Текст книги "Итоги № 6 (2012)"

Посредникам не беспокоить! / Общество и наука / Культурно выражаясь

Я на митинги не хожу. Для этого есть разные причины. Главная из них заключается в том, что просто нет времени. Большую часть дня я провожу на работе. И выходные – то единственное и желанное время, которое я могу провести с детьми. Поэтому между гражданскими обязанностями и семьей я все же выбираю семью. У меня есть свой собственный угол и родные люди, которые всегда меня ждут. Моя жизнь состоит из тех, кто меня окружает и любит, и я в ответе за них перед обществом. Кроме того, я не считаю митинги и другие формы общественного протеста единственным способом выражения гражданской позиции. Мои приоритеты, кроме семьи, – это работа, благотворительная деятельность. В гражданском смысле для меня важно то, что я пишу в Сети и что говорю своей аудитории на «Маяке». Потребности ходить на митинги в настоящий момент нет. Возможно, до должного уровня гражданственности я еще не доросла.

Но это не мешает мне поддерживать своих друзей, которые ходят на площади. В моей ленте в Facebook отражены мои симпатии. Я считаю, это нормальная потребность: выражать свою позицию не только во время выборов у избирательной урны. По-моему, всплеск интереса к митингам свидетельствует о том, что люди действительно созрели для выражения собственного мнения. Значит, не все так уж плохо в нашем обществе. Мы думаем не только о хлебе насущном, как заработать денег или найти крышу над головой, но имеем силы и время, чтобы выйти на площадь. С улыбками, с какими-то креативными транспарантами, дружно взявшись за руки. И заявить: «Мы хотим жить в честном и приличном государстве». Это прекрасно. Мне говорят: «У нас было так много митингов в конце 80-х – начале 90-х. Потом их стало меньше. А еще через 15 лет снова выяснилось, что у нас большие проблемы и нужно опять выходить на площадь. Вот такой День сурка. Дурная бесконечность. Если митинги ничего не решили в свое время, решат ли они что-нибудь сейчас?»

В то же время я не думаю, что для большинства участников митинг имеет конкретную утилитарную задачу: обеспечить свободу слова, гарантировать честные выборы или снизить тарифы на услуги ЖКХ к началу ближайшей пятилетки. Сомневаюсь, что у них есть идеальный рецепт современного общества, с которым они идут на площадь. Они выходят, потому что хотят быть услышанными властью и остальными гражданами страны. Хотят диалога. Я не знаю, насколько все это эффективно в политическом плане: время покажет. Но уже сегодня риторика официальной власти заметно поменялась. По-моему, митинги следует рассматривать в первую очередь с точки зрения не пользы для общества, а пользы для каждого отдельно взятого индивида.

Само участие в митинге – более важная вещь, чем требование к власти принять какой-то закон. Это не только и не столько политическая вещь. Это ростки гражданского сознания. Чувствовать себя гражданином полезно, дает хороший терапевтический эффект. Потому что долгое время мы сами себе говорили: «Я ничего не решаю. Кто я такой? Всего лишь винтик». Люди больше не хотят быть винтиками. Они об этом заявляют в первую очередь самим себе. Каждый понимает: «Я личность». Надеюсь, люди будут приходить на площади не только в Москве и Питере, но и во всех городах-миллионниках. Дело не в лозунгах, а в том, что они не хотят быть в пассиве. Вот сейчас наши коллеги-журналисты и ряд организаций, ратующих за сохранение исторического облика Москвы, начали борьбу за Стрелку. Они выступают против элитной застройки. Москвичи больше не хотят смотреть, как переделывают их город, не спросив у них разрешения. Люди говорят: «Минуточку! Мы хотим общественной дискуссии». Политика здесь не так важна. Это настолько очевидно, что многие деятели культуры, присоединяя свой голос к митингующим, открещиваются от политики.

Думаю, это лишь начало диалога между государством и его гражданами, потому что на самом деле государство не власть. Государство – мы сами. У нас есть наши голоса и огромное желание жить в хорошей стране, где всем удобно и благополучно, где ухоженные дети и обеспеченные старики. И в этом смысле мы все выступаем какой-то единой ассоциацией.

Надеюсь, воля и пожелания тех, кто приходит на площади, не будет в какой-то момент разменяна, использована их лидерами для закулисных соглашений и личных политических целей. Лидеры ведь, в общем, не являются выразителями взглядов большинства людей, которые собираются на площадях. Многие знают этих политиков как облупленных и не доверяют им. Но люди пришли, чтобы встретиться друг с другом. Когда просто идешь по городу, легко заметить: люди не доверяют друг другу, боятся друг друга. На митингах все не так, как в обычной жизни. Там, на площади, не чужие, не другие, а такие же, как ты. И они хотят в этой жизни делать что-то вместе, а не каждый сам по себе. Это лишний раз подтверждает: дело не в политике. Просто общество взрослеет. Учится говорить без посредников. И люди сами, без власти, без политических программ и лидеров с рупорами на трибунах, способны собраться и заявить о своем желании жить и действовать так или иначе.

Тутта Ларсен

теле– и радиоведущая

От Союза до Союза / Дело

Государство было и остается в экономике «нашим всем». Да, говорят эксперты, нам нужна новая, диверсифицированная экономика. Но и самые либеральные из них признают: создать комфортные условия для малого и среднего бизнеса может пока только государство. Так обречена ли наша страна иметь в основе своей экономики громоздкий госсектор? Есть ли у нас, наконец, промышленность? И изменит ли ситуацию создание Евразийского союза и Единого экономического пространства?

В интервью «Итогам» об этом размышляет экс-министр промышленности и торговли Виктор Христенко, с 1 февраля вступивший в должность главы коллегии Евразийской экономической комиссии – главного рабочего органа Единого экономического пространства России, Белоруссии и Казахстана.

– Виктор Борисович, год назад вы сказали «Итогам», что жить станет веселее, как только у людей появится понимание будущего. Но неопределенность только растет, будто на дворе 1989-й…

– Как активный участник тогдашних событий не могу согласиться. Была другая страна, другие обстоятельства. Но то, что сейчас растет неуверенность, объяснимо: европейский кризис не добавляет уверенности. Если рынок ЕС просядет, российские производители лишатся спроса на свои товары. Что в этой ситуации может наполнить нас оптимизмом? Возможно, то, что любой кризис невечен и можно снизить риски путем регионализации.

– То есть сменить один Союз – Советский на другой – Евразийский? И по должности Виктор Борисович Христенко возглавит этот марш?

– Мое назначение – это «Назад в будущее 4»: с конца прошлого века и до середины 2007 года я был спецпредставителем президента по развитию интеграционных процессов на пространстве СНГ. За последние четыре года тут произошел качественный сдвиг – появился Таможенный союз. С 1 июля 2011 года он полноценно функционирует, а с 1 января 2012 года мы приступили к формированию Единого экономического пространства. Нам нужны четыре свободы – движения товаров, капиталов, услуг и рабочей силы. Хотя есть замах и на большее... Для меня новый пост – источник, если хотите, драйва.

В ближайшее время займемся координацией по макроэкономическим параметрам, тарифам, железнодорожному транспорту, промышленным и сельскохозяйственным субсидиям. Пока есть только соглашения, а нужно, чтобы все это стало реальностью, чтобы из единого центра поддерживать и регулировать важнейшие экономические процессы. Надеюсь, мы этого добьемся в течение трех лет.

– Что оставляете за спиной? Сохранится ли вообще Минпромторг в новом правительстве?

– Трудно сказать: сначала должны пройти выборы. Уверен, до мая Минпромторг просуществует. А на прежнем посту я оставляю большое количество проблем – это минус, зато мы сделали их понятными и выработали рецепты их решения – это плюс.

– Причем проблем столько, что возникает вопрос: осталась ли у нас промышленность как таковая?

– Осталась... После отрицания госполитики в промышленности в 90-е годы пришлось заняться возвращением самого понятия «промышленная политика». Итогом этой работы стало появление двух субъектов диалога – серьезного бизнеса и государства, которое могло позволить себе разделить с бизнесом риски. Возникло государственно-частное партнерство. Минпромторг стал фабрикой по выпечке стратегий, как нас называли коллеги. Я горжусь этим. Нам удалось создать их четырнадцать штук. В каждой – цели, задачи, приоритеты, риски и способы их минимизации. Под стратегии сформированы программы реализации, выделены средства.

– Например?

– В авиапроме мы начали с активизации процессов по выпуску новых самолетов…

– ...И где обещанные «Суперджеты»?

– В 2011 году были сделаны 20 больших пассажирских самолетов. Но это, конечно, несопоставимо ни с Airbus, ни с Boeing, которые делают по 1—1,5 самолета в день. Но опять-таки – смотря с чем сравнивать. Нынешние 20 самолетов – это уже не семь в год, как в 2010-м. Конечно, задача у нас амбициозная – вернуть Россию в тройку мировых авиапроизводителей. Сейчас выпустили Superjet, он уже летает на регулярных рейсах. На него есть спрос в других странах. И на Западе, например в Италии, и на Востоке – на Филиппинах, в Малайзии. Мы не сдвигаем графики по разработке самолета нового поколения – как в гражданской, так и в боевой авиации. Сейчас наращиваем модельный ряд и производство вертолетов: в прошлом году прирост по ним составил больше 15 процентов – 262 штуки. Отрасль поменяла свой облик. Кстати, все наши стратегии прошли крещение кризисом – и ни одной стратегической цели мы не поменяли.

– Перейдем к автопрому: где обещанная год назад новая платформа от «АВТОВАЗ» – Renault – Nissan?

– По планам были и остаются 2015—2016 годы. И я уверен, что новая платформа будет в обещанный срок. Для «АВТОВАЗа» это революция. Главное, что изменилось, – это структура продаж: раньше внутренний рынок был на треть покрыт российским производством, а две трети импортировалось, теперь наоборот. Но на докризисный уровень спроса мы не вышли: ожидается, что это произойдет в 2013 году. Государство сделало все для этого.

– То есть надежда опять на государство?

– Старая тема: мол, государство должно заниматься макроэкономикой, что главное – хороший инвестиционный климат и внятные правила игры... И что либералы от экономики сделали в кризис у себя, на Западе? По масштабам тамошнего госвливания в частный сектор мы – дети! Или другой вопрос: могли бы мы иметь иную экономическую модель, основанную на малом и среднем бизнесе, как в Италии? Ответ: нет! Мы вышли из СССР, и мы в какой-то степени заложники прошлого. Как и Запад. В ряде отраслей нам в принципе невозможно рассуждать с позиций малого бизнеса – в автопроме, авиастроении, металлургии. Рынок глобальный, и игроки в этих секторах глобальные. И по всему миру их можно по пальцам перечесть. Зато эти сектора создают рабочие места и заказы для малых и средних предприятий в смежных отраслях. Одно рабочее место в автопроме позволяет загрузить работой в других отраслях около семи человек. Кстати, за время реализации стратегии по автопрому было создано новых мощностей для производства на 1,3 миллиона автомобилей. Например, Hyundai Solaris…

– Корейский такой концерн…

– Это российское предприятие, пусть оно и принадлежит Hyundai. Купите – будет вашим. У меня лично нет комплекса неполноценности из-за того, что оно принадлежит кому-то другому: налоги-то платятся в России, тут же создаются рабочие места и идет сбыт продукции. Hyundai запустил производство полным циклом и в три смены. Сейчас они уже думают об интеллектуальной кооперации. Это и есть наша цель – интеллектуальная кооперация, чтобы российский инжиниринговый центр (пусть в рамках СП) взял на себя создание того или иного узла, который был бы использован в глобальной платформе той или иной модели по всему миру. То же самое с авиапромом, с металлургией... Рынок-то глобальный!

В судостроении то же самое. Там вообще государству пришлось вмешаться и объединить разрушавшуюся госсобственность. Не вмешиваться, пусть пропадает? Конечная цель объединительных процессов в отраслях с участием государства – выход структур на IPO или партнерство со стратегическим инвестором. Надо создать такие структуры, которые будут оценены рынком. Собственность – это не благо, это бремя. И у государства нет никакого интереса обрастать ею сверх меры…

– Но именно так и получается.

– Не везде. Мы пытаемся менять и структуру доставшейся нам советской экономики. Работаем над модернизацией имеющегося и основываем новое. В цветной и черной металлургии – кстати, полностью частной отрасли – износ фондов сейчас составляет всего 40 процентов! Это очень хорошо. Это значит, что модернизировались пусть не все, но крупнейшие предприятия. Мы создаем фармпром, которого в РСФСР не было – была только химия, а таблетки делали в других республиках или странах СЭВ. Сейчас вокруг фармы столько грязи! И понятно почему: в прошлом году этот рынок в России оценивался более чем в 20 миллиардов долларов. Кстати, когда мы начинали им заниматься, было 12 миллиардов. В этом секторе сейчас нет госсобственности, но есть госуправление развитием. Мы хотим движения по всем звеньям цепочки создания готового продукта – от поисковых до маркетинга на глобальном рынке. Мы готовы делить риски с крупнейшими игроками. Есть уже первые примеры сотрудничества.

В Европе долгое время педалировалась концепция развития ЕС на основе экономики знаний. Дискуссия истощилась сама собой в 2011 году – ЕС принял индустриальную стратегию. Их кризис многому научил: когда Opel в Германии испытал потрясения, а из-за этого пошли и социальные волнения, тут же все всё быстро поняли. Россия не исключение: невмешательство государства в экономику дало бы нам кризис куда более глубокий. Если бы в 2008-м мы закрыли программы поддержки автопрома, то поставили бы на грань выживания 2,5 миллиона человек. И это только работников – без учета их семей!.. Так что государство и тут вынуждено помогать.

– Год назад вы сетовали на тотальное падение спроса. Ситуация выправляется?

– Не в полном объеме, так как не исчезла неопределенность на рынке. Ближайшие годы не будут легкими ни для США, ни для ЕС, ни для России. Например, у нас падение экспорта в металлургии – рухнул внешний спрос. Хотя в целом по году все сложилось не так плохо: если в среднем в 2011 году промышленность выросла на 4,7 процента, то в ряде секторов отмечен взлет. Например, в производстве автотранспорта прирост почти 42 процента.

– А кредиты для производственников подешевели?

– 2011-й – рекордный год по инфляции в смысле ее низких показателей. Так что и ставки ниже, чем в прошлом году. Хотя во втором полугодии стали нарастать кризисные явления в европейской экономике, что тут же отразилось и на России – ставки пошли вверх. Сейчас в среднем они составляют около 9 процентов. Но это все равно лучше, чем было. Проблемы не только в цене, но и в срочности получения кредита и его обеспечении. Банки предпочитают завышать риски, и приходится государству субсидировать процентные ставки.

– Владимир Путин пообещал в своей программе рост инвестиций. За счет чего?

– Есть резервы. В автопроме, например, мы запустили новый инвестиционный цикл, которого не было 40 лет. Сейчас в отрасль инвестировано порядка 6 миллиардов долларов. Но даже по четырем крупнейшим альянсам нам предстоит инвестировать еще более 7 миллиардов. Если к этому добавить около 300 заключенных соглашений с фирмами, поставляющими автокомпоненты, то сумма инвестиций возрастет почти вдвое. И все это – до 2016—2017 годов. Рынок автопрома в России был оценен в прошлом году в 100 миллиардов долларов. И он растет: в 2011-м продано 2,6 миллиона автомобилей, а в 2013—2014 годах Россия станет первой на рынке ЕС.

– По объему продаж? Не на душу населения…

– По объему продаж. С расчетом на душу населения у нас тоже все неплохо: в мире на тысячу человек приходится в среднем 120 автомобилей. В России – 250, в ЕС – 500. Много это или мало – 250 авто на тысячу человек? Для Москвы – много, в среднем по стране – мало. При этом больше половины парка – машины старше 10 лет. Есть куда расти.

– Какие у промышленности ощущения от вступления в ВТО?

– Ощущений масса. За два десятка лет вступления в ВТО наши законодательные нормы были во многом подогнаны под их стандарты. Так что в какой-то степени страна давно в ВТО. За исключением тарифных позиций доступа на наш рынок. С последствиями этих договоренностей мы столкнемся, как только ратифицируем соответствующие соглашения. Проблема в том, что преимущества от вступления в ВТО лежат в среднесрочной перспективе. То есть принятие в клуб джентльменов не означает, что вы сразу стали джентльменом, – должно пройти время, прежде чем вам начнут верить на слово. А риски проявляются быстрее преимуществ. Сейчас мы озадачены снижением этих рисков для конкретных отраслей. Прежде всего для автопрома. Снижение ввозной пошлины в течение 7 лет создает риски для инвесторов, которые пришли на наш рынок. Мы им гарантировали, что обязательства, например, по режиму промсборки будут выполнены. И для авиапрома, и для судостроения, и для лесной промышленности.

– За счет регионального союза? Кстати, что дает вам уверенность говорить об этом проекте как перспективном, если лидеры Казахстана и Белоруссии отказываются от рубля как единой валюты?

– Валютный союз – высшая фаза экономической интеграции. Здесь уже почти неразличима грань между экономикой и политикой. Я этого не исключаю, но должен пройти не один год. Будем реалистами: мы идем темпами, которые в разы превышают те, что были у Евросоюза. Сравнение уместно, потому что ЕС – единственное интеграционное образование, которое получилось. И сегодняшние европейские проблемы – это проверка на эффективность этой интеграционной модели. Мы можем на их примере оценить сложности и риски.

– Модель вполне очевидная: есть «паровозы» в виде Франции и Германии, которые тянут экономики всех стран. А у нас в его роли будет Россия.

– Главное, чтобы мы понимали риски и способы их минимизации. Россия – крупнейшая экономика Евразийского союза, и наши риски больше. Для Казахстана и Белоруссии есть плюс: прикрывая себя, Россия прикроет и их. А нам плюсом будет придание трехстороннему рынку единого характера. Впрочем, это меньше половины задач, которые предстоит решать. Главная цель – сделать за счет интеграции наши страны сильнее и в этом качестве выступать за пределами регионального пространства. При этом свободное движение товаров, конечно, важно. Но еще важнее движение глобальных капиталов и инвестиционная устойчивость новых проектов в разных отраслях – химии, автопроме, энергетике, фарме и т. д., – которые могут выступать со своим продуктом на мировом рынке. Ради этого все и затевается. Модель глобализации себя дискредитировала, а центр глобализации еще и подставил всех игроков по ключевому параметру – валютной составляющей. Создавшиеся риски будут компенсироваться за счет регионализации. Нужно укреплять региональные структуры. Например, Евросоюз. Ему несладко, но он обязан выстоять. Иначе хаос станет всеобщим. Создаются и другие региональные центры – Латинская Америка, АСЕАН... Все ищут формы создания региональных структур. Для нас это пространство СНГ. И не важно, что сейчас глубоко вошли в процесс только трое: заработает – привлечет и четвертую, и пятую, и шестую…

– И так до пятнадцати?

– Время покажет.

Светлана Сухова