Текст книги "Одинокие сердца"
Автор книги: Итсасо Лосано Мадарьяга
сообщить о нарушении
Текущая страница: 9 (всего у книги 21 страниц)
Виолетта опустила голову и, не сдержавшись, всхлипнула. Откровения, которые она удерживала в глубине души в течение многих-многих лет, теперь впервые вырвались наружу – здесь, на парадной лестнице французского замка, во время туристической поездки, в которую она отправилась вместе с дочерью. Какой странной бывает иногда жизнь!
– Тебе не нужно ни в чем себя винить, мама, – сказала Одри очень тихим голосом. – Думаю, проблема заключалась именно в том, о чем ты упоминала, – в опасении разочаровать дедушку. Тетя Дженни, видимо, не хотела, чтобы ты узнала о ее опасениях.
Одри очень хотелось спросить у матери, почему та думает, будто тетя Дженни знала, что ее подруге кое-что известно о тех чертах ее личности, которых никто не замечал, и сказать, что, возможно, Виолетте нужно было попытаться сблизиться с Дженни и выказать интерес к ее секрету. Одри все никак не могла поверить в то, что тетя Дженни была способна проявить слабость – та тетя Дженни, которую она знала. Тетя казалась такой уверенной в себе… Одри всегда считала, что с такой сногсшибательной внешностью, как у тети Дженни, быть уверенной в себе совсем не трудно. Однако, как только что выяснилось, ее представления об этом оказались неверными. Тетя Дженни в действительности не была такой женщиной, какой она казалась Одри, да и остальные близкие родственники – отец, дедушка, даже мать – были совсем другими… Мать, отец и тетя предпочитали молчаливо соглашаться практически со всеми решениями, которые принимал дедушка. Разве они не отдавали себе отчета в том, что это, мягко говоря, не совсем справедливо? И разве ни мать, ни отец, ни дедушка не смогли понять, что Дженни требуется больше любви, сочувствия, заботы и внимания, чем кому-либо другому?
– А почему дедушка к ней так относился? – с непонимающим видом спросила Одри.
– Я и сама не знаю. Твой отец на эту тему говорил с крайней неохотой, а все остальные вообще предпочитали отмалчиваться… Видишь ли, тетя Дженни была так похожа на свою мать, которую твой дедушка очень сильно любил. Ты же сама видела, что между портретами твоей бабушки и тети Дженни имеется огромное сходство. Твоя бабушка умерла, когда рожала Дженни, и, возможно, дедушка считал, что Дженни косвенно виновна в смерти женщины, которую он так сильно любил. Впрочем, это всего лишь мои предположения. Твой отец никогда ничего такого мне не говорил.
Одри трудно было представить себе, что дедушка Теобальд был настолько влюблен в свою жену, что не смог простить дочери то, что, рожая ее, его жена умерла.
– Не понимаю. Если между ними имелось такое большое сходство, то почему же он не стал обожать свою дочь, вместо того чтобы в чем-то ее винить?.. Тетя Дженни ведь, наверное, с самого раннего детства была очень красивой и милой. Как можно относиться подобным образом к своему ребенку?
Виолетта печально посмотрела на Одри. На этот вопрос у нее не было ответа. Разве можно заглянуть в мозг человека и попытаться найти там логическое объяснение его не совсем понятным действиям? Виолетте это тоже не нравилось, однако в жизни много такого, чего изменить нельзя.
– Мне кажется, твой дедушка имел такое воспитание, которое сейчас вызывает у тебя недоумение, однако в те времена оно было самым что ни на есть обычным. И не думай, что мужчины из поколения твоего дедушки обожали возиться с маленькими девочками… Не знаю…
– Неважно, – сказала Одри. – Я этого не понимаю и никогда не смогу понять. Это все равно что пытаться объяснить необъяснимое. – Решив вдруг сменить тему разговора, она предложила: – Мне кажется, нам нужно найти местечко, где можно было бы сытно поесть. Одних бутербродов мне явно мало. Кроме того, мы ведь сейчас находимся не где-нибудь, а во Франции.
– Да, ты права. Мне тоже начинают надоедать бутерброды и хочется съесть что-нибудь посытнее. Подыщем что-нибудь по дороге. Пошли.
Они стали спускаться по лестнице. Прозвучавшие слова, казалось, повисли в горячем полуденном воздухе. С горькой правдой иногда очень трудно примириться, и Одри это знала. Временами попросту не существует никаких вразумительных объяснений, которые помогли бы понять, почему что-то происходит именно так, а не иначе. Одри осознала это на примере своих отношений с Джоном, а теперь еще и столкнулась с этим, разговаривая о своих ближайших родственниках. В жизни иногда наступает момент, когда не остается ничего другого, кроме как примириться со случившимся, и как раз сейчас единственное, что Одри могла сделать, – это примириться с тем, о чем она только что узнала.
15
Денек этот был, в общем-то, довольно длинным. Одри с матерью без особого аппетита пообедали в ресторанчике, расположенном на борту какой-то баржи: поели рыбы и салата, обмениваясь короткими репликами и почти все время глядя на реку. Они обе испытывали необходимость побыть в одиночестве – хотя бы пару часов, – однако, раз уж они отправились в эту поездку вдвоем, им приходилось быть вместе. Всегда имеются какие-то минусы… Одри развенчала идеализируемую ею раньше сказочную принцессу, а вместе с ней – и окружавших ее придворных; Виолетта же сбросила с плеч давивший на нее в течение многих лет груз, впервые высказав свое мнение относительно того, что произошло с Дженни, как это произошло и почему это произошло. Она впервые открыто обсуждала поступки своих ближайших родственников, а также свои собственные поступки, причем обсуждала их довольно критически. Теперь она уже сомневалась, вернется ли еще когда-нибудь к этой теме. Одри ведь и так перенесла потрясение. Виолетта понимала, что она нанесла удар по нежным воспоминаниям дочери о детстве, что в представлении Одри все они – те, кто окружал ее в детстве, – теперь утратили внешний блеск той – ранее идеализированной Одри – эпохи и превратились в тех, кем они всегда в действительности и были, – обычных смертных, не лишенных недостатков, слабостей и каких-то своих страхов; веривших в то, что они стараются поступать наилучшим образом, и пытавшихся сохранить видимость благополучия в мире, который постепенно приходил в упадок. Они ведь все жили в этом мире, а в нем не допускалось даже мысли о самоубийстве в такой многоуважаемой и благополучной семье, как семья Сеймуров. Кроме того, Виолетта осознавала, что в любой семье иногда случаются события настолько болезненные и прискорбные, что их потом упорно замалчивают. Это не делает семью хорошей или плохой. Подобные события происходят по той простой причине, что люди – существа, далекие от совершенства, и они могут совершать ошибки даже тогда, когда им кажется, что они поступают абсолютно правильно, и когда они пытаются защищать своих близких так, как только умеют. Виолетте все это было вполне понятно.
А вот ее дочь воспринимала все совсем по-другому. Виолетта в те годы была уже зрелой женщиной, матерью, женой и невесткой. Одри же тогда была двенадцатилетней девочкой, которую обожал дедушка, потому что она была его единственной внучкой, обожала тетя, потому что она была ее единственной племянницей, обожал отец, потому что она была его единственной дочерью. Все эти люди одаривали ее лаской и нежностью, всячески заботились о ней, а она воспринимала их как самых лучших людей в мире, которые любят ее и которых любит она. Они, насколько Одри помнила, были безупречными людьми. С ними были связаны самые приятные воспоминания ее детства. Ей тогда все казалось прекрасным, и она довольно поздно повзрослела и начала понимать, что такое настоящая любовь и дружба, и отличать правду от лжи, искреннюю дружбу от корыстного интереса, а доброжелательное отношение ближайших родственников от доброжелательного отношения других людей. Школьные годы стали для Одри счастливой эпохой, связанной с праздным времяпрепровождением летом в огромном «Виллоу-Хаусе», с конными прогулками в компании дедушки, с пикниками вместе с тетей и матерью (но без мужчин, потому что те в это время работали), с историями, рассказываемыми у камина в гостиной – под рассеянным взглядом дедушки, который в это время сидел в своем кресле и курил трубку. Одри хорошо запомнился запах табака, исходивший от дедушкиной трубки, и он ассоциировался в ее памяти с вечерами, проводимыми у камина – прежде чем все шли спать, – с запахом книг и историями, которые искусно рассказывал трагическим голосом ее отец. Она, девочка-подросток, находилась в центре внимания взрослых и являлась неотъемлемой частью их жизни. Она была объединяющим всех звеном, была поводом для того, чтобы делать вид, будто все хорошо, была человеком, который заставлял их чувствовать себя одной большой семьей.
А вот Сэм получил такое воспитание, какое получали другие представители семьи Сеймуров мужского пола: в восьмилетием возрасте его отправили в школу – надо признать, весьма престижную, – в которой до него учились шесть поколений мальчиков из семьи Сеймуров. Сэм еще даже не родился, а его дедушка Теобальд уже поговорил с директором этой школы и заверил его, что его, Теобальда, будущий внук будет учиться там же, где учились несколько поколений его предков. Когда Виолетта об этом узнала, ей захотелось запустить в старика чем-нибудь тяжелым. А еще она стала мечтать о том, чтобы у нее родилась девочка. Несколько месяцев спустя выяснилось, что этой ее мечте не суждено сбыться, – у нее родился сын, – и как она впоследствии ни пыталась не допустить того, чтобы Сэма в восьмилетием возрасте отобрали у матери и отправили в школу-интернат, у нее ничего не получилось.
– Это семейная традиция, – сказал ей Теобальд. – Сэм будет учиться в школе-интернате Святого Михаила, как учились до него другие мальчики из нашей семьи, и на этом разговор окончен.
В общем, последнее слово в споре о будущем Сэма осталось не за ней. Виолетте очень хотелось узнать, кто принял такое решение – Сэмюель или Теобальд. Впрочем, это ничего не меняло. Сэму предстояло отправиться в школу-интернат, и ее согласия на это никто не спрашивал. Дженни встала и вышла из комнаты, когда ее отец заявил собравшимся членам семьи, что Сэм будет учиться в школе-интернате Святого Михаила, – заявил с такой торжественностью, что, казалось, Виолетте следовало бы тут же броситься к его ногам и начать целовать их в знак благодарности. Виолетта, придя в себя и поняв, что пытаться отговорить Теобальда бесполезно, решила прибегнуть к последнему имеющемуся у нее козырю и поговорить с мужем, когда они останутся наедине. Однако ей не удалось этого сделать, потому что Сэмюель куда-то ушел, и ей пришлось, сидя в одиночестве, молча глотать слезы ярости и бессилия, наблюдая, как солнце заходит за кроны растущих на территории «Виллоу-Хауса» деревьев. Она не могла понять, с какой это стати ее свекор присвоил себе право распоряжаться их судьбами и отбирать у матери ее сына, которому едва исполнилось восемь лет и который, как и все дети его возраста, нуждался в ласке, внимании и материнской заботе. Виолетте хотелось находиться рядом со своим сыном, хотелось видеть, как он растет, помогать ему делать домашнее задание, проводить вместе с ним субботы и воскресенья в их замечательном доме, как это происходит в любой нормальной семье, давать ему советы, оказывать всяческую поддержку, прививать моральные ценности и принципы, чтобы впоследствии можно было гордиться своим сыном и тем, что она так хорошо его воспитала.
После того случая Виолетта дала себе слово, что детей у нее больше не будет. Она не знала, каким образом сможет этого добиться, но была уверена, что сможет. Ей не хотелось, чтобы и следующего ребенка у нее отняли таким вот способом. Тем не менее через несколько лет она снова забеременела. Беременность проходила очень тяжело, Виолетта то и дело впадала в депрессию, сторонилась людей, притворялась, что ей нездоровится, что у нее кружится голова, отсутствует аппетит, что она сильно устала, – в общем, выдумывала что угодно, лишь бы только побыть в одиночестве. Виолетта со страхом ожидала, когда начнутся роды, и ее страхи оказались не напрасными: роды проходили очень тяжело. Ребенок родился раньше срока и весил очень мало. Впрочем, ему не потребовалось какого-либо особого ухода помимо обычной – конечно же, тщательной и беспрестанной – заботы о нем со стороны матери. Виолетта на этот раз проявила твердость и не позволила, чтобы за ее новорожденным ухаживала nanny[7]7
Nanny – нянечка (англ.).
[Закрыть]. Теобальд пытался было возражать, что Виолетта слишком ослабела во время родов, чтобы ухаживать за родившейся девочкой в одиночку, однако что-то в проявляемой невесткой несговорчивости очень быстро заставило его уступить. Уже позднее Виолетта поняла, что причина заключалась не в ее несговорчивости, а в том, что родившийся ребенок был не мальчиком, а девочкой, и поэтому Теобальд не уделил ему так много внимания, как, скажем, Сэму – да и вообще любому мальчику, рождающемуся в этой семье. Когда Виолетта более-менее окрепла после родов, она, заручившись согласием врача, заявила Сэму, что проведет несколько недель в доме своей сестры в Кентербери. Однако, отправившись туда, она первым делом заехала в Лондон и в тайне от Сэмюеля сделала себе операцию по перевязке маточных труб, чтобы у нее уже никогда больше не было детей. Поступить так она решила самолично – точно так же как Сэмюель самолично решил отправить Сэма в школу-интернат, хотя для малыша было бы лучше, если бы он остался дома, со своими родителями. В результате всего этого Одри росла, окруженная лаской, нежностью и всеобщим вниманием: она была единственным ребенком в доме и, кроме того, была последним ребенком своей матери, а также еще и единственным ребенком, которого Виолетта могла растить и воспитывать так, как она сама считала нужным, не оглядываясь на какие-то там семейные традиции.
Виолетте приходилось признать, что она слишком долго выполняла роль ангела-хранителя для дочери. Одри уже давно стала взрослым человеком, способным вынести такое известие, как истинная причина смерти ее тети. Тем не менее семейные традиции и на этот раз дали о себе знать: в «Виллоу-Хаусе» никогда ничего не говорили о самоубийстве Дженни и никогда ничего не стали бы говорить. Виолетта с годами начала замечать, что время залечивает раны, что в ее памяти остается лишь загадочный образ Дженни, а все остальное, что было с ней связано, постепенно – день за днем – из памяти стирается. Более того, официальная версия причины смерти Дженни стала общепринятой, и Виолетта иногда невольно начинала сомневаться, а произошел ли трагический случай на самом деле. Забавно, что наш мозг иногда вычеркивает некоторые воспоминания и всячески старается помочь нам поверить в то, во что нам хочется или во что необходимо верить. Однако в один прекрасный день уже утраченные было воспоминания вдруг оживают, и образы из далекого прошлого предстают перед нами с такой отчетливостью, что отмахнуться от них уже невозможно… То, о чем сегодня Виолетта рассказала дочери, было правдой. Это произошло в действительности, и впервые о случившемся было рассказано честно.
Вечер был очень приятным. Одри захотелось побыть немного одной, чтобы навести порядок в мыслях. Виолетта решила остаться в гостинице под предлогом, что прошедший день был очень долгим и ей хочется отдохнуть – хотя в действительности она осознавала, что и ей тоже необходимо побыть одной. Одри поняла, что воспоминания о прошлом вызвали у матери серьезное психическое напряжение, разбудили чувства, дремавшие уже много-много лет. Поэтому Одри, оставив мать в гостинице, отправилась прогуляться с Лордом по окрестностям. Гостиница, в которой они остановились, находилась неподалеку от замка Блуа, в уединенном и очаровательном местечке. Легкий ветерок шевелил густую листву, заставляя ее издавать непрерывный – оказывающий успокаивающее воздействие – шелест.
Именно в такой прогулке Одри сейчас и нуждалась. Она взглянула на усыпанное звездами небо и, глубоко вздохнув, слегка поежилась. Ей сейчас очень не хватало Джона. Хотелось почувствовать тепло его сильного тела. Его запах, который она так настойчиво пыталась изгнать из своего шкафа, снова стал дразнить ее обоняние – казалось, этот запах принес сюда вечерний ветерок. Одри медленно покрутила головой, пытаясь снять возникшее напряжение в шее, а заодно и отогнать нахлынувшие воспоминания. Теперь она была одна и больше не могла делиться с Джоном мыслями и переживаниями.
Она пыталась быть справедливой по отношению ко всем – и в первую очередь по отношению к своей матери, – однако при этом чувствовала себя обманутой всеми, кого любила и с кем была неразрывно связана история ее жизни – жизни, расстилавшейся позади подобно сказочному ковру, сотканному из воспоминаний ее – безвозвратно ушедшего в прошлое – детства. Каждый раз, когда Одри обращала взор в прошлое, она видела «Виллоу-Хаус» и те приятные события, которые там происходили. Она всегда чувствовала себя счастливой, думая о том, что в ее жизни происходили эти события и что она выросла в семье, которую считала благополучной. Когда Одри пошла в школу и стала там общаться с девочками своего возраста, она имела возможность увидеть, как жизнь некоторых из них омрачается разводом родителей, как ими почти не интересуются их бабушки и дедушки и даже как им приходится переходить в школу-интернат, потому что у родителей нет на них времени. Детство Одри было наполнено семейными застольями, выездами на природу, поездками в Лондон вместе с тетей Дженни, историями, рассказываемыми вечером у камина. Во время таких посиделок дедушка обычно дремал, сидя с трубкой во рту, и лишь иногда качал головой, чтобы показать, что он не спит. Даже сейчас, вспоминая об этом, Одри не могла не улыбнуться. Да, ее детство было счастливым. Она помнила, как однажды среди родителей ее сверстниц пронеслась прямо-таки настоящая эпидемия разводов. Некоторым из ее подружек тогда пришлось перейти в другую школу, потому что их родители, разведясь, сменили место жительства. Почти всегда в подобных случаях матери девочек переезжали на какое-то время к своим родителям и забирали с собой дочерей. Одри пришлось тогда расстаться с лучшей школьной подругой – Джудит. Они, правда, потом некоторое время переписывались, но когда обе перешли из начальной школы в среднюю, их переписка постепенно сошла на нет. Где, интересно, Джудит сейчас?
Одри стала искать объяснения. Могла ли она обвинять свою мать в том, что та захотела, чтобы ее жизнь шла своим чередом, и упрятала воспоминания в самый дальний ящик памяти? А может, Виолетта была всего лишь одной из пешек, не играющих почти никакой роли в повседневной жизни «Виллоу-Хауса»? Неужели дедушка и в самом деле полностью подчинил всех своей воле?
Дедушка Теобальд, учивший Одри ездить верхом – учивший очень терпеливо, потому что в раннем детстве она ужасно боялась лошадей… Теперь Одри даже не представляла свою жизнь без верховой езды, без долгих прогулок по лугам и полям на своем пони с длиннющим именем Серебристый Черноволосик.
Одри, поежившись от охватившего ее озноба, поплотнее запахнула жакет. Она вдруг осознала, что, возможно, ей еще многое следовало бы узнать обо всех тех, кто был частью ее жизни. Ее охватил гнев из-за того, что она жила словно с повязкой на глазах. Но что Одри могла поделать, если во время того трагического события – смерти тети Джейн – она была еще ребенком? Интересно, а до какого возраста она была ребенком?..
Девушка решила вернуться в гостиницу.
Мать сидела на диване в вестибюле, листая французские журналы. Заметив дочь, Виолетта внимательно посмотрела на нее поверх очков, закрыла журнал и, поднявшись с дивана, направилась ей навстречу.
– Уже поздно, а ты не спишь, – сказала Одри.
– Кто бы говорил! Тебе самой что, спать не нужно?
Виолетта, похоже, пребывала не в самом лучшем расположении духа.
– Пойдем, мне нужно кое-что тебе рассказать, – мрачно сказала она.
16
– Я все никак не могу поверить, что ты сделала операцию по перевязке маточных труб, даже не посоветовавшись с папой.
Они находились в церкви Сент-Эньян. Виолетта зачарованно разглядывала фрески на своде как раз над клиросом. Прошедшая ночь была долгой: мать и дочь проговорили едва ли не до самого утра. После этого многочасового разговора Одри была уже не так рассержена на весь мир, как раньше. Она начала потихоньку отдаляться от своих воспоминаний и воспринимать их как зрелая женщина тридцати двух лет, а не как двенадцатилетняя девочка.
– Если хочешь услышать от меня правду, то могу тебе сказать: я и сама до сих пор не могу в это поверить.
Виолетта медленно шла по церкви, не отрывая взгляда от свода.
– А ты рассказывала об этом тете Шарлотте? – с любопытством спросила Одри, разглядывая внутреннее убранство церкви.
– Нет. Об этом знал только доктор Вудхаус – тот, который сделал мне операцию. Теперь знаешь и ты.
– Вот уж не думала, что ты сможешь поступить, как суперсовременная женщина.
Виолетта резко остановилась и пристально посмотрела на дочь.
– Что характерно для сегодняшних молодых леди – вы считаете, что это вы привнесли в жизнь женщины все то, что есть в ней современного — от стремления к независимости до противозачаточных средств. – Виолетта даже не пыталась скрывать свое раздражение. – Сегодня, конечно, все это стало гораздо доступнее, однако есть вещи и явления, которые существуют столько же, сколько существует на земле человек. Тебе известно, что, например, в семнадцатом веке женщины засовывали во влагалище маленькую губку, пропитанную уксусом, в качестве противозачаточного средства?
Одри впилась взглядом в лицо матери.
– Эта губка, насколько я понимаю, была своего рода предшественницей противозачаточного колпачка, да? – спросила она шутливым тоном, пытаясь ослабить возникшее между ними напряжение.
– Ты должна понимать, что все женщины во все эпохи сталкивались с одинаковыми проблемами. – Виолетта снова медленно пошла вперед, одновременно и разговаривая, и разглядывая внутреннее убранство церкви. – Большинство женщин, обвиненных в колдовстве, в действительности занимались изготовлением различных лекарственных снадобий, а некоторые из них помогали делать аборты или готовили средства, предотвращающие беременность. Женщины всегда имели в своих руках определенную власть. То, чем сейчас обладаете вы, современные женщины, является всего лишь результатом усилий всех тех женщин, которые жили до вас, и многим из них, как тебе известно, пришлось за это поплатиться. – Виолетта оглянулась и поймала взгляд Одри. – Чем, по-твоему, можно было заниматься в далекие времена, когда не было ни телевидения, ни баров, ни дискотек? А может, ты думаешь, что и секс изобрели люди твоего поколения? – Она не на шутку рассердилась. – Сегодня очень многое стало гораздо проще, чем раньше, – можешь мне поверить. – Она осмотрелась по сторонам, словно ища выход, и направилась к капелле Чудотворной Богоматери. – Прекрасно, – сказала женщина с таким видом, как будто эта капелла была именно тем помещением, в котором ей сейчас хотелось находиться.
Виолетта поискала взглядом место, с которого было бы удобнее разглядывать потолок с росписями XV века. Она выбрала стул в первом ряду и села на него, а Одри уселась на стул по другую сторону центрального прохода, застеленного длинным ковром.
Одри вспомнился рассказ матери о том, как дедушка Теобальд отнял у нее Сэма, когда тому было восемь лет. Девушка никогда раньше об этом не задумывалась. Сэм был для нее старшим братом, о котором она знала очень мало, потому что он сначала учился в школе-интернате, а затем – в университете. Когда Одри родилась, Сэм был в школе. Это был его первый год обучения. В общем, у них не было возможности вырасти вместе. Когда Сэм приезжал на каникулы домой, он общался в основном с мужчинами и не очень-то интересовался младшей сестрой. Он взирал на Одри с некоторым пренебрежением – как будто считал ниже своего достоинства общаться с девчонкой. Теобальд не только добился того, чтобы Сэма отправили учиться в школу-интернат, но и лично учил его всему, что должен знать юноша – а затем уже и мужчина – его круга, и усилия дедушки, надо признать, не пропали даром: Сэм оправдал его ожидания. Даже когда дедушка Теобальд умер, Сэм вел себя хладнокровно и невозмутимо, то есть неизменно сохранял самообладание – как и подобает мужчине его круга. Девушка прекрасно помнила, как выглядел ее брат во время похорон: в элегантном черном костюме, чопорный и надменный, с бесстрастным взглядом, с напомаженными и зачесанными назад волосами. Со стороны казалось, что он явился не на похороны своего дедушки, а на торжественную церемонию по поводу окончания университета. Когда Виолетта с еле сдерживаемым гневом рассказала обо всем этом Одри, та прониклась к матери сочувствием и подумала, что теперь она гораздо лучше понимает, что представляет собой ее – мало знакомый ей и всегда державшийся отчужденно – старший брат.
– По правде говоря, ты меня удивила, – сказала Одри. – Не знала я, что ты такая… феминистка.
– Я не феминистка. Просто женщина. Сделай одолжение, не навешивай на меня ярлыков.
Виолетта этим утром явно была не в духе. Одри попыталась выяснить почему, но дальше догадок ей продвинуться не удалось. Возможно, ее мать, вспоминая о давних событиях, чувствовала себя неловко или испытывала чувство вины, хотя уже ничего не могла изменить, тем более что некоторые из участников событий были уже мертвы. Возможно, разница в возрасте и мировоззрении мешала Одри понять смысл поступков ее матери, и поэтому она судила о ней неправильно, не принимая во внимание того, какой была жизнь в ту эпоху в «Виллоу-Хаусе», и не учитывая, что в то время ее мать была моложе, чем она, Одри, сейчас. Для Одри Виолетта всегда была исключительно ее матерью, и она не задумывалась над тем, что та когда-то была юной девушкой, а затем молодой женщиной, которая пыталась вести себя достойно, быть личностью и что-то собой представлять – то есть делала то же самое, что пытается сейчас делать ее дочь. Для Одри Виолетта всегда была взрослой и мудрой и неизменно уверенной в том, что, как и когда ей следует делать. Мать всегда знала, как в том или ином случае нужно поступить, и напоминала Одри о том, что для нее важно и о чем она не должна забывать. В общем, она вела себя по отношению к дочери как ангел-хранитель. И когда Одри росла и превращалась в своенравную и самоуверенную женщину, она сталкивалась с такими же проблемами, с какими сталкивалась Виолетта в ее возрасте. Одри всю свою жизнь мечтала стать взрослой женщиной, но вот теперь, когда она уже практически ею стала, выяснилось, что она к этому не готова.
– А что ты сказала папе?
Виолетта посмотрела на дочь с непонимающим видом.
– Как ты объяснила ему то, что у вас больше не было детей?
– Об этом позаботился доктор Вудхаус. Сразу после того, как родилась ты, он сказал твоему отцу, что из-за возникших во время родов осложнений я больше не смогу иметь детей.
Одри ошеломленно посмотрела на мать.
– Ты хочешь сказать, что…
– Что все было обговорено и решено еще до того, как родилась ты, – перебила ее Виолетта.
– А доктору Вудхаусу не было совестно из-за того, что он стал твоим сообщником? – недоверчиво спросила Одри.
– Он воспринимал меня как пациентку, которая попросила у него совета и которая сама принимала решение. Он не был моим сообщником – он просто был врачом. Кроме того, для очистки совести доктор Вудхаус порекомендовал мне еще одного врача в Лондоне.
– В чем причина твоего мрачного настроения? Если ты не хочешь, чтобы мы об этом разговаривали, мы вполне можем этого не делать.
– Я считаю, что тебе нужно еще многое узнать, только и всего, – ответила, поморщившись, Виолетта.
– Ты так и не ответила на мой вопрос. В чем причина твоего мрачного настроения? – снова спросила Одри.
Свет проникал в церковь через маленькое окошко, расположенное как раз позади статуи Богоматери. Виолетта посмотрела на изображения, покрывавшие стены вокруг алтаря и посвященные чудесам, совершенным Богоматерью, и ей вдруг захотелось быть человеком с безграничной и нерушимой верой. Годы, к сожалению, сделали ее скептиком.
– Не знаю, – наконец сказала она. – Возможно, теперь я осознаю, что мне следовало поступить совсем по-другому А еще я, к сожалению, осознаю, что если бы начала жизнь заново, то наверняка сделала бы те же ошибки. Те же.
– Понятно, – с сочувственным видом сказала Одри. – Человеку, видимо, обязательно нужно совершить ошибки, прежде чем он сможет их больше не совершать, однако он почти никогда не попадает в одну и ту же ситуацию, а если и попадает, то как-то уже совсем по-другому, и поэтому опять совершает ошибки, как будто оказался в такой ситуации в первый раз. Похоже, что набраться уму-разуму человеку попросту не дано. – Одри улыбнулась матери. Виолетте тяжело было вспоминать о прошлом. А еще она удивлялась тому, что так много лет предпочитала обо всем помалкивать. Она помалкивала слишком уж долго. Кроме того, Виолетта не понимала, почему их с дочерью отношения не были достаточно доверительными для того, чтобы более раскованно обсуждать события, которые касались их обеих. Странные были у них отношения. – Я думала, что ты и тетя Дженни были подругами. Думала, что вы друг другу доверяли.
– Доверяли, да не очень. Мы с Дженни, конечно, были подругами – по крайней мере, тогда, когда учились в школе, – однако дружба наша была весьма своеобразной. – Виолетта заерзала на стуле. – Я уже рассказывала тебе, что у твоей тети имелся маленький мирок, в который она никого не пускала – абсолютно никого.
У Одри было на данный счет свое мнение, но она промолчала.
– Когда мы обручились – я с твоим отцом, а Дженни с Арчи, – наши отношения с Дженни стали еще более прохладными. Моим женихом ведь был ее брат, и она, наверное, не хотела откровенничать со своей будущей невесткой. Мы всегда были в хороших отношениях, но она все же держалась от меня на расстоянии… Мне кажется, отчуждение между нами возникло в тот день, когда я застала Дженни в пустом классе за столом, на котором лежало множество листков, исписанных стихами и испещренных пометками, сделанными красным карандашом. Твоя тетя что-то писала. С этого момента наши отношения изменились, хотя я и заметила это гораздо позднее. В то же лето я впервые приехала в «Виллоу-Хаус» и… и влюбилась там в твоего отца, а потому мне стало не до того, что происходит с Дженни.
Одри подумала, что ближайшие родственники всегда вмешивались в жизнь Дженни, не давая ей возможности заниматься тем, что ей нравилось, и заставляя ее вести такой образ жизни, который не позволял ей развить природные наклонности (те самые наклонности, которые заметила в ней ее школьная подруга по имени Виолетта, в результате чего в их отношениях началось «отчуждение»). Почему Дженни даже не пыталась бороться? Неужели она так сильно боялась вызвать недовольство отца? А может, единственное, что она считала важным, – это суметь угодить отцу (как бы он к ней ни относился), ставя при этом крест на своих самых заветных желаниях? Неужели так могло быть на самом деле? Все это никак не вязалось с образом, запечатлевшимся в памяти Одри, – ее любимая и, по всей видимости, идеализированная ею тетя Дженни.
