Текст книги "Пограничные зори"

Автор книги: Иван Медведев

Соавторы: Анатолий Марченко,Лев Канторович,Ата Каушутов,Валентин Рыбин,Евгений Воеводин,Лев Линьков,Берды Кербабаев,Иван Жупанов,Ата Атаджанов,Павел Карпов
сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 14 страниц)

Значит, настоящий диверсант, пока они возились с Меджидом, оторвался от них на добрый десяток километров и уходит теперь все дальше на север, потешаясь про себя над одураченными пограничниками. Ждали они из-за кордона агента германской разведки по имени Гасан-оглы, а поймали Меджида. Но, может быть, подумал Курбан, Меджид Мухамедниязов – сообщник Гасана-оглы и нарочно отстал, чтобы их задержать?

Андросов поднял валявшуюся неподалеку винтовку задержанного.

– Вот она, новенькая! Сорок первого года рождения. Этой винтовкой надо на фронте фрицев бить, а он ее в пустыню приволок.

Андросов вытащил затвор, сунул его в карман и широко зашагал по склону бархана, утопая в песке почти до колен. Курбан молча последовал за ним.

Солнце поднималось к зениту и нестерпимо жгло даже сквозь ватный туркменский халат. Красноватая мгла стояла перед глазами – и вдруг совсем недалеко, казалось, за ближайшими барханами, блеснуло озеро с наклонившимися к воде деревьями. Изображение дрожало в горячем струившемся воздухе, пропадало и возникало вновь, манило.

Курбан мотнул головой, отмахиваясь от наваждения, провел языком по пересохшим губам.

До горизонта тянулись, словно застывшие морские волны, гряды барханов, – во все стороны, сколько видел глаз, одни безжизненные рыжие холмы песку, – ни человека, ни зверя, ни птицы. До Уюк-Тюбе, ближайшего колодца, еще километров двадцать, да и то неизвестно, есть ли там вода, а в запасе всего несколько литров.

Андросов рассматривал на склоне цепочку полузасыпанных следов. Курбан приблизился к нему и тоже стал смотреть на отпечатки в песке.

– Вот, – вытянул руку Андросов.

Курбан пока ничего не видел.

– Иди за мной, – приказал старшина, направляясь в сторону следа, проложенного Меджидом.

Они отошли метров на двести, и Курбан с удивлением увидел начавшийся новый след, даже посмотрел вверх, как будто нарушитель мог упасть сюда с неба.

– Обманул нас с тобой Гасан-оглы, – сказал Андросов. – Навел на след этого, как его Мухамедниязова, что ли, а сам – в сторону и каждый отпечаток за собой заровнял. Небось, теперь уж к Уюк-Тюбе подходит… Вот смотри, гасановский почерк…

Курбан наклонился к следу, стараясь вспомнить все, чему учил его Андросов.

Отпечатки шли друг за другом на малом расстоянии; значит, Гасан-оглы не очень спешил, скорее всего устал. Песок в ямках по цвету почти не отличался от нетронутого; значит, прошел диверсант здесь довольно давно, солнце успело высушить следы. Курбан сравнил эти следы со своими собственными. Ноги Гасан-оглы утопали глубже; значит, шел он с грузом, направление держал на север – наверное к единственному на десятки километров колодцу Уюк-Тюбе. Курбан и это понял: каблуком песок сносится внутрь отпечатка, носком выбрасывается вперед.

К северу уходил тот самый след, по которому шли они от границы. Андросов не ошибся.

– Давай сюда верблюдов! – скомандовал он.

– Солнце над головой, старшина. Гасан, смотри, шел всю ночь и все утро, сейчас отдыхать будет, – возразил Курбан.

Выйти в полуденные часы усталыми, без воды – это, почти наверняка, получить солнечный удар. У старшины, должно быть, и сейчас в голове все мутится. Курбан родился в пустыне, ему жара привычна. Но как держится Андрос, у которого на родине лесов и озер больше, чем барханов в Каракумах?

Старшина глянул в раскаленную даль, покачал головой.

– Гасану можно отдыхать, нам нельзя, надо идти…

И снова потянулся маленький караван через пески, и снова кругом только выжженные солнцем бугры, с унылым однообразием уходящие к горизонту, да на гребнях скелеты саксаула.

Курбана раздирали самые противоречивые мысли. Андроса он знает всего два месяца, а Меджида – с самого детства. Какой он ни есть, а все-таки земляк, свой человек. Привезут они Меджида на заставу, сдадут под стражу, будет его судить военный трибунал. Что сестра Меджида Зохре скажет? «Ты моего брата погубил», – скажет. Прощай тогда Зохре, никогда уже не будет его женой… А старая Фатима? Разве она простит, что он, Курбан, поймал в пустыне ее сына? Но, с другой стороны, не подоспей вовремя Андрос, может, не было бы теперь Курбана в живых, пристрелил бы его Меджид, как джейрана.

Обо всем этом раздумывал Курбан, развязывая путы верблюдов, проверяя седла и поклажу; об этом же думал, когда они двинулись дальше: впереди на Яшке Меджид со связанными руками, за ним Курбан и позади всех старшина.

Яшка, не желая идти в такую жару, непрерывно ревел, брызгал слюной. Меджид совсем истомился и безвольно мотал головой из стороны в сторону. Оглядываясь назад, Курбан видел, каким усилием воли заставлял себя держаться в седле Андрос, словно от того, поймают они Гасана-оглы или не поймают, зависели судьбы войны.

Мерно и валко идут верблюды, шаг за шагом поднимаясь на гребни, спускаясь в низины, пересекая твердые, как цемент, такыры.

Курбан вспомнил радиста Пономарчука, всегда проводившего политинформации. Международный империализм, говорил Пономарчук, только и ждет, чтобы растерялся хоть один советский пограничник. Этого достаточно, чтобы в образовавшуюся брешь сразу же проник диверсант. Конечно, Андрос не растеряется, а вот он, Курбан, неизвестно, оправдает ли доверие начальника заставы.

Курбан стал думать о старшине, чтобы не думать о Меджиде. Но рано или поздно Меджид все равно с ним заговорит и потребует помощи. Как посмеет Курбан не помочь земляку-единоплеменнику?

Раскаленное добела солнце слепило глаза. Все тело наливалось тяжестью. Медленно и неуклонно продвигался караван вперед и вперед, туда, куда вел едва заметный след Гасана-оглы.

* * *

– Послушай, ата, не видал человека среднего роста, прихрамывает на правую ногу, несет большой мешок, идет на север? – перевел Курбан вопрос старшины и подивился, как это Андрос узнал внешность Гасана-оглы.

Величавый старик в высокой белой папахе, с белой бородой, неторопливый в движениях, с достоинством восседал на ишачке и молча смотрел на Курбана строгими печальными глазами, из которых одна за другой катились старческие слезы.

Курбан повторил свой вопрос; старик, прикрыв веки, проговорил несколько слов.

– Что он сказал? – нетерпеливо спросил Андросов.

– Сына убили, с фронта похоронная пришла, – перевел Курбан и в знак печали и уважения к чужому горю наклонил голову.

– Спроси у него еще раз, не видел ли он Гасана-оглы, – едва держась на ногах, приказал Андросов, ненавидящим взглядом окидывая все прилегающее к колодцу пространство.

Мимо них шли и шли к водопою тысячи овец, блея и поднимая облака бурой пыли. Солнце у горизонта тонуло в пыльной мгле. Быстро надвигались сумерки. Нечего было и думать отыскать след Гасана-оглы в темноте, на этой выбитой тысячами и десятками тысяч овечьих копыт земле.

– Был человек, – наконец ответил старик, – спрашивал дорогу к колодцу Кара-Таш. Очень устал. Не знаю, как дойдет…

– Зачем Кара-Таш? Кара-Таш совсем в другой стороне! – воскликнул Курбан.

Андросов сердито глянул на Курбана; пограничник не должен выдавать свои мысли.

– Бояр хорошо знал дорогу на Кара-Таш, за полдня бы дошли, – пробормотал старик.

Курбан быстро перевел его слова.

– О сыне говорит, – добавил он.

Старик указал в сторону Мухамедниязова, сидевшего на земле со связанными за спиной руками.

– В чем его вина? – спросил он.

– Кончал война, домой гулял, – считая, что так будет понятнее, на ломаном русском языке ответил Андросов.

Прикрыв глаза в знак того, что понял, старик неторопливо тронул пятками своего ишака. Ишак повернул и направился к разгоревшемуся неподалеку костру, который развели, чтобы сварить ужин, мальчишки-подпаски.

Остановившись перед сидевшим у тюков связанным Меджидом, старый чабан с презрением плюнул в его сторону.

Курбан вздрогнул, как будто плевок предназначался ему.

Война пришла и сюда, в пустыню, за тысячи километров от фронта.

– Послушай, отец, – окликнул старика Андросов, – возьми что хочешь, дай твоего ишака на час.

Старик спросил, зачем русскому человеку нужен ишак, и когда узнал, что Андросов – пограничник, молча сошел на землю.

Андросов хотел объехать колодец по широкому кругу, чтобы на нетронутом песке найти потерянный след.

– Какой там след, старшина, – попробовал отговорить его Курбан. Он видел, что Андросов вот-вот повалится от усталости.

– А луна-то вон какая, хоть газеты читай, – ответил тот, взбираясь на упитанного ишачка, покрытого кошмой.

– Охраняй задержанного, головой отвечаешь, – сказал старшина и, проверив, надежно ли связаны руки Меджида, поехал от колодца в сторону, противоположную той, откуда пришли овцы.

Курбан решил заняться делом: запастись водой, напоить верблюдов, сварить ужин. Теперь уже он не мог избежать разговора с Меджидом и нарочно задерживался у колодца.

Привязав к Яшкиной сбруе длинную веревку, он отгонял верблюда на сотню метров, пока у края полуобвалившегося сруба не появлялось наполненное водой брезентовое ведро. Сухопарые подпаски, черные как головешки, дружно вытаскивали ведро, с удовольствием помогая Курбану: в их глазах он был большой военный начальник.

Напоив верблюдов и наполнив фляги, Курбан притащил охапку саксаула, которой запасся по пути, стал разжигать костер. Саксаул вспыхнул, как порох, сразу сгустил подступавшие к огню сумерки.

Собрал Курбан и подбросил в огонь сухого верблюжьего помета, подвесил над костром котелок с водой.

Он надеялся, что Меджид уснет, но, взглянув на лежавшего у тюков земляка, невольно вздрогнул: Меджид следил за ним внимательными, лихорадочно блестевшими глазами.

– Курбан, не развяжешь руки, брат не оставит ни одного Нургельдыева в живых, – проговорил Меджид.

А тот сделал вид, будто ничего не слыхал: разостлал на песке кошму, раскинул над нею полог, приготавливая постель для себя и Андросова.

Ни скорпион, ни фаланга на кошму не полезут. Вся эта нечисть панически боится запаха овечьей шерсти, потому что овцы охотятся за скорпионами и фалангами. Курбан готовил постель на двоих, нисколько не заботясь о Меджиде. Больше того, он достал волосяной аркан и разложил его замкнутым кругом, потыкав палкой в песок, чтобы случайно не оказалась поблизости, гюрза или стремительная, подпрыгивающая на полтора метра змея-стрелка.

Меджид наблюдал за ним с презрительной усмешкой. На левой руке Курбана не хватало безымянного пальца. Курбан на всю жизнь запомнил тот день, когда, словно иглы, зубы змеи впились ему в палец. Он вскрикнул: «Гюрза!» – из кибитки выбежала мать с топором в руке, увидела капельки крови на пальце сына, тут же отрубила ему палец и сама лишилась чувств. Помедли мать минуту – пришлось бы рубить руку, полчаса – не было бы его в живых. С той поры Курбан очень заботился о мерах предосторожности, над чем сейчас зло смеялся Меджид.

– Курбан, если ты меня не развяжешь, клянусь, тебя опять укусит гюрза.

– Замолчи, Меджид. Не могу развязать. Какой ишак кричал «Москва капут» – ты или я?

– А зачем папаху надел? – огрызнулся Меджид. – Я думал – свои!

– Какие свои? Кто для тебя свои? – возмутился Курбан. – Язык змеи и хвост шакала ты, Меджид, не хочу больше говорить!

– Ты сам ишак, Курбан.

– Почему я ишак?

– Потому… Думаешь, немцы до Москвы дошли, а дальше не пойдут? Через неделю здесь будут. Что ты скажешь тогда? Что немецкого разведчика в пустыне ловил? Думаешь, я не знаю, зачем вы здесь? И еще раз ты дурак, Курбан.

– Почему я еще раз дурак?

– Потому, что старшина тебя взял с собой как пса. Если умный ты, развяжи руки, другом будешь, уйдем к колодцу Аджарали, там Зохре и мать, Зохре тебе отдам, свадьбу сыграем, братом станешь… Хоть бы поесть дал…

Курбан раздумывал над этими словами, молча протягивая Меджиду кусочки жареной баранины из его же запасов. А что если Меджид прав?

Курбан представил на миг усталое худощавое лицо Андросова, который давно исчерпал свои силы и держался только на нервах. Курбану стало стыдно. Разве Андрос слушал бы ядовитые слова Меджида? Да он бы его так тряхнул, что выскочила бы из Меджида его под-лая душа.

– Ты шакал и сын шакала, Меджид! Не хочу больше слушать! – воскликнул Курбан.

– Ну погоди, собака!

– Сам собака!

– Тьфу! – плюнул Меджид.

– Тьфу! – плюнул и Курбан.

Андросова все не было. Едкий дым кизячного костра столбом поднимался к небу, закрывал полную яркую луну. Курбан едва справлялся с одолевавшей его тяжелой дремой; подбросил в огонь саксаула, пламя вспыхнуло, осветив лежащих на песке верблюдов, полог и край расстеленной кошмы, сваленные в кучу вещмешки, тюки с продуктами и, наконец, связанного Меджида.

Уголок видимого Курбану глаза Меджида, отражая красноватые отблески костра, горел злым светом. Курбан поежился.

Меджид отвел взгляд и уставился в огонь, как будто увидел там свое спасение.

Курбан снова подбросил в пламя саксаула, поправил разгоревшиеся кизяки. Одна головешка откатилась от костра на целый метр, но у Курбана не было никакого желания бросить ее снова в огонь: все его существо просило отдыха. Если бы Курбан не опирался обеими руками на винтовку, он бы давно уже свалился на песок и уснул мертвым сном.

Какую-то секунду он еще раздумывал, правду ли сказал Меджид, что немцы скоро будут здесь, потом перед глазами его замелькали круги, он увидел небольшое озеро, окруженное деревьями, потом откуда-то выплыло прекрасное лицо Зохре Мухамедниязовой. То приближаясь, то удаляясь, она смотрела на него осуждающим взглядом и словно качалась на волнах в струящемся горячем мареве. Зохре наклонилась, взяла Курбана жесткой рукой за плечо и крикнула грубым мужским голосом:

– Нургельдыев!

Курбан вздрогнул и проснулся.

Старшина Андросов держал его за плечо. Меджид спал у самого костра, подернувшегося пеплом; звучно пережевывая жвачку, дремали верблюды.

– Ты что это вздумал спать на посту, вот я тебя под трибунал! – пригрозил Андросов, но Курбан заметил, что старшина, несмотря на крайнюю усталость, чем-то очень доволен.

«Неужели нашел?» – подумал Курбан, а вслух сказал: – Очень долго ходил, старшина, а я и не спал, мало-мало задремал.

– Вот я тебе дам «задремал»! Вставай-ка – след!

Лицо Курбана само собой расплылось в радостной улыбке. Сон с него как рукой сняло. Пока он разговаривал с Меджидом, а потом дремал, старшина отыскал в пустыне след Гасана-оглы. В это трудно было поверить, но Курбан поверил. Найти след человека, именно того, за кем гнались, при лунном свете, на земле, вытоптанной тысячами овец, – сделать это мог только старшина Андрос. А если бы Андрос сказал ему, что завтра они отправятся на луну, Курбан, наверное, и в это бы поверил.

Вскочив, он спросонья едва не потерял равновесие; смущенный и счастливый, бросился собираться в путь.

– Что это вы в костер оба залезли, замерзли, что ли? – поднимая верблюдов пинками и торопливо приторачивая вьюки, спросил Андросов.

Курбан не сразу понял, о чем говорит старшина, но потом увидел, что Меджид вполз почти в самый костер и сейчас все еще спал в неловкой позе – на спине, с прижатыми к боку связанными руками.

Когда Курбан наклонился, чтобы скатать кошму, он увидел внимательный, направленный на него взгляд Меджида.

Какое-то новое выражение появилось у Меджида на лице, самоуверенное, наглое. Улучив момент, когда Андросов отошел к верблюдам, он быстро проговорил:

– Курбан, как отъедем, бросай старшину, пойдешь со мной к Аджарали, не пойдешь – плохо тебе будет…

– Ты еще грозить? – разозлился Курбан.

– Что там такое? – донесся голос Андросова.

– Ехать не хочет, спать хочет, – ответил Курбан и подумал: зачем они с Андросом здесь? Два малознакомых друг другу человека посреди пустыни, у затерянного в песках колодца, и с ними дезертир, но свой и даже близкий человек, Меджид. Зачем попался им на дороге Меджид?.. Где-то далеко люди, селения, города, и еще дальше – фронт, о котором Курбан только слышал. Если бы старшина не гнался за Гасаном третьи сутки без отдыха и сна, Курбан, может, и не знал бы, как трудно бывает на передовой. Узкий мостик перекинулся к ним от фронта. Здесь тоже шла война, и, как говорил Пономарчук, не менее жестокая, чем на Западе. Кто знает, что за птица этот неуловимый Гасан-оглы, может быть – очень важный шпион?

В лунном свете виднелось сгрудившееся у колодца стадо, на небе сияли спустившиеся, казалось, к самым барханам крупные звезды. Кругом тишина: слышно, как начинает повевать, шурша песчинками, предрассветный ветерок. Спят пастухи, спит стадо, только изредка зарычит или пролает собака, отгоняя зверя, да повиснет в воздухе плач шакала. И снова все тихо.

До рассвета было еще далеко, когда двинулись в путь. Прошел час, и еще один час, позади остались и колодец, и люди, и стадо. И опять вокруг лишь полная неверных теней пустыня. На десятки километров ни одного живого существа. Курбан почувствовал, как где-то внутри него началась противная дрожь – приближалось холодное утро.

* * *

Мелкие капельки росы, словно изморось, покрыли прицел винтовки. На росе отсвечивала заря, разлитая по восточному краю неба.

Стуча зубами от холода, не в силах унять дрожь, сотрясавшую его, Курбан следил за гребнями двух ближайших барханов, куда шел Андросов в обход Гасана-оглы.

Никто не мог им помочь: вокруг ни души, если не считать Меджида, оставленного возле верблюдов.

«Головой отвечаешь!» – вспомнил Курбан слова старшины о Меджиде. В ту же секунду неподалеку появился приземистый человек; пригибаясь пробежал несколько шагов, быстро обернулся, выбросил руку с маузером. В барханах гулко прокатился выстрел.

Гасан-оглы! Андросов гонит его в сторону Курбана. Еще несколько минут – и Курбан будет стрелять, но так, чтобы не убить Гасана, взять живьем…

Гасан-оглы не зря считался опытным лазутчиком. Он и не думал убегать, а, обогнув бархан, как кошка вскарабкался на него, выжидая. Курбан едва не крикнул, но вспомнил, что старшина строго-настрого приказал ему молчать, чтобы не вспугнуть врага.

Вдруг Курбан увидел, как Андросов приподнялся над гребнем бархана и замер, глядя туда, где они оставили верблюдов.

– Нургельдыев! – донесся его внезапный крик.

Курбан с испугом оглянулся: Меджид, торопливо освобождаясь от веревок, развалившихся на обрывки с обугленными концами, поднимал верблюда, пинками в живот. «Уходит! Веревки пережег на костре и уходит!»

Гасан-оглы, словно шар перекати-поля, скатился в ложбину. Растерявшийся Курбан вскочил, не зная, догонять ли ему Гасана или спешить туда, где Меджид, и тут же увидел, что Меджид, оставив верблюда, побежал к автомату старшины.

Курбан выстрелил и промахнулся. Он обрадовался своему промаху. Убить односельчанина – такого не простят ему. Пролить кровь брата запрещает неписаный закон. Этим выстрелом Курбан убил бы свою будущую жизнь с Зохре.

Меджид продолжал бежать к автомату старшины, втянув голову в плечи, далеко выбрасывая вязнущие в песке ноги.

А что сделает Меджид, если схватит автомат? Прикончит Андроса и уйдет с Гасаном к тем, кто убил сына чабана. И разве Меджид не грозил убить его, если Курбан не развяжет веревки? Меджид, как шакал, спасал свою шкуру. Андрос спас его, Курбана, Андрос не жалеет своей жизни…

Собрав всю волю, Курбан навел мушку на то место, где лежал автомат, и, когда добежавший Меджид схватил его, нажал спуск.

– Курбан! – донесся плачущий голос Меджида. Прижав к животу автомат, Меджид направил его в сторону старшины, оседая на зыбком песке.

Курбан поймал на мушку соскользнувшую было фигуру Меджида и выстрелил еще раз.

Страшной тяжестью навалилась тишина. Не было видно ни Андросова, ни Гасана-оглы, ни Меджида, только слышался топот уходившего от перестрелки вскачь по плотному такыру верблюда.

Куда идти? За Гасаном-оглы? А Меджид? Попал ли в него? Или стоит подняться, и Меджид уложит очередью на автомата?

Какие-то короткие мгновения, решая что делать, Курбан оставался на месте, затем вскочил и бросился напрямик к Андросову.

Алая кровь залила лицо старшины, лежал он навзничь, раскинув руки. Над ухом зияла, словно разрез ножом, широкая рана.

Поодаль от Андросова уткнулся головой в песок Меджид Мухамедниязов, брат Зохре.

Стараясь не смотреть на Меджида, Курбан упал на песок рядом со старшиной, приложил ухо к его груди и едва не вскрикнул от радости. Сердце Андросова билось гулко и ровно. Услышав эти толчки, Курбан сорвал с пояса флягу и вылил почти всю воду на лицо и грудь старшины. Потом принялся бинтовать ему голову.

Андросов застонал, отстранил Курбана и, обхватив обеими руками голову, сел.

– Где Гасан? – выкрикнул он. – Где Гасан-оглы?

– Старшина, я думал… – начал было Курбан, но Андросов, не слушая его и бормоча ругательства, поднялся, зашагал к Меджиду. Подобрал автомат и обернулся. Курбан увидел его страшное от напряжения, залитое кровью лицо.

– Марш!

Курбан ускорил шаги, почти побежал рядом со сбивчиво петляющими следами Гасана-оглы.

Взобрался на бархан и тут обомлел: у подножья следующей гряды сидел бородатый, мрачного вида человек в надвинутой на самые брови папахе. В нескольких метрах от него валялся маузер.

– Старшина, сюда! – радостно воскликнул Курбан, увидев, как Гасан-оглы поднимает руки.

К стану возвращались втроем. Впереди, волоча раненую ногу, морщась от боли, шел угрюмый, не проронивший ни слова Гасан, за ним – с белым, покрытым крупными каплями пота лицом Андросов и поддерживавший его Курбан.

Около распластанного на песке, неподвижного Меджида все трое остановились. Кому нужна была его жизнь? Что сделал он, чтобы люди вспомнили о нем? Только спасал свою шкуру и бесславно погиб, как напишет в отчете Андросов – «при попытке к бегству».

Рукава Меджидова халата были прожжены в нескольких местах, следы ожогов виднелись на руке, сжимавшей горсть песку.

– А за сон на посту тебе все-таки придется отсидеть на гауптвахте, – рассматривая руки Меджида, проговорил Андросов.

– Ладно, старшина, сажай, – согласился Курбан. – Плохой человек был, шакал человек, – сказал он и, тяжело вздохнув, добавил: – Однако сестру, мамку жалко…

Лицо Андросова выразило минутное сожаление. Молчал опустившийся на песок, бережно, словно драгоценность, придерживавший раненую ногу Гасан.

Солнце палило немилосердно, а надо было заниматься раной Гасана-оглы, ловить убежавшего верблюда, собираться в дальний обратный путь.