Текст книги "Письма"

Автор книги: Исидор Пелусиот

сообщить о нарушении

Текущая страница: 40 (всего у книги 43 страниц)

123. Схоластику Алимпию.

О чтении, против язычников, о благодати Богодухновенных Писаний и о пользе от них.

Поскольку, как сказал ты, иссыхают словесные источники, упокоевающие душу, желающую орошения, то советую тебе, ученейший муж, открывать те, которые более всего изобилуют богатыми и неиссякаемыми токами и не имеют нужды в орошении из других хранилищ.

124.

На слова: Аз есмь Бог Авраамов и Исааков, и Иаковль (Исх.3:6), и: защищу град сей ради Давида, еже спасти его (Ис.37:35).

Добродетель, блаженный, есть достояние божественное, богоугодное, блаженное, бессмертное, непрепобеждаемое забвением. Ибо в славе она у людей и приснопамятна у Бога, Который вещает иногда: Аз есмь Бог Авраамов, и Исааков, и Иаковль; а иногда: защищу град сей, еже спасти его ради Давида, раба Моего. Такого о себе Божия попечения и такой чести у Бога достигают, скончавшись, те, для которых добродетель была вожделенна. Если же Господь здесь так прославляет их, то какими дарами наградит их там?

125. Ирону.

Раздражение и гнев, кажется мне, почти одно и то же. Но первое указывает на быстрое движение страсти, похищающее и способность мыслить, а последний – на долговременное пребывание в страсти. Почему первое называется так от слова «воспламенение» αναθυμίασις, а второй от слова «вскисать» οργâν и «желать отмщения» αμύνης ερâν.

126. Ираклию.

На слова: волцы и агнцы имут пастися вкупе (Ис.65:25).

Крайне дивлюсь, почему слава писаний, оставленных всепремудрым Иоанном Златоустым и распространившихся всюду, достигла и моря, но не коснулась твоего невежества. Но дивясь сему, не его виню, а слагаю вину на твою ни с чем не сравнимую леность, дошедшую до того же, что бывает с людьми, которые в самый полдень при ясной погоде не видят солнца, потому что вовсе угасла у них сила зрения.

А тем, что ты говоришь, сам себя обвиняешь в том, что не любишь прекрасного. Кто не восхищался писаниями Златоуста? Кто из рожденных после него не воздавал благодарения Божию Промыслу, что родился после него и не отошел в мир иной, не изведав силы божественной цевницы, которая усвоила Орфеев склад, по превосходству же изрекаемого справедливо становящийся невероятным.

Ибо он не зверей соделывал уловимыми божественною музыкой, но укрощал зверонравных людей, смягчая их свирепость и приводя в кротость и согласие. И волки и агнцы – не видом, но нравом – примирившись между собою, совокупились во едино. Посему, коснись этой цевницы – и доныне торжествующее в тебе неблагочиние совершенно удалится и уступит место этой складной музыке.

127. Диакону Евдемону.

Против Иудеев, где и сказанное Иосифом Флавием о Спасителе приводится подлинными его словами.

Иудеи, превосшедшие всякую меру злобы, не поверили не только Пророкам, но и самому Богу. Впрочем, был некто Иудеянин Иосиф, крайний ревнитель закона, верно изложивший Ветхий Завет, доблестно стоявший за Иудеев, доказывавший, что все иудейское выше всякого слова. И он счел за благо уступить истине событий, потому что не соревновал в образе мыслей нечестивым. Поскольку и Еллинам, и варварам, и всякому человеку свидетельство врагов кажется достоверным, то почитаю необходимым представить его изречения.

Что же говорит он? «Является в то время Иисус, Муж мудрый, если только надлежит назвать Его Мужем; потому что Он совершал дела удивительные, был учителем людей, охотно принимающих истинное. Он привлек к себе многих Иудеев, многих и из еллинства. Он был Христос. И когда Пилат, по обвинению первенствующих между нами мужей, осудил Его на крест, возлюбившие Его с самого начала не перестали любить Его. Ибо на третий день Он снова явился живым, как Божественные Пророки изрекли о Нем – и это, и тысячи иных чудных вещей. Общество же христиан, от Него получивших имя, не оскудело и доныне».

А я крайне удивляюсь правдолюбию Иосифа во многом, особливо же в сказанном: «Учитель людей, охотно принимающих истинное». Ибо некоторые по не сравнимой ни с чем беспечности (а таковы были и неверовавшие Иудеи) отвергают иное, весьма ясное и Божественное, и произносят приговор по причине собственной своей беспечности, а не по неясности самых дел. Если и враги не осмелились воспротивиться истине, кто не поверит тому, что яснее солнца?

128. Павлу.

О том, что людям, придерживающимся правых догматов, надлежит и жизнь проводить соответствующую учению.

Если еретиков, Еллинов и Иудеев мы побеждаем правотою догматов, то справедливость требует побеждать нам их и делами, чтобы они, побеждаемые в одном, не почли себя победителями в другом, и чтобы отрекшиеся от веры не стали выставлять нам на вид нашу жизнь, а также не могли сказать нам: «Вы, погрешающие в явном, почему требуете, чтобы вам поверили мы в неявном?»

Ибо если благочестие есть самое первоначальное и главнейшее дело, то оно имеет потребность и в правом образе жизни, чтобы добрая о нас слава достигла самого верха совершенства. Сие подтверждает и Божественное Писание, говоря: вера без дел мертва есть (Иак.2:26). Поэтому всеми силами побудим себя к строгому образу жития, чтобы, побеждая во всем, даже и молча заграждать нам уста сопротивникам, осмеливающимся говорить.

129. Комиту Ермину.

На слова: внемлите милостыни вашея не творити пред человеки, да видими будете (Мф.6:1).

Поскольку писал ты: «Возможно ли подающему милостыню не быть видимым?» – то ответствую, что Христос испытывает теперь намерение подающего. Поскольку, кому человек желает угодить, от тех и хочет получить себе похвалу, а вознамерившийся угодить Богу, хочет от Него получить похвалу, то и сказал сие Христос. Не всякий из тех, чью милостыню увидели, для того непременно и делает, чтобы это увидели, но только тот, кто желает похвал и для сего разглашает тайну. Хотя дело и не может укрыться, но подающий милостыню не должен сего выказывать, ибо так поступающий и тех, кто принимает милостыню, позорит, и сам себе провозглашает награду и похвалу.

130. Чтецу Палладию.

О различных образах, в которых Премудрый олицетворяет премудрость.

Поскольку спрашивал ты, по какой причине образы принимаются не во всех чертах, то отвечаю: по той, что они должны быть подобиями, а не тождеством. И оставив прочее, попытаюсь, насколько можно, объяснить сказанное.

Некто муж мудрый, разумею сына Сирахова, описавшего нам оную премудрость, не нашел возможности уподобить ее чему–то одному, не нашел ей олицетворения в каком–то одном растении. Но, чтобы представить ее красоту, высоту, благоухание и прочие качества премудрости, Премудрый перебрал, по возможности, все растения. От каждого он взял сообразное и наиболее приличествующее для ее изображения, и описал ее людям, от одного растения заимствуя красоту, от другого – высоту, от третьего – благоухание. И, как бы заключив в некую сокровищницу не все, что есть в растениях, но одно то, что требовалось для изображения, дал нам способ представить в уме нечто, достойное премудрости. А чтобы не показалось, будто бы я скрытно делаю тебе упреки в невежестве, не привел я самых изречений, которые, вероятно, у тебя под руками.

131. Зосиме.

О пришествии Божием.

Врачевство грехов человеческих – пришествие во плоти Сына Божия – устрашило всех: и людей и демонов. Одних – уверив в том, что дана пощада человеческому естеству, как соединенному с Богом, а других – принудив воздержаться от злоухищрения против человеков, ибо естество сие сделалось уже безгрешным.

Но тебя все сие не смягчило и не заставило устрашиться, и не научило уцеломудриться. Посему, если ты человек, да вразумит тебя первое; а если демон, то второе да научит прекраснейшего естества не употреблять во зло ради угождения страстям. Ибо пойдешь на Суд дать отчет во всем этом и за продолжительную бесчувственность понести продолжительную казнь.

132. Епископу Алфию.

О Сеннахириме.

Поскольку Сеннахирим угрожал Езекии тем, что выше человеческого естества и человеческих сил, то и познал посему ничтожество собственной своей немощи. Ибо, понадеявшись при первом нападении набегом взять Иерусалим и, без войны и битвы потеряв почти все войско, признал для себя вожделенным спастись одному. Но, убежав домой, был умерщвлен своими домашними, чтобы и немощь свою познать, и, вместе с тем, не избежать наказания.

133. Антиоху.

В телах соки от преизбытка портятся, ибо, когда составные начала выступают из своих пределов, доходят до излишества и превышают меру, – тогда приключаются болезни и жестокая смерть, – так бывает и с душами. Если после целомудренной жизни впадем в гнев, то бываем и кичливы, и раболепны. И первое делает нас ненавистными, а последнее – смешными; потому что, смешав в себе два противоположные порока – безрассудство и лесть – возбуждаем к себе ненависть и подвергаемся осмеянию.

Когда же отсечем избыток страсти, тогда будем и в точности смиренны, и безопасно высоки. Ибо таково наше любомудрие: в одной душе она соединяет и смиренномудрие, и высоту; смиренномудрие – чтобы ни пред кем не превозноситься, а высоту – чтобы не иметь готовности кому–либо льстить.

134. Епископам Ермогену, Лампетию и Леонтию.

Зосима, Евстафий и Марон – люди, которые и сами не приобрели ничего доброго, и не научились тому из самых обстоятельств, и не принимают совета других, но впали в явную погибель. И хотя вы считаете излишним и рассуждать с ними об обязанностях, однако же справедливо будет помолиться о них Богу, чем, может быть, извлечете их из глубины порока. Ибо, как известно, это Божие дело.

135. Павлу.

Если богатство, красота, сила, слава, владычество и все мнимые блага скоро увядают и рассеваются, как дым, то кто будет столь неразумен, чтобы что–либо одно из сказанного считать великим и признавать для себя честью? Ибо если и тот, кто имеет все в совокупности, иногда и при жизни, непременно же по смерти, оставляет это и лишается всего, то не имеющий всего в совокупности (всему и быть у одного человека невозможно) не подвергается ли осмеянию, хвалясь тенями, сновидениями и неясными призраками?

136. Пресвитеру Зосиме.

Самым делом, наилучший, надлежит убеждать слушателей в том, что есть царствие небесное, и услышавших обращать к вожделению оного. Убеждаются же слушатели, когда видят, что учитель делает дела, достойные царствия. А если тот, кто, подобно тебе, делает дела, достойные осуждения, станет любомудрствовать о царствии, то как ему убедить слушателей? Ибо поступает он подобно человеку, который убеждает возлюбить какую–то вещь тех, кого убедил в том, что этой вещи и не существует.

137. Комиту Домитию.

Не смерть на брани есть поражение, премудрейший, но если кто убоится неприятеля и бросит щит. А если вожделевающего доблестных подвигов подвело тело, по закону включают его в число победителей. Ибо и те, кто распоряжается игрищами борцов, умерших во время самого состязания предпочитают оставшимся в живых.

А если это действительно так, то по какой причине почитаешь мучеников побежденными только потому, что они умерли, и не провозглашаешь скорее их за то победителями? Цель этой борьбы – не сохранить тело, которое, когда по видимости и живет, умерщвлено, но не погубить славу добродетели.

138. Диакону Палладию.

Если ни величие епископства, ни то, что не сделано тобою ничего, достойного сана, ни апостольское слово, изобразившее, каким надлежит быть епископу, ни неподкупное Судилище, на котором произносится непогрешительный приговор, ни все прочее не удерживают тебя от безумной мысли, с какою ты, упившись безрассудным желанием, надеешься купить епископский сан, то да пристыдит тебя хотя бы пример язычника. Ибо сказывают, что Питтак, получив от Митиленцев право начальства после того, как он победил в единоборстве Ригийского архонта Фриона, отказался от сего начальства. И когда Митиленцы не хотели освободить его, принудил их к этому, желая быть не властителем, но частным лицом.

Итак, он, собственными опасностями и кровью приобретший право начальства, добровольно отказался от него и хотя перенес уже опасность, отринул властительство, притом не подвергавшее ответственности. А ты, которому, как говорят, несправедливо быть и в числе подчиненных, возмечтал купить право начальства, подвергающего ответственности, и подлежащего тьмочисленным взысканиям, и превышающего всякое человеческое достоинство; начальства, которого должен был бы ты не принимать, как бы ни предлагали; и не только не стыдишься сего, но даже этим хвалишься. Посему, кто может вполне изобразить такую твою дерзость?

139. Иподиакону Палладию.

Человеку снисходительному справедливо следует иметь сердце более человеколюбивое, нежели человеку правдивому и точному; потому что ему прилично руководствоваться более человеколюбием, нежели правдивостью.

140. Иподиакону Алфину.

Лучше не сдаваться в плен пороку, а плененному лучше знать, что он пленен, и скорее отрезвляться как бы от некоего опьянения. Ибо кто пленен, а не думает о своем плене, тот неисцелимо болен.

141. Схоластику Аммонию.

Те, кто посеял в своих детях еще в младенчестве справедливое понятие о Божием величии и Промысле, а потом и о добродетели, не только как родители, но и как превосходные наставники, сподобятся Божиих наград. А те, кто насаждает в них понятие о многобожии и о пороке, как принесшие чад своих в жертву демонам, приимут достойное воздаяние.

142. Симмаху.

В войнах междоусобных победители более жалки, нежели побежденные, потому что понесут на себе по сравнение с теми больший стыд – настолько больший, насколько более других достигнут чего–либо в этой войне. Однако же, если примирятся, одержат над побежденными верх. А у нас здесь такая брань, которая хуже междоусобной, потому что спор идет об одном теле. И победители, примирившись, не имеют преимущества, и тот, кто намерен хвалиться, что больше других сделал вредного, больше других должен и стыдиться; потому что наказание уготовано действующим, а не терпящим.

143. Мартиниану и Зосиме.

Бегайте, наилучшие, порока: он силен в том, чтобы возлюбивших его приводить в неистовство и делать неразумными. Бегите же во след добродетели: она сильна в том, чтобы держащихся ее умудрить и соблюсти в надлежащем состоянии. Она часто и в глазах, которые смотрят как–то кротко и тихо, показывает, что внутри – ум, исполненный смиренномудрия.

144. Пресвитеру Зосиме.

Многие (если скажу все, то это, может быть, сделает слово мое жестким) весьма сильно и зло осмеивают тебя, и я желал бы, чтобы в насмешках их не было правды. Однако родной брат твой, плача и сетуя о тебе, сообщил нам то же, если не еще более тяжкое, известие. Он умоляет извлечь тебя, если можно, из глубины похотливости, в которой ты, на погибель голове своей, состарился, решительно отказавшись послушаться того, кто советовал тебе не вдаваться в овладевшие тобою пороки. Посему написал я тебе, чтобы ты, человек, который погряз во всех пороках и, будучи на пути к старости, ведет себя по–юношески, пришел в себя, подумал о срамоте непотребства, о старости, к которой приближаешься, о Божественном священстве, в которое, не знаю как, ты вторгся, об укоризнах и соблазнах в настоящем и о будущем наказании. Ибо как ты посоветуешь уцеломудриться юношам, не присоветовав этого себе и на старости лет? Как не содрогаешься, делая такие дела и приступая к жертвеннику? Как осмеливаешься касаться Пречистых Таин?

Посему советую тебе (хотя это и прискорбно, но пусть дерзновенно будет высказана правда): или перестань делать такие дела, или удались от досточестного жертвенника, чтобы не призвать тебе когда–нибудь огня с небес на свою голову, подающую ленивым повод произносить их любимые слова.

145. Ему же.

Слышу, что один мудрый муж, не обольщенный деньгами и поборник добродетели, встретился с тобою и ради твоего исправления преодолел все, что надлежало, но был отпущен тобою без успеха, не сумев принести тебе ни малой пользы; так как болезнь твоя сильнее изобретенного им врачебного искусства. Должно было тебе отстать от порока, удивляясь изяществу его понятий, его разуму, уважая его образ мыслей; а ты отослал его от себя не только без успеха, но и сопроводив оскорблением.

Посему что же с тобой делать? Если все для тебя бесполезны, да и советом ты пренебрегаешь, и смех над тобою людей ты попираешь ногами, и то, что многие тобою соблазняются, не ставишь ни во что, и Божий страх тебе недоступен, и над угрозою Суда ты смеешься, то значит, что мы, сами того не зная, рассуждаем с каменным сердцем.

146. Градоначальнику Едесию.

Поскольку при воспламенении раздражения возгорается брань, а с угашением не угасает, то никогда не ввергай себя в жестокие брани, и особенно если дело не касается благочестия и добродетели. Ибо за них только потребно подвизаться даже до крови, чтобы не изменить ни первому, ни последней.

147. Схоластику Исхириону.

Когда высота ума ведет не к высокомерию, а к скромности, тогда избегает она и кичливости, и раболепства, не позволяя, чтобы неблагообразное примешивалось к благоприличному.

148. Петру.

Хотя, как писал ты, при самоуправстве Евсевия никто из возлюбивших добродетель не видел для себя другой причины гибели, кроме самой только добродетели (потому что он принимает решение прежде суда и напоминание ему о будущем Суде ускоряет погибель напомнившим), однако же не унывай духом. Всевидящее Око не попустит, чтобы порок до конца торжествовал над добродетелью. Напротив того, Оно и соделает, что Ему подобает, и воздаст должное и добродетели, и пороку.

149. Схоластику Кирру.

Знай, что малое по видимости грехопадение, если его продолжать, переходит в великое зло. Поговорка: «за этим ничего не будет», делает так, что порок овладевает жизнью. Многие думают, что с любопытством смотреть на чужую красоту ничего не значит; но от сего рождаются прелюбодеяния и расстройства в домах. Я умолчу пока о том, что у нас тот, кто смотрит с вожделением, и прежде совершения дела наказывается как прелюбодей, – умолчу же потому, что теперь слово мое к тебе, не верящему Священным Писаниям и говорящему, что со всею охотою послушаешься Демосфена.

Итак, знай, наилучший, что сие и ему не было неизвестно, но он ясно взывает: «Ежедневная праздность и бездеятельность каждый раз как в частной жизни, так и в городах не вдруг делают ощутимым то, что о чем–либо вознерадели, но бывают заметны по общему ходу дел». Посему если почтешь Демосфена достойным доверия, то послушайся хотя бы его и положи конец малым проступкам, чтобы не начались большие.

150. Воину Исаии.

Многие из людей, судя по себе, произносят приговоры и о других. Сребролюбец не верит, что кто–то может быть нестяжательным, невоздержный – что кто–то может быть целомудренным, жестокий – что кто–то может быть человеколюбивым, любостяжательный – что кто–то может быть милосердным. Напротив того, целомудренный, а также нестяжательный и человеколюбивый, многих почитают таковыми же. Посему, если будешь судить о всех ты, у которого, как справедливо говорят, о всех один и тот же приговор, то не подивимся; ибо, вероятно, и с тобою случилось то же.

151. Ему же.

Многие, потерпев падение и возобновив борьбу, одержали победу над страстями, которыми прежде, как сознавались, были побеждены. Посему если и ты многократно падал, то приди, наконец, в себя.

152. Петру.

Должно быть, не знаешь ты, блаженный, что не только благоразумие поучающего и красноречие подающего совет могут пристыдить впавшего в проступок, но более благопризнательность того, кому подается совет; ибо в его власти убедиться и не убедиться.

Если же не веришь, то смогу убедить тебя, представив один пример, с которым не возможет сравниться никакой другой.

Что красноречивее Слова или что премудрее Премудрости, Которая изрекла так много кратких и в такой степени сильных убеждений, чтобы подавить сребролюбие в Иуде, и не преуспела в этом – не по собственному Своему бессилию, но потому, что слушавший был господином своей воли, по закону свободы, делающей достоверным и самое учение о Суде.

Посему если сие действительно так, то достоин одобрения тот, кто исполняет свою обязанность; порицания же и осуждения достоин тот, кто не убеждается добрыми советами. А кто вину убеждаемого обращает на не сумевшего его убедить, тот малосмыслен, как не знающий свойства вещей Божественных и человеческих.

153. Епископу Леонтию.

Подлинно, как написал ты, много смущений вторглось в Церковь. Где имя мира, там ликуют дела брани. Происходит же сие от того, что во многих и различных делах погрешили те, кому вручено учительское достоинство. Не перечисляя всего порознь, упомяну об одном деле, достоуважаемом, великом и славном, к которому относится все прочее и которое сделало так, что соборы апостольские служат как бы светилами повсюду во вселенной. А ныне, от того, что оно оставлено в нерадении, Церкви наполнены замешательством. Что же это такое? Скажу смело, а иначе и не мог бы.

Именно: тогда в священство возводились любители добродетели, а ныне возводятся сребролюбцы, тогда – избегавшие священства по причине величия начальства или власти, а ныне – видящие в нем множество забав, тогда – возвеличенные произвольною нестяжательностью, а ныне – обогащенные произвольною любостяжательностью, тогда – имеющие пред глазами Божественный Суд, а ныне – не имеющие о нем и понятия, тогда – готовые принимать на себя удары, а ныне – готовые их наносить. И должно ли говорить много? Достоинство сие ниспало уже, кажется, из священства в самоуправство, из смиренномудрия – в гордыню, из поста в роскошь, из домоправления во властительство; ибо хотят не распоряжаться, как домоправители, но присваивать себе, как владетели.

Но сие не о всех говорится, а только о виновных, ибо есть и такие, которые живут по апостольскому образцу. Но они не осмеливаются вымолвить ни слова, хотя и весьма достойны порицания за одно то, что, убоявшись множества невоздержных, нерадят о таковом исправлении, которое является их долгом.

154. Пресвитеру Даниилу.

Человек, обязанный просить у тебя извинения, и не просит его, и не беспокоится об этом, почему и ты мог бы почесть для себя извинительным не прощать ему причиненной тебе обиды. Однако же ты, несмотря на то, дай ему прощение, если можно, позвав его к себе. А если это невозможно, прости его ведуше и не показывай своими поступками, что желаешь отомстить. Тогда и он, пристыженный твоим любомудрием, сам себя накажет, как оскорбивший святого мужа.

155. Епископу Феодосию.

Не стыдно уступать над собою победу в том, что преодолеть невозможно. Посему и ты не почитай побежденными тех, которые не могли сказать что–либо, равное заслуженным тобою похвалам. Но, одобрив их произволение, извини их немощь. Почитая для себя лучшим сказать недостаточно точно, нежели подпасть обвинению в небрежении, осмелились они взяться за дело, для них недоступное.

156. Пресвитеру Зосиме.

Прежний твой проступок казался извинительным, потому что имел благовидный предлог, а именно мнимую защиту брата. А теперешнему проступку не имеешь никакого подобного прикрытия, но ты себя им лишил и прежнего извинения. Ибо если прежде ты мстил за обиженного брата, то почему ныне того самого, за кого, как говоришь, тогда мстил, не стыдишься обижать и отовсюду гнать? Итак, из этого стало явно, что и то делал ты по своему произволению. Кто не пощадил брата, тот пощадит ли чужого?

157. Иерахиону.

Ни багряного цвета ткани, ни слившегося с золотом блеска разноцветных камней не должно почитать убранством для женщин; потому что многие из них, будучи грубого нрава и гоняясь за такими нарядами, соделались для сожителей отвратительными и ненавистными. Напротив того, красота души складывается из добродетелей, она и в супруге усиливает любовь, и служит средством к поддержанию взаимного благорасположения.

158. Полихронию.

Как выгодное местоположение города влечет за собою и выгодное благорастворение погоды, так и душа своим благорасположением к добродетели уловляет Божественное содействие.

159. Пресвитеру Архонтию.

Если люди, пронзаемые острыми жалами мирской славы, любят произвольные труды, то уязвленным острейшими стрелами премирного прославления тем справедливее будет с гораздо большим юношеским жаром выступать на подвиг трудов.

160. Пресвитеру Дидиму.

У блаженного твоего брата Афродисия, саном пресвитера, в очах обитала стыдливость, на устах – убедительность, на языке – мудрость, в чреве – довольство малым, а в том, что по чреве, – воздержность; кратко сказать, он был общею клетью и обителью почти всех добродетелей. Посему, когда переселен он в Небесные дворы, чтобы принять достойное воздаяние за труды, надлежит не печалиться, но скорее радоваться тому, что он пожинает уже награды за подвиги.

Ибо кто сожалеет здесь о кончине святых, тот сам заслуживает сожаление всех благомыслящих, как и тот, кто оплакивает победивших и увенчанных, достоин жалости и слез. И об этом довольно. Итак, знай, что одно только богатство добродетелей безопасно сохраняет при себе тот, кто его приобрел, когда не предает своего достояния своеволию и не бывает одержим властолюбием.

Ибо не только ты, но и я полагаю, что не имеют никакого права отваживаться на похищение власти те, которые не касались подвижнических трудов и не встречались с увенчанными, которые, не достигнув даже чистоты настоящих учеников, стремятся попасть в вожди. Они думают, что не поведению вверяется место, а месту – поведение, так как покупают право начальствования в оскорбление добродетелям, решаются говорить о том, чему не начинали учиться, осмеливаются приказывать то, чего не имели терпения выслушать.

Кто же, действуя под начальством таких вождей, в состоянии будет сделать или уразуметь что–либо великое и благородное? Кто не устыдится, слушая людей, которые вчера и позавчера проводили время в корчмах и судебных местах? А какой враг не посмеется и не сочтет дела лицедейством и лицемерием?

Но спрашивал ты: «что же нам делать?» Ответствую: не другое что, как упражняться в добродетели, безмолвствовать, ожидать Суда, отражать диавольские ухищрения. Силен и изобретателен враг человечества на то, чтобы очаровывать то лестью, то лжеумствованиями, особливо когда он ведет брань не прямо, – иначе не скоро мог бы взять в плен, – но часто под видом дружбы он скрывает яд блуда. Так, говоря, что возводит человека до равенства с Богом, диавол привел его в состояние, в котором он бедственнее бессловесных, не только лишил его преимуществ, какие имел человек, но и подверг лишениям, которых для него не было, разумею поты и труды, смерть и тление.

Но многие из тех, кого он пытается уловить показали, что его осадные орудия бездейственны. Посему тем, в ком достанет благоразумия и кто помышляет о спасении, надлежит выслеживать все его хитрости и, сколько можно, оберегаться, особенно когда он уловляет, прикрываясь дружбою; ибо тогда человек бывает неуловим и непреоборим.

А поскольку говорил ты и о догматах, то знай, что некогда слышал я от одного мужа, сильного в познании смысла, заключенного в писаниях евангелистов, что именование истинное рождение употребляли они с целью показать, что Сын – не тварь; ибо сказано: верующим во имя Его даде область чадом Божиим быти (Ин.1:12), и: аще чесо просите во имя Мое, приимете (Ин.14:14).

Наименование же Сыном есть главнейшее из других имен Многоименного, ибо оно показывает ближайшее родство и исключает понятие о твари. Посему явно, что именующим Его Сыном дана благодать, а осмеливающихся называть Его тварью благодать не посещает.

И так как завел ты речь и об образе жизни, желая узнать все в совокупности, то и на сие дам краткий ответ. Языческие мудрецы, которые всеми прославляются за важность и силу своих речей, намереваясь определить, что есть справедливое, что – приличное, что – законное, что – прекрасное, расточили тысячи слов в длинных разглагольствованиях, ничем не отличающихся от лабиринтов, но очень далеки были от истины и не смогли сказать ничего дельного, а только в еще большее замешательство приводят читателей.

А снисшедшее к нам Пребожественное Слово, пробудив врожденный рассудок человека и в воле каждого насадив определенное понятие справедливого, приличного, законного и прекрасного, объяснило сие кратким изречением, сказав: вся, елика аще хощете, да творят вам человецы, тако и вы творите им. А потом, чтобы не подумал кто, будто бы Оно неписанный закон противопоставляет писанному, запечатлевая сказанное и доказывая, что им кратко объясняется все, изрекло: се бо есть закон и пророцы (Мф.7:12). А потому в словах сих имеем для себя правило на всякое доброе дело; то есть, чего желаем себе от других, то да будет и им от нас.

Но знай и то, что, не воспользовавшись для утверждения в себе благочестия, возможностью видеть величие и красоту тварей, но преткнувшись о них (ибо не только не познали Создателя, но тварям воздали божеское чествование), сии мнимые мудрецы потерпели крушение в море невежества.

Тогда как творения проповедуют Художника (и дом не строится без зодчего, и корабль – без кораблестроителя, и музыкальный инструмент не производится без человека, умеющего судить о стройности звуков), они, преткнувшись в понятии об искусстве еще более, нежели в понятиях о произведениях искусства, отринули Создателя. А в таковых, естественно, растлился и образ жизни; ибо удалив из души своей общего всех Вождя, они безбоязненно берутся приводить в исполнение всякий вид неправды и лукавства.

Но так как спрашиваешь ты и об ученых, то знай, что Пребожественное Слово не отвергает ученого, если он со словом будет согласовывать и свою жизнь. Но если, любомудрствуя на словах, в делах он окажется нелюбомудрым, то по справедливости не потерпит его Слово.

161. Зосиме, Марону, Евстафию.

Большая и непрерывная роскошь побуждает к противоестественной любви и вредит как вообще здоровью тела, так и благородству души. Посему перестаньте предаваться ей, обучите себя и употребите в дело если не посты, то довольство малым, эту подлинно целомудренную роскошь, и не будьте, как ныне, общим для всех посмешищем. Если же вы ввергаетесь в бездну непотребства, то не изливайте негодования на тех, кто смеется над вами, и вините собственную свою роскошь. Ибо она, как говорят, не довольствуется приготовленным дома, потому что вы рассчетливы, но кидается на чужие трапезы. Если рассеете мглу, то увидите красоту целомудрия, которая ныне для вас невидимо.

162. Епископам Ермогену, Феодосию и Елиану.

Если бы чудная ваша добродетель, обличая слово мое в бессилии и пред современниками (ибо сами они знают больше), и пред будущим потомством (ибо она выше того, чему поверят), не воспрещала мне говорить, то вступил бы я в подвиг воспеть вам похвалы.