Текст книги "Итоги № 9 (2012)"

Секретоноситель / Общество и наука / Спецпроект

Секретоноситель

/  Общество и наука /  Спецпроект

Гурий Марчук – о незнакомце из секретной лаборатории «В» и таинственной особе, которой Курчатов нежно шептал «девочка моя», о том, что искали в новосибирском Академгородке по личной просьбе де Голля, об обширных познаниях Тэтчер в теории сверхпроводимости и полном отсутствии интереса к науке у Горбачева, а также о том, как Хрущева гнали из Кремля граблями

Академик Гурий Иванович Марчук  – личность легендарная. Вместе с Курчатовым и Доллежалем создавал атомное оружие – первую в мире водородную бомбу, стоял у истоков нового класса подводных лодок с жидкометаллическим теплоносителем, аналога которым до сих пор нет. Он был последним президентом Академии наук СССР, а уже после перестройки занялся глобальными проблемами: экологией, изменением климата и даже медициной – генетикой и иммунологией. В свои 86 лет, несмотря на давно заслуженный отдых, он активно трудится в им же созданном Институте вычислительной математики РАН, читает лекции, ездит на конференции, пишет книги. Он советник президиума Российской академии наук, руководитель кафедры на факультете вычислительной математики и кибернетики МГУ.

– Гурий Иванович, рано ли проявились у вас математические способности?

– Довольно рано. Моя родина – юг Урала, Оренбуржье, и когда мне было пять лет, родители почему-то решили перебраться на Волгу, так мы оказались в селе Духовницком, это между Саратовом и Самарой. Отец мой был учителем химии. Кажется, класса с восьмого я вдруг стал легко решать задачи за 9-й и 10-й класс, и как-то так вышло, что сложных задач для меня не стало. Однажды отец отправился на ярмарку в Хвалынск – это на другом берегу Волги – и привез оттуда потрепанную книжку 1912 года издания. На обложке было написано «Арифметика. А. Малинин и К. Буренин». Мне название показалось смешным. Но отец сказал: «Вот, сын, я купил тебе очень хорошую книгу. Давай сделаем так: если ты решаешь задачу, я плачу тебе 20 копеек. А если не решаешь, то платишь мне штраф – рубль». Конечно, я тут же схватил книгу. Первую задачу решил с ходу, вторую – подумал. А третью, как ни бился, решить не мог. Тогда попросил отца дать мне еще три задачи. И опять две решил, третью не могу. Книжка оказалась с секретом. В ней были перемешаны простые и сложные задачи, какие даже не всем учителям под силу. В конце концов, подсчитав, мы с отцом выяснили, что никто никому не должен. С тех пор я понял, что в математике надо решать сложные задачи – простые ничего не приносят. Неизвестно, как сложилась бы моя жизнь, если бы не этот зловредный задачник... Но вскоре началась война. Мне было 16 лет, когда в 1942 году я поступил на первый курс математико-механического факультета Ленинградского государственного университета, который находился в эвакуации в Саратове. А в марте 43-го меня призвали в Красную армию и направили во вновь организованную школу АИР – артиллерийской инструментальной разведки резерва Верховного главнокомандования. Школа размещалась на окраине Саратова на территории танкового училища. Я выучился на младшего сержанта, а к концу войны дослужился до старшего сержанта, побывав по специальным заданиям командования во фронтовых зонах Чугуева, Харькова и Сум. Ближе к концу войны оказался в Ленинградской области, где обеспечивал артиллерию Верховного главнокомандования сведениями, необходимыми для подавления вражеских войск в Пруссии. На войне мне повезло – меня не только не убили, но и не ранили. В октябре 1945 года я поступил на второй курс математико-механического факультета ЛГУ.

По окончании учебы я попал на работу в ГЕОФИАН – Геофизический институт АН, где окончил аспирантуру и получил степень кандидата физико-математических наук. Работал под руководством выдающегося гидромеханика Ильи Кибеля, которому обязан методологией научного познания с помощью математических моделей.

– Именно матмоделирование привело вас в атомную энергетику? Как это случилось?

– Как-то зимой 1952 года к нашему институту подъехал черный автомобиль ЗИС, из него вышел человек, который, как выяснилось, разыскивал меня. Этот человек пригласил проехаться с ним, а на мой вопрос, куда мы едем, кратко ответил: «Узнаете». Мы ехали около полутора часов мимо красивейших подмосковных лесов, пока не свернули с шоссе к какому-то секретному объекту, окруженному высоким забором. Преодолев несколько кордонов, через которые машину беспрепятственно пропустили, мы наконец очутились в административном здании и прошли в просторный кабинет, его хозяин, невзрачный лысый человек, не представившись, сообщил мне, что отныне я буду работать в лаборатории «В». Как потом выяснилось, именно так и называлась лаборатория по созданию водородной бомбы. Я был раздосадован и спросил: «А что будет, если я откажусь?» На что человек спокойно ответил: «Тогда вы отсюда не выйдете». Впоследствии я узнал, что лысый человек – это полковник КГБ, которому поручили обеспечивать деятельность и охрану сверхсекретной лаборатории по созданию супероружия. Узнав, что мне предстоит работать под руководством профессора Блохинцева, я успокоился – по его книге «Основы квантовой механики» я учился в университете. Поняв, что мне придется жить и работать среди физиков, я повеселел и согласился, хотя мое согласие и не требовалось. Так началась моя многолетняя работа в Обнинске.

Через три года лаборатория «В» была переименована в Физико-энергетический институт Госкомитета СССР по использованию атомной энергии. Я стал руководителем математического отдела института. Первоочередной моей задачей стал математический расчет водородной бомбы на дейтерии, альтернативной знаменитой сегодня «слойке», которую, в свою очередь, разрабатывал Андрей Сахаров. Мы должны были в очень короткие сроки тщательно изучить свойства дейтерия и рассчитать термоядерные реакторы нового типа. На эту задачу работало основное предприятие в Арзамасе, его поддерживали в Институте Келдыша в Москве. А мы обеспечивали теоретические расчеты, которые, как вы понимаете, должны быть очень точны. С задачей справились. Но о технических деталях рассчитанной нами водородной бомбы я и сегодня не могу рассказывать. Это закрытая тема.

Работать приходилось со многими интересными людьми. Научным руководителем института был выдающийся ученый Александр Лейпунский. Вместе с Петром Капицей он работал в Кембридже и считался ученым с мировым именем, а вернувшись в СССР, стал автором ряда первоклассных проектов использования атомной энергии в стране. Познакомившись с ним, я услышал много интересного, в том числе и эту удивительную историю. В 1945 году Александру Ильичу было поручено сохранить для научных целей несколько граммов радия, добытых неимоверным трудом. В ту пору это был едва ли не единственный практически используемый интенсивный радиоизотоп, цены которому, как теперь картинам Леонардо да Винчи, просто не было. И вот для хранения радия ему выделили в одном из институтов Москвы маленькую комнатку. В нее поместили сейф с радием. Комнату опечатали, а около дверей организовали круглосуточное дежурство. Часовые, сменяясь, под расписку в журнале сдавали ценное имущество. Через год или два во время инвентаризации драгоценных металлов решили проверить запасы радия. Вскрыли печать, открыли дверь и увидели... большую светлую комнату с канцелярскими столами. Сейфа с радием в комнате не было. Оказалось, что институт, производя ремонт, сделал кое-какую перепланировку. Маленькую комнатку присоединили к большой, стену снесли, а сейф «с какими-то склянками» выбросили, куда – никто не знал. Сотни научных сотрудников тщательно обыскали все свалки и помойки столицы, но ничего не нашли. Поиск был прекращен, а Лейпунский снят с работы и «сослан» в Киев. И лишь спустя несколько лет, когда Обнинску потребовались ученые высшего класса, Александра Ильича пригласили в лабораторию «В», где под его руководством было создано новое направление, связанное с реакторами на быстрых нейтронах. За эти работы ученого удостоили Ленинской премии и других высоких наград. Ничего этого могло не быть, если бы он был сослан в лагеря.

– В Обнинске велись секретные работы. А ученые были тоже засекречены?

– Я долгое время находился под грифом секретности. Снял его с моего имени лично Курчатов. Дело было так. Я написал монографию о расчетах ядерных реакторов. Книжка лежала в издательстве. И вот в моей квартире в Обнинске однажды вечером раздается телефонный звонок. Беру трубку: Курчатов. «Гурий Иванович, не могли бы мы встретиться завтра утром в Институте атомной энергии?» Курчатов тогда руководил этим институтом, сегодня носящим его имя. Конечно, я приехал. Игорь Васильевич приветствовал меня, провел в свой кабинет и сказал, что скоро начнется вторая Женевская конференция по мирному использованию атомной энергии и было бы хорошо в ее материалы от нашей страны включить мою книгу, с которой он, к моему удивлению, уже успел ознакомиться в рукописи. Я растерялся, поскольку знал, что книга выйдет в лучшем случае через полгода. Тогда Игорь Васильевич взял «кремлевский» телефон, набрал номер и сказал в трубку: «Але, девочка, это ты? Надо, чтобы такая-то книжка вышла через месяц». Поговорив с таинственной девочкой, он сообщил мне, что все в порядке. Я направился к выходу, но уже на пороге не выдержал и решил спросить, что же это за могущественная девочка? Курчатов засмеялся и пояснил, что «девочка» – это сокращение инициалов имени Дмитрия Васильевича Ефремова, крупнейшего физика-энергетика. Курчатов многим давал ласковые, шутливые прозвища. Так, академика Якова Борисовича Зельдовича он называл не иначе как Ябэ, а академика Юлия Борисовича Харитона – Юбэ. Книга была издана ровно через месяц, и ее получили в комплекте с нашими материалами все иностранные делегации конференции. После этого действительно мое имя стало известным.

– Как случилось, что вы стали заниматься атомными подводными лодками?

– После того как свою роль в проекте по расчетам водородной бомбы я выполнил, перед нами была поставлена новая, не менее важная задача – создать качественно новую атомную подводную лодку-охотник c жидкометаллическим реактором. В 1952 году мы были пионерами в такого рода исследованиях. Задачу удалось решить: наши лодки научились развивать скорость до 70 километров в час, что по тем временам было грандиозным достижением, и опускаться на глубину до километра. Этот рекорд зафиксирован в Книге рекордов Гиннесса, хотя мы никаких заявок не подавали. Произошло это по инициативе американцев. Лодки, двигатели которых были изготовлены по нашим расчетам, и по сей день остаются лучшими в мире. У американцев таких не было и нет.

Дело создания подводных лодок я освоил как таблицу умножения. Самое страшное для ученого – перестать развиваться. И я стал мучиться: куда же податься? А тут из Новосибирска приехал академик Соболев. Сказал, что начинается организация Сибирского отделения Академии наук, строится Академгородок, и там будет в том числе математический институт. Но с кадрами плохо. Надо их укреплять. Вот и пригласил меня для того, чтобы я возглавил вычислительный центр в институте. Я решил съездить, посмотреть, что это за Академгородок. Когда увидел строящийся проспект Науки, с которого открывалась перспектива возведения сразу 15 академических институтов, у меня от восторга перехватило дыхание. Вернулся в Москву и все рассказал жене. Она сказала: «Ну, раз ты считаешь, что надо ехать, – поехали».

– Наверное, жалели, что уехали из столицы?

– Ни разу! В Сибири прошли наши лучшие годы. В 1962 году я возглавил Вычислительный центр Сибирского отделения АН СССР. Вскоре он стал одним из крупнейших академических институтов. В то время я занимался уже не атомной энергией, а проблемами атмосферы, которые позже вылились в глобальные исследования по предсказанию погоды, катаклизмов и стихийных бедствий, крайне актуальных сегодня.

В начале 60-х годов жизнь в Академгородке была особенно насыщенной событиями и интересными встречами. Кто к нам только не приезжал! Однажды в Новосибирск должен был прилететь Шарль де Голль. Визит ожидался со дня на день, как вдруг выяснилось, что во всем городе нет подходящей для него кровати: президент Франции обладал необыкновенно крупным телосложением и высоким ростом. В течение одной ночи на местной мебельной фабрике пришлось срочно изготовить кровать на полметра длиннее обычной. Довелось поволноваться и перед самым прилетом. В аэропорту выяснилось, что посмотреть на высокого во всех смыслах гостя явилось множество незапланированных встречающих. Разгонять их было поздно: самолет успел приземлиться и президент Франции ступил на трап. Что делать? Ведь толпу никто не проверял, не обыскивал. Кто знает, что там за люди? Между тем де Голль вышел из самолета и с приветливой улыбкой прошел всю полукилометровую очередь, не поленившись многим пожать руки. Этим он сразу расположил к себе новосибирцев. Когда приветствия наконец закончились, мы облегченно вздохнули: обошлось без инцидентов. Вскоре после его приезда в Академгородке была создана французская спецшкола и Общество советско-французской дружбы. Франция стала моей любовью на всю жизнь. Меня не раз приглашали в эту страну читать лекции, спустя годы я познакомился и подружился с Франсуа Миттераном, который вручил мне орден командора Почетного легиона, а в начале 90-х я стал иностранным членом французской Академии наук.

– Ваша сибириада длилась почти 20 лет. И, кстати, если бы не ваше заступничество, пол-Сибири сегодня находилось бы под водой.

– Дело не только во мне. В середине 60-х было решено создать при Совмине СССР Совет по науке – независимый научный орган, который должен был давать объективные оценки о крупных предложениях по преобразованию страны, системе образования, строительству уникальных объектов. Туда вошли 16 академиков и два члена-корреспондента. Я стал ученым секретарем совета. За годы его работы было принято немало важных решений, и одно из них касалось проекта по строительству Нижне-Обской ГЭС около Сургута. На проектные работы были отпущены огромные по тем временам деньги – два миллиона рублей. Разбираясь в вопросе, мы поняли, что при реализации проекта будет затоплена почти треть Западной Сибири, и организовали мощную комиссию из специалистов, которая доказала Хрущеву несостоятельность идеи. Если бы нам не удалось этого сделать, мы лишились бы богатейшего сельскохозяйственного региона, лесных угодий, а также нефти, которую только-только открыли геологи в районе Березова – месте, где некогда отбывал ссылку Александр Меншиков. Реализация этого бездумного, а точнее, безумного проекта, несомненно, привела бы к экологическому бедствию. Увы, примеров воплощения такого рода проектов в нашей стране предостаточно. Потому и случались в совете порой весьма резкие споры по тому или иному поводу. Однажды Хрущев попросил нас оценить пользу или вред 11-летнего образования. Академик Лаврентьев созвал совет и пригласил на него министров высшего и среднего образования СССР и РСФСР Елютина и Столетова. Министры сделали по докладу, в которых одобрили сложившуюся на тот момент в стране систему 11-летнего образования. Встал Лаврентьев и спросил, зачем в школах так много времени отводится преподаванию русского языка. Вот мы, ученые, дескать, не знаем его в совершенстве, однако это не мешает нам общаться, доказывать теоремы и развивать теории. А что касается статей, то мы их пишем с ошибками, которые исправляют наши секретарши. Затем спрашивает академика Семенова: «Николай Николаевич, вот вы хорошо знаете русский язык?» Тот подумал и изрек: «Пожалуй, нет». «А как вы обходитесь с бумагами?» – «Пишу неразборчиво, а секретарша поправляет все как надо». В спор вмешались Келдыш и Кириллин, заметив, что им стыдно все это слушать: русский язык – часть нашей культуры, и всякий культурный человек, а тем более ученый, академик, просто обязан быть высокограмотным человеком. Этот тезис поддержали все остальные участники заседания, в том числе и я.