Текст книги "Седьмой патрон"

Автор книги: Иван Полуянов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 9 страниц)

Советы

Всего четыре месяца миновало, как это здание, сосредоточие власти над громадным краем, Простершимся от отрогов Урала до Норвегии и от ельников Вычегды до вечных полярных льдов, подняло красный флаг… С опозданием, в преддверии весны 1918 года в губернии установились Советы. Север, край земли! Зимою лишь нить Вологодской железной дороги да гудящие провода телеграфа соединяют Архангельск с остальной страной. Это летом, в навигацию, Архангельск связывает Россию с целым светом…

Из приемной председателя губисполкома гурьбой вывалили люди, кто в рабочих куртках, косоворотках, кто во флотских форменках, солдатских гимнастерках: кончилось заседание.

– Метелев, задержись, – окликнул одного Павлин Виноградов.

Они поздоровались.

– Я из Солзенской бухты… – очки Виноградова сверкнули. – Настоящая банда! Привез пленных: десять солдат и офицер. Поголовно британцы. Из группы полковника Торнхилла. Разведывают подходы к железной дороге. Я не уверен, что лазутчики этой группы уже не разглядывают в бинокли пакгаузы Исакогорки! – Взяв Метелева под руку, Павлин увлек его к окну. – Опоздал на твой отчет, проинформируй хотя бы накоротке, как в Москву съездилось.

Метелев молчал, обминал папиросу. Прикурил и спичку резко отбросил.

– Ярославль? – посуровел Павлин.

– Мятежники не выбиты из города, – кивнул Метелев. – Месяц как дорога на Москву по сути дела парализована. Попытки взрыва мостов, диверсии… Так-то нынче путешествовать! Попали, однако в столицу. Там, знаешь, тяжело. Заводы стоят. Паек впроголодь. Мобилизации на фронты. Тут еще эсеры – левые, правые… Черт их разберет! Случайно ли ярославская заваруха по времени совпала с боями в Москве? Был арестован Дзержинский, мятежники обстреливали Кремль из орудий. Добавь, Павлин, для полноты картины высадку десанта англичан на Кольском полуострове…

– Ладно, я это знаю, – Виноградов требовательно заглянул в лицо Метелева. – Ты о встрече с Лениным расскажи.

Метелев помолчал, успокаиваясь.

– Ленин принял посланцев Архангельска немедленно, – заговорил он. – Прежде всего предложил очертить военное положение: «Как можно подробнее». По окончании доклада товарищ Ленин при нас написал распоряжение в военное ведомство, требуя принять меры для усиления обороны города и губернии.

– Ты тоже давай подробнее! – сжимал ему локоть Виноградов. – Ленин все же…

– У меня в докладной подробности.

– Ты мне на словах, на словах!

– Особо Владимиром Ильичем, учитывая положение губернии, было подчеркнуто значение транспортных артерий.

Павлин Виноградов пощипал усы.

– Значит, Двина, железная дорога… Принято! А об английских пароходах вы не забыли?

– Имеешь в виду «Экбу» и «Александрию»? – переспросил Метелев. – Конечно, доложили. Ленин советует пароходы занять.

– Прекрасно! – воскликнул Виноградов. – Там одной муки тысяч тридцать пудов. – Он отпустил локоть собеседника и улыбнулся. – Ободрил, спасибо. Извини, спешу. Прощай!

В некогда роскошном кабинете с лепными карнизами – сдвинутые в беспорядке разнокалиберные стулья, слоистый махорочный дым под потолок.

Военный в гимнастерке, перетянутой портунеей, разговаривал с предгубисполкома Поповым, и Павлин Виноградов кивнул ему: «Привет, Зинькович!» – прошел к вешалке, скинул плащ.

– Приступлено к формированию дивизии Потапова. На сегодняшний день укомплектован первый полк в составе тысячи штыков, – вполголоса докладывал военный. – В боевую готовность приведены латышская рота и маймаксанский вооруженный коммунистический отряд, общим числом – шестьсот человек.

– Опасно обольщаться, что отпор врагу организуется, как того требует обстановка, – вмешался Виноградов. – Мобилизация, прямо говоря, если не провалена, то затягивается.

– Павлин Федорович, – обернулся на его возглас военный, – тем более необходимо учитывать наличные силы.

Забрав бумаги со стола, Зинькович вышел.

Остались они втроем: Попов, Линдеман – заместитель председателя Архангельской ЧК – и Виноградов.

Попов вызвал секретаря, распорядился, чтобы к нему никого не допускали.

Линдеман поднялся:

– Разреши, Степан Кузьмич, для надежности своих ребят у дверей поставлю.

Павлин не скрывал удивления: что сие значит?

Они оба питерцы. Попов и Виноградов: первый с Обуховского, второй – с Семянниковского оружейного завода.

– Принято решение, Павлин, о частичной эвакуации Архангельска.

Виноградов возмущенно вскинулся. Попов остановил его жестом.

– Без эмоций! Армия только-только формируется. Опасно обольщаться, как ты сам выразился, что враги дадут нам время для подготовки отражения нашествия. Нужно быть готовым к любым неожиданностям.

Возвратился Линдеман, и Попов, дожидаясь, пока он устроится у стола, заключил подчеркнуто сухо:

– Нас трое, товарищи, кто с настоящей минуты посвящен в сугубую тайну. Речь о валюте, о золоте.

Бился о стекло, нудно зудел комар, залетевший через форточку. Доносились звонки трамвая с проспекта, дребезг ломовых дрог по булыжнику.

Попов круглолиц и чернобров. Отечные мешки под глазами, спекшиеся губы выдают насмерть усталого человека.

– Прошу проникнуться серьезностью момента. Север на пороге войны гражданской. Деньги – вообще мускулы войны. Золото, валюта – в особенности.

– Да сколько же золотишка? – нетерпеливо заерзал Павлин Виноградов, усмехаясь пренебрежительно. По его виду легко читалось – после ответа Попова он сорвется с места: во дел, по горло, некогда на мелочи размениваться!

Степан Попов оторвал клочок газеты, вывел цифру, усердно крутя нули, и протянул Павлину. Тот, по-прежнему усмехаясь, взял бумажку, прочитал. Потом снял очки, даже растерянно откинулся на спинку стула:

– Лишнего не сочиняешь? Что будем делать с этакой прорвой? Вот обуза-то, братушки!

Стало видно, что он молод. Очень-очень молод и сейчас ошеломлен, не может скрыть своего замешательства.

Линдеман взял от него бумажный клочок и сжег над пепельницей.

Сухопарый белобородый старец, сидевший во главе стола, скользнул длинными сухими перстами по пуговицам, ощупывая, застегнул ли сюртук. Историческая минута! И все, что им совершается, – слово и дело его, – принадлежит истории. Ибо он, Николай Васильевич Чайковский, патриарх русской демократии, он – живое воплощение народной воли.

– Итак, подведем итоги, к-гм, нашего совета. Отрадно отметить полное единение по существу обсуждавшихся проблем будущего устройства губернии. – Он встал, опираясь на подлокотники кресла. – Я высоко ценю оказанную мне честь принять к руководству ее правительство – Верховное Управление Северной области. Мне, старейшему русскому революционеру-народнику, высшая радость – видеть торжество идей социальной демократии!

Сидевший у двери в небрежной позе человек отвел от губ сигару и словно бы прислушался к чему-то за стенами особняка.

– Мы не одиноки! Европейская и заатлантическая демократия протягивают руку бескорыстной помощи русским социалистам. Как нас заверяет представитель дружественных держав, – наклон седой головы в сторону дверей, и сигара успокоенно задымила, – в ближайшие дни союзная эскадра достигнет Архангельска. Крейсеры, оснащенные дальнобойной артиллерией, авиаматки с десятками аэропланов на борту, транспорты с полками, готовыми начать боевые действия… Дни большевиков сочтены, мы не оставляем им никаких надежд! Савинков в Ярославле, и Ярославль героически сражается. По деревням и селам мужик берется за топор. Бурлит Шенкурск, Вологда, Шексна, Череповец ждут только сигнала, – голос старца зазвучал напряженнее. – Наш долг, господа, возглавить движение всех патриотов за свободу, за хозяина земли русской – Учредительное собрание.

Несмотря на белый день, плотно зашторены окна. Единственная свеча бросала багровые блики на резьбу буфета красного дерева и золоченые багеты картин.

– Верховное Управление Северной области предстанет перед народом в тот же день, когда союзные войска вступят в город, встречаемые по доброму обычаю русских людей хлебом и солью и ликующими толпами трудящихся. Я кончил. Предлагаю расходиться, соблюдая меры предосторожности.

– Николай Васильевич… э-э, ваше превосходительство! – заскрипел отодвигаемый стул. – Мы решили: порядок, законность, никаких эксцессов. Как в таком случае вы мыслите толпы на улицах? Сомневаюсь, что благородные наши союзники останутся довольны сборищем… э-э… ликующих трудящихся. Прискорбно, господа, если нашим попустительством омрачится светлый праздник… э… свободы!

Седая патриаршая борода дернулась, из-под белесых опущенных ресниц вырвались злые нетерпеливые искорки.

– Детали разрешатся впоследствии. Но ликующие толпы, хлеб с солью будут… Будут! Народ ждет своих избавителей!

Деревянный особнячок, прятавшийся за высоким забором и кустами сирени, покидали поодиночке через продолжительные интервалы и прятали лица в поднятые воротники.

Представитель посольства задержался…

– Я предлагаю, разбив город на участки, – сказал он по-английски, – поручить каждый из участков специальной офицерской группе. Заготовлены списки большевиков, активистов и других неблагонадежных лиц с их адресами.

– Преступных, – поправил Чайковский. – Преступных лиц! Партию большевиков, Советы мы объявим вне закона как преступные сообщества, мистер Томсон.

День угасал. Было ветрено. Над куполами собора кружили галки. Обрывки бумаг струились по деревянным мосткам. Рябило гнилые лужи стоячей воды, рядом с деревянными расхлябанными тротуарами кивала на ветру осока.

Двое патрульных с красными повязками на рукавах пиджаков шагали по мосткам. Остановились у афишной тумбы, где был наклеен свежий лист:

«ПРИКАЗЫВАЮ:

1. Ввести в районе всего Архангельска, порта и города военное положение.

2. Командующим сухопутными и морскими силами в этом районе временно назначаю начальника генерального штаба Беломорского военного округа Самойло, при нем политического комиссара от местного исполкома т. Куликова…

3. Командующим флотилией Северного Ледовитого океана назначаю временно начальника военно-морского отдела Целедфлота Виккорста…

4. Теперь же принять все меры к приведению сухопутных и морских сил в боевую готовность, командующему морскими силами привести в такую же готовность флот и батареи.

Подписал народный комиссар КЕДРОВ.»

Поддернув винтовки, красногвардейцы не спеша направились дальше. У перекрестка они задержали господина, показавшегося подозрительным. По виду иностранец – в котелке, в заграничном пальто, – чего он здесь ошивается? Иностранец, стуча тростью, выпячивал бороду и кричал возмущенно, коверкая слова:

– Я подданный Великобритания! Требовай консул!

Скопились зеваки. Старуха-салопница, протолкавшись вперед, причитала:

– За что они его, архаровцы? Кто прилично одет, хватают прямо на улице.

– Овсом кормят, – выкрикнул из задних рядов извозчик в кожаном фартуке. – Дожили! Вот так власть!

Красногвардеец сорвал с плеча винтовку, угрожающе щелкнул затвором:

– Тихо! Чего разоряетесь?

Зацокали копыта. Трое всадников – бурки, мохнатые папахи, о стремена бьют кривые сабли – осадили коней. Передний козырнул патрульным:

– Командир отряда Берс.

– Подозрительная личность, – отрапортовал патрульный. – Гулял бы по Троицкому, никто его не остановил.

– Документы, – коротко приказал Берс – для толпы по-русски, а для задержанного повторил это требование по-французски и по-английски.

Иностранец, подав паспорт, отдувался, вытирая лысину клетчатым платком.

Берс козырнул патрульным:

– Спасибо за службу, молодцы. С вашим фруктом разберемся. – Он, привстав на стременах, зычно скомандовал: – Граждане-е… Р-разойдись! Не скопляться!

И погнал задержанного по деревянным мосткам.

У проулка Берс дал знак всадникам – те отстали. Наезжая конями на тротуар, они сдерживали кучу зевак, устремившихся следом за ними. Копыта коней брызгали грязью, с удил летели хлопья пены. Толпа поневоле рассеялась.

Берс свесился с седла и, оглядевшись по сторонам, подал иностранцу его паспорт.

– Вы свободны, мистер Томсон. Предлагаю все же, сэр, для прогулок… – он усмехнулся, – поближе к центру выбрать закоулок.

Господин в котелке, опершись на трость, переждал, пока всадники – бурки развеваются, точно черные крылья, – проскачут мимо…

По зеленому лужку паслась корова на привязи.

Во дворике кудахтали куры.

Окраина. Совсем деревня – кабы не трансформаторная, осевшая набок будка, не столбы с проводами.

Постукивая тростью, иностранец долго петлял по улочкам и, наконец, будто вспомнив о неотложном деле, привернул в керосиновую лавку.

Приказчик скучал один в полутемном помещении – покупателей не было.

– Спички есть? – спросил господин в котелке по-русски.

– Что вы, – удивился приказчик. – У нас другой товар. Вы обратились не по адресу.

– Нет, мне нужно именно к вам. Попросите хозяина.

– Пройдите сюда, пожалуйста, – поклонился приказчик, пропуская посетителя за прилавок, где была узенькая дверь в смежное помещение.

Комнатка оказалась неожиданно светлой, прибранной. У окна стоял человек, нетерпеливо похрустывающий пальцами.

– Что случилось? – спросил у него вошедший. – Я рисковал, подвергся аресту…

– Все мы рискуем, – оборвал его человек у окна. – Должен предупредить о провале явок, этим объясняется ваш экстраординарный вызов. Затем в губисполкоме состоялось секретное совещание. Копия решения должна быть у меня.

– Письменного решения не было принято, – господин в котелке заметил небрежно брошенный на пол кожаный извозчичий фартук и добавил: – О провале в Соломбале и на Хабарке нам известно. Чекисты землю роют!

– Что? Роют землю? Как это понять?

– Простите, образное выражение. Значит, они усердствуют.

– Нам тоже не мешает быть усерднее. Срочно выделите добровольцев для засылки на Двину и железную дорогу. Оплата вперед. Проинструктирую их лично.

– Где я вас найду?

– Найду я вас… – человек у окна улыбнулся. – Не позднее, чем завтра! Заметьте, вас берегут, мистер Чаплин. Русский, вы обладаете паспортом британского подданного Томсона. Я – англичанин – имею русские документы. Улавливаете разницу?

Нежданный гость

Я проснулся от ощущения тревоги.

Выло рано. В доме ни звука. У кровати на коврике книга с закладкой из утиного пера: вчера читал. Читал, перечитывал, пытаясь отвлечься, – ведь карбаса нет! Ложусь и встаю с одной мыслью: у меня нет карбаса!

Плескалась во дворе ива, и стучал топор.

Вот оно что – отец, у дровяника тюкает…

Сердце защемило. Я потянулся к книжке. Зажмурясь, ткнул наугад пальцем в строчки. Выручи, оракул, подскажи, что мне будет?

«Я-то знал, в чем тут дело, потому что Билли Бонс поделился со мной тревогой. Однажды он отвел меня в сторону и пообещал платить мне первого числа каждого месяца четыре пенса серебром, если я буду в оба смотреть, не появится ли где моряк на одной ноге»…

Опять не подвел мой оракул. Там – одноногий моряк, здесь – хромой речник. Велика ли разница? Я горько вздохнул.

Если что не по нему, расстроен, недоволен, – отец не повысит голос. Уходит, и все. Зимой отгребает лопатой снег, чистит деревянные мостки. Летом возится в огороде. Совсем дело плохо, когда папа берется колоть дрова.

Шумит во дворе ива, ровесница моя.

Собственно, родился я в Шанхае – загородном скопище лачуг. Дно, ниже некуда – Шанхай, и если семья с него начинала, так, пожалуй, по милости нашего папы.

В молодости отец служил у Зосимы Савватьевича Зотова: надо – грузчик, надо – в лавке отпускает товар.

Пожар случился, когда хозяева с домочадцами, кроме няньки с ребенком, были у всенощной в церкви. Подоспели пожарные, но огонь выбивался уже на чердак, с грохотом лопались в подвале бутылки керосина. Рыдал, по земле катался прибежавший Зосима Савватьевич: «Шкатулка… дочь… Спасите, озолочу!»

Как отцу удалось вынести из горящего дома няньку с ребенком, заветную шкатулку, не принято в нашей семье вспоминать.

– Сын будет у тебя, Леха, – клялся Зотов. – Сделаю своим наследником, в дело введу, выучу хоть на капитана!

Отец вряд ли разобрал эти клятвы. Обгорелый, изуродованный, – балкой его придавило, – вообще он чудом уцелел. Полумертвого увезли в больницу. Выжил, но страшные отметины на лице, хромота остались у него навсегда.

Выйдя из больницы, отец на глаза Зотову не показался.

Странное решение!

Работал отец водоливом на баржах, затем шкипером.

Откуда-то с Пинеги им был приплавлен сруб, купленный по дешевке. Сам папа его поставил здесь, отплотничал и посадил иву.

Между прочим, баржи, которые водил отец, – зотовские. В войну Зосима Савватьевич сильно поднялся в гору, его паи были и в речном, и морском пароходствах, в акционерных обществах и компаниях. Чего там, воротила!

А я его крестник, и учусь в реальном училище: без протекции именитого богача вряд ли бы туда поступил сын прачки и шкипера-баржевика. Мама все выхлопотала…

Но папа… Разве не мог бы он стать своим человеком при Зосиме Савватьевиче?

Какой-то он не от мира сего. Никогда не знаешь, что у него на уме и куда он повернет.

Щепетилен отец до невозможности. Возил зерно, поэтому мама как-то попросила: «Хоть для куриц принеси, другие-то баржевики небось наживаются». Принес папа – больше сору и пыли, чем жита.

– Того-этого, мать, в последний чтобы раз… В суп ты их, куриц-то! В суп – да и дело с концом!

Нынче мы мало видим его дома: рейсы выпадают все спешные. Выдан отцу парусиновый портфель, доверено формировать целые караваны.

Да и как ему не стараться: паек ведь овсом выдают! Эх, папа, папа, слаб ты характером, вот о чем подозреваю.

Я заткнул уши, чтобы не слышать, как тюкает топор.

Прыгая у стола, Нюшка трясла мышиной косичкой:

– Я, я буду чай разливать!

Вечер. В сборе семья. Старшая моя сестра Агния подменилась на телеграфе. Катя отпросилась у барыни, и матрос Дима Красильников тут как тут – жених, понимать надо.

На маме кашемировая шаль, тугой узел волос убран под чепец. «Белолица, черноброва», – услышу слова из песни, всегда думаю – они о маме. Кокошник бы ей с жемчугами, душегрейку соболью – всей статью мама истая боярыня! И очи с поволокой, и ямочки на щеках, волосы, как шелк. Дочерям она, как сестра! Агния, право, выглядит мамы старше. Не вышла наружностью, бедовать Агнии в вековухах. Зло меня берет: золотой она человек, добра и справедлива, домовита. На месте Димы я бы еще подумал, к кому свататься. Не хулю Катерину, но считаю – Агния лучше.

– Ну-ка, Алексевна, – сказал папа Нюшке. – Где мой сундучок?

– Счас!

Нюшка приволокла из сеней походный саквояж отца – самодельный, с висячим замочком.

– Тяже-е-лый! И что же в нем есть?

Отец после бани, на шее полотенце. Благодушествует, держа блюдечко на растопыренных пальцах.

– Давай, – говорит отец усмешливо, – посмотрим, что ли, Алексевна?

Густая борода не скрывает рубцы и шрамы, обтянутые синеватой глянцевой кожей. Не по себе непривычному человеку видеть это обезображенное страшное лицо.

Из саквояжа появляются подарки: маме и сестрам отрез ситца на кофты, Нюшке лента, Диме – пачка табаку. Наконец, с самого дна – мешочек дроби.

– И не знаю, кому дробь, кто у нас стрелок? – кричит Нюшка.

Я нашел сил улыбнуться:

– Спасибо, папа.

Дробь – это по нынешним временам вещь! Где отец ею расстарался?

Сам он выложил из саквояжа, не позволил Нюшке прикасаться, пачку пороху. Подавая мне, спросил негромко:

– Где глаз подбил?

– Бывает… – дернул я плечом. Вдаваться в подробности не в моих интересах.

– Папа, а нас на Хабарке пьяные дядьки консервами угощали, – вырвалась Нюшка со своей болтовней. – Вку-усные! Ели мы, ели… С хлебом!

За столом возникла заминка.

Отец погладил Нюшку по голове, отослал во двор дать собакам корочку, посмотрел, как она прыгает к двери, и вымолвил глухо:

– Скажи, сын, что у вас получилось, послушаю.

Расспросов не избежать, я готовился к ним, но сейчас замямлил о падере, о волнобое на мелководье, и было мне мерзко и противно. Точно в самом деле по моей вине затонул карбас. Я прятал глаза, путался, в то время как нужно было прямо признаться, что в толк не возьму, отчего затонул карбас.

– Старье было, – первой вступилась за меня Агния. – Новый карбас наживем, папа. А не наживем, и так проживем. Целы все, и ладно.

– Конечно, не надо тебе переживать, хозяин, – поддержала мама. – Сыном гордись. Он нам опора – и мне, и дому. Тебя-то скоро забудем, отбился на старости лет. А Сережа… Одного лесу сколь он на воде перенял! Рыбу корзинами носит. Его и рынок знает.

Отец посмотрел на меня.

– Та-ак. В купцы выходишь? Выбрал время!

Жгучая обида захлестнула меня. Не досыпал, простужался, от весел ладони, как подошва. Что, ради своего удовольствия?

– Ну, перенимал лес, – нехотя говорю я. – Ничейный. Пусть его в море несет, да?

– Ничейного, сын, ничего нет, и лес‘советский.

Дима чинно попивал чай. Впечатление, будто присел на минуту – из-под суконной форменки свисает на ремнях блестящая кобура. Раз я заметил, как Дима украдкой бросил взгляд на ходики: не терпится взять Катерину под ручку да на Набережную. И Катя, глядя на него, как воды в рот набрала. А из-за нее на Хабарку-то ходили. Она упросила. Кабы не Хабарка, жив был карбас.

Словно услышав, что я о ней подумал, Катерина сказала:

– Папа, а карбас в падеру не на топляк наскочил?

Верно, днище сразу треснуло, вода вспучилась бугром. Почему раньше, без подсказки, я не сообразил о топляке? На Двине их навалом. Прозевать топляк, да в шторм, очень просто; с ходу на него напороться – легче легкого.

Дима неприметно подморгнул; «Не дрейфь, Серега». Уши у меня вспыхнули. Он научил Катю! Я смешался. Опять спасательный круг? Мне – опять? Будто последний я слабак…

– Что сам думаешь? – отец уперся в меня пристальным взглядом.

– Топляк? – краснея, промямлил я. – Вполне возможно, папа.

– Хватит баклуши бить, – сказал отец и отвернулся.

Обидно мне. Выходит, до этого я бездельничал? Семью кормил – бездельничал? Что ж, спасибо, папа.

Встал из-за стола, вышел на крыльцо и сел на ступеньку. Знаю, что косо смотрит отец на мои хождения к Зосиме Савватьевичу. Между ними давнишние счеты. Хотя где тут оскорбление, если Зосима Савватьевич хотел с ним рассчитаться за услугу, правда, невесть чего посулив с радости, что шкатулка спасена?..

Вдруг Тузик залился лаем: калитку отпирал незнакомец в плаще.

– Кого я вижу! – помахал он рукой. – Утопленник, здорово. Батя дома?

– Дома. Тузик, цыть, свои.

Виноградов пожаловал, спаситель. Чего его принесло?

– Проходите, пожалуйста. Папа, наверное, вас ждет.

– Да нет, я нежданный гость.

Провел его в дом и вернулся во двор.

Сижу под ивой. Тузик ластится. Рассеянно мну ему загривок. Ладно, с карбасом покончено: по резаному дважды не режут. Больше отец о карбасе не напомнит, я его знаю.

Но дальше-то что? К барже привыкать? Или костяшками щелкать у постылого крестного?..

Виноградов вышел вместе с отцом.

– Алексей Николаевич, понимаю, отгул. А надо. Рейс предстоит важный, – доносилось ко мне от крыльца. – Получишь оружие.

– Чувствую себя худо, – говорил отец. – Лихоманка проклятая… Да я не отказываюсь. Хоть сейчас в дорогу, раз надо.

Мне сделалось жарко. «Оружие получишь»… Это что? Револьверы? Маузеров полный трюм? Хоть бы в руках подержать маузер!

Скрытый ветвями ивы, я переметнулся через изгородь и мгновение спустя с независимым видом расхаживал уже по другую сторону калитки.

Она не открывалась и не открывалась со знакомым мне скрипом. Я отчаялся, когда наконец рывком ее распахнул Виноградов.

– Чего тут высвечиваешь? – весело спросил он. – Где фару подбил?

Я смутился. Дался им всем мой синяк.

Виноградов застегнул плащ и предложил:

– Хочешь прокатиться?

Из проулка блистал нам лаковыми боками автомобиль.

– А можно, я корзину с бельем возьму? Мама настирала…