Текст книги "Том 3. Басни, стихотворения, письма"

Автор книги: Иван Крылов

 
   «Сестрица! знаешь ли, беда!»
  На корабле Мышь Мыши говорила:
«Ведь оказалась течь: внизу у нас вода
     Чуть не хватила
    До самого мне рыла».
(А правда, так она лишь лапки замочила.)
  «И что́ диковинки – наш капитан
   Или спохмелья, или пьян.
Матросы все – один ленивее другого;
  Ну, словом, нет порядку никакого.
   Сейчас кричала я во весь народ,
   Что ко́ дну наш корабль идет:
  Куда! – Никто и ухом не ведет,
Как будто б ложные я распускала вести;
А ясно – только в трюм лишь стоит заглянуть,
  Что кораблю часа не дотянуть.
Сестрица! неужли нам гибнуть с ними вместе!
Пойдем же, кинемся, скорее, с корабля;
   Авось, не далеко земля!»
Тут в Океан мои затейницы спрыгнули
     И – утонули;
А наш корабль, рукой искусною водим,
Достигнул пристани и цел, и невредим.
 

 
    Теперь пойдут вопросы:
А что же капитан и течь, и что матросы?
    Течь слабая, и та
    В минуту унята;
   А остальное – клевета.
 

 
   Зимой, ранёхонько, близ жила,
Лиса у проруби пила в большой мороз.
Меж тем, оплошность ли, судьба ль (не в этом сила),
Но – кончик хвостика Лисица замочила,
    И ко льду он примерз.
Беда не велика, легко б ее поправить:
   Рвануться только посильней
И волосков хотя десятка два оставить,
     Но до людей
   Домой убраться поскорей.
Да как испортить хвост? А хвост такой пушистый,
   Раскидистый и золотистый!
Нет, лучше подождать – ведь спит еще народ;
А между тем, авось, и оттепель придет,
   Так хвост от проруби оттает.
Вот ждет-пождет, а хвост лишь боле примерзает.
    Глядит – и день светает,
Народ шеве́лится, и слышны голоса.
   Тут бедная моя Лиса
    Туда-сюда метаться;
Но уж от проруби не может оторваться.
По счастью, Волк бежит. – «Друг милый! кум! отец!»
Кричит Лиса: «спаси! Пришел совсем конец!»
    Вот кум остановился —
   И в спа́сенье Лисы вступился.
   Прием его был очень прост:
   Он начисто отгрыз ей хвост.
Тут, без хвоста, домой моя пустилась дура.
  Уж рада, что на ней цела осталась шкура.
 

 
Мне кажется, что смысл не темен басни сей.
Щепочки волосков Лиса не пожалей —
    Остался б хвост у ней.
 

 
Овечкам от Волков совсем житья не стало,
   И до того, что, наконец,
Правительство зверей благие меры взяло
   Вступиться в спа́сенье Овец,—
  И учрежден Совет на сей конец.
Большая часть в нем, правда, были Волки;
Но не о всех Волках ведь злые толки.
  Видали и таких Волков, и многократ:
 

 
   Примеры эти не забыты,—
  Которые ходили близко стад
  Смирнёхонько – когда бывали сыты.
Так почему ж Волкам в Совете и не быть?
  Хоть надобно Овец оборонить,
  Но и Волков не вовсе ж притеснить.
Вот заседание в глухом лесу открыли;
   Судили, думали, рядили
  И, наконец, придумали закон.
   Вот вам от слова в слово он:
  «Как скоро Волк у стада забуянит,
   И обижать он Овцу станет,
   То Волка тут властна Овца,
   Не разбираючи лица,
Схватить за шиворот и в суд тотчас представить,
    В соседний лес иль в бор».
В законе нечего прибавить, ни убавить.
  Да только я видал: до этих пор —
  Хоть говорят: Волкам и не спускают —
  Что будь Овца ответчик иль истец:
  А только Волки всё-таки Овец
     В леса таскают.
 

 
  У мужика, большого эконома,
  Хозяина зажиточного дома,
  Собака нанялась и двор стеречь,
     И хлебы печь,
И, сверх того, полоть и поливать рассаду.
   Какой же выдумал он вздор,—
  Читатель говорит – тут нет ни складу,
      Ни ладу.
   Пускай бы стеречи уж двор;
Да видано ль, чтоб где собаки хлеб пекали
   Или рассаду поливали?
  Читатель! Я бы был не прав кругом,
Когда сказал бы: «да», – да дело здесь не в том,
А в том, что наш Барбос за всё за это взялся,
И вымолвил себе он плату за троих;
Барбосу хорошо: что́ нужды до других.
  Хозяин между тем на ярмарку собрался,
  Поехал, погулял – приехал и назад,
   Посмотрит – жизни стал не рад,
   И рвет, и мечет он с досады:
   Ни хлеба дома, ни рассады.
   А сверх того, к нему на двор
Залез и клеть его обкрал начисто вор.
Вот на Барбоса тут посыпалось руганье;
Но у него на всё готово оправданье;
Он за рассадою печь хлеб никак не мог;
Рассадник оттого лишь только не удался,
Что, сторожа́ вокруг двора, он стал без ног;
  А вора он затем не устерег,
   Что хлебы печь тогда сбирался.
 

 
«Сенюша, знаешь ли, покамест, как баранов,
   Опять нас не погнали в класс,
Пойдем-ка да нарвем в саду себе каштанов!» —
  «Нет, Федя, те каштаны не про нас!
  Ты знаешь ведь, ка́к дерево высоко:
   Тебе, ни мне туда не влезть,
   И нам каштанов тех не есть!» —
   «И, милый, да на что́ ж догадка!
Где силой взять нельзя, там надобна ухватка.
   Я всё придумал: погоди!
  На ближний сук меня лишь подсади.
   А там мы сами умудримся —
  И до́сыта каштанов наедимся».
Вот к дереву друзья со всех несутся ног.
Тут Сеня помогать товарищу принялся,
   Пыхтел, весь потом обливался,
И Феде, наконец, вскарабкаться помог.
   Взобрался Федя на приволье:
Как мышке в закроме, вверху ему раздолье!
  Каштанов там не только всех не съесть,—
     Не перечесть!
   Найдется чем и поживиться,
    И с другом поделиться.
Что́ ж! Сене от того прибыток вышел мал:
Он, бедный, на низу облизывал лишь губки;
Федюша сам вверху каштаны убирал,
А другу с дерева бросал одни скорлупки.
 

 
   Видал Федюш на свете я,—
    Которым их друзья
Вскарабкаться наверх усердно помогали,
А после уж от них – скорлупки не видали!
 

 
  В кустарнике залегши у дороги,
Разбойник под-вечер добычи нажидал,
  И, как медведь голодный из берлоги,
   Угрюмо даль он озирал.
  Посмотрит, грузный воз катит, как вал.
«О, го!» Разбойник мой тут шепчет: «знать, с товаром
На ярмарку; чай всё сукно, камки, парчи.
Кручина, не зевай – тут будет на харчи:
Не пропадет сегодня день мой даром».
Меж тем подъехал воз – кричит Разбойник: «стой!»
И на Извозчика бросается с дубиной;
Да лих схватился он не с олухом-детиной:
   Извозчик малый-удалой;
   Злодея встретил мостовиной,
   Стал за добро свое горой,
    И моему герою
   Пришлося брать поживу с бою —
И долог и жесток был бой на этот раз.
Разбойник с дюжины зубов не досчитался,
Да перешиблена рука, да выбит глаз;
Но победителем однако ж он остался,
   Убил Извозчика злодей.
   Убил – и к до́быче скорей.
Что ж он завоевал? – Воз целый пузырей!
 

 
    Как много из пустого
На свете делают преступного и злого.
 

 
У Льва просила Мышь смиренно позволенья
Поблизости его в дупле завесть селенье
И так примолвила: «Хотя-де здесь, в лесах,
    Ты и могуч и славен;
   Хоть в силе Льву никто не равен,
И рев один его на всех наводит страх,
  Но будущее кто угадывать возьмется —
  Ка́к знать? кому в ком нужда доведется?
   И как я ни мала кажусь,
А, может быть, подчас тебе и пригожусь».—
  «Ты!» вскрикнул Лев: «Ты, жалкое созданье!
   За эти дерзкие слова
   Ты стоишь смерти в наказанье.
   Прочь, прочь отсель, пока жива —
   Иль твоего не будет праху».
Тут Мышка бедная, не вспомняся от страху,
Со всех пустилась ног – простыл ее и след.
Льву даром не прошла, однако ж, гордость эта:
Отправяся искать добычи на обед,
    Попался он в тенета.
Без пользы сила в нем, напрасен рев и стон,
   Как он ни рвался, ни метался,
Но всё добычею охотника остался,
И в клетке на-показ народу увезён.
Про Мышку бедную тут поздно вспомнил он,
  Что бы помочь она ему сумела,
Что сеть бы от ее зубов не уцелела,
  И что его своя кичливость съела.
 

 
    Читатель, – истину любя,
Примолвлю к басне я, и то не от себя —
  Не по́пусту в народе говорится:
   Не плюй в колодезь, пригодится
     Воды напиться.
 

 
«Как, милый Петушок, поешь ты громко, важно!» —
   «А ты, Кукушечка, мой свет,
Как тянешь плавно и протяжно:
Во всем лесу у нас такой певицы нет!» —
«Тебя, мой куманёк, век слушать я готова».—
   «А ты, красавица, божусь,
Лишь только замолчишь, то жду я, не дождусь,
    Чтоб начала ты снова…
  Отколь такой берется голосок?
   И чист, и нежен, и высок!..
Да вы уж родом так: собою не велички,
   А песни, что́ твой соловей!» —
«Спасибо, кум; зато, по совести моей,
   Поешь ты лучше райской птички.
   На всех ссылаюсь в этом я».
Тут Воробей, случась, примолвил им: «Друзья!
  Хоть вы охрипните, хваля друг дружку,—
   Всё ваша музыка плоха!..»
 

 
   За что́ же, не боясь греха,
   Кукушка хвалит Петуха?
   За то, что хвалит он Кукушку.
 

 
   Какой-то, в древности, Вельможа
   С богато убранного ложа
Отправился в страну, где царствует Плутон.
   Сказать простее, – умер он;
И так, как встарь велось, в аду на суд явился.
Тотчас допрос ему: «Чем был ты? где родился?» —
«Родился в Персии, а чином был сатрап;
Но так как, живучи, я был здоровьем слаб,
   То сам я областью не правил,
  А все дела секретарю оставил».—
  «Что ж делал ты?» – «Пил, ел и спал,
Да всё подписывал, что он ни подавал».—
«Скорей же в рай его!» – «Как! где же справедливость?»
Меркурий тут вскричал, забывши всю учтивость.
   «Эх, братец!» отвечал Эак:
   «Не знаешь дела ты никак.
Не видишь разве ты? Покойник – был дурак!
   Что, если бы с такою властью
   Взялся он за дела, к несчастью?
   Ведь погубил бы целый край!..
   И ты б там слез не обобрался!
   Затем-то и попал он в рай,
  Что за дела не принимался».
 

 
Вчера я был в суде и видел там судью:
Ну, так и кажется, что быть ему в раю!
 

Басни, не вошедшие в девять книг

 
Случилось некогда мне быть в шумливом мире;
Сказать ясней, мне быть случилося в трактире;
  Хотя немного там увидеть льзя добра,
  Однако ж тут велась изрядная игра.
   Из всех других поудалее
   Один был рослый молодец,
   Беспутства был он образец
  И карты ставил он и гнул смелее;
      И вдруг
    Спустил все деньги с рук.
Спустил, а на кредит никто ему не верит,
Хоть, кажется, в божбе Герой не лицемерит.
    Озлился мой болван
И карту с транспортом поставил на кафтан.
Гляжу чрез час: Герой остался мой в камзоле,
    Как пень на чистом поле;
    Тогда к нему пришел
    От батюшки посол
И говорит: «Отец совсем твой умирает,
   С тобой проститься он желает
   И приказал к себе просить».
   «Скажи ему», сказал мой фаля,
«Что здесь бубновая сразила меня краля;
   Так он ко мне сам может быть.
 

 
Ему сюда притти нимало не обидно;
А мне по улице итти без сапогов,
   Без платья, шляпы и чулков,
     Ужасно стыдно».
 

 
Вчерась приятеля в карете видел я;
Бедняк – приятель мой, я очень удивился,
    Чем столько он разжился?
А он поведал мне всю правду, не тая,
Что картами себе именье он доставил
И выше всех наук игру картежну ставил.
Сегодня же пешком попался мне мой друг.
«Конечно», я сказал, «спустил уж всё ты с рук?»
А он, как филосо́ф, гласил в своем ответе:
«Ты знаешь, колесом вертится всё на свете».
 

 
Невежда в физике, а в музыке знаток,
Услышал соловья, поющего на ветке,
И хочется ему иметь такого в клетке.
    Приехав в городок,
Он говорит: «Хотя я птицы той не знаю
     И не видал,
Которой пением я мысли восхищал,
  Которую иметь я столь желаю,
    Но в птичьем здесь ряду,
   Конечно, много птиц найду».
   Наполнясь мыслию такою,
    Чтоб выбрать птиц на взгляд,
  Пришел боярин мой во птичий ряд
С набитым кошельком, с пустою головою.
Павлина видит он и видит соловья,
И говорит купцу: «Не ошибаюсь я,
Вот мной желанная прелестная певица!
Нарядной бывши толь, нельзя ей худо петь;
Купец, мой друг! скажи, что стоит эта птица?»
    Купец ему в ответ:
«От птицы сей, сударь, хороших песней нет;
Возьмите соловья, седяща близ павлина,
Когда вам надобно хорошего певца».
Не мало то дивит невежду господина,
И, быть бояся он обманут от купца,
Прекрасна соловья негодной птицей числит
      И мыслит:
«Та птица перьями и телом так мала.
Не можно, чтоб она певицею была».
Купив павлина, он покупкой веселится
И мыслит пением павлина насладиться.
     Летит домой
И гостье сей отвел решетчатый покой;
А гостейка ему за выборы в награду
Пропела кошкою разов десяток сряду.
Мяуканьем своим невежде давши знать,
Что глупо голоса по перьям выбирать.
Подобно, как и сей боярин, заключая,
Различность разумов пристрастно различая,
Не редко жалуем того мы в дураки,
Кто платьем не богат, не пышен волосами;
Кто не обнизан вкруг перстнями и часами,
И злата у кого не полны сундуки.
 

 
     У Рифмохвата
  Случилося гостей полна палата;
   Но он, имея много дум,
На прозе и стихах помешанный свой ум,
   И быв душей немного болен,
   Гостьми не очень был доволен;
И спрашивал меня: «Как горю пособить,
   Чтоб их скорее проводить?
Взбеситься надобно, коль в доме их оставить,
   А честно их нельзя отправить
     Из дома вон».
Но только зачал лишь читать свою он оду,
    Не стало вмиг народу,
И при втором стихе один остался он.
 

 
Быть сильным хорошо, быть умным лучше вдвое.
   Кто веры этому неймет,
   Тот ясный здесь пример найдет,
Что сила без ума сокровище плохое.
 

 
  Раскинувши тенета меж дерев,
   Ловец добычи дожидался;
Но как-то, оплошав, сам в лапы Льву попался.
«Умри, презренна тварь!» взревел свирепый Лев,
   Разинув на него свой зев.
«Посмотрим, где твои права, где сила, твердость,
  По коим ты в тщеславии своем
Всей твари, даже Льва, быть хвалишься царем?
  И у меня в когтях мы разберем,
Сразмерна ль с крепостью твоей такая гордость!» —
«Не сила – разум нам над вами верх дает»,
   Был Человека Льву ответ:
    «И я хвалиться смею,
Что я с уменьем то препятство одолею,
  От коего и с силой, может быть,
   Ты должен будешь отступить».—
«О вашем хвастовстве устал я сказки слушать».—
«Не в сказках доказать, я делом то могу;
   А впрочем, ежели солгу,
То ты еще меня и после можешь скушать.
  Вот посмотри: между деревьев сих
     Трудов моих
  Раскинуту ты видишь паутину.
  Кто лучше сквозь нее из нас пройдет?
  Коль хочешь, я пролезу наперед;
А там посмотрим, как и с силой в свой черед
  Проскочишь ты ко мне на половину.
Ты видишь: эта сеть не каменна стена;
Малейшим ветерком колеблется она;
   Однако с силою одною
Ты прямо сквозь нее едва ль пройдешь за мною».
  С презрением тенета обозрев,
  «Ступай туда», сказал надменно Лев:
«Вмиг буду я к тебе дорогою прямою».
  Тут мой ловец, не тратя лишних слов,
  Нырнул под сеть и Льва принять готов.
Как из лука стрела Лев вслед за ним пустился;
Но Лев подныривать под сети не учился:
Он в сеть ударился, но сети не прошиб —
Запутался (ловец тут кончил спор и дело) —
   Искусство силу одолело,
    И бедный Лев погиб.
 

 
  В голодный год, чтобы утешить мир,
   Затеял Лев богатый пир.
  Разосланы гонцы и скороходы,
     Зовут гостей:
      Зверей
   И малой, и большой породы.
На зов со всех сторон стекаются ко Льву.
   Как отказать такому зву?
Пир дело доброе и не в голодны годы.
 

 
Вот приплелись туда ж Сурок, Лиса и Крот,
   Да только часом опоздали
   И за столом гостей застали.
   У кумушки-Лисы хлопот
  На ту беду случился полон рот;
   Сурок прохолился, промылся,
    А Крот с дороги сбился.
Однако ж натощак никто домой нейдет,
И, место подле Льва увидевши пустое,
  Все на него хотят продраться трое.
  «Послушайте, друзья!» сказал им Барс:
«То место широко, да только не про вас,
  Тут придет Слон и вас сойти заставит,
   Иль хуже: вас он передавит.
      И так,
Когда не хочется домой вам натощак,
   Так оставайтесь у порогу:
Вы сыты будете – и это слава богу.—
   Места не ваши впереди:
Их берегут зверям лишь крупного покроя;
А кто из мелочи не хочет кушать стоя,
   Тот дома у себя сиди».
 

 
   Не знаю я в каком суде,
    При ком, когда и где,
   Но столько дел судьи́ скопили,
Что, наконец, решив окончить те дела,
   Судьи́, засевши вкруг стола,
   Гораздо ночи захватили.
Однако, наконец, разъехались они.
Остались на столе подсвечники одни.
И что ж? Подсвечник тут один развеличался,
   И так Огарку говорит,
   Который в нем еще горит:
  «Ну, что ты здесь, вонючий, растрещался!
   Смотри, как ты навоевался!
  Вот потому <во мне> ты отоспался!
  <Угаснешь> ты, да догоришь в передней.
Не знаю я, как ты сюда попал намедни,
Однако, я вчера тебя не замечал».
    Огарок отвечал:
«В судах нужнее ты всего для украшенья,
Но пользы от тебя в делах <как ото пня>.
   <А> я свечу, и без меня
Сегодня не было б ни одного решенья».
 

 
    «Ну, други, осовели!
Ну, одры, ну, живей! Чтоб волки вас заели!» —
Так, идя у возов, бранил и погонял
Извозчик лошадей. Обоз, однако ж, стал.
Глядит – Пахом его тут с возом обогнал:
«Давно с Москвы?» – «Вчерась». – «А я так более недели.
Что, брат Пахомушка, ума не приложу:
   С десяток одров я держу —
   Совсем меня пострелы съели;
   А на воза, кажись, гружу
    Не так чтобы помногу.
   Ну, истинно, совсем погиб!
Как идет у тебя?» – «Да ладно, слава богу!
Сотняжку нынешним путем себе зашиб!» —
   «Вот как тут не возьмет кручина?
Скажи ж, соседушка, со мной что за причина?
   Ведь я, брат, тоже не дремлю,
   А их лишь попусту кормлю!» —
«И кум, – какой тебе ждать от коней поживы?
Их у тебя табун – да с голоду чуть живы!
  Попробуй-ка, с меня пример возьми:
  Держи хоть двух, да лучше их корми!»
 

Шуточные басни

 
     Перед окном
      Был дом,
     Ударил гром,
    И со стены Паук
      Вдруг стук,
     Упал, лежит,
   Разинул рот, оскалил зубы
    И шопотом сквозь губы
     Вот что кричит:
     «Когда б ослом
    Я создан был Зевесом,
     Ходил бы лесом,
     Меня бы гром,
     Тряся окном
      И дом,
    С стены не мог стряхнуть».
 

 
Нас чаще с высоты стараются сопхнуть.
 

 
     Осел не птица,
    Он не горазд летать,
Однако ж для него не в первый раз хваста́ть,
      Мычать
   И род зверей всех уверять,
   Что молодец и он летать,
Что он под облака взовьется, как синица
     Или царица
      Орлица.
  А Заяц тут: «Ну, ну-тка, полети!»
    «Ах, ты косой трусиха!»
  Осел рычит: «Летаю, как орлиха.
  Но не хочу!» – «Пожалуй, захоти!»
   Так мудро Заяц отвечает,
    Осел бежит, скакает,
     И в яму – хлоп!
   Не суйся в ризы, коль не поп!
 

 
      Комар
     Жил у татар
     Иль у казар.
      Вдруг Волк
     К ним в двери толк,
     Давай кричать
    И Комара кусать.
     Комар испугался,
     На печку забрался.
     Тут Волк ему:
    «С печи тебя стяну!»
    А тот: «Нет не достанешь,
      Устанешь,
      Отстанешь!»
      А Волк
      Вдруг скок
    К нему тут на полати,
   Да вот его и проглотил,
    Да сам таков и был.
   И мне пришло сказать тут кстати,
Что сильный слабого недавно погубил.
 

Басни, приписываемые Крылову

 
Людские завсегда нам видимы пороки.
    Своих не примечать,
  Других ценить и на других ворчать
    Мы ужасть как жестоки!
   Олень со Зайцем дружбу свел
И с Зайцем разговор придворный он имел.
Друг друга взапуски они превозносили,
   Своих знакомых поносили
     И так гласили:
«Ты», Заяц говорил Оленю, «всем красив:
    И станом и рогами,
Глазами, выступкой, проворностью, ногами.
Одно лишь только есть, я слышал, – ты пужлив».—
    «Какой ужасный вздор!»,
    Сказал ему Олень:
  «О мне и Лев, и даже весь известен двор;
   Тебе соврал какой-то пень.
    То правда, что всегда,
      Когда
Услышу я собак, хоть их и не терплю,
   Привык давать скачки сразмаху;
    Но это не от страху,
А с ними взапуски я бегаться люблю:
И впрочем, ежели моей угодно воле,
 

 
   Я часто здесь на этом поле
    Лишь только захочу,
   Ужасно как собак щечу.
Ты знаешь, я с тобой не стану лицемерить;
   А мне, равно, велишь ли верить?
Сказали точно мне: когда собачий лай
    Раздастся в здешний край,
Тогда возьмет тебя труслива суета».—
«Какая», Заяц рек, «несносна клевета!
   Кто?.. Я!.. Чтоб я собак боялся!
Клеветнику б тому в глаза ты насмеялся;
   Скажи ему, что он дурак:
    Не только я никак
    Не бегаю собак,
Но с ними часто здесь играю на лугу.
Приятель твой судил меня немножко строго:
Знакомых и родни собак мне ужасть много;
А в нужде я и сам с собакою смогу».—
«Но чу!», сказал Олень, «их голос раздается,
А мне из них в родне никто не доведется.
   Так верно то родня твоя,
     А не моя.
Мое почтенье им, останься ты с друзьями:
    Мне быть неловко с вами.
Так я отсель к своим знакомым побегу».
Лай близок, храбрецы мои чуть-чуть умчались,
Однако ж храбростью и после величались.
 

 
   Когда чины невежа ловит,
Не счастье он себе, погибель тем готовит.
   Осел добился в знатный чин.
   В то время во зверином роде
Чин царска спальника был <и> в знати и в моде:
  И стал Осел великий господин.
   Осел мой всех пренебрегает,
     Вертит хвостом,
    Копытами и лбом
    Придворных всех толкает.
Достоинством его ослиный полон ум,
Осел о должности не тратит много дум:
   Не мыслит, сколь она опасна.
   Ослу достоинства даны!
На знатность мой Осел с той смотрит стороны,
    С какой она прекрасна;
Он знает: ежели в чинах хотя дурак,
   Ему почтеньем должен всяк.
Знать должно: ночью Лев любил ужасно сказки,
  И спальник у него точил побаски.
Настала ночь, Осла ведут ко Льву в берлог;
     Осел мой чует,
    Что он со Львом ночует,
И сказок сказывать хотя Осел не мог,
Однако в слабости Ослу признаться стыдно.
    Ложится Лев. Осел
     В берлоге сел:
  Ослу и то уж кажется обидно;
    Однако ж терпит он.
«Скажи-тка», Лев сказал Ослу, «ты мне побаску».
   Тут начал проповедь, не сказку,
    Мой новый Аполлон.
«Скажи», сказал он Льву, «за что царями вы?
   За то ли только, что вы – Львы?
Мне кажется, Ослы ничем других не хуже.
    Кричать я мастер дюже;
Что ж до рождения, Ослы не хуже Львов:
      Ослов
    Гораздо род не нов;
Отец мой там-то был; мой дед был там и тамо».
   И родословную свою Осел вел прямо.
     Мой Лев не спал:
И родословную, и брань Осла внимал,
    Осла прилежно слушал,
      Потом,
    Наскуча дураком,
Он встал и спальника сиятельного скушал.