355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Иван Крылов » Том 3. Басни, стихотворения, письма » Текст книги (страница 9)
Том 3. Басни, стихотворения, письма
  • Текст добавлен: 5 октября 2016, 23:51

Текст книги "Том 3. Басни, стихотворения, письма"


Автор книги: Иван Крылов



сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 35 страниц) [доступный отрывок для чтения: 13 страниц]

XI
Змея и овца
 
   Змея лежала под колодой
   И злилася на целый свет;
   У ней другого чувства нет,
Как злиться: создана уж так она природой.
Ягненок в близости резвился и скакал;
  Он о Змее совсем не помышлял.
Вот, выползши, она в него вонзает жало:
В глазах у бедняка туманно небо стало;
   Вся кровь от яду в нем горит.
«Что сделал я тебе?» Змее он говорит.—
«Кто знает? Может быть, ты с тем сюда забрался,
Чтоб раздавить меня», шипит ему Змея:
«Из осторожности тебя караю я».—
«Ах, нет!» он отвечал, – и с жизнью тут расстался.
 
 
   В ком сердце так сотворено,
Что дружбы, ни любви не чувствует оно
   И ненависть одну ко всем питает,
Тот всякого своим злодеем почитает.
 
XII
Котел и горшок
 
  Горшок с Котлом большую дружбу свел,
Хотя и познатней породою Котел,
Но в дружбе что за счет? Котел горой за свата;
   Горшок с Котлом за-панибрата;
Друг бе́з друга они не могут быть никак;
С утра до вечера друг с другом неразлучно;
   И у огня им порознь скучно;
   И, словом, вместе всякий шаг,
   И с очага и на очаг.
Вот вздумалось Котлу по свету прокатиться,
   И друга он с собой зовет;
Горшок наш от Котла никак не отстает
И вместе на одну телегу с ним садится.
Пустилися друзья по тряской мостовой,
  Толкаются в телеге меж собой.
   Где горки, рытвины, ухабы —
Котлу безделица; Горшки натурой слабы:
От каждого толчка Горшку большой наклад;
  Однако ж он не думает назад,
  И глиняный Горшок тому лишь рад,
  Что он с Котлом чугунным так сдружился.
  Как странствия их были далеки,
Не знаю; но о том я точно известился,
Что цел домой Котел с дороги воротился,
А от Горшка одни остались черепки.
 
 
Читатель, басни сей мысль самая простая:
Что равенство в любви и дружбе вещь святая.
 
XIII
Дикие козы
 
Пастух нашел зимой в пещере Диких Коз;
Он в радости богов благодарит сквозь слёз;
«Прекрасно», говорит: «ни клада мне не надо,
  Теперь мое прибудет вдвое стадо;
   И не доем и не досплю,
А милых Козочек к себе я прикормлю,
И паном заживу у нас во всем полесье.
Ведь пастуху стада, что́ барину поместье:
   Он с них оброк волной берет;
   И масла и сыры скопляет.
  Подчас он тож и шкурки с них дерет:
Лишь только корм он сам им промышляет,
А корму на зиму у пастуха запас!»
Вот от своих овец к гостям он корм таскает;
    Голубит их, ласкает;
   К ним за день ходит по сту раз;
  Их всячески старается привадить.
   Убавил корму у своих,
   Теперь, покамест, не до них,
   И со своими ж легче сладить:
   Сенца им бросить по клочку,
А станут приступать, так дать им по толчку,
   Чтоб менее в глаза совались.
Да только вот беда: когда пришла весна,
То Козы Дикие все в горы разбежались,
Не по утесам жизнь казалась им грустна;
   Свое же стадо захирело
   И всё почти переколело:
   И мой пастух пошел с сумой,
     Хотя зимой
На барыши в уме рассчитывал прекрасно.
 
 
  Пастух! тебе теперь я молвлю речь:
Чем в Диких Коз терять свой корм напрасно,
Не лучше ли бы Коз домашних поберечь?
 
XIV
Соловьи
 
    Какой-то птицелов
Весною наловил по рощам Соловьев.
Певцы рассажены по клеткам и запели,
Хоть лучше б по лесам гулять они хотели:
Когда сидишь в тюрьме, до песен ли уж тут?
   Но делать нечего: поют,
    Кто с горя, кто от скуки.
  Из них один бедняжка Соловей
    Терпел всех боле муки:
  Он разлучен с подружкой был своей.
   Ему тошнее всех в неволе.
Сквозь слез из клетки он посматривает в поле;
    Тоскует день и ночь;
Однако ж думает: «Злу грустью не помочь:
   Безумный плачет лишь от бедства,
    А умный ищет средства,
   Как делом горю пособить;
И, кажется, беду могу я с шеи сбыть:
  Ведь нас не с тем поймали, чтобы скушать,
Хозяин, вижу я, охотник песни слушать.
 
 
Так если голосом ему я угожу,
Быть может, тем себе награду заслужу,
  И он мою неволю окончает».
  Так рассуждал – и начал мой певец:
И песнью он зарю вечерню величает,
И песнями восход он солнечный встречает.
   Но что же вышло наконец?
Он только отягчил свою тем злую долю.
   Кто худо пел, для тех давно
Хозяин отворил и клетки и окно
   И распустил их всех на волю;
   А мой бедняжка Соловей,
   Чем пел приятней и нежней,
   Тем стерегли его плотней.
 
XV
Голик
 
Запачканный Голик попал в большую честь —
  Уж он полов не будет в кухнях месть:
Ему поручены господские кафтаны
   (Как видно, слуги были пьяны).
   Вот развозился мой Голик:
По платью барскому без устали колотит
И на кафтанах он как будто рожь молотит,
  И подлинно, что труд его велик.
Беда лишь в том, что сам он грязен, неопрятен.
   Что́ ж пользы от его труда?
Чем больше чистит он, тем только больше пятен.
 
 
   Бывает столько же вреда,
      Когда
  Невежда не в свои дела вплетется
И поправлять труды ученого возьмется.
 
XVI
Крестьянин и овца
 
   Крестьянин по́звал в суд Овцу;
Он уголовное взвел на бедняжку дело;
Судья – Лиса: оно в минуту закипело.
  Запрос ответчику, запрос истцу,
  Чтоб рассказать по пунктам и без крика:
   Ка́к было дело; в чем улика?
Крестьянин говорит: «Такого-то числа,
Поутру, у меня двух кур не досчитались:
От них лишь косточки да перышки остались;
  А на дворе одна Овца была».
Овца же говорит: она всю ночь спала,
И всех соседей в том в свидетели звала,
Что никогда за ней не знали никакого
     Ни воровства,
     Ни плутовства;
А сверх того она совсем не ест мясного,
И приговор Лисы вот, от слова до слова:
«Не принимать никак резонов от Овцы:
   Понеже хоронить концы
   Все плуты, ведомо, искусны;
По справке ж явствует, что в сказанную ночь —
  Овца от кур не отлучалась прочь,
    А куры очень вкусны,
   И случай был удобен ей;
  То я сужу, по совести моей:
    Нельзя, чтоб утерпела
    И кур она не съела;
  И вследствие того казнить Овцу,
И мясо в суд отдать, а шкуру взять истцу»
 
XVII
Скупой
 
Какой-то домовой стерег богатый клад,
Зарытый под землей; как вдруг ему наряд
   От демонского воеводы,
Лететь за тридевять земель на многи годы.
А служба такова: хоть рад, или не рад,
   Исполнить должен повеленье.
  Мой домовой в большом недоуменье,
  Ка́к без себя сокровище сберечь?
    Кому его стеречь?
Нанять смотрителя, построить кладовые:
   Расходы надобно большие;
Оставить так его, – так может клад пропасть;
   Нельзя ручаться ни за сутки;
   И вырыть могут и украсть:
    На деньги люди чутки.
Хлопочет, думает – и вздумал наконец.
Хозяин у него был скряга и скупец.
Дух, взяв сокровище, является к Скупому
  И говорит: «Хозяин дорогой!
Мне в дальние страны показан путь из дому;
  А я всегда доволен был тобой:
   Так на прощанье, в знак приязни,
Мои сокровища принять не откажись!
    Пей, ешь и веселись,
    И трать их без боязни!
   Когда же придет смерть твоя,
   То твой один наследник я:
    Вот всё мое условье;
А впрочем, да продлит судьба твое здоровье!»
Сказал – и в путь. Прошел десяток лет, другой.
   Исправя службу, домовой
     Летит домой
    В отечески пределы.
Что ж видит? О, восторг! Скупой с ключом в руке
  От голода издох на сундуке —
    И все червонцы целы.
    Тут Дух опять свой клад
     Себе присвоил
    И был сердечно рад,
Что сторож для него ни денежки не стоил.
 
 
Когда у золота скупой не ест, не пьет,—
Не домовому ль он червонцы бережет?
 
XVIII
Богач и поэт
 
С великим Богачом Поэт затеял суд,
И Зевса умолял он за себя вступиться.
  Обоим велено на суд явиться.
   Пришли: один и тощ, и худ,
   Едва одет, едва обут;
Другой весь в золоте и спесью весь раздут.
«Умилосердися, Олимпа самодержец!
   Тучегонитель, громовержец!»
Кричит Поэт: «чем я виновен пред тобой,
Что с юности терплю Фортуны злой гоненье?
Ни ложки, ни угла: и всё мое именье
    В одном воображенье;
   Меж тем, когда соперник мой,
Без выслуг, без ума, равно с твоим кумиром,
В палатах окружен поклонников толпой,
  От роскоши и неги заплыл жиром».—
   «А это разве ничего,
Что в поздний век твоей достигнут лиры звуки?»
  Юпитер отвечал: «А про него
Не только правнуки, не будут помнить внуки.
Не сам ли славу ты в удел себе избрал?
Ему ж в пожизненность я блага мира дал.
Но верь, коль вещи бы он боле понимал,
И если бы с его умом была возможность
Почувствовать свою перед тобой ничтожность,—
Он более б тебя на жребий свой роптал».
 
XIX
Волк и мышонок
 
    Из стада серый Волк
В лес овцу затащил, в укромный уголок,
   Уж разумеется, не в гости:
Овечку бедную обжора ободрал,
   И так ее он убирал,
   Что на зубах хрустели кости.
Но как ни жаден был, а съесть всего не мог;
Оставил к ужину запас и подле лёг
Понежиться, вздохнуть от жирного обеда.
   Вот, близкого его соседа,
Мышонка запахом пирушки привлекло.
Меж мхов и кочек он тихохонько подкрался,
Схватил кусок мясца – и с ним скорей убрался
    К себе домой, в дупло.
    Увидя похищенье,
      Волк мой
    По лесу поднял вой;
   Кричит он: «Караул! разбой!
   Держите вора! Разоренье:
   Расхитили мое именье!»
 
 
Такое ж в городе я видел приключенье:
У Климыча судьи часишки вор стянул,
  И он кричит на вора: караул![3]3
  Заключительное нравоучение первоначально читалось:
У Климыча судьи часишки вор стянул,Он тож кричит на вора: караул!     Хлопочет,Рад целый мир поднять вверх дном;А этого и вспомнить он не хочет,Что сам имение всё нажил грабежом.

[Закрыть]

 
XX
Два мужика
 
«Здорово, кум Фаддей!» – «Здорово, кум Егор!» —
  «Ну, каково приятель, поживаешь?» —
«Ох, кум, беды моей, что́ вижу, ты не знаешь!
Бог посетил меня: я сжег дотла свой двор
   И по́-миру пошел с тех пор».—
   «Ка́к-так? Плохая, кум, игрушка!» —
«Да так! О Рождестве была у нас пирушка;
Я со свечой пошел дать корму лошадям;
   Признаться, в голове шумело;
Я как-то заронил, насилу спасся сам;
   А двор и всё добро сгорело.
  Ну, ты как?» – «Ох, Фаддей, худое дело!
  И на меня прогневался, знать, бог:
    Ты видишь, я без ног;
Как сам остался жив, считаю, право, дивом.
Я тож о Рождестве пошел в ледник за пивом,
И тоже чересчур, признаться, я хлебнул
    С друзьями полугару;
  А чтоб в хмелю не сделать мне пожару,
   Так я свечу совсем задул:
Ан, бес меня впотьмах так с лестницы толкнул.
Что сделал из меня совсем не-человека,
   И вот я с той поры калека».—
   «Пеняйте на себя, друзья!»
Сказал им сват Степан: «Коль молвить правду, я
    Совсем не чту за чудо,
Что ты сожег свой двор, а ты на костылях:
  Для пьяного и со свечою худо;
   Да вряд, не хуже ль и впотьмах».
 
XXI
Котенок и скворец
 
   В каком-то доме был Скворец,
     Плохой певец;
   Зато уж филосо́ф презнатный,
   И свел с Котенком дружбу он.
  Котенок был уж котик преизрядный,
   Но тих и вежлив, и смирен.
Вот как-то был в столе Котенок обделен.
    Бедняжку голод мучит:
Задумчив бродит он, скучаючи постом;
   Поводит ласково хвостом
    И жалобно мяучит.
   А филосо́ф Котенка учит —
И говорит ему. «Мой друг, ты очень прост,
   Что терпишь добровольно пост;
А в клетке над носом твоим висит щегленок:
   Я вижу ты прямой Котенок».
  «Но совесть…» – «Как ты мало знаешь свет!
   Поверь, что это сущий бред,
  И слабых душ одни лишь предрассудки,
А для больших умов – пустые только шутки!
    На свете кто силен,
    Тот делать всё волен.
Вот доказательства тебе и вот примеры».
  Тут, выведя их на свои манеры,
Он философию всю вычерпал до дна.
Котенку натощак понравилась она:
   Он вытащил и съел щегленка.
  Разлакомил кусок такой Котенка,
Хотя им голода он утолить не мог.
   Однако же второй урок.
    С большим успехом слушал
И говорит Скворцу: «Спасибо, милый кум!
   Наставил ты меня на ум».
И, клетку разломав, учителя он скушал.
 
XXII
Две собаки
 
    Дворовый, верный пес
      Барбос,
Который барскую усердно службу нес,
  Увидел старую свою знакомку,
   Жужу, кудрявую болонку,
На мягкой пуховой подушке, на окне.
  К ней ластяся, как будто бы к родне,
   Он, с умиленья чуть не плачет,
     И под окном
    Визжит, вертит хвостом
      И скачет.
   «Ну, что́, Жужутка, ка́к живешь,
С тех пор, как господа тебя в хоромы взяли?
Ведь, помнишь: на дворе мы часто голодали.
   Какую службу ты несешь?»
«На счастье грех роптать», Жужутка отвечает:
  «Мой господин во мне души не чает;
   Живу в довольстве и добре,
   И ем, и пью на серебре;
Резвлюся с барином; а ежели устану,
Валяюсь по коврам и мягкому дивану.
  Ты как живешь?» – «Я», отвечал Барбос,
Хвост плетью опустя и свой повеся нос:
  «Живу попрежнему: терплю и холод,
      И голод,
  И, сберегаючи хозяйский дом,
Здесь под забором сплю и мокну под дождем;
   А если невпопад залаю,
   То и побои принимаю.
  Да чем же ты, Жужу, в случа́й попал,
   Бессилен бывши так и мал,
  Меж тем, как я из кожи рвусь напрасно?
  Чем служишь ты?» – «Чем служишь! Вот прекрасно!»
   С насмешкой отвечал Жужу:
   «На задних лапках я хожу».
 
 
   Как счастье многие находят
Лишь тем, что хорошо на задних лапках ходят!
 
XXIII
Кошка и соловей
 
   Поймала кошка Соловья,
   В бедняжку когти запустила
И, ласково его сжимая, говорила:
   «Соловушка, душа моя!
Я слышу, что тебя везде за песни славят
  И с лучшими певцами рядом ставят.
   Мне говорит лиса-кума,
Что голос у тебя так звонок и чудесен,
   Что от твоих прелестных песен
  Все пастухи, пастушки – без ума.
   Хотела б очень я, сама,
     Тебя послушать.
Не трепещися так; не будь, мой друг, упрям;
Не бойся: не хочу совсем тебя я кушать.
Лишь спой мне что-нибудь: тебе я волю дам
И отпущу гулять по рощам и лесам.
В любви я к музыке тебе не уступаю
И часто, про себя мурлыча, засыпаю».
   Меж тем мой бедный Соловей
  Едва-едва дышал в когтях у ней.
   «Ну, что же?» продолжает Кошка:
   «Пропой, дружок, хотя немножко».
Но наш певец не пел, а только-что пищал.
   «Так этим-то леса ты восхищал!»
   С насмешкою она спросила:
   «Где ж эта чистота и сила,
  О коих все без-умолку твердят?
Мне скучен писк такой и от моих котят.
Нет, вижу, что в пенье́ ты вовсе не искусен:
   Всё без начала, без конца,
Посмотрим, на зубах каков-то будешь вкусен!»
   И съела бедного певца —
      До крошки.
 
 
Сказать ли на ушко, яснее, мысль мою?
   Худые песни Соловью
     В когтях у Кошки.
 
XXIV
Рыбья пляска
 
    От жалоб на судей,
  На сильных и на богачей
    Лев, вышед из терпенья,
Пустился сам свои осматривать владенья.
Он и́дет, а Мужик, расклавши огонек,
  Наудя рыб, изжарить их сбирался.
Бедняжки прыгали от жару кто как мог;
  Всяк, видя близкий свой конец, метался.
   На Мужика разинув зев,
«Кто ты? что делаешь?» спросил сердито Лев.
«Всесильный царь!» сказал Мужик, оторопев,
«Я старостою здесь над водяным народом;
А это старшины, все жители воды;
    Мы собрались сюды
  Поздравить здесь тебя с твоим приходом».—
«Ну, как они живут? Богат ли здешний край?»
«Великий государь! Здесь не житье им – рай.
  Богам о том мы только и молились,
  Чтоб дни твои бесценные продлились».
(А рыбы между тем на сковородке бились.)
«Да отчего же», Лев спросил: «скажи ты мне,
Они хвостами так и головами машут?» —
«О, мудрый царь!» Мужик ответствовал: «оне
  От радости, тебя увидя, пляшут».
Тут, старосту лизнув Лев милостливо в грудь,
Еще изволя раз на пляску их взглянуть,
   Отправился в дальнейший путь.
 
XXV
Прихожанин
 
   Есть люди: будь лишь им приятель.
То первый ты у них и гений, и писатель,
    Зато уже другой,
    Как хочешь сладко пой,
Не только, чтоб от них похвал себе дождаться,
В нем красоты они и чувствовать боятся.
Хоть, может быть, я тем немного досажу,
Но вместо басни быль на это им скажу.
 
 
    Во храме проповедник
(Он в красноречии Платона* был наследник)
Прихожан поучал на добрые дела.
Речь сладкая, как мед, из уст его текла.
В ней правда чистая, казалось, без искусства,
    Как цепью золотой,
Возъемля к небесам все помыслы и чувства,
Сей обличала мир, исполненный тщетой.
   Душ пастырь кончил поученье:
Но всяк ему еще внимал и, до небес
   Восхи́щенный, в сердечном умиленье
  Не чувствовал своих текущих слез.
Когда ж из божьего миряне вышли дому,
    «Какой приятный дар!»
Из слушателей тут сказал один другому:
    «Какая сладость, жар!
Как сильно он влечет к добру сердца народа!
А у тебя, сосед, знать, черствая природа,
  Что на тебе слезинки не видать?
Иль ты не понимал?» – «Ну, как не понимать!
   Да плакать мне какая стать:
   Ведь я не здешнего прихода».
 
XXVI
Ворона
 
   Когда не хочешь быть смешон,
Держися звания, в котором ты рожден.
  Простолюдин со знатью не роднися;
   И если карлой сотворен,
   То в великаны не тянися,
   А помни свой ты чаще рост.
 
 
Утыкавши себе павлиным перьем хвост,
Ворона с Павами пошла гулять спесиво
   И думает, что на нее
Родня и прежние приятели ее
   Все заглядятся, как на диво;
   Что Павам всем она сестра,
   И что пришла ее пора
Быть украшением Юнонина двора.
Какой же вышел плод ее высокомерья?
Что Павами она ощипана кругом,
И что, бежав от них, едва не кувырком,
   Не говоря уж о чужом,
На ней и своего осталось мало перья.
Она-было назад к своим; но те совсем
  Заклеванной Вороны не узнали,
   Ворону вдосталь ощипали,
  И кончились ее затеи тем,
   Что от Ворон она отстала,
    А к Павам не пристала.
 
 
Я эту басенку вам былью поясню.
Матрене, дочери купецкой, мысль припала,
   Чтоб в знатную войти родню.
  Приданого за ней полмиллиона.
  Вот выдали Матрену за Барона.
Что ж вышло? Новая родня ей колет глаз
Попреком, что она мещанкой родилась,
А старая за то, что к знатным приплелась:
   И сделалась моя Матрена
    Ни Пава, ни Ворона.
 
XXVII
Пестрые овцы
 
   Лев пестрых не взлюбил овец.
Их просто бы ему перевести не трудно;
  Но это было бы неправосудно —
  Он не на то в лесах носил венец,
Чтоб подданных душить, но им давать расправу;
А видеть пеструю овцу терпенья нет!
Как сбыть их и сберечь свою на свете славу?
    И вот к себе зовет
  Медведя он с Лисою на совет —
   И им за тайну открывает,
Что, видя пеструю овцу, он всякий раз
   Глазами целый день страдает,
И что придет ему совсем лишиться глаз,
И, как такой беде помочь, совсем не знает.
«Всесильный Лев!» – сказал, насупяся, Медведь:
   «На что тут много разговоров?
    Вели без дальних сборов
Овец передушить. Кому о них жалеть?»
Лиса, увидевши, что Лев нахмурил брови,
Смиренно говорит: «О, царь! наш добрый царь!
Ты верно запретишь гнать эту бедну тварь —
   И не прольешь невинной крови.
Осмелюсь я совет иной произнести:
Дай повеленье ты луга им отвести,
   Где б был обильный корм для маток
И где бы поскакать, побегать для ягняток;
А так как в пастухах у нас здесь недостаток,
  То прикажи овец волкам пасти.
   Не знаю, как-то мне сдается,
  Что род их сам собой переведется.
А между тем пускай блаженствуют оне;
И что б ни сделалось, ты будешь в стороне».
Лисицы мнение в совете силу взяло,—
И так удачно в ход пошло, что, наконец,
   Не только пестрых там овец —
    И гладких стало мало.
Какие ж у зверей пошли на это толки?—
Что Лев бы и хорош, да все злодеи волки.
 
Книга восьмая
I
Лев состаревшийся
 
   Могучий Лев, гроза лесов,
  Постигнут старостью, лишился силы:
Нет крепости в когтях, нет острых тех зубов.
  Чем наводил он ужас на врагов,
И самого едва таскают ноги хилы.
    А что всего больней,
Не только он теперь не страшен для зверей,
Но всяк, за старые обиды Льва, в отмщенье,
Наперерыв ему наносит оскорбленье:
То гордый конь его копытом крепким бьет,
    То зубом волк рванет,
   То острым рогом вол боднет.
   Лев бедный в горе толь великом,
Сжав сердце, терпит всё и ждет кончины злой,
   Лишь изъявляя ропот свой
    Глухим и томным рыком.
Как видит, что осел туда ж, натужа грудь,
   Сбирается его лягнуть
И смотрит место лишь, где б было побольнее.
«О, боги!» возопил, стеная, Лев тогда:
  «Чтоб не дожить до этого стыда,
Пошлите лучше мне один конец скорее!
    Как смерть моя ни зла:
Всё легче, чем терпеть обиды от осла».
 
II
Лев, серна и лиса
 
   По дебрям гнался Лев за Серной;
   Уже ее он настигал
   И взором алчным пожирал
   Обед себе в ней сытный, верный.
  Спастись, казалось, ей нельзя никак:
Дорогу обои́м пересекал овраг;
Но Серна легкая все силы натянула —
   Подобно из лука стреле,
   Над пропастью она махнула —
И стала супротив на каменной скале.
    Мой Лев остановился.
На эту пору друг его вблизи случился:
    Друг этот был – Лиса.
«Как!» говорит она: «с твоим проворством, силой,
  Ужели ты уступишь Серне хилой!
Лишь пожелай, тебе возможны чудеса:
  Хоть пропасть широка, но если ты захочешь,
    То, верно, перескочишь.
Поверь же совести и дружбе ты моей:
Не стала бы твоих отваживать я дней,
     Когда б не знала
  И крепости, и легкости твоей».
  Тут кровь во Льве вскипела, заиграла;
  Он бросился со всех четырех ног;
Однако ж пропасти перескочить не мог:
  Стремглав слетел и – до-смерти убился.
   А что́ ж его сердечный друг?
  Он потихохоньку в овраг спустился
И, видя, что уж Льву ни лести, ни услуг
     Не надо боле,
   Он, на просторе и на воле,
   Справлять поминки другу стал
И в месяц до костей он друга оглодал.
 
III
Крестьянин и лошадь
 
   Крестьянин засевал овес;
   То видя, Лошадь молодая
  Так про себя ворчала, рассуждая:
«За делом столько он овса сюда принес!
  Вот, говорят, что люди нас умнее:
  Что́ может быть безумней и смешнее,
   Как поле целое изрыть,
    Чтоб после рассорить
   На нем овес свой попустому?
Стравил бы он его иль мне, или гнедому;
Хоть курам бы его он вздумал разбросать,
Всё было б более похоже то на стать;
Хоть спрятал бы его: я видела б в том скупость;
А попусту бросать! Нет, это просто глупость».
Вот к осени, меж тем, овес тот убран был,
И наш Крестьянин им того ж Коня кормил.
 
 
   Читатель! Верно, нет сомненья,
Что не одобришь ты конева рассужденья;
  Но с самой древности, в наш даже век,
   Не так ли дерзко человек
   О воле судит Провиденья,
   В безумной слепоте своей,
Не ведая его ни цели, ни путей?
 

    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю