Текст книги "Одинокие сердца"

Автор книги: Итсасо Лосано Мадарьяга

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 21 страниц)

После всего сказанного она тяжело задышала.

Одри, со своей стороны, уже начала кое-что понимать. Ее мать сделала все, что от нее зависело, чтобы ей позволили воспитать по крайней мере одного ее ребенка так, как она сама считала правильным, и этим ребенком стала она, Одри. Мать выступила в роли ангела-хранителя, защищавшего ее от всяческих напастей – в том числе и от вмешательства в процесс воспитания консервативно настроенного дедушки. Сэмюель был слишком загружен работой, и, кроме того, воспитание ребенка являлось женским делом – по крайней мере, до тех пор, пока этот ребенок не достигнет определенного возраста. Однако когда Сэмюель решил, что пришло время ограничить кое в чем свободу дочери, было уже слишком поздно: она почти поступила в университет, и ей предстояло жить довольно далеко от «Виллоу-Хауса». Сэмюель понадеялся на то, что Виолетта будет воспитывать их дочь так, как полагается… Но не тут-то было!

– Когда я поступила в университет, отец, наверное, сердился из-за того, что мне придется жить в одном помещении с другими девушками, да? – спросила Одри, хотя ответ на этот вопрос был для нее очевиден.

– И из-за этого тоже.

Можно было даже не спрашивать, какие ожесточенные споры разгорелись между родителями, когда она решила покинуть помещение, в котором жила со своими сокурсницами, и поселиться с Джоном. Но Одри все же спросила:

– Когда я начала жить вместе с Джоном, это вызвало у вас раздоры?

– Да, но не очень серьезные. Твой отец знал, что я все равно настою на своем. Мне повезло, что ты была девушкой, а не юношей, иначе с моим мнением никто не стал бы считаться.

– Да уж, меня это тоже радует… – мрачно сказала Одри. – Где, ты говорила, находится замок – тот, рядом с которым есть сад с редкими душистыми растениями?

Виолетта на несколько секунд задумалась.

– Château[11]11
  Château – замок (фр.).


[Закрыть] Шамроль… – наконец вспомнила она. Затем, достав путеводитель, стала читать вслух: – Э-э… Замечательные сады в стиле Ренессанс… крытая аллея со стенами и потолком из виноградной лозы… павильон с видом на замок… A-а, вот – участок земли с редкими ароматическими растениями, использовавшимися в шестнадцатом веке для приготовления лекарств и духов.

– Я уже представляю себе, как наши прапрабабушки-колдуньи впадали в страстную дрожь от одного лишь упоминания об этом саде.

Виолетта, не обратив внимания на слова дочери, продолжала читать:

– Кроме того, здесь есть музей, посвященный искусству изготовления духов и его развитию на протяжении нескольких столетий, а также имеются лаборатории парфюмеров и естествоиспытателей, коллекции флаконов и магазинчик сувениров.

Виолетта, оторвав взгляд от путеводителя, захлопнула его с таким видом, как будто уже прочла все, что хотела.

– Ну что ж, очень даже интересно. И в каком направлении нам нужно ехать?

Она снова открыла путеводитель.

– Э-э… Орлеан. Нам нужно ехать в направлении Орлеана. По-моему, по национальной автомагистрали номер сто пятьдесят два.

– Тогда поехали. Заодно там и поедим, да?

– Прекрасная мысль, но, если не возражаешь, давай поедим еще до того, как приедем в этот замок.

Одри – уже в который раз – удивилась жизненной силе матери и ее стремлению побывать в каких-то новых для нее местах, попробовать незнакомую еду и вообще, как говорится, жить на полную катушку. Разумеется, от пребывания в течение целого дня на открытом воздухе разыгрался аппетит не только у матери, но и у Одри, однако активность Виолетты во время этой поездки не переставала удивлять ее дочь. Если бы в этой поездке верховодила Одри, то они с матерью не посетили бы и половины тех мест, в которых побывали, и не отведали бы и половины тех блюд, которые они – благодаря неутомимому любопытству матери – попробовали. Одри приходилось признать, что благодаря Виолетте она открыла для себя этот уголок Франции, о котором раньше у нее имелось весьма ограниченное представление и в котором можно было обнаружить гораздо больше интересного, чем она могла себе представить. Одри мысленно упрекнула себя в том, что пыталась использовать долину реки Луары лишь как декорации для своих романтических грез – не более того. При таком подходе она не увидела бы и половины красот, открывающихся перед ее глазами, а вот благодаря проникновенным словам матери она начинала смотреть на все другими глазами. Каждый день ей предоставлялась возможность испытать блаженство – пусть даже всего лишь на миг, – и открыть восхитительные моменты. Она то слушала загадочный шелест листвы, то наслаждалась отдыхом на берегу бурной и весело журчащей речки, то любовалась долиной, простиравшейся перед ее взором и казавшейся под лучами солнца полной жизни и самых ярких красок. В любой из таких моментов Одри испытывала умиротворение, чувствовала радость, восторг и твердое намерение не упустить ни один из этих моментов из-за собственной невнимательности. У нее возникало ощущение, что раньше она, чтобы увидеть мир и восхититься им, использовала чужие глаза, вместо того, чтобы смотреть своими собственными. Здесь же она могла увидеть все вокруг именно своими глазами – нужно было только захотеть это сделать.

20

Сэм потягивал из большой кружки темное пиво, сидя у стойки бара в полутемном пабе – прямо под одной из тусклых лампочек, которые помогали создавать интимную обстановку. Откуда-то из глубины зала доносилась музыка – вперемешку с обрывками разговоров. В дни, подобные этому, Сэм нуждался в расслаблении, и расслабиться ему удавалось именно здесь. Он сделал большой глоток из кружки и затем слизал с губ пену. Сегодня был очень трудный день, а потому Сэму хотелось немного отдохнуть и побыть одному. С каждым днем на него все сильнее давили коллеги, которые не понимали, что, пока его мать не вернется из этой чертовой долины реки Луары, он ничего не сможет сделать. Сэм сгоряча даже совершил довольно глупый поступок – попытался договориться со своим дядей о том, чтобы пообедать или поужинать вместе и обсудить при этом кое-какие дела. Сэм знал, что ему не следовало этого делать, прекрасно знал, однако Грегори Салливан изо дня в день требовал от него решения – ну хоть какого-нибудь, – а хоть какое-нибудь решение никогда не бывает наилучшим. Черт побери! И чего это им всем вдруг стало невтерпеж?

Все шло хорошо до тех пор, пока Грегори, Мэтью и Питер не стали вдруг нервничать из-за того, что задерживается начало работ и уходят некоторые из инвесторов. Последний «наезд» со стороны этих троих на Сэма состоялся сегодня утром в их адвокатском бюро.

– Сэм, тебе прекрасно известно, что, пока земля не станет нашей, мы не сможем рассчитывать на деньги компании «Артур и Бенсон». Это – единственное условие, которое они нам поставили. Ты говорил, что решение вопроса о покупке земли не займет много времени, однако времени прошло уже очень много, а земля все еще нам не принадлежит.

Грегори смотрел на Сэма, опершись локтями в подлокотники, слегка почесывая пальцами подбородок и еле заметно покачиваясь на великолепном офисном стуле с обивкой из черной кожи. Он упорно настаивал на своем и, казалось, даже не хотел слушать того, что говорил ему Сэм.

– Я повторяю тебе уже в который раз, что, пока моя мать не вернется из своей поездки, я ничего не смогу сделать.

Сэм пытался скрыть охватившее его раздражение. Он сидел, скрестив ноги и положив ладони себе на колени. Он старался казаться гораздо более спокойным, чем был на самом деле.

– Ты должен что-нибудь предпринять. Обращайся к кому хочешь, но добейся, чтобы эта земля стала нашей. Я не могу дать тебе больше ни одного дня.

Сэм терпеть не мог, когда от него требовали невозможного. Было бессмысленно разговаривать с позиции силы о том, чего выполнить невозможно, и Грегори об этом прекрасно знал.

– Ты пропустил мимо ушей все то, что я тебе сказал. Моя мать уехала и вернется лишь к концу следующей недели. Я не смогу ничего сделать, пока не поговорю с ней.

Сэм с трудом удерживался от того, чтобы не ерзать на стуле.

Грегори решил сделать вид, что у него возникли какие-то подозрения, и – серьезным и заносчивым тоном, вынести который Сэму было очень трудно, – сказал:

– Сэм, я надеюсь, что ты определился, на чьей ты стороне. Мы все тебе доверяем и, между прочим, рискуем большими деньгами. Надеюсь, ты не передумал сейчас, в самый последний момент?

Прозвучавший вопрос повис в воздухе. Сэм не выносил театральности, но при необходимости вполне мог прекрасно сыграть выбранную им роль.

– Послушай, Грег, – сказал он, громко и с утомленным видом вздыхая, – ты, похоже, забываешь, что и я вложил в этот проект все, что у меня есть. – Сэм почувствовал, что в его напускном спокойствии появилась маленькая трещинка, грозящая перерасти в большущую брешь. – Ты забываешь, что именно я в свое время провернул дело о купле-продаже дома менее чем за десять дней. Ты забываешь, что я заинтересован в успехе затеянного нами предприятия не меньше всех остальных – а то и больше. Кроме того, речь ведь идет о моей матери.

– Вот это-то я и имею в виду. – Произнесенные Сэмом слова были как раз тем, что Грегори Салливан хотел от него услышать. – Надеюсь, тебя не начнут мучить угрызения совести.

Сэм, поняв, куда был направлен этот выпад Грегори, стал лихорадочно соображать, как бы его должным образом отразить. Ему все еще удавалось оставаться внешне спокойным, хотя оказываемое на него давление отнюдь не вызывало у него восторга.

– Когда речь идет о бизнесе, в который вложены немалые суммы, совесть уже не имеет значения, – сказал Сэм. – Данный проект был моей затеей. «Виллоу-Хаус» представляет собой идеальное место для этого проекта, а земля вокруг дает очень много возможностей. Я не виноват в том, что твои чертовы архитекторы только и делают, что вносят предложения, которые, как они сами прекрасно понимают, никогда не будут одобрены руководством фонда «Национальное наследие». – Сэм поднялся и направился к окну, пытаясь сдержать нарастающий гнев. Подойдя к окну, он повернулся лицом к Грегори и продолжил: – Скажи мне, где ты вообще их откопал? Они своими дурацкими предложениями лишь затягивают реализацию всего проекта. В таком старинном доме нельзя устанавливать окна ни из алюминия, ни из полихлорвинила, как бы хорошо они ни имитировали дерево. Разве они этого не знают? – Сэм постепенно повышал голос, но при этом все еще сохранял самообладание. Иногда ему начинало казаться, что единственным благоразумным и рассудительным человеком, который смог бы довести данный проект до успешного завершения, был он сам. – Я полагал, что все мы понимаем, с какими трудностями будут связаны наши попытки организовать переоборудование дома, построенного более пятисот лет назад, – продолжал он спокойно, но уже не скрывая раздражения, – что все мы осознаем, с какими ограничениями и запретами можем столкнуться при его перестройке, что все мы знаем, что придется немало повозиться. Так что же, черт возьми, сейчас происходит?

Грег молча посмотрел сначала на одного, а затем на другого своего компаньона. Мэтью и Питер пока не произнесли ни слова.

Сэм тоже на них посмотрел, и где-то в глубине его сознания мелькнуло подозрение – подозрение пока еще маленькое, почти незаметное в водовороте других его мыслей… После долгой паузы ему ответил Грег:

– Мне нужно, чтобы ты решил вопрос с землей. Поговори, если нужно, со своим дядей – он может подготовить документы о купле-продаже.

Сэм очень медленно вздохнул. Грегори, похоже, так и не захотел прислушаться к его словам.

– Ты забываешь, что мой дядя адвокат, причем не какой-нибудь заурядный. Он отнюдь не глуп, и я сомневаюсь, что он позволит обвести себя вокруг пальца в таком серьезном деле. Будет лучше, если именно моя мать заявит ему о своем желании продать землю, а не я неожиданно стану демонстрировать интерес. – Сэму вдруг показалось, что есть, наверное, во всем этом деле что-то такое, чего он не знает, но что ему следовало бы знать. – А почему вдруг возникла такая спешка с покупкой земли?

Его вопрос прозвучал почти как обвинение.

Грегори посмотрел на своих компаньонов, пытаясь получить их молчаливое согласие.

– Менеджеры компании «Артур и Бенсон» не только вышли из данного проекта, но и убедили руководство компании «Криган, Торнтон и сыновья» последовать их примеру. Если мы не получим эту землю, мы вообще останемся без инвесторов.

Сэм не поверил своим ушам. Уперев руки в бока, он уставился на Грега.

– Когда вы об этом узнали? Или нет, скажи лучше, когда вы собирались сообщить об этом мне? – Он обвел взглядом собеседников. Сэм не очень-то ожидал получить от них ответ, потому что знал, каким статусом он с недавних пор обладает в этом адвокатском бюро, и осознавал, что трудности с затеянным им проектом отнюдь не способствовали укреплению доверия. – Мне не верится, что тебе не удалось убедить ни одного серьезного инвестора в том, что данный проект можно реализовать.

Он произнес эти слова тоном, который вполне можно было счесть оскорбительным.

– Поползли различные слухи, – сказал Грег.

Сэм молча посмотрел на него, ожидая, что он что-нибудь добавит.

– Как раз о данном проекте. Кое-кто считает, что нам никогда не удастся купить землю и что на ней никогда не будет построен спортивный комплекс.

– Так ведь это было наше общее решение – начать с клуба, а спортивный комплекс оставить на потом. Почему ты не смог убедить инвесторов в том, что мы сумеем построить клуб?

Грегори, прежде чем ответить на вопрос, тяжело вздохнул:

– Возможно, существует и какой-то другой проект.

Он все еще слегка почесывал подбородок.

– Но ведь дом уже наш.

– Да, но если руководство фонда «Национальное наследие» и дальше будет отклонять наши проекты перестройки и переоборудования дома, нам могут не дать разрешения и заставят продать дом или сдать его в аренду.

– А в чем заключается другой проект?

Сэм лихорадочно осмысливал то, о чем ему только что стало известно.

– Точно не знаю, но, похоже, речь идет о гостевом доме категории «Ночлег и завтрак», причем весьма шикарном.

– А разве это сильно отличается от того, что собираемся сделать мы?

Сэм не позволит себя запугать – тем более человеку, который дал инвесторам уйти, не пошевелив даже пальцем, чтобы их удержать.

– Все зависит от лица, которое выдает разрешение на реализацию проекта. Этот Притчард, должно быть, отдает предпочтение гостевому дому категории «Ночлег и завтрак».

Сэм на некоторое время задумался. Дело приобретало совершенно неожиданный для него оборот. Раньше он полагал, что его коллеги весьма расторопны в делах, касающихся недвижимости, а теперь вдруг выяснилось, что они вот-вот провалят проект, который все считали вполне осуществимым – рискованным, но осуществимым. У Сэма возникло ощущение, что они свалили все это дело на него, а сами ни о чем не переживали. Позволить инвесторам уйти! Сэму в это даже не верилось. Он подумал, что, возможно, за всей этой возней кто-то стоит. Какая-нибудь важная птица, имеющая своих людей в руководстве фонда «Национальное наследие» и решившая прибрать к рукам «Виллоу-Хаус». Наверное, не такой уж плохой была идея поговорить с дядей и попытаться выяснить, не известно ли ему что-нибудь по данному вопросу.

– Я посмотрю, может, и смогу что-нибудь сделать, – сказал Сэм. Он тут же заметил, как его собеседники облегченно вздохнули. «Вот ведь кучка придурков!» – Но ничего не обещаю. И если вы забыли, то я вам напоминаю: мой дядя не должен знать, что я имею во всем этом деле личный интерес.

Сэм окинул собеседников вопросительным взглядом.

Грегори тут же вернулся к тому, с чего начал:

– Добейся, чтобы земля стала нашей.

Сэм опять почувствовал, что от него что-то скрывают.

Несколько часов спустя он уже сидел в пабе и пил пиво. Ему не удалось поговорить с дядей. Секретарша очень вежливо сообщила ему, что мистер Каннингем – вот ведь старый хитрый лис! – поехал обедать и сегодня на работу уже не вернется. Сэм попросил передать дяде, чтобы тот перезвонил ему, однако интуиция подсказывала Сэму, что дядя этого не сделает, а потому у него не оставалось другого выбора, кроме как суметь до него дозвониться и пригласить на ужин. Допивая пиво, Сэм мысленно перефразировал известную поговорку: «Если Магомет не идет к горе, то горе придется пойти к Магомету».

21

Виолетта и Одри приехали утром в Обиньи-сюр-Нер – городишко, который в 1423 году Карл VII передал Джону Стюарту, лорду Дарнли, вместе с замком Ла-Веррери, – и теперь прогуливались по симпатичным улочкам, с интересом разглядывая дома с толстыми деревянными балками. Женщины остановились перед домом Франциска I.

– Обрати внимание, как тут все прекрасно сохранилось, Одри. Это просто невероятно.

Одри в ответ лишь молча кивнула. Она разделяла любовь матери к старинным деревянным строениям, потому что они напоминали ей о «Виллоу-Хаусе», хотя тот и воплощал в себе довольно хаотичное смешение самых разных стилей, накапливавшихся по мере появления пристроек к основному зданию… В этом очаровательном городке – Обиньи-сюр-Нер – очень многое напоминало о шотландском роде Стюартов. Виолетта и Одри осмотрели центр города, а затем решили выпить где-нибудь кофе и подумать, куда отправиться дальше. Пока мать и дочь сидели и ждали, когда официант принесет им по чашечке кофе, первая глядела по сторонам, а вторая листала путеводитель.

– Знаешь, мама, а здесь неподалеку есть музей колдовства, – вдруг сказала Одри, многозначительно подмигивая.

– Там наверняка очень-очень интересно, – ответила Виолетта, продолжая с восхищенным видом разглядывать окружающие ее красивые здания.

– Он находится в десяти километрах отсюда – в Конкрессо, а потому давай оставим его на потом, – предложила Одри. – Здесь же мы можем посетить музей франкошотландского союза и церковь Святого Мартина.

– Пошли сначала в церковь, а затем в музей, – предложила Виолетта.

– Как скажешь.

Они приехали в Конкрессо ближе к полудню. В музее колдовства различные восковые фигуры и фигурки воссоздавали историю создания снадобий из лекарственных трав, знахарства и магии и показывали ужасную судьбу тех, кого инквизиция обвиняла в колдовстве. Одри едва не задрожала от страха, когда прочла об орудиях пыток, позволявших вырвать признание у обвиняемого или же – в большинстве случаев – у обвиняемой.

– Если бы меня стали так пытать, я призналась бы в чем угодно. Ты прочла, что они засовывали внутрь женщины? – спросила, скривившись, Одри.

– Да. Специальную грушу, – с равнодушным видом ответила Виолетта. – Были и груши с шипами. Такая груша, когда ее надували до максимального размера, разрывала женщину изнутри. Какое варварство! Даже не верится, что когда-то кто-то сидел и ломал голову над тем, как бы ему сконструировать такую вот штуковину.

– Да, и человечество с тех пор не очень-то изменилось. Взгляни на эту клетку. – Одри показала на подвешенную к потолку клетку, внутри которой находился манекен, а затем подошла поближе, чтобы прочесть поясняющий комментарий. – Смотри, мама, их держали прямо над пылающим костром.

Дочитав комментарий до конца, девушка сокрушенно покачала головой.

– В первом зале было намного интереснее, давай вернемся туда, – предложила Виолетта, – а то тут слишком уж…

– …жутко, – договорила за нее дочь.

Когда они наконец вышли из музея, был уже полдень. Они решили поехать по направлению к замку Баланса и остановиться по дороге там, где можно будет усесться в живописном месте на траве и перекусить.

Такое место они нашли неподалеку от Ла-Веррери, по направлению к Буржу. Одри припарковала автомобиль возле деревьев, а затем вышла из машины вместе с матерью, прихватив корзинку с едой и пледы. Виолетта решила выпустить из машины Лорда. Пес сначала долго потягивался, а затем начал обнюхивать все вокруг. Виолетта и Одри расстелили пледы на траве в тени деревьев и достали из корзинки еду, а еще поставили чуть в сторонке миску с водой и миску с сухим кормом для Лорда. Усевшись на пледах, они первым делом набросились на бутерброды, которые на свежем воздухе, конечно же, казались необычайно вкусными.

– Как тут красиво! – воскликнула Виолетта.

– Да, а еще очень тихо.

Затем они долго молча жевали, пока наконец Одри не нарушила молчание:

– Мама…

– Да? – Виолетта, не переставая жевать, с задумчивым видом разглядывала окружающий пейзаж.

– А как отреагировал дедушка на смерть тети Дженни?

Виолетта, посмотрев на бутерброд, откусила еще кусочек. Прежде чем ответить на вопрос Одри, она немного подумала.

– Он вырвал ее из своей жизни. – Виолетта помолчала, а затем продолжила: – И из «Виллоу-Хауса». Он уничтожил ее вещи, фотографии – в общем, все, что так или иначе могло о ней напомнить. После смерти дочери он уехал на несколько недель – пока в доме все не успокоится. Когда он вернулся, обстановка в «Виллоу-Хаусе» была такой, как будто Дженни там никогда и не жила. Потом твой дедушка ни разу не упоминал о ней.

Мать и дочь на некоторое время замолчали, погрузившись в размышления. На Виолетту нахлынули воспоминания, а на Одри – эмоции, вызванные словами матери. Лорд с шумом лакал воду из миски – весьма далекий от бури, которая разразилась в душе двух его хозяек по совершенно разным причинам. Когда пес вылакал всю воду, он завалился спать, облизнувшись и положив морду на передние лапы.

– Мне никогда даже в голову не приходило, что дедушка может быть таким… таким бесчувственным, таким черствым по отношению к собственной дочери. – Одри пылала от охватившего ее негодования.

– Уверена, что у твоего дедушки тоже были чувства, однако он выражал их в очень своеобразной форме, а то и вовсе держал в себе. Не знаю. Мне он тоже казался черствым.

Одри вопросительно посмотрела на мать.

– Мне было очень трудно привыкнуть к жизни в «Виллоу-Хаусе» – к жизни под неусыпным вниманием твоего дедушки. Любое мое решение нуждалось в его одобрении. Я к такому положению вещей была морально не готова. Иногда – и даже не иногда, а очень часто – мне казалось, что я ненавижу его всей душой. Позднее я начала его понимать – или, по крайней мере, относиться к нему терпимо.

– Вот только к тому времени он уже принял очень много решений, которые оказали влияние на твою жизнь, как, например, решение отправить Сэма учиться в интернат.

– Жизнь – это не прямая линия, Одри. Ничто не происходит исключительно так, как хотелось бы. Как бы человек ни пытался спланировать свою жизнь, всегда найдется кто-нибудь, кто вмешается в самый неподходящий момент и расстроит все его планы. Нам подвластно далеко не все. Мне кажется, что человеку всю его жизнь – с самого детства – приходится бороться с вредными влияниями и неприятными неожиданностями.

– Но почему папа тебя не поддержал?

– Потому, что он разделял взгляды твоего дедушки. – Виолетта на несколько секунд задумалась, а затем продолжила: – Да, мне кажется, что самое худшее для меня заключалось в том, что я не получала от твоего отца никакой поддержки в вопросах, которые считала очень важными, но которым не могла дать должного объяснения, хотя они и казались мне совсем несложными. Я чувствовала себя беспомощной, например, когда пыталась объяснить, почему тебе необходимо учиться в университете.

Эти слова заставили Одри оживиться.

– То есть как это? А кто был против? И когда именно ты стала бояться, что тебе не удастся добиться того, чтобы я поступила в университет?

Виолетта улыбнулась с таким видом, как будто утаивала что-то важное.

– Ты сейчас похожа на кота, который слопал мышь.

Они заговорщически переглянулись, затем Виолетта ответила:

– Я тогда была твердо намерена предоставить тебе возможность самой решать свою дальнейшую судьбу, и раз уж тебе захотелось поступить в университет, то я добилась бы твоего поступления туда, чего бы мне это ни стоило.

– Даже если бы все остальные близкие родственники были против?

– Даже если бы против был сам Папа Римский.

Одри, усмехнувшись, посмотрела на мать.

– Неужели? И как бы ты со всеми ними справилась?

Виолетта, выдержав паузу, ответила:

– Я сказала твоему отцу, что, если он станет противиться твоему поступлению в университет, я уеду к сестре в Кентербери. – Вспоминая о своей смелости и решительности, Виолетта слегка приосанилась. – Слово «развод», конечно же, было в «Виллоу-Хаусе» запрещено, да я и сама не хотела доводить дело до развода. А вот недолгая разлука была, как мне казалось, вполне веским доводом. В «Виллоу-Хаусе» мне было трудно добиться того, чтобы к моему мнению прислушались, и время от времени приходилось прибегать к подобным демаршам.

Одри удивленно подняла брови:

– И что тебе ответил папа?

– Он очень долго молчал, и его лицо при этом оставалось невозмутимым. Он смотрел на меня так, как будто увидел впервые в жизни. Но мне, по крайней мере, удалось добиться, чтобы он меня выслушал и отнесся к моим словам серьезно… Он поставил только одно условие: ты не должна изучать право. Сэмюель никогда не позволил бы тебе работать в адвокатском бюро – даже секретаршей. – Виолетта стряхнула с брюк крошку. – К счастью, ты не выказала желания изучать законы. Твои отец и дедушка позаботились о том, чтобы у тебя не возникло интереса к юриспруденции. Как ты, наверное, помнишь, мужчины в нашем доме никогда не говорили о работе в присутствии хотя бы одной из нас. Они беседовали на эту тему только в своем кругу, закрывшись в библиотеке.

– Черт побери! – взорвалась Одри. – Если бы я об этом знала, то обязательно стала бы изучать право.

Виолетта удивленно посмотрела на дочь.

– У меня такое ощущение, что со мной обращались как с пешкой. Да кто они такие, чтобы…

– Перестань говорить глупости. – Виолетта махнула рукой. – Тебя всегда интересовало именно искусство, и все твои усилия были направлены на эту сферу знаний. И мне кажется, что усилия эти не пропали даром.

– Да уж. Искусство, наверное, казалось им вполне подходящим занятием для женщины, – сердито проворчала Одри.

– Послушай, Одри, ты до сего момента обо всем этом даже не догадывалась. Ты сама выбирала, чем будешь заниматься, и делала то, что хотела. Взгляды отца и дедушки не оказали на твою жизнь абсолютно никакого влияния.

– Но они преградили мне путь к изучению права. Может, юриспруденция наполнила бы мою жизнь тем, чем ее не смогло наполнить искусство.

Виолетта пристально посмотрела на дочь, с трудом сдерживая желание дать ей пощечину.

– Юриспруденция ничем бы не наполнила твою жизнь, Одри. Тебе всегда очень нравилось искусство, и ты настойчиво стремилась достичь в этой области успеха, преодолевая препятствия, которые возникали на твоем пути. Твоя жизнь была вполне гармоничной. – Услышав эти слова, Одри возмущенно вытаращилась на мать. – Да-да, именно так. К тебе с нежностью относились все, кто тебя окружал, ты жила в комфортных условиях, у тебя была возможность самой выбрать то, чем ты будешь заниматься в своей жизни, – ни с кем не споря и не встречая ни малейшего сопротивления. Ты захотела пойти учиться в университет – и пошла туда учиться. Ты захотела жить вместе с Джоном – и стала с ним жить. Ты окончила университет и устроилась на такую работу, которая тебе нравилась. Тебе, конечно, пришлось приложить для этого немалые усилия, но ты должна понимать, что далеко не все усилия – даже немалые – приводят к положительному результату. А теперь, в возрасте тридцати двух лет, ты узнаёшь, что твои решения не совпадали с тем, чего хотели для тебя двое людей, которых ты любила больше всех на свете и кем ты искренне восхищалась. Ну и что? Теперь, когда ни один из них уже не может ничего сделать… – Виолетта говорила все быстрее и быстрее. Нет, Одри, у тебя нет никаких оснований для негодования. Ты сама выбрала свой жизненный путь и сама совершила ошибки, которые совершила. В этом и заключается жизнь, в этом и заключается свобода выбора. Тебе следовало бы собой гордиться.

Одри ошеломленно захлопала ресницами. Гордиться? Ее мать сказала, что ей следовало бы собой гордиться? А чем ей гордиться? Тем, что она бросила работу? Тем, что у нее больше нет спутника жизни? Тем, что еще неизвестно, сумеет ли она обзавестись семьей до того, как ее тело утратит возможность рожать детей? Одри была уверена, что гордиться ей абсолютно нечем.

– Что ты хочешь этим сказать? Чем я, по-твоему, должна гордиться? – спросила она, еле сдерживая гнев.

– Тем, что ты жила так, как сама считала нужным. Тем, что тебе никогда не приходилось наталкиваться на непробиваемую стену…

– Непробиваемую стену можно и взорвать, – перебила мать Одри.

– Ну так давай, взорви свою непробиваемую стену, – вызывающим тоном сказала Виолетта. – Человеку всегда кажется, что взорвать чужие стены намного легче, чем свою собственную.

Одри растерянно посмотрела на мать.

– Ты стоишь на распутье. Давай, найди ответ на возникшие у тебя вопросы.

– Как, например, вопрос о том, почему меня бросил Джон?

– Да, и на этот тоже. А еще – почему ты уволилась с работы, которую, как ты сама говорила, обожала. Почему у тебя вдруг возникла необходимость оставить все это позади.

Одри так сильно разозлилась, что ей захотелось вскочить и убежать. Однако она не могла этого сделать. Ответы на вопросы очень быстро доберутся до ее совести и станут ее мучить. Она знала об этом, хотя и пыталась закрыть на это глаза.

– Моя прошлая жизнь уже не имеет для меня никакого значения. Это была жизнь, которую я налаживала вместе с Джоном, – наконец ответила, обреченно вздохнув, Одри. Она стала нервно выдергивать из земли травинки.

– А Джон? Он-то налаживал ее вместе с тобой?

Одри ничего не ответила. Она попросту не знала, что ответить. Ей нужно было хоть немного отвлечься от мрачных мыслей. Она была даже рада тому, что сейчас ей не приходят на ум подходящие слова. Пока не приходят. И ей не хотелось их подыскивать. В ее сознании возникла пустота, и эта пустота давала Одри своего рода ощущение безопасности и душевного спокойствия… Затем вдруг нужные слова стали выныривать из глубины ее сознания, причем она даже не прилагала никаких усилий к тому, чтобы придать словесную форму своим чувствам и ощущениям.

– Я уже давно так не радовалась жизни, как сейчас. Давно не выезжала на природу и не слушала шелест листвы, пение птиц и журчание рек. Повседневные хлопоты и мои нескончаемые проблемы не оставляли мне времени на то, чтобы всем этим насладиться. – Она посмотрела куда-то далеко-далеко. – Теперь я уже понимаю, что не хочу возвращаться к той жизни, которая была у меня раньше. Моя работа больше не кажется мне привлекательной, хотя она и казалась мне такой еще несколько секунд назад. Я думаю, что уже не смогу предложить новых идей, да и мне от этой работы никакой пользы больше не было. В моей жизни закончился очередной период, а я до сего момента этого не понимала. Не знаю, чем я теперь буду заниматься, но возвращаться в музей я не хочу. Я чувствую, что мне необходимо заняться чем-то другим, хотя еще и не знаю чем.