Текст книги "Том 3. Басни, стихотворения, письма"

Автор книги: Иван Крылов

 
   Из дальних странствий возвратясь,
Какой-то дворяни́н (а может быть, и князь),
 

 
С приятелем своим пешком гуляя в поле,
  Расхвастался о том, где он бывал,
И к былям небылиц без счету прилыгал.
   «Нет», говорит: «что я видал,
   Того уж не увижу боле.
    Что́ здесь у вас за край?
   То холодно, то очень жарко,
То солнце спрячется, то светит слишком ярко.
    Вот там-то прямо рай!
   И вспомнишь, так душе отрада!
   Ни шуб, ни свеч совсем не надо:
  Не знаешь век, что́ есть ночная тень,
И круглый божий год все видишь майский день.
   Никто там ни садит, ни сеет:
А если б посмотрел, что́ там растет и зреет!
Вот в Риме, например, я видел огурец:
     Ах, мой творец!
   И по сию не вспомнюсь пору!
  Поверишь ли? ну, право, был он с гору».—
«Что за диковина!» приятель отвечал:
«На свете чудеса рассеяны повсюду;
  Да не везде их всякий примечал.
  Мы сами, вот, теперь подходим к чуду,
Какого ты нигде, конечно, не встречал,
    И я в том спорить буду.
  Вон, видишь ли через реку тот мост,
Куда нам путь лежит? Он с виду хоть и прост,
   А свойство чудное имеет:
Лжец ни один у нас по нем пройти не смеет:
   До половины не дойдет —
  Провалится и в воду упадет;
     Но кто не лжет,
  Ступай по нем, пожалуй, хоть в карете».—
   «А какова у вас река?» —
     «Да не мелка.
Так видишь ли, мой друг, чего-то нет на свете!
Хоть римский огурец велик, нет спору в том,
Ведь с гору, кажется, ты так сказал о нем?» —
«Гора хоть не гора, но, право, будет с дом». —
     «Поверить трудно!
    Однако ж как ни чудно,
 

 
А всё чудён и мост, по коем мы пойдем,
  Что он Лжеца никак не подымает;
   И нынешней еще весной
С него обрушились (весь город это знает)
   Два журналиста, да портной.
Бесспорно, огурец и с дом величиной
  Диковинка, коль это справедливо».—
   «Ну, не такое еще диво;
   Ведь надо знать, как вещи есть:
Не думай, что везде по-нашему хоромы;
     Что там за домы:
   В один двоим за нужду влезть,
    И то ни стать, ни сесть!» —
   «Пусть так, но всё признаться должно,
  Что огурец не грех за диво счесть,
   В котором двум усесться можно.
   Однако ж, мост-ат наш каков,
Что Лгун не сделает на нем пяти шагов,
     Как тотчас в воду!
  Хоть римский твой и чуден огурец…» —
  «Послушай-ка», тут перервал мой Лжец:
«Чем на мост нам итти, поищем лучше броду».
 

 
Счастлив, кто на чреде трудится знаменитой:
  Ему и то уж силы придает,
Что подвигов его свидетель целый свет.
Но сколь и тот почтен, кто, в низости сокрытый,
За все труды, за весь потерянный покой,
  Ни славою, ни почестьми не льстится,
   И мыслью оживлен одной:
   Что к пользе общей он трудится.
 

 
Увидя, как Пчела хлопочет вкруг цветка,
Сказал Орел однажды ей с презреньем:
   «Как ты, бедняжка, мне жалка,
  Со всей твоей работой и с уменьем!
Вас в улье тысячи всё лето лепят сот:
   Да кто же после разберет
   И отличит твои работы?
   Я, право, не пойму охоты:
Трудиться целый век, и что ж иметь в виду?..
Безвестной умереть со всеми наряду!
   Какая разница меж нами!
Когда, расширяся шумящими крылами,
   Ношуся я под облаками,
   То всюду рассеваю страх:
Не смеют от земли пернатые подняться,
Не дремлют пастухи при тучных их стадах;
Ни лани быстрые не смеют на полях,
   Меня завидя, показаться».
Пчела ответствует: «Тебе хвала и честь!
Да продлит над тобой Зевес свои щедроты!
А я, родясь труды для общей пользы несть,
  Не отличать ищу свои работы,
Но утешаюсь тем, на наши смотря соты,
Что в них и моего хоть капля меду есть».
 

 
   Большой собравшися гурьбой,
   Медведя звери изловили;
   На чистом поле задавили —
    И делят меж собой,
    Кто что́ себе достанет.
А Заяц за ушко медвежье тут же тянет.
     «Ба, ты, косой»,
  Кричат ему: «пожаловал отколе?
  Тебя никто на ловле не видал».—
   «Вот, братцы!» Заяц отвечал:
«Да из лесу-то кто ж, – всё я его пугал
   И к вам поставил прямо в поле
    Сердечного дружка?»
Такое хвастовство хоть слишком было явно,
   Но показалось так забавно,
Что Зайцу дан клочок медвежьего ушка.
 

 
   Над хвастунами хоть смеются,
А часто в дележе им доли достаются.
 

 
Беда, коль пироги начнет печи сапожник,
   А сапоги тачать пирожник,
   И дело не пойдет на лад.
   Да и примечено стократ,
Что кто за ремесло чужое браться любит,
Тот завсегда других упрямей и вздорней:
   Он лучше дело всё погубит,
     И рад скорей
    Посмешищем стать света,
  Чем у честных и знающих людей
Спросить иль выслушать разумного совета.
 

 
   Зубастой Щуке в мысль пришло
  За кошачье приняться ремесло.
Не знаю: завистью ль ее лукавый мучил,
  Иль, может быть, ей рыбный стол наскучил?
Но только вздумала Кота она просить,
  Чтоб взял ее с собой он на охоту,
   Мышей в анбаре половить.
«Да, полно, знаешь ли ты эту, свет, работу?»
   Стал Щуке Васька говорить:
  «Смотри, кума, чтобы не осрамиться:
    Не даром говорится,
   Что дело мастера боится».—
«И, полно, куманёк! Вот невидаль: мышей!
    Мы лавливали и ершей».—
  «Так в добрый час, пойдем!» Пошли, засели.
   Натешился, наелся Кот
  И кумушку проведать он идет;
А Щука, чуть жива, лежит, разинув рот,—
   И крысы хвост у ней отъели.
Тут видя, что куме совсем не в силу труд,
Кум замертво стащил ее обратно в пруд.
    И дельно! Это, Щука,
     Тебе наука:
    Вперед умнее быть
   И за мышами не ходить.
 

 
«Прощай, соседка!» Волк Кукушке говорил:
«Напрасно я себя покоем здесь манил!
  Всё те ж у вас и люди, и собаки:
Один другого злей; и хоть ты ангел будь,
   Так не минуешь с ними драки».—
   «А далеко ль соседу путь?
  И где такой народ благочестивой,
  С которым думаешь ты жить в ладу?» —
   «О, я прямехонько иду
   В леса Аркадии счастливой.
   Соседка, то́-то сторона!
  Там, говорят, не знают, что́ война;
   Как агнцы, кротки человеки,
   И молоком текут там реки;
Ну, словом, царствуют златые времена!
Как братья, все друг с другом поступают,
И даже, говорят, собаки там не лают,
    Не только не кусают.
   Скажи ж сама, голубка, мне,
   Не мило ль, даже и во сне,
  Себя в краю таком увидеть тихом?
   Прости! не поминай нас лихом!
   Уж то-то там мы заживем:
    В ладу, в довольстве, в неге!
  Не так, как здесь, ходи с оглядкой днем,
  И не засни спокойно на ночлеге».—
  «Счастливый путь, сосед мой дорогой!»
Кукушка говорит: «а свой ты нрав и зубы
   Здесь кинешь, иль возьмешь с собой?» —
    «Уж кинуть, вздор какой!» —
  «Так вспомни же меня, что быть тебе без шубы».
 

 
    Чем нравом кто дурней,
Тем более кричит и ропщет на людей:
Не видит добрых он, куда ни обернется,
  А первый сам ни с кем не уживется.
 

 
   Навозну кучу разрывая,
  Петух нашел Жемчужное Зерно
   И говорит: «Куда оно?
    Какая вещь пустая!
Не глупо ль, что его высоко так ценят?
А я бы, право, был гораздо боле рад
Зерну ячменному: оно не столь хоть видно,
      Да сытно».
 

 
   Невежи судят точно так:
В чем толку не поймут, то всё у них пустяк.
 

 
  Когда у нас беда над головой,
   То рады мы тому молиться,
   Кто вздумает за нас вступиться;
   Но только с плеч беда долой,
То избавителю от нас же часто худо:
   Все взапуски его ценят,
  И если он у нас не виноват,
     Так это чудо!
 

 
   Старик-Крестьянин с Батраком
    Шел, под-вечер, леском
   Домой, в деревню, с сенокосу,
И повстречали вдруг медведя носом к носу.
   Крестьянин ахнуть не успел,
   Как на него медведь насел.
Подмял Крестьянина, ворочает, ломает,
И, где б его почать, лишь место выбирает:
   Конец приходит старику.
  «Степанушка родной, не выдай, милой!»
Из-под медведя он взмолился Батраку.
Вот, новый Геркулес, со всей собравшись силой,
    Что только было в нем,
  Отнес полчерепа медведю топором
И брюхо проколол ему железной вилой.
  Медведь взревел и замертво упал:
    Медведь мой издыхает.
   Прошла беда; Крестьянин встал,
   И он же Батрака ругает.
   Опешил бедный мой Степан.
«Помилуй», говорит: «за что?» – «За что, болван!
   Чему обрадовался сдуру?
   Знай колет: всю испортил шкуру!»
 

 
    С горшками шел Обоз,
  И надобно с крутой горы спускаться.
Вот, на горе других оставя дожидаться,
Хозяин стал сводить легонько первый воз.
Конь добрый на крестце почти его понес,
   Катиться возу не давая;
   А лошадь сверху, молодая.
Ругает бедного коня за каждый шаг:
   «Ай, конь хваленый, то́-то диво!
   Смотрите: лепится, как рак;
Вот чуть не зацепил за камень; косо! криво!
   Смелее! Вот толчок опять.
   А тут бы влево лишь принять.
  Какой осел! Добро бы было в гору,
    Или в ночную пору;
   А то и под-гору, и днём!
   Смотреть, так выйдешь из терпенья!
Уж воду бы таскал, коль нет в тебе уменья!
   Гляди-тко нас, как мы махнем!
   Не бойсь, минуты не потратим,
  И возик свой мы не свезем, а скатим!»
Тут, выгнувши хребет и понатужа грудь,
  Тронулася лошадка с возом в путь;
Но только под-гору она перевалилась,
Воз начал напирать, телега раскатилась;
Коня толкает взад, коня кидает вбок;
  Пустился конь со всех четырех ног
      На-славу;
  По камням, рытвинам, пошли толчки,
      Скачки,
  Левей, левей, и с возом – бух в канаву!
   Прощай, хозяйские горшки!
 

 
Как в людях многие имеют слабость ту же:
  Всё кажется в другом ошибкой нам:
   А примешься за дело сам,
   Так напроказишь вдвое хуже.
 

 
      Орел
  Из-под небес на стадо налетел
    И выхватил ягненка,
А во́рон молодой вблизи на то смотрел.
   Взманило это Вороненка,
Да только думает он так: «Уж брать, так брать,
   А то и когти что́ марать!
Бывают и орлы, как видно, плоховаты.
   Ну, только ль в стаде что́ ягняты?
    Вот я как захочу
     Да налечу,
Так царский подлинно кусочек подхвачу!»
   Тут Ворон поднялся над стадом,
   Окинул стадо жадным взглядом:
Из множества ягнят, баранов и овец
Высматривал, сличал и выбрал, наконец,
    Барана, да какого?
   Прежирного, прематерого,
Который доброму б и волку был в подъем.
   Изладясь, на него спустился
  И в шерсть ему, что силы есть, вцепился.
Тогда-то он узнал, что добычь не по нем.
Что хуже и всего, так на баране том
   Тулуп такой был прекосматый,
   Густой, всклокоченный, хохлатый,
Что из него когтей не вытеребил вон
    Затейник наш крылатый,
И кончил подвиг тем, что сам попал в полон.
С барана пастухи его чинненько сняли;
   А чтобы он не мог летать,
   Ему все крылья окарнали
   И детям отдали играть.
 

 
Нередко у людей то ж самое бывает,
     Коль мелкий плут
   Большому плуту подражает:
Что́ сходит с рук ворам, за то воришек бьют.
 

 
    Кто знатен и силен,
     Да не умен,
Так худо, ежели и с добрым сердцем он.
 

 
На воеводство был в лесу посажен Слон.
Хоть, кажется, слонов и умная порода,
  Однако же в семье не без урода:
     Наш Воевода
     В родню был толст,
    Да не в родню был прост;
  А с умыслу он мухи не обидит.
   Вот добрый Воевода видит:
  Вступило от овец прошение в Приказ:
«Что волки-де совсем сдирают кожу с нас».
«О, плуты!» Слон кричит: «какое преступленье!
   Кто грабить дал вам позволенье?»
А волки говорят: «Помилуй, наш отец!
   Не ты ль нам к зи́ме на тулупы
Позволил легонький оброк собрать с овец?
  А что они кричат, так овцы глупы:
Всего-то придет с них с сестры по шкурке снять;
   Да и того им жаль отдать».—
  «Ну то́-то ж», говорит им Слон: «смотрите!
  Неправды я не потерплю ни в ком.
   По шкурке, так и быть, возьмите;
  А больше их не троньте волоском».
 

 
   Осел увидел Соловья
И говорит ему: «Послушай-ка, дружище!
Ты, сказывают, петь великий мастерище:
    Хотел бы очень я
  Сам посудить, твое услышав пенье,
  Велико ль подлинно твое уменье?»
Тут Соловей являть свое искусство стал:
    Защелкал, засвистал
На тысячу ладов, тянул, переливался;
   То нежно он ослабевал
И томной вдалеке свирелью отдавался,
То мелкой дробью вдруг по роще рассыпался.
    Внимало всё тогда
   Любимцу и певцу Авроры;
Затихли ветерки, замолкли птичек хоры,
    И прилегли стада.
  Чуть-чуть дыша, пастух им любовался
    И только иногда,
Внимая Соловью, пастушке улыбался.
Скончал певец. Осел, уставясь в землю лбом,
  «Изрядно», говорит: «сказать неложно,
   Тебя без скуки слушать можно;
    А жаль, что незнаком
    Ты с нашим петухом:
   Еще б ты боле навострился,
Когда бы у него немножко поучился».
Услыша суд такой, мой бедный Соловей
Вспорхнул и – полетел за тридевять полей.
 

 
Избави, бог, и нас от этаких судей.
 

Книга третья

 
Богатый Откупщик в хоромах пышных жил,
    Ел сладко, вкусно пил;
  По всякий день давал пиры, банкеты,
   Сокровищ у него нет сметы.
В дому сластей и вин, чего ни пожелай:
   Всего с избытком, через край.
И, словом, кажется, в его хоромах рай.
   Одним лишь Откупщик страдает,
    Что он не досыпает.
  Уж божьего ль боится он суда,
   Иль, просто, трусит разориться:
Да только всё ему не крепко как-то спится.
   А сверх того, хоть иногда
Он вздремлет на заре, так новая беда:
   Бог дал ему певца, соседа.
С ним из окна в окно жил в хижине бедняк
Сапожник, но такой певун и весельчак,
  Что с утренней зари и до обеда,
С обеда до́-ночи безумолку поет
И богачу заснуть никак он не дает.
   Как быть, и как с соседом сладить,
   Чтоб от пенья его отвадить?
   Велеть молчать: так власти нет;
   Просил: так просьба не берет.
Придумал, наконец, и за соседом шлет.
 

 
     Пришел сосед.
   «Приятель дорогой, здорово!» —
  «Челом вам бьем за ласковое слово».—
«Ну, что, брат, каково делишки, Клим, идут?»
(В ком нужда, уж того мы знаем, как зовут.) —
   «Делишки, барин? Да, не худо!» —
«Так от того-то ты так весел, так поешь?
   Ты, стало, счастливо живешь?» —
  «На бога грех роптать, и что ж за чудо?
  Работою завален я всегда;
Хозяйка у меня добра и молода:
А с доброю женой, кто этого не знает,
   Живется как-то веселей».—
«И деньги есть?» – «Ну, нет, хоть лишних не бывает,
   Зато нет лишних и затей».—
«Итак, мой друг, ты быть богаче не желаешь?» —
   «Я этого не говорю;
Хоть бога и за то, что́ есть, благодарю;
    Но сам ты, барин, знаешь,
   Что человек, пока живет,
Всё хочет более: таков уж здешний свет.
Я чай, ведь и тебе твоих сокровищ мало;
  И мне бы быть богатей не мешало».—
   «Ты дело говоришь, дружок:
Хоть при богатстве нам есть также неприятства,
  Хоть говорят, что бедность не порок,
Но всё уж коль терпеть, так лучше от богатства.
Возьми же: вот тебе рублевиков мешок:
   Ты мне за правду полюбился.
Поди: дай бог, чтоб ты с моей руки разжился.
Смотри, лишь промотать сих денег не моги,
   И к ну́жде их ты береги!
   Пять сот рублей тут верным счетом.
    Прощай!» Сапожник мой,
   Схватя мешок, скорей домой
     Не бе́гом, лётом;
   Примчал гостинец под полой;
   И той же ночи в подземелье
  Зарыл мешок – и с ним свое веселье!
Не только песен нет, куда девался сон
   (Узнал бессонницу и он!);
 

 
Всё подозрительно, и всё его тревожит:
   Чуть ночью кошка заскребет,
Ему уж кажется, что вор к нему идет:
Похолодеет весь, и ухо он приложит,
Ну, словом, жизнь пошла, хоть кинуться в реку.
    Сапожник бился, бился
   И наконец за ум хватился:
   Бежит с мешком к Откупщику
  И говорит: «Спасибо на приятстве;
  Вот твой мешок, возьми его назад:
  Я до него не знал, как худо спят.
   Живи ты при своем богатстве:
   А мне, за песни и за сон,
   Не надобен ни миллион».
 

 
    К Крестьянину на двор
   Залез осенней ночью вор;
   Забрался в клеть и, на просторе,
Обшаря стены все, и пол, и потолок,
   Покрал бессовестно, что мог:
  И то сказать, какая совесть в воре!
   Ну так, что наш мужик, бедняк,
Богатым лег, а с голью встал такою,
   Хоть по-миру поди с сумою;
Не дай бог никому проснуться худо так!
   Крестьянин тужит и горюет,
   Родню сзывает и друзей,
   Соседей всех и кумовей.
«Нельзя ли», говорит: «помочь беде моей?»
   Тут всякий с мужиком толкует,
   И умный свой дает совет.
   Кум Карпыч говорит: «Эх, свет!
Не надобно было тебе по миру славить,
    Что столько ты богат».
Сват Климыч говорит: «Вперед, мой милый сват,
Старайся клеть к избе гораздо ближе ставить».—
   «Эх, братцы, это всё не так»,
    Сосед толкует Фока:
   «не то беда, что клеть далека,
Да надо на дворе лихих держать собак;
  Возьми-ка у меня щенка любого
От жучки: я бы рад соседа дорогого
    От сердца наделить,
     Чем их топить».
И словом, от родни и от друзей любезных
Советов тысячу надавано полезных,
     Кто сколько мог,
А делом ни один бедняжке не помог.
 

 
На свете таково ж: коль в нужду попадешься,
   Отведай сунуться к друзьям:
Начнут советовать и вкось тебе, и впрямь:
А чуть о помощи на деле заикнешься,
     То лучший друг
     И нем и глух.
 

 
   Коль в доме станут воровать,
    А нет прилики вору,
    То берегись клепать,
Или наказывать всех сплошь и без разбору:
   Ты вора этим не уймешь
     И не исправишь,
А только добрых слуг с двора бежать заставишь,
И от меньшой беды в большую попадешь.
 

 
   Купчина выстроил анбары
  И в них поклал съестные все товары.
А чтоб мышиный род ему не навредил,
Так он полицию из кошек учредил.
   Спокоен от Мышей Купчина;
  По кладовым и день и ночь дозор;
И всё бы хорошо, да сделалась причина:
   В дозорных появился вор.
У кошек, как у нас (кто этого не знает?),
  Не без греха в надсмотрщиках бывает.
   Тут, чем бы вора подстеречь
И наказать его, а правых поберечь,
Хозяин мой велел всех кошек пересечь.
Услыша приговор такой замысловатый,
   И правый тут, и виноватый
    Скорей с двора долой.
   Без кошек стал Купчина мой.
А Мыши лишь того и ждали, и хотели:
   Лишь кошки вон, они – в анбар,
    И в две иль три недели
    Поели весь товар.
 

 
   По улицам Слона водили,
    Как видно напоказ —
Известно, что Слоны в диковинку у нас —
  Так за Слоном толпы зевак ходили.
Отколе ни возьмись, навстречу Моська им.
Увидевши Слона, ну на него метаться,
   И лаять, и визжать, и рваться,
   Ну, так и лезет в драку с ним.
   «Соседка, перестань срамиться»,
Ей шавка говорит: «тебе ль с Слоном возиться?
Смотри, уж ты хрипишь, а он себе идет
      Вперед
И лаю твоего совсем не примечает».—
   «Эх, эх!» ей Моська отвечает:
  «Вот то-то мне и духу придает,
    Что я, совсем без драки,
  Могу попасть в большие забияки.
 

 
   Пускай же говорят собаки:
   «Ай, Моська! знать она сильна,
    Что лает на Слона!»
 

 
Волченка Волк, начав помалу приучать
   Отцовским промыслом питаться,
  Послал его опушкой прогуляться;
А между тем велел прилежней примечать,
   Нельзя ль где счастья им отведать,
    Хоть, захватя греха,
    На счет бы пастуха
   Позавтракать иль пообедать!
   Приходит ученик домой
  И говорит: «Пойдем скорей со мной!
Обед готов; ничто не может быть вернее:
     Там под горой
  Пасут овец, одна другой жирнее;
   Любую стоит лишь унесть
      И съесть;
А стадо таково, что трудно перечесть».—
«Постой-ка», Волк сказал: «сперва мне ведать надо,
    Каков пастух у стада?» —
    «Хоть говорят, что он
   Не плох, заботлив и умен,
Однако стадо я обшел со всех сторон
И высмотрел собак: они совсем не жирны,
   И плохи, кажется, и смирны».—
    «Меня так этот слух»,
Волк старый говорит: «не очень к стаду манит;
   Коль подлинно не плох пастух,
  Так он плохих собак держать не станет.
   Тут тотчас попадешь в беду!
Пойдем-ка, я тебя на стадо наведу,
  Где сбережем верней мы наши шкуры:
Хотя при стаде том и множество собак,
    Да сам пастух дурак;
А где пастух дурак, там и собаки дуры».
 

 
    Как хочешь ты трудись;
    Но приобресть не льстись
   Ни благодарности, ни славы,
Коль нет в твоих трудах ни пользы, ни забавы.
 

 
   Крестьянин на заре с сохой
   Над полосой своей трудился;
   Трудился так крестьянин мой,
   Что градом пот с него катился:
   Мужик работник был прямой.
   Зато, кто мимо ни проходит,
  От всех ему: спасибо, исполать!
   Мартышку это в зависть вводит.
Хвалы приманчивы, – как их не пожелать!
   Мартышка вздумала трудиться:
  Нашла чурбан, и ну над ним возиться!
      Хлопот
    Мартышке полон рот:
   Чурбан она то понесет,
   То так, то сяк его обхватит,
   То поволочет, то покатит;
   Рекой с бедняжки льется пот;
И наконец она, пыхтя, насилу дышит:
А всё ни от кого похвал себе не слышит.
   И не диковинка, мой свет!
Трудишься много ты, да пользы в этом нет.
 

 
    В прихожей на полу,
      В углу,
    Пустой мешок валялся.
    У самых низких слуг
Он на обтирку ног нередко помыкался;
      Как вдруг
    Мешок наш в честь попался
   И весь червонцами набит,
В окованном ларце в сохранности лежит.
   Хозяин сам его лелеет,
   И бережет Мешок он так,
    Что на него никак
Ни ветер не пахнет, ни муха сесть не смеет;
    А сверх того с Мешком
    Весь город стал знаком.
  Приятель ли к хозяину приходит:
Охотно о Мешке речь ласкову заводит;
   А ежели Мешок открыт,
То всякий на него умильно так глядит;
   Когда же кто к нему подсядет,
То верно уж его потреплет иль погладит.
Увидя, что у всех он стал в такой чести,
    Мешок завеличался,
    Заумничал, зазнался,
Мешок заговорил и начал вздор нести;
   О всем и рядит он и судит:
     И то не так,
     И тот дурак,
   И из того-то худо будет.
Все только слушают его, разинув рот;
   Хоть он такую дичь несет,
     Что уши вянут:
  Но у людей, к несчастью, тот порок,
   Что им с червонцами Мешок
  Что ни скажи, всему дивиться станут.
Но долго ль был Мешок в чести и слыл с умом,
   И долго ли его ласкали?
Пока все из него червонцы потаскали;
А там он выброшен, и слуху нет о нем.
 

 
Мы басней никого обидеть не хотели:
   Но сколько есть таких Мешков
    Между откупщиков,
Которы некогда в подносчиках сидели;
    Иль между игроков,
Которы у себя за редкость рубль видали,
А ныне, пополам с грехом, богаты стали;
С которыми теперь и графы и князья —
      Друзья;
   Которые теперь с вельможей,
У коего они не смели сесть в прихожей,
   Играют за́просто в бостон?
   Велико дело – миллион!
Однако же, друзья, вы столько не гордитесь!
   Сказать ли правду вам тишком?
   Не дай бог, если разоритесь:
И с вами точно так поступят, как с Мешком.