Текст книги "Том 1. Одесские рассказы"

Блуждающие звезды
(рассказ для кино) ^*

Брянский вокзал в Москве. Над стеклянным навесом вокзала – ночь. К перрону подходит киевский поезд. Перронная толчея, перронная любовь – и носильщики, мгновенные провожатые нашей любви. Носильщики катят тележки, заполненные тюками битой птицы и живой птицы в клетках. Девушка, приехавшая из еврейского местечка Деражни, запуталась в скрежещущих потоках и преградила им путь. Девушку зовут Рахиль Монко. Тележки виляют вокруг нее с железным лязгом и чертят молнии.

– Видать нашенских, – ревет носильщик над ухом Рахили и, грохоча, несется дальше. Носильщик этот мал ростом, твердое его лицо похоже на все лица в мире и ни на кого не похоже, а голос его чист, громаден, полон победы и бешенства.

– Видать нашенских из Царевококшайска, – ревет носильщик и, грохоча, несется дальше. Машины грома заведены над Рахилью, она валяется в ногах у перронной любви, все эскадроны ночи стучат копытами по стеклянному навесу Брянского вокзала.

Рахиль Монко приехала из местечка Деражни затем, чтобы поступить на Московские Высшие Женские курсы или, если это не удастся, то в зубоврачебную школу. Лицо у Рахили такое же, какое было у Руфи, жены Вооза, у Вирсавии, наложницы Давида, царя Израильского, или у Эсфири, жены Артаксеркса. В Москву Монко привезла рекомендательное письмо от земского деражненского агронома к Ивану Потапычу Буценко, содержателю номеров «Россия». О Рахили можно сказать, что любовь ее к науке была так же велика, как любовь к истине у Ленина, у Дарвина или у Спинозы.

Рахиль садится в трамвай, отходящий от Брянского вокзала. Блеск трамвайных огней ошеломляет ее. Надо помнить, что за всю жизнь она ни разу не выезжала из Деражни. Рахиль не может сдержать себя, она смеется от счастья. Старый человек сидит рядом с ней, старый человек в форменном картузе. По должности он участковый полицейский врач. Когда была его пора – он был любим многими женщинами, и все женщины, любившие его, были истеричками. Характер доктора нежен и апатичен. Он смотрит на Рахиль и думает о том, что вот этой девушке предстоит узнать все то, что для него стало прошлым, и все же она знает о жизни больше, чем он, старый человек, который начинает уже догадываться о смерти. Девушка знает больше, иначе она не смеялась бы.

– Отчего вы смеетесь? – спрашивает ее доктор и приподнимает фуражку над нежной лысеющей головой.

– Так приятно ездить в московском трамвае, – отвечает Рахиль и смеется еще пуще.

Тогда доктор отодвигается от нее. «Истеричка, – думает он. – О, боже мой, все они истерички».

Номера «Россия» помещаются на Варварке, у Старой площади, в древнем переулке. Их содержат старые старики, Буценки, Иван Потапыч и Евдокия Игнатьевна. Жизнь этих людей была чиста и счастлива. Они родили много здоровых детей, из которых каждый кончил специальное учебное заведение. Межевой институт или Горный институт или Петровско-Разумовскую Академию. Никто из сыновей Буценко не страдал дурными русскими страстями, т. е. они не уходили в богоборцы, не вешались в станционных уборных, не женились на еврейках.

Номера стариков Буценко отличались чистотой. Чистота в них сияла, как лик Иисуса Христа. В каждом номере к кровати, к кисейному пологу был привешен образок. Останавливались в «России» хлебные торговцы из Ливен, из Ельца, из Ряжска – люди с неопасными склонностями, требовавшие, чтобы ужин подавался бы в номер и состоял бы из домашних блюд, приготовленных как угодно, но только не по-ресторанному.

Прислуг Буценко держали необыкновенно душевных. Это всегда бывали болезненные бабы из очень дальних краев, из Архангельской губернии, с Белого моря, и русский говор этих баб был так цветист и прекрасен, что кабы они не служили в номерах, то их можно бы сделать сказительницами северных сказок и былин и они имели бы успех в театрах.

Таковы были номера «Россия».

Кухня Буценок. Евдокия Игнатьевна, малиновая старушка, стряпает у плиты; Иван Потапыч, завернутый в душистую летящую седину, пишет меню на завтрашний день. В конце каждого листка он ставит – «С почтением». Оба супруга в передниках, у обоих оттопыриваются опрятные тугие животы. Звонок. В кухню входит Рахиль Монко и, робея, подает письмо, Иван Потапыч читает письмо стоя и с серьезностью, как судья, выслушивающий присягу свидетелей, но чем дальше, тем лицо Буценко светлеет все умильнее.

– От Владимира Семеныча, – говорит он малиновой старушке, – от милого знакомца…

Вот письмо Владимира Семеныча:

…Любезнейший Ванек, Иван Потапыч. Предъявительницу сего, мою землячку, человека большой души, рекомендую тебе в качестве помесячной жилицы со столом. С наивозможнейшими трудностями вырвалась она из нашей богом (увы и ах!) не хранимой дыры, дабы продолжить зубоврачебное или иное, к которому представится возможность (в чем, Ванек, крепко уповаю на тебя и на хлопотунью Евдокию Игнатьевну, которую помню совсем как бы во вчерашний день, не знаю, как она меня, искренне желалось бы, чтобы обоюдно), образование, к которому землячка моя питает «влечение, род недуга…»

Письмо это, слезясь и умиляясь, Иван Потапыч прочитал до конца, потом он мягкими дедовскими руками взял руки Рахили.

– Владимира Семеныча мне не забыть, – сказал старик, – в запрошлом году в Останкине мы пировали с ним на Рождество…

И больше Иван Потапыч ничего не мог сказать потому, что ему трудно было объяснить историю его знакомства с Владимиром Семенычем, в которой не было ничего интересного для людей и было так много душевных сокровищ для него самого, для Ивана Потапыча.

В запрошлом году, в превосходную снежную ровную зиму, он поехал к старшему сыну в Останкино на елку и повстречался там с чьим-то другом, неведомо чьим, с Владимиром Семенычем. Гости, приехав, одарили детей, осыпали для веселья снег с крыши, сбивали ледяшки с водосточных желобов и потом выпили французского вина. Опьянев, Владимир Семеныч стал признаваться старому Буценке в таких тайных вещах, о которых не стоило бы говорить чужим людям, но агроном говорил, так тягуче и искренно, так внимательно и насмешливо, что никакого стыда в этом не было, а была только любовь к чужому человеку, т. е. Ивану Потапычу. Он рассказал старику, что жена его очень молчаливая женщина, добивается того, чтобы не рожать от него детей и еще тайные вещи.

На следующий день гости встали в двенадцатом часу, полдень был похож на утро, снег блестел, окна искрились и ваточная нянька, шаркая, кряхтя и сдержанно радуясь, разносила дрова по печкам.

В Москву Иван Потапыч ехал в маленьких санках вместе с агрономом. Их везли серые лошади с круглыми крупами, хорошо выезженные, и старик не мог довольно надивиться тому, что он не испытывает изжоги или дурноты от выпитого вчера вина и поэтому еще больше любил случайного своего спутника.

Вот и все знакомство Буценки с агрономом. Владимир Семеныч присылал еще два письма из провинции, в которых просил о приятных одолжениях: в одном – о высылке каталога семян, в другом просил справиться, действительно ли симментальский молочный скот из Деражни получил на Московской сельскохозяйственной выставке похвальный отзыв, а третье письмо было об Рахили. За выполнение последней этой просьбы Иван Потапыч взялся с горячностью. Он закричал жене очень громко: «Вздуй нам, мать, самоварчик и навали нам пирогов, мать…» – и повлек Рахиль в предназначенный ей номер. Из окна этой комнаты видна была синяя церковка с желтыми луковками и синими звездами, написанными на куполах. Увидев церковку, Рахиль поняла, что в ее жизни все изменилось к лучшему и что она увидела, наконец, Москву, предел своей мечты. Старик, пыхтя и обливаясь светящимся потом, принес кувшин воды и стал поджидать с полотенцем в руках конца сборам Рахили. Но сборы ее были долги. Девушки, возросшие в строгой семье и ждущие от жизни многого, умываются долго. Старику надоело ждать, и он перелистал брошенный на стол паспорт новой жилицы. Паспорт был на имя Рахили Хананьевны Монко, и на третьей его странице была оттиснута печать – «Где евреям жить дозволено».

Рахиль кончила умываться и протянула к старику за полотенцем красные сильные руки. Но лицо старика стало жалким и сердитым.

– Стыдно вам обманывать, – сказал он и одернул полотенце, – ах, какой стыд…

Он побежал слабыми шагами из комнаты и встретился на пороге с Евдокией Игнатьевной, отягощенной подносом, окутанной парами самовара, пирогов и пышек.

– Обратно, – закричал Иван Потапыч, – поучись у людей, мать, они стыд на помойку кинули…

Рахиль не нашла пристанища в номерах «России». До полуночи она блуждала в поисках ночлега и в полночь пришла изнеможенная на Воскресенскую площадь к Иверской. Там у Иверской трещал веселый гром московской улицы. Цыганята, плясавшие на мостовой, кинулись к Рахили и взяли ее в круг. Цыганята кружились, пели и потрясали бубном. Старый перс приблизился к девушке и положил ей руку на плечо. Крашеным царственным пальцем он прикоснулся к ее груди. И потом юродивый зашагал к ней на голых, розовых, чудовищно тонких ногах. Ноги его гнулись и скрипели в сочленениях, желтая слюна кипела в клочковатых усах и синий луч блестел в цепях, оковывавших шею калеки. Синий луч блистал в железе, как обледеневшая аллея блестит под луной, воск сиял и растапливался в часовне, веселый бой московской улицы играл вокруг Рахили.

Перс, не снимавший с девушки старых глаз, ущипнул ее раскрашенным пальцем, цыганята погнались за нею и стали обдирать ей подол. Тогда Рахиль побежала изо всех сил. Она пересекла Красную площадь, пересекла Москву-реку и вбежала в Замоскворечье, в искривленный переулок. В переулке этом, в конце его, над ободранной дверью, бурно дымился фонарь. «Номера для приезжающих с удобствами» – было написано под фонарем. «Номера – Герой Плевны».

Звезды в переулке были громадны, снег чист, небеса глубоки.

В служебном отделении гостиницы «Герой Плевны» коридорный Орлов, вдовый человек, снаряжает ко сну сына своего Матвея. Матвею пошел одиннадцатый год, он укутан в пурпурное оранжевое тряпье, штаны его состоят из многих частей, отец стаскивает с него каждую часть отдельно. Мотька выучил только что стихотворение, к завтрему в школу. И он не может утерпеть, чтобы не рассказать отцу свой урок.

«И он мне грудь рассек мечом, – шепчет Мотька, засыпая, – и сердце трепетное вынул, и угль, пылающий огнем, во грудь отверстую водвинул…»

– Богатейший стишок, – говорит Орлов сыну и трижды крестит его на сон, – вот и в гражданском стишке бывает – вся жизнь описана. Тут, Мотя, и про нас, чай, есть, что мы каждому супнику даемся на мозоль лезть, тут и про божество и про матерей…

Орлов долго объясняет Мотьке про нашу жизнь, про матерей и супников, но Мотька спит уже. Коридорный встряхивает тогда сыновью куртку, он рассматривает, нет ли в ней изъяну, в это мгновение в комнату входит Рахиль.

– Нельзя ли номер, – говорит она, робея, – прошу вас…

– Без мальчика не пускаем, – отвечает Орлов, откусывает нитку и усаживается штопать сыновью куртку, – кто-то у тебя есть или фраер кто твой?..

Рахили невдомек. Все невдомек ей в речах Орлова. Она спускается по лестнице, выходит в переулок. Звезды в этом переулке громадные, снег чист, небеса глубоки. Обожженная беременная баба сидит на крылечке, живот ее растет вкось, и она поет тихонько крестьянскую венчальную песню. Возле нее у крылечка стоит студент, русый парень, с беспечной, беспечальной, бездонной фуражкой на кудрях.

– Чудно мне что-то, – говорит студент Рахили, – вы кто такая?

– Я еврейка, – отвечает Рахиль. И тут – кабы им не столковаться, тогда жизнь не стоила

бы потраченного на нее труда.

– Послушайте, душа человек, – сказал студент Рахили, – Орлов не пускает вас в номер, потому что вы без мальчика, меня он поносит, потому что я без девочки… Послушайте, душа человек, зовут меня Баулин, я парень свойский…

И тут – кабы у вдового Орлова осталось душевного огня, чтобы удивляться на что-нибудь, кроме как на свою необыкновенную жизнь, то он удивился бы тому случаю, что два человека, вытолканные им поодиночке, так скоро заявились снова и заявились вместе.

– Спроворь нам, папанька, номерочек, – закричал ему Баулин и не взошел на порог. Орлов отложил куртку и заплевал свои пальцы, исколотые иголкой.

– А она сказывала, у ней фраера нет, – пробормотал он и побрел со свечой в коридор показывать гостям номер.

В коридоре «Героя Плевны» пахло семенем, хлебом и яблоками. У одной стены лежали сваленные в угол ночные горшки и жестяные умывальники. В другом углу лежали картины в золотых рамах. Орлов прошлепал по коридору и открыл дверь комнаты.

– Вот, – сказал он, – сыпь, купец, за номерочек.

– Ты ризы мне в номерочке смени, – возразил парень Орлову и показал на запятнанную простыню.

– Мы опосля каждого меняем, – ответил коридорный, смахнул грязную простыню, накрыл ею стол и разостлал на кровать сырую, пахнувшую чесноком тряпку. Потом Орлов зашлепал вон из номера и вернулся, прижимая к груди ночную посудину.

– Все справно, – сказал он и запнулся, потому что Баулин ударил его в грудь.

– Уйди, сволочь, – прошептал парень с отчаянием, – уйди, родной, прошу тебя, – и стал бить Орлова по рукам. Коридорный спрятал тогда посудину за спину и произнес с горьким торжеством:

– Ты еще мать соплями обделывал, когда я семью, сам-шесть, кормил.

Щеки Орлова разгорелись, он стал красив, как чахоточный, и не захотел уходить даже тогда, когда получил деньги за номер. Потом ему взбрело на ум постирать Мотьке рубаху, и он ушел, оставив Баулина с девушкой в номере. За окном их комнаты была черная вода Москвы-реки и ночь вся в золотых дырах. Рахиль посмотрела в окно, погладила сырые стекла с необыкновенной дрожью и нежностью в пальцах и заплакала. Она подошла к зеркалу, но оно оказалось исцарапанным надписями, никуда не годными. Одна из надписей была вырезана фигурным церковнославянским шрифтом.

«Нынче, – было вырезано на зеркале, – в первом часу пополуночи имел встречу с дивной женщиной-другом, – имя отказывается назвать, давай бог, чтобы обошлось благополучно…»

Надписей на зеркале было множество, Баулин оттянул Рахиль от постыдного этого места.

– Душа человек, – закричал он так звонко, как только мог, – валитесь-ка вы на кровать, а я лягу у двери, авось соснем…

Парень вынул из шинелишки тючок прокламаций, изданных московским комитетом социал-демократической партии, подложил тючок себе под голову, растянулся, захохотал и заснул.

Времени было уже два часа ночи – веселый московский бой кончился, свеча погасла, Баулин захрапел. И только за стеной гармонический, скучный девический голос все ныл нараспев:

– Жид ты этакий, Ваня, – ныл скучный голос, – гляди, чего выкамариваешь, я твой рубль потом на зуб возьму, право возьму, пусть мне света не дождаться…

1926 г.

Комментарии

В примечаниях сначала указывается первая публикация текста, потом, в случаях его отличия от первоначального, источник, по которому он опубликован в двухтомнике 1990 г. и воспроизводится в нашем издании. Если составитель настоящего издания избрал в качестве основного иной текст или произвел специальную сверку, указание на источник сопровождается словами «Печатается по…»

Датировки в конце рассказов рассматриваются как часть авторского текста и сохраняются даже в тех случаях, если они не совпадают с датами первых публикаций.

Впервые все бабелевские тексты сопровождаются реальным комментарием. В примечаниях использованы разыскания и наблюдения В. Ковского, Э. Когана, Е. Краснощековой, Ш. Маркиша, Е. Перемышлева, С. Поварцова, Б. Сарнова, У. Спектора, Е. Шкловского, А. Эппеля.

Автобиография ^*

Впервые: Писатели. Автобиографии и портреты современных русских прозаиков / Под ред. Вл. Лидина. М., 1926.

И. Э. Бабель. Статьи и материалы. Л.,1928.

Авторская датировка: Сергиев Посад. Ноябрь, 1924.

Талмуд– основной памятник иудаизма, свод древнееврейских религиозных трактатов.

ИзмайловАлександр Алексеевич (1873–1921) – прозаик, литературный критик, пародист, с 1916 года редактировал газету «Петербургский листок».

ПоссеВладимир Алексеевич (1864–1940) – журналист, с 1898 года редактировал петербургский журнал «Жизнь».

Он напечатал первые мои рассказы в ноябрьской книжке «Летописи» за 1916 год… – В редактируемом Горьким журнале «Летопись» (1916, № 11) были опубликованы рассказы «Илья Исаакович и Маргарита Прокофьевна» и «Мама, Римма и Алла».

…потом служил в Чека… – Этот этап биографии Бабеля (о нем упоминается и в финале рассказа «Дорога») датируют январем – маем 1918 г. (см.: Спектор У. Краткая летопись жизни и творчества Исаака Эммануиловича Бабеля // Бабель И. Пробуждение. Тбилиси, 1989. С. 422). Существуют и обоснованные сомнения на этот счет (см.: Ковский В. Судьба текстов в контексте судьбы // Вопросы литературы. 1995. Вып. 1. С. 53–57).

Начало ^*

Впервые: Литературная газета, 1937, № 33, 18 июня.

Одновременно: Правда, 1937, № 166, 18 июня, заглавие: Из воспоминаний.

Мемуарный очерк опирается на интервью, данное С. Трегубу в июле 1936 года, вскоре после смерти Горького: Учитель. Беседа с тов. И. Бабелем // Комсомольская правда, 1936, № 172, 27 июля.

Год ХХI. Альманах. Кн. 13. М., 1938.

…из искры возгоралось пламя. – Цитата из стихотворения поэта-декабриста А. И. Одоевского (1822–1839) «Струн вещих пламенные звуки…», представляющего ответ на пушкинское «Во глубине сибирских руд»: «Наш скорбный труд не пропадет, Из искры возгорится пламя…». Афоризм стал эпиграфом социал-демократической газеты «Искра» (1900–1903). Вторая реминисценция в данном случае важнее первой.

Одесса ^*

Впервые: Журнал журналов, 1916, № 51, декабрь, цикл: Мои листки, подпись: Баб-Эль.

…об Изе Кремер– Кремер Изабелла Яковлевна (1889–1956), родилась в с. Бельцы близ Одессы, прославилась в жанре «интимных песенок», исполнявшихся на собственные стихи; с 1919 г. в эмиграции, в 1920-е гг. выступала на Бродвее, умерла в Аргентине.

УточкинСергей Исаевич (1876–1915/1916) – один из первых российских летчиков, выступавший с демонстрационными авиаполетами во многих городах России, уроженец Одессы, упоминается в Дневнике и рассказе «Справедливость в скобках».

А поодаль от широкого моря дымят фабрики и делает свое обычное дело Карл Маркс. – Политический намек: имеется в виду теория классовой борьбы Карла Маркса (1818–1883), согласно которой фабричные рабочие, пролетарии станут могильщиками буржуазного строя.

…пароходы, пришедшие из Ньюкастля, Кардифа, Марселя и Порт-Саида… – перечислены известные портовые города Англии (два первых), Франции и Египта.

Петербург победил Полтавщину, Акакий Акакиевич скромненько, но с ужасающей властностью затер Грицко, а отец Матвей кончил дело, начатое Тарасом. – Акакий Акакиевич Башмачкин, Грицко, Тарас Бульба – персонажи повестей «Шинель» (1842), «Сорочинская ярмарка» (1829), «Тарас Бульба» (1835, 2 ред. – 1842). Отец Матвей (Матвей Александрович Константиновский, 1791–1857) – протоиерей из Ржева, духовник Н. В. Гоголя. Имется в виду эволюция Гоголя от веселости ранних повестей к трагическому гротеску, мрачности петербургских повестей и религиозному аскетизму последних лет.

С Полита и с девки льет пот, а дилижанс громыхает по сожженной светлым зноем дороге. – Кратко пересказывается фабула новеллы Мопассана «Признание», к ней Бабель обращается еще дважды: в начале 1920-х гг. он делает перевод, опубликованный в собрании сочинений французского новеллиста, в новелле «Гюи де Мопассан» сцена работы над переводом становится важным сюжетным эпизодом.

Святая София– храм в Константинополе (Стамбуле), сооружен в 532–537 гг.

Листки об одессе ^*

Первый

Впервые: Вечерняя звезда (Петроград), 1918, № 36, 19 марта.

Печатается по: Бабель И. Э. Избранное / Сост. В. Я. Вакуленко. Фрунзе, 1990.

Никто в нем никогда, может быть, не слыхал об акмеистах, о стихах Ахматовой, о Незнакомке Блока… – Речь идет об актуальных (относительно) процессах и именах модернистской литературы. Акмеизм как литературная школа заявил о себе манифестами в 1912 г. Анна Андреевна Ахматова (1889–1966) наряду с Николаем Гумилевым и Осипом Мандельштамом была одной из главных фигур акмеизма, ее первый сборник «Вечер» также появился в 1912 г. Александр Александрович Блок (1880–1921) – крупнейший поэт-символист, его баллада «Незнакомка» (1906) быстро трансформировалась в бытовое явление, незнакомками именовали себя романтичные проститутки.

…хватит с вас империалистов и Константинополей… – Завоевание Константинополя (Стамбула) было постоянной целью экспансионистски ориентированных политиков имперской России.

Мазун– бандит, налетчик.

Арап– аферист.

Андрюша во время японской кампании – был в Вержболове, во время немецкой кампании был в Харбине… – Вержболово – пограничная станция на Петербургско-Варшавской железной дороге на границе с Пруссией, последний русский пункт на пути в Европу. Харбин – узловая станция Китайской Восточной железной дороги. Смысл иронического намека в том, что герой все время оказывался максимально далеко от театра военных действий: во время русско-японской войны – на крайнем западе, во время первой мировой войны – на Дальнем Востоке.

Второй

Впервые: Вечерняя звезда (Петроград), 1918, № 38, 21 марта.

Печатается по: Бабель И. Э. Избранное / Сост. В. Я. Вакуленко. Фрунзе, 1990.

ВинаверМаксим Моисеевич (1862-?) – юрист, автор многих научных трудов по истории права и еврейской истории.

ЛипковскаяЛидия Яковлевна (1882–1958) – оперная певица и музыкальный педагог, родилась на Украине, пела в Мариинском театре в Петербурге, в том числе с Шаляпиным, гастролировала в Одессе, с 1919 г. в эмиграции.

Меджибож– местечко в Подольской губернии, где обычно устраивались войсковые лагерные сборы; большую часть населения составляли евреи.

<В Одессе каждый юноша…> ^*

Впервые: Литературная газета, 1962, 1 января.

Предисловие к неосуществленному коллективному сборнику начинающих одесских писателей (1923). В поздних воспоминаниях Г. Н. Гребнева приводится его заглавие – «Семь одесситов».

Историю текста рассказал К. Г. Паустовский.

«Вошли Гехт, Ильф, Олеша и Регинин. Мы сдвинули столики, и начался разговор о том, что „Огонек“ решил выпустить сборник рассказов молодых одесских писателей. В сборник включили Гехта, Славина, Ильфа, Багрицкого, Колычева, Гребнева и меня, хотя я не был одесситом и прожил в Одессе всего полтора года. Но меня почему-то считали одесситом, – очевидно, за мое пристрастие к одесским рассказам.

Бабель согласился написать для этого сборника предисловие. <…>

На этот раз загадочный вид Гехта насторожил всех. Но, будто по уговору, никто ни о чем не спрашивал.

Гехт крепился недолго. Подмигнув нам, он вытащил из кармана сложенный вчетверо лист бумаги.

– Вот! – сказал он. – Получайте предисловие Бабеля к нашему сборнику!

– Да оно же короче воробьиного носа, – заметил кто-то. – Просто отписка!

Гехт возмутился:

– Важно не сколько, а как. Зулусы!

Он развернул листок и прочел предисловие. Мы слушали и смеялись, обрадованные легким и пленительным юмором этого, очевидно, самого короткого, предисловия в мире.

Потом дело со сборником сорвалось. Он не вышел, а предисловие затерялось. Только недавно его нашел среди своих бумаг поэт Осип Колычев» (Паустовский К. Четвертая полоса // Воспоминания об Илье Ильфе и Евгении Петрове. М., 1963. С. 87, 91).

Далее с небольшими сокращениями в мемуарах опубликован текст самого предисловия.

Губстатбюро– губернское статистическое бюро.

ГехтСемен Григорьевич (1903–1963) – писатель и журналист.

СлавинЛев Исаевич (1896–1984) – писатель и журналист; позднее автор романов и пьесы «Интервенция» (1932), действие которой происходит в Одессе времен гражданской войны.

РасинЖан (1639–1699) – французский драматург, автор трагедий на античные сюжеты.

ПаустовскийКонстантин Георгиевич (1892–1968) – писатель, позднее создал автобиографическую «Повесть о жизни» (1945–1963), в которой несколько глав посвящены Бабелю.

ИльфИлья (настоящие имя и фамилия Илья Арнольдович Файнзильберг, 1897–1937) – русский писатель, позднее – вместе с другим уроженцем Одессы Е. П. Петровым – создал знаменитую дилогию «Двенадцать стульев» (1928) и «Золотой теленок» (1936).

БагрицкийЭдуард Георгиевич (настоящая фамилия Дзюбин, 1895–1934) – поэт, который так и остался в русской литературе, плотояднейшим из фламандцев.

Колычев(настоящая фамилия Сиркес) Осип Яковлевич (1904–1973) – поэт, автор текстов многих советских песен, в 1931–1940 гг. издал 15 сборников стихов; по свидетельству мемуаристов и мнению исследователей, был одним из прототипов поэта-халтурщика Ляписа-Трубецкого в романе И. Ильфа и Е. Петрова «Двенадцать стульев».

Гребнев(настоящая фамилия Грибоносов) Григорий Никитич (1902–1960) – журналист и писатель-фантаст, оставил небольшие воспоминания о Бабеле.

Одесские рассказы ^*

Цикл из четырех рассказов о старой Одессе сложился у Бабеля в 1921–1924 гг. Три рассказа в первой публикации имели соответствующий подзаголовок (см. ниже). Такой же подзаголовок имели еще два рассказа, но они самим автором в цикл не включались. Позднее были опубликованы несколько примыкающих к циклу новелл, появились написанные по его мотивам пьеса и киносценарий. В целом эта работа заняла десятилетие.

Таким образом, четыре короткие новеллы оказались смыслообразующим центром, вокруг которого сложилась разножанровая и разноплановая книга об Одессе.

Вторым ядром этой книги стал так и не собранный, но четко обозначенный цикл о становлении лирического героя «История моей голубятни».

Король ^*

Впервые: Моряк (Одесса), 1921, № 100, 23 июня, подзаголовок: Из одесских рассказов.

Печатается по: Бабель И. Рассказы. М., 1936.

Прототипом Бени Крика считается М. Я. Винницкий, одесский налетчик, который во время гражданской войны сформировал свой полк, воевал на стороне красных войск и был убит под Одессой чекистами осенью 1919 года.

Раввин– руководитель иудейской общины.

Шамесы– служки в синагоге.

Биндюжник– ломовой извозчик, перевозящий на телеге тяжелые грузы; образовано от биндюг (биндюх) – «рыдван, большая или троичная извозная телега, на которую валят до ста пудов» (Вл. Даль).

Как это делалось в Одессе ^*

Впервые: Литературные приложения к «Известиям Одесского губисполкома…», 1923, № 1025, 5 мая.

Печатается по: Бабель И. Рассказы. М., 1936.

Размазывать кашу(жарг.) – много и напрасно говорить.

Кошерная птица– кошерными (чистыми) называются продукты, приготовленные в соответствии с иудаистскими религиозными требованиями и разрешенные к употреблению.

…как говорил господь на горе Синайской из горящего куста… – Имеется в виду библейский эпизод: Бог говорит с Моисеем из горящего тернового куста, неопалимой купины, о спасении иудейского народа в Египте (Деяния Апостолов. Гл. 7, ст. 30–35).

Кантор– певчий в синагоге.

Отец ^*

Впервые: «Красная новь», 1924, № 5, август – сентябрь, подзаголовок: Из одесских рассказов.

Печатается по: Бабель И. Рассказы. М., 1936.

Бранжа(жарг.) – воровское дело.

Мухамед(Магомет, ок. 570–632) – мусульманский пророк, основатель ислама; дорога от бога Мухамеда – дорога из Мекки.

Любка Казак ^*

Впервые: «Красная новь», 1924, № 5, подзаголовок: Из одесских рассказов.

Печатается по: Бабель И. Рассказы. М., 1936.

Баал-Шем(Израиль Бешт, 1700–1760) – основатель хасидизма, одного из модернистских направлений в иудаизме.

Справедливость в скобках ^*

Впервые: На помощь! (Одесса), 1921, 15 августа, однодневная газета, подзаголовок: Из одесских рассказов.

…недоставало Сережки Уточкина. – См. прим. к очерку «Одесса».

Закат ^*

Впервые: Литературная Россия, 1964, 20 ноября. Последняя страница утеряна.

Автограф, частный архив. Рассказ датируют 1924–1925 гг.

Фроим Грач ^*

Впервые: Воздушные пути. Кн. 3. Нью-Йорк, 1963.

Машинопись: ЦГАЛИ, ф. 622, оп. 1, ед. хр. 26.

Рассказ датируется 1933 г.

Вместе с рассказами «Нефть», «Улица Данте» и «Мой первый гонорар» «Фроим Грач» был рекомендован Горьким в альманах «Год ХVI», но отвергнут редколлегией. Сохранилась резолюция А. Фадеева: «Рассказы, по-моему, неудачны, и лучше будет для самого Бабеля, если мы их не напечатаем» (см.: Ковский В. Судьба текстов в контексте судьбы // Вопросы литературы. 1995. Вып. 1. С. 34).

Смитье(жарг.) – дерьмо, мусор.

Конец богадельни ^*

Впервые: 30 дней, 1932, № 1, подзаголовок: Из одесских рассказов.

Бабель И. Рассказы. М., 1932.

Авторская датировка: 1920–1929.

Кафе Фанкони– кафе, открытое в 1872 г. в Одессе уроженцем итальянского кантона Швейцарии Яковом Доминиковичем Фанкони и ставшее излюбленным местом деловых встреч и отдыха одесситов. Упоминается также в «Закате» и «Бене Крике».

Давид– библейский персонаж, иудейский царь, победитель великана Голиафа.

«Кармен»(1874) – опера французского композитора Жоржа Бизе (1838–1875) по одноименной новелле Проспера Мериме (1845).

Карл-Янкель ^*

Впервые: Звезда, 1931, № 7.

Печатается по: Бабель И. Рассказы. М., 1936.

Дервиши– странствующие мусульманские проповедники.

ПримаковВиталий Маркович (1897–1937) – советский военачальник, в гражданскую войну командовал дивизией Червонного казачества.

РишельеАрман Эммануэль дю Плесси (1766–1822) – герцог, французский эмигрант, в 1805–1814 годах генерал-губернатор Новороссии и градоначальник Одессы; памятник Ришелье стоит в центре Одессы (скульптор И. Мартос).

Синедрион– совет старейшин Иерусалима, позднее – верховный суд Иудеи (III в. до н. э. – I в. н. э.).

История моей голубятни ^*

Замысел книги о детстве проходит через всю творческую жизнь Бабеля. Неоконченный рассказ «Детство. У бабушки» датирован: Саратов. 12.11.15. «История моей голубятни» (1925) в журнальной публикации «Красной нови» была обозначена в примечании как начало автобиографической повести. Рассказы «Первая любовь» (1925), «Пробуждение» (1930), «В подвале» (1931) имели подзаголовок «Из книги „История моей голубятни“». К одесской части цикла примыкает и новелла «Ди Грассо» (1937).

Другие, более поздние, этапы бабелевской биографии отразились в рассказах «Гюи де Мопассан» (1920–1922, здесь и далее – авторские датировки), «Мой первый гонорар» (1922–1928), «Дорога» (1920–1930), «Иван-да-Марья» (1920–1928).

Писатель, действительно, с конца 1916 года жил в Петрограде («Гюи де Мопассан»), в начале 1918 года приехал туда же из Киева (финал «Дороги»), осенью этого года участвовал в продовольственных экспедициях на Волге вместе с упомянутым в «Иван-да-Марье» С. В. Малышевым, в 1922 году работал в Тифлисе, где происходит действие «Моего первого гонорара».

Однако образ меняющегося рассказчика в этом так и не собранном цикле, конечно же, нельзя полностью отождествлять с автором. Бабель сочиняет, творит, даже когда он пишет о себе, предпочитает, как герой «Моего первого гонорара», живописную выдумку истине факта.