, и она немало пережила», – подумал Головин, еще острее испытывая чувство неловкости, – так неприятно являться непрошеным гостем.

– Миша, может, приготовить что-нибудь? – спросила Анастасия Филипповна мужа.

– А как же, Настенька... А как же! – засуетился Иванов.

– Очень прошу вас не беспокоиться, – запротестовал Головин. – Я совсем ненадолго. Должен побеседовать с вашим мужем.

– Ну тогда я пойду, – сразу же согласилась хозяйка. – У меня уроки.

– Учительницей в школе работает, – пояснил Иванов, когда его жена вышла. – Хотя и чужие дети, а все веселее.

– У вас никогда не было своих детей?

– Да, понимаете, были, только... – Иванов почему-то замялся и сказал неуместно: – Живем с ней дружно...

– Как чувствуете себя? Поправились? – спросил Головин, окидывая могучую фигуру хозяина. Он был значительно старше своей жены, но в голове его еще не серебрился ни один волос. Румяное лицо дышало здоровьем, только глаза смотрели нерешительно и словно с украдкой. – Давно бригадиром работаете?

– Четвертый годок пошел. Другому сказать, подумает, что не так-то уж и много. Только ведь год году рознь, правда? Какую бригаду принял! Разваленную до основания. Попотел, пока порядок навел.

– Хозяйство у вас хорошее. Видел ваши конюшни, свинарник... Недавно построили?

– Пришлось покрутиться. Не один я, конечно, но и моя доля немалая. Как жили раньше? Земли запущенные, урожаи низкие, колхозники на трудодни граммы получали... А теперь все зажили в достатке. Второй год бригада держит первенство по области. На сельскохозяйственной выставке павильон свой имеем. Да, трудов положено немало! И вот за все... благодарность!

Иванов махнул рукой и тяжело вздохнул. Почему-то в жесте его Головину почудилась нарочитость.

Будто вспомнив о своих обязанностях гостеприимного хозяина, он придвинул гостю пачку «Беломора».

– Кури́те, товарищ полковник!

Головин закурил.

Закурил и хозяин, жадно затягиваясь и с силой выдыхая дым.

– Да, случай, конечно, прискорбный, – вернулся к начатой беседе Головин. – Как все-таки вы расцениваете этот выстрел?

– Враждебные элементы распоясались! – отрубил Иванов и зло выкрикнул: – Не запугают! Постоим за народное дело! Гитлера сломили, а тут одним выстрелом думают запугать?!

И снова Головину показалось, что в голосе Иванова звучали фальшивые нотки. От слов его отдавало каким-то неискренним пафосом.

«Возможно, это влияние Клебанова?» – остановил себя Головин и, чтобы проверить впечатление, спросил:

– Вы, по всей вероятности, уже беседовали с моим заместителем?

– Несколько раз. Он ко мне в больницу приезжал.

«Так и есть! Это Клебанов его настрополил».

– Вы сказали о враждебных элементах. У вас имеются на примете подозрительные лица?

– Санько мне расправой угрожал. Вообще, личность темная. Жил на оккупированной территории.

– Санько к убийству не причастен. А на оккупированной территории, к сожалению, вынуждены были оставаться миллионы советских людей. Это не порок их, а несчастье.

– Да, да, конечно, это так, – поспешно согласился Иванов.

– А кроме Санько, кто, по вашему мнению, не внушает особенного доверия?

– Трудно сказать. Тонкое дело! Враг с открытым лицом не ходит... Нет, не прикину в уме, кто бы на такое злодейство мог решиться... Сам не раз задумывался, а вот назвать никого не берусь...

Он уклонялся от прямого ответа. Лицо его было спокойно, но глаза будто хотели ускользнуть, укрыться от пытливого взгляда полковника. Дальнейшая беседа не дала ничего такого, за что можно было бы зацепиться в поисках.

В подавленном настроении Головин шагал по улице села.

«Странно, – думал он, – выдает себя пострадавшим за народное дело, говорит, что в селе есть враждебно настроенные люди, а назвать их не может. И этот бегающий взгляд. И эта самореклама. Словно один он трудился, боролся, строил колхоз...»

Посреди улицы у колодца оживленно судачили о чем-то женщины. Головин подошел к ним.

– Здравствуйте, бабоньки! – сказал он весело. – Можно и проезжему водички напиться?

– Здравствуйте, если не шутите! – отозвалась бойкая молодуха. – Водички нам не жаль...

– Не шучу, а водички хочу, – в том же шутливом тоне продолжал Головин. Он рад был немного побалагурить, чтобы отделаться от своих неотвязных мыслей.

Молодая кареглазая женщина с лукавым изгибом губ указала рукой на два полных ведра, стоявших на срубе, и молвила с мягкой усмешкой:

– Да вы не стесняйтесь, денег не спросим, а коли не хватит, еще наносим.

– Ах и вода!– похвалил Головин. Он отпил через край ведра еще несколько глотков. – Истинный нарзан!..

Соседки переглянулись и почему-то притихли. Они смотрели на женщину, что неторопливо шла к колодцу от ближайшей калитки.

Он понял ревнивые взгляды соседок: стройная смуглянка была очень красива. Черные косы ее мягко обвивали голову, ясные черные глаза смотрели радостно и удивленно.

– Добрый вечер! – поздоровалась она.

Ей никто не ответил.

Привычными плавными движениями она опустила ведро и зачерпнула воду, коротко взглянув на полковника влажными, как черная смородина после дождя, глазами. Перекинув коромысло через плечо, женщина гордо вскинула голову и так же неторопливо пошла назад, легко и плавно, слегка покачивая бедрами.

– Какая красавица! – невольно вырвалось у Головина.

– Приглянулась? – спросила кареглазая, и зубы ее блеснули в насмешливой улыбке. – Она до вас, мужиков, не гордая. Только занятая сейчас.

– С бригадиром, бесстыдница, пугается, – сердито сказала пожилая колхозница и сплюнула.

– С каким бригадиром?

– Так с Ивановым же! – усмехнулась кареглазая.

– С Ивановым? – удивленно переспросил Головин.– У него же есть жена.

– Жена так, для порядку... А гостит у других.

– И жена-то у него третья или пятая, – добавила пожилая колхозница и осуждающе покачала головой.

– А я думал – Иванов хороший семьянин, – с деланым равнодушием заметил Головин.

– Ой, хороший семьянин! – прыснула кареглазая. – Кобель он бессовестный, а не семьянин! Не одна горькими слезами от него плакала... Авдотью эту, красавицу, муж из-за него топором хотел зарубить. Отпросилась, клялась и божилась перед всей родней, что будет верная да покорная.

– Притихла что-то последнее время, – задумчиво сказала высокая, средних лет женщина со строгим лицом, обращаясь к подругам. – Раньше, помните, как высоко неслась? Наплакалась от нее на свинарнике. И то не так, и это не по ее характеру. Любовница бригадира, чего же не командовать! А теперь тише воды, ниже травы ходит.

– Кто же ее муж?

– Прицепщик. Возле тракторов в МТС работает. Пока не женился – был парень как парень. А теперь такой худющий да страшный! Она-то женщина в соку. Вот и ищет мужика покрепче. А кто виноват, что человек извелся? Она же, бесстыдная! – злобно выкрикнула молчавшая до сих пор болезненного вида женщина с коричневыми пятнами под глазами.

Чувствуя, что страсти не в меру разгорелись, Головин попробовал немного утихомирить женщин.

– Жизнь, бабоньки, прожить – не поле перейти. Случается, что и с дороги человек собьется. Вот бы и помочь такому правильную дорогу отыскать. И потом чужая душа – потемки. У каждого свой характер, свои побуждения, своя психология...

– Какая такая психология? – оборвала его пожилая колхозница. – Распутство это, а не психология!

Над улицей заклубилось густое облако пыли – это возвращались со стадом пастухи. Поспешно подхватывая ведра, женщины стали расходиться.

– Спасибо за воду и приятную беседу! – крикнул им вдогонку Головин.

– На здоровьечко! – обернулась кареглазая. Ведра на ее коромысле колыхнулись, и вода выплеснулась ей на ноги. Женщина рассмеялась и быстро пошла вдоль улицы, спеша к своему двору.

Головин повернул к сельсовету, где его ждала машина.

«Что, если отрешиться от политической подоплеки и подойти к делу с иной стороны? – подумал он. – Вполне возможно, что в Иванова стрелял кто-то из обиженных мужей...»

* * *

Листая свой блокнот, капитан Григорьев не раз поглядывал на часы и, как только Головин вошел, быстро вскочил с места и доложил торопливо:

– Ракетница, товарищ полковник, была в продаже в городском спортивном магазине и куплена в воскресенье 10 апреля. Вот чек на ее продажу, изъятый из архива магазина.

– Кто из весельчан был в этот день в городе? – спросил Головин.

– Колхоз организовал выезд на базар автомашиной. Вот список всех, кто ездил десятого в город. – Пробежав глазами протянутый ему список, Головин остановил взгляд на одной фамилии.

– Прицепщик Васько, – вслух прочитал он. – Вы знаете, какая у него семья?

Григорьев взглянул в свой блокнот:

– Двое детей и жена.

– А ее, случайно, зовут не Авдотьей? – оживился Головин.

– Так точно, Авдотья, – удивленно ответил Григорьев. – Вы тоже ее знаете, товарищ полковник?

– Случайно видел и невольно запомнил – красивая женщина.

– Тогда это она. Разрешите продолжать?

– Пока оставим Авдотью в стороне. Ваши соображения, капитан?

– Кто-то из приезжавших на базар мог купить ракетницу и патроны к ней. Старик, торгующий самосадом с буркуном, оказывается, в этот день был на рынке. Значит, тот, кто купил ракетницу, мог купить и табак.

– Логика в этом есть... Дальше?

– Еще одно замечание, товарищ полковник. Экспертиза установила, что патроны были заряжены дымным порохом, магазины же продавали только бездымный. В продаже другого давно не было. Единственный человек в селе, у кого еще сохранился дымный порох, – сторож МТС. Тут выясняется такая интересная подробность: незадолго перед убийством Васько попросил у него немного пороху, якобы для своего друга.

– Очень хорошо!

– Что уж хорошего? Если Васько приобрел в городе ракетницу, купил табак, а у сторожа попросил порох – значит, не исключена возможность, что стрелял именно он!

– Не исключена, капитан!

– Но в чем же мотивы этого преступления?

– Ревность. Иванов сожительствовал с женой Васько. Это единственный мотив.

– Убийство из ревности?

– Очевидно. Подполковник Клебанов предвзято решил, что преступление носит политический характер, он запутался в дебрях собственных измышлений и едва не увлек и нас за собой. Все оказывается гораздо проще и по-житейски объяснимо. Кажется мне, капитан Григорьев, что мы приближаемся к финишу! Однако для полной ясности необходимо...

Он отложил карандаш, закурил и принялся перечислять по пунктам все, что предстояло еще сделать для изобличения преступника.

* * *

Вызванный в управление госбезопасности для допроса Иванов явился точно в назначенный срок. Вид у него был удивленный и несколько встревоженный.

– Повестку мне вручили, чтобы к вам явился, – заявил он хмуро, вертя в руках узенькую полоску бумаги.

– Да, без ваших правдивых показаний нам не обойтись, – сухо сказал полковник. – Садитесь, пожалуйста.

Иванов присел на кончик стула и выжидательно взглянул на полковника.

– Я уже, кажется, все рассказал вам, что знал.

– Я говорю о правдивых показаниях, – подчеркнул Головин.

– Я и говорил правду! За правду, может, и пострадал. Вот до сих пор рука болит.

– О том, за что вы пострадали, поговорим позже. А сейчас скажите мне такую вещь: в беседах с Клебановым да и со мной вы ссылались на каких-то враждебно настроенных по отношению к колхозному строю людей и сеяли подозрения вокруг Санько... Зачем понадобились вам эти измышления и клевета?

– Я... высказывал предположения... Санько мне угрожал, ну вот и подумал...

– А разве вам никто больше не угрожая? Муж Авдотьи Васько, например?

Иванов побледнел. Он хотел что-то сказать, но осекся, боясь неосторожным словом выдать свое волнение.

– Что же вы не отвечаете? Прицепщик Васько угрожал вам?

– Было такое дело... Теперь припоминаю.

– Расскажите об этом подробнее.

– Зашел я как-то вечером на свиноферму, хозяйство посмотреть, а тут откуда ни возьмись – Васько. С ножом на меня бросился.

– А что же было дальше?

– Пили с Васько мировую. Вроде бы помирились.

– Значит, вы приходили посмотреть хозяйство? Почему же в таком случае набросился он на вас?

– Дурь на человека нашла. Соображение потерял...

– Жена Васько, Авдотья, работает в свинарнике?

– Ну, в свинарнике... – Иванов все больше терял самообладание, руки его, все еще сжимавшие повестку, дрожали.

– Значит, вы к Авдотье приходили, а не хозяйство осмотреть.

Капитан Григорьев записывал у бокового столика протокол допроса; он выжидательно взглянул на Иванова, но тот молчал.

– Почему же вы не заявили властям о том, что Васько набросился на вас с ножом? – спросил Головин.

– Запамятовал.

– Неправда, Иванов! Вы прекрасно помнили об угрозах Васько, знаете, кто в вас целился. Почему же молчали об этом и распространяли версию о каких-то враждебных элементах? Нашкодили – и в кусты? Боялись, что за двух невинно погибших с вас спросят?

Иванов рванул ворот рубашки, мгновение тупо смотрел на отлетевшую на ковер пуговицу, навалился грудью на стол и зарыдал.

С чувством брезгливости Головин смотрел на вздрагивающие плечи этого большого и сильного мужчины.

– Довольно, Иванов! Возьмите себя в руки! – строго прикрикнул он. – Слезами не воскресите убитых. Да и своего тяжелого проступка не смоете.

– Я... я сознаю свою вину. Не думал, что так получится, – бормотал Иванов сквозь всхлипывания. – Я боялся ответственности... Такие жертвы, и я вроде бы как причина... А мой авторитет!..

Немного успокоившись, он рассказал о своих взаимоотношениях с Васько, признался, что с самого начала подозревал в совершенном преступлении мужа Авдотьи.

– Распишитесь на протоколе ваших показаний, – предложил Головин, когда допрос был окончен. – А за одно и на ордере на ваш арест. Вот санкция прокурора. Вы привлекаетесь к уголовной ответственности за неправдивые показания следственным органам и попытку оклеветать честных людей.

Когда арестованного увели, Головин попросил капитана сесть поближе.

– Ну, а теперь, капитан, давайте просмотрим наши улики против Васько.

– Я опросил всех ездивших десятого апреля на рынок в райцентр. Колхозник Стеценко припоминает, что Васько заходил в спортивный магазин. Значит, наши предположения, что ракетницу купил он, не лишены оснований. Далее: две женщины помнят, что Васько по дороге домой курил в кузове машины махорку. До этого он всегда курил дешевые папиросы, а тут сделал самокрутку. Запах табака был весьма приятный. Кто-то из девушек даже пошутил: «Васько ароматы раскуривает!» Опять-таки напрашивается мысль, что Васько курил сдобренный буркуном самосад, купленный у деда на базаре.

– Так, дальше!

– На месте схватки преступника с Олексюком мы в свое время сделали слепки следов. Вышли они неудачно, однако каблуки хорошо видны. На них выделяются три гвоздя, расположенные треугольником. Вчера я был в поле, где пашет трактор, на котором Васько работает прицепщиком. Присмотрелся к его следам, оставленным на сыром черноземе. На них хорошо видны вдавленности трех расположенных треугольником гвоздей, аналогичных тем, которые видны на слепках.

– Очень важное обстоятельство!

– И, наконец, еще одно. Оказалось, что Васько выписал в кладовой МТС новую ножовку. А нам известно, что ракетница переделана для заряда охотничьими патронами именно при помощи ножовки. Что Васько брал порох у сторожа МТС, вам уже известно, товарищ полковник! Да, еще хочу прибавить. Все замечают, что за последнее время он сильно подался и даже характером изменился. Раньше дают ему, бывало, наряд на работу, а он шум подымает, другую требует, повыгодней. Теперь же подчиняется беспрекословно, куда его ни пошлют. В работе тоже стал более исполнительный. Словом, старается репутацию себе создать.

Полковник еще раз просмотрел все свои пометки, сделанные во время доклада Григорьева, и прихлопнул их рукой.

– Хорошо, капитан... Сегодня же доложите прокурору и получите санкцию на арест Васько.

* * *

Стоя у открытого окна, Александр Петрович жадно вдыхал свежий утренний воздух. Теперь, когда дело об убийстве в селе Веселое близилось к завершению, он особенно ощутил перенапряжение последних недель, державшее его в состоянии какой-то отрешенности от всего окружающего. Кажется, совсем недавно каштаны выбросили стройные чашечки соцветий, а теперь белые лепестки пожелтели и уже облетают. Зато каким нарядным, каким зеленым кажется город, особенно если смотреть на него так вот, с высоты четвертого этажа... Прекрасно и всегда неповторимо это буйное пробуждение природы – вечное обновление и вечное торжество жизни над смертью!

Облокотившись на подоконник, Головин слегка высунул голову из окна. Вдруг мимо него с писком и чириканьем взлетели вверх два воробья. Покружившись в воздухе, они комом упали на соседнюю крышу и, подпрыгивая, воинственно попискивая, принялись долбить друг друга клювиками. Оторванные перышки подхватывал и уносил ветер. В азарте боя воробьи сорвались с крыши, камнем полетели вниз и только у самой земли разлетелись в разные стороны. А на ветке каштана самодовольно сидела воробьиха, клювом расправляя пышные перышки, словно охорашиваясь.

«Тоже ревность!» – рассмеялся Головин и, вернувшись на свое место у письменного стола, снял трубку телефона:

– Капитан? Прошу зайти ко мне!

Через минуту Григорьев уже начал свой ежедневный утренний доклад.

– Васько арестован и обыск произведен. При обыске найден кусок баббита со свежими следами рубки зубилом. Вот этот баббит, а вот и зубило с остатками баббита на лезвии. Очевидно, этим орудием Васько изготовил пули-жеканы. Найдены также охотничьи пыжи из войлока, хотя ружья Васько никогда не имел.

– Важные улики для изобличения убийцы, – заметил Головин, рассматривая вещественные доказательства.– Как ведет себя Васько?

– Волнуется. Руки трясутся...

– Пусть посидит в камере, немного успокоится. Давайте побеседуем с его женой.

В кабинет вошла уже знакомая Головину Авдотья. Сдержанно поздоровавшись, она села на предложенный ей стул и обвела кабинет настороженным взглядом.

– Авдотья Степановна, кажется, так? – спросил Головин.

– До сих пор так величали.

– Вы знаете, зачем вас пригласили?

– Не знаю, так скажете, – тем же сдержанным тоном ответила она.

– Расскажите нам, где вы были в тот вечер, когда произошло убийство?

– Дома была. На собрание муж не пустил.

– А муж где был?

– Тоже дома.

– И никуда не отлучался за весь вечер?

– По хозяйству выходил, голый. И скоро вернулся.

– Голый?! – воскликнул сидевший рядом с полковником Григорьев, но, встретив сердитый взгляд Головина, больше ни о чем не спрашивал.

Державшая себя вначале с достоинством, Авдотья Васько после вопроса о том, отлучался ли ее муж, стала заметно нервничать. На все дальнейшие вопросы она отвечала запинаясь, иногда после долгих пауз. Было ясно, что она и сама подозревала мужа, догадывалась обо всем после убийства.

Отправив Авдотью домой, Головин, вызвал на допрос Васько.

Вид арестованного говорил о его крайнем физическом и душевном изнеможении. С первого же взгляда было понятно, что человек этот уже определил свою судьбу, что воля его сломлена.

– Вы знаете, за что вас арестовали? – спросил Головин.

– Нет, – едва слышно ответил Васько и потупил глаза.

– Ну, что же, тогда давайте вместе разберемся... Вы курите?

– Курю, – так же тихо ответил арестованный.

– Тогда, пожалуйста! – Головин придвинул к нему кулек с самосадом, купленным Григорьевым у старика. Дрожащими пальцами Васько скрутил цигарку и закурил. По комнате распространился приятный запах буркуна.

– Хороший табак, ароматный, – как бы между прочим сказал Головин. – Вы, кажется, тоже такой покупаете?

Васько захлебнулся дымом.

– Нет, я курю папиросы, – сказал он, откашлявшись. Рука с цигаркой, упавшая на колено, слегка подпрыгивала, сотрясаемая мелкой дрожью.

– А в воскресенье, десятого апреля, вы же покупали махорку?

– Не помню, может, и купил, папирос не хватило...

– Плохая у вас память, Васько! Возможно, вы забыли, что и эту штуковину купили? – Головин вынул из ящика ракетницу и положил ее на стол.

Васько вскочил со стула и попятился к стене.

– Садитесь, арестованный! – резко сказал Головин. – Будете дальше отпираться или дадите показания о совершенных вами убийствах?

Васько хотел заговорить, но зубы его выбивали мелкую дробь, в уголках рта запузырилась пена. Головин протянул ему стакан с водой. Обхватив его обеими руками, Васько жадно пил.

– А мастер вы неплохой, удачно приспособили ракетницу для заряда охотничьими патронами, – сказал Головин, чтобы вывести арестованного из состояния нервного шока.

Уставившись взглядом в пол, Васько молчал.

– Вот и кусок баббита, из которого вы сделали жеканы. Узнаете его? Или показать вам пулю, извлеченную из груди Юрко? Есть и патрон, найденный возле убитого вами Олексюка.

Лицо Васько исказило страдание.

– Не хотел я их, гражданин полковник! – крикнул он в страстном порыве отчаяния. – Иванова думал, обидчика своего! Жену он мою опозорил и меня...

И Васько начал давать показания.

* * *

Генерал Романов, сидя за своим рабочим столом, внимательно слушал доклад полковника Головина.

– Так ошибку Клебанова, говорите, исправили? – спросил он, щуря карие, молодо поблескивающие глаза и отгоняя рукой дым.

– Сделали все возможное, товарищ генерал. Преступника нашли. Невиновного Санько освободили. И извинились перед ним.

– А для себя выводы какие из этого сделали?

Головин почувствовал, как гулко, размеренно ударило сердце.

– Вы неправильно поняли меня, товарищ генерал. Не Клебанова ошибку я исправил, а свою. То, что я не распознал его и доверил ему такое важное дело...

– Понятно, товарищ полковник! Это я и хотел услышать. Рад за вас!

– Урок для меня был тяжелый, но, думаю... – Головин умолк, словно взвешивая свои слова, и закончил уверенно: – Но и полезный. На всю жизнь запомню!

– Со своими сотрудниками обсудили все происшедшее? – спросил генерал.

– А как же. Провели специальное совещание, на котором проанализировали допущенные в начале следствия ошибки.

– Как же держал себя Клебанов?

– Подал рапорт об отставке, товарищ генерал.

– Значит, ничего не понял человек! – с досадой сказал Романов, – Что же, в таком случае хорошо, что догадался... – Он круто повернулся и подошел к столу. – Рапорт Клебанова при вас, полковник? Давайте подпишу! Удовлетворю его просьбу!..