Текст книги "Том 1. Одесские рассказы"
Автор книги: Исаак Бабель
сообщить о нарушении
Текущая страница: 18 (всего у книги 28 страниц)
Мендель. Кто же твой хозяин, Никифор?
Никифор (угрюмо). Вы мой хозяин.
Мендель. А если я твой хозяин (он подходит к Никифору и берет его за грудь), а если я твой хозяин, так бей того, кто вступит ногой в мою конюшню, бей его в душу, в жилы, в глаза… (Он трясет Никифора и отшвыривает от себя.)
Согнувшись, шаркая босыми ногами, Мендель идет через всю комнату к выходу, за ним бредет Никифор. Старуха тащится на коленях к двери.
Нехама. Чтоб ты свету не дождался, мучитель…
Молчание.
Арье-Лейб. Если я скажу вам, Лазарь, что старик не кончил Высших женских курсов…
Боярский. …так я поверю вам без честного слова.
Беня (подает Боярскому руку). Зайдешь другим разом, Боярский.
Боярский. Бог мой, в семье все случается. Бывает холодное, бывает горячее. Привет! Привет! Зайду другим разом. (Исчезает.)
Беня встает, закуривает папироску, перекидывает через руку щегольской плащ.
Арье-Лейб. Про такого свата, как я, сказано у Ибн-Эз-ра: «Если ты вздумаешь шить саваны для мертвых…» Левка. Зарезать такого старика ко всем свиньям!
Двойра откинулась на спинку кресла и завизжала.
Здрасте! Двойра получила истерику (он разжимает ножом крепко стиснутые зубы сестры. Она верещит все пронзительнее).
В комнату входит Никифор. Беня перекладывает плащ на левую руку и правой бьет Никифора по лицу.
Беня. Заложи мне гнедого в дрожки!
Никифор (из носу у него вытекает нерешительная струйка крови). Расчет мне дайте…
Беня (подходит к Никифору в упор и говорит ласковым, вздрагивающим голосом). Ты у меня умрешь сегодня, не поужинав, Никифор, дружок мой…
Вторая сцена
Ночь. Спальня Криков. Лунный луч, роящийся и голубой, входит в окно. Старик и Нехама на двуспальной кровати. Они укрыты одним одеялом. Всклокоченная грязно-седая старуха сидит на постели. Она бубнит низким голосом, бубнит нескончаемо.
Нехама. У людей все как у людей… У людей берут к обеду десять фунтов мяса, делают суп, делают котлеты, делают компот. Отец приходит с работы, все садятся за стол, люди кушают и смеются… А у нас?.. Бог, милый бог, как темно в моем доме!
Мендель. Дай жить, Нехама. Спи!
Нехама. …Бенчик, такой Бенчик, такое солнце на небе, он пошел в эту жизнь. Сегодня один пристав, завтра другой пристав… Сегодня люди имеют кусок хлеба, завтра им обложат ноги железом…
Мендель. Дай дыхать, Нехама! Спи.
Нехама. …Такой Левка. Дите придет из солдат и тоже кинется в налеты. Куда ему кинуться? Отец выродок, отец не пускает детей в дело…
Мендель. Делай ночь, Нехама. Спи!
Молчание.
Нехама. Раввин сказал, раввин Бен Зхарья… Настанет новый месяц, сказал Бен Зхарья, и я не впущу Менделя в синагогу. Евреи не дадут мне…
Мендель (сбрасывает одеяло, садится рядом со старухой). Чего не дадут евреи?
Нехама. Придет новолуние, сказал Бен Зхарья…
Мендель. Что мне не дадут евреи и что мне дали твои евреи?
Нехама. Не пустят, не пустят в синагогу.
Мендель. Карбованец с откусанным углом мне дали твои евреи, тебя, клячу, и этот гроб с клопами.
Нехама. А кацапы что тебе дали, что кацапы тебе дали?
Мендель (укладывается). О, кляча на мою голову!
Нехама. Водку кацапы тебе дали, матерщины полный рот, бешеный рот, как у собаки… Ему шестьдесят два года, бог, милый бог, и он горячий, как печка, он здоровый, как печка.
Мендель. Выйми мне зубы, Нехама, налей жидовский суп в мои жилы, согни мне спину…
Нехама. Горячий как печка… Как мне стыдно, бог!.. (Она забирает свою подушку и укладывается на полу, в лунном луче. Молчание. Потом снова раздается ее бормотанье.)В пятницу вечером люди выходят за ворота, люди цацкаются с внуками…
Мендель. Делай ночь, Нехама.
Нехама (плачет). Люди цацкаются с внуками…
Входит Беня. Он в нижнем белье. Беня. Может быть, хватит на сегодня, молодожены? Мендель приподымается. Он смотрит на сына во все глаза.
Или я должен пойти в гостиницу, чтобы выспаться?
Мендель (встал с кровати. Он, как и сын, в нижнем белье). Ты… ты вошел?
Беня. Дать два рубля за номер, чтобы выспаться?
Мендель. Ночью, ночью ты вошел?
Беня. Она мне мать. Ты слышишь, супник!
Отец и сын стоят в нижнем белье друг против друга. Мендель все ближе, все медленнее подходит к Бене. В лунном луче трясется всклокоченная грязно-серая голова Нехамы.
Мендель. Ночью, ночью ты вошел…
Третья сцена
Трактир на Привозной площади. Ночь. Хозяин трактира Рябцов, болезненный строгий человек, читает у стойки Евангелие. Безрадостные пыльные его волосы разложены по обеим сторонам лба. На возвышении сидит кроткий флейтист Мирон (в просторечии Майор) Попятник. Флейта его выводит слабую дрожащую мелодию. За одним из столов черноусые, седоватые греки играют в кости с Сенькой Топуном, приятелем Бени Крика. Перед Сенькой разрезанный арбуз, финский нож и бутылка малаги. Два матроса спят, положив на стол литые плечи. В дальнем углу смиренно попивает зельтерскую воду подрядчик Фомин. Его в чем-то горячо убеждает пьяная Потаповна. За передним столом стоит Мендель Крик, пьяный, воспаленный, громадный, и Урусов, ходатай по делам.
Мендель (бьет кулаком по столу). Темно! Ты в могиле меня держишь, Рябцов, в черной могиле!..
Официант Митя, старичок с серебряными волосами ежиком, приносит лампу и ставит ее перед Менделем.
Я все лампы приказывал! Я хор требовал! Я со всего трактира лампы приказывал!
Митя. Керосин-то, вишь, нашему брату даром не дают. Вот, видишь, какое дело…
Мендель. Темно!
Митя (Рябцову). Добавку освещения требует.
Рябцов. Рупь.
Митя. Получайте рупь.
Рябцов. Получил рупь.
Мендель. Урусов!
Урусов. Есть!
Мендель. Скрозь мое сердце сколько, говоришь, крови льется?
Урусов. По науке считается, скрозь человеческое сердце льется в сутки двести пудов крови. А в Америке такое изобрели…
Мендель. Стой! Стой!.. А если я в Америку хочу ехать – это слободно?
Урусов. Свободно вполне. Сел и поехал…
Переваливаясь, виляя кривым боком, к столу подходит Потаповна.
Потаповна. Мендель, мама моя, мы не в Америку, мы в Бессарабию поедем, сады покупать. Мендель. Сел, говоришь, и поехал?
Урусов. По науке считается, что вы четыре моря проезжаете – Черное море, Ионическое, Эгейское, Средиземное и два всемирных океана – Атлантический океан и Тихий.
Мендель. А ты сказывал – человек через моря лететь может?
Урусов. Может.
Мендель. Через горы, через высокие горы может человек лететь?
Урусов (с твердостью). Может.
Мендель (сжимает ладонями лохматую голову). Конца нет, краю нет… (Рябцову.)Поеду. В Бессарабию поеду.
Рябцов. А делать чего будешь в Бессарабии?
Мендель. Чего захочу, то и буду.
Рябцов. А чего тебе хотеть?
Мендель. Слухай меня, Рябцов, я еще живой…
Рябцов. Не живой ты, если тебя бог убил.
Мендель. Когда это меня бог убил?
Рябцов. Годов-то тебе сколько?
Голос из трактира. Годов ему всех шестьдесят два.
Рябцов. Шестьдесят два года бог тебя и убивает.
Мендель. Рябцов, я бога хитрей.
Рябцов. Ты русского бога хитрей, а жидовского бога ты не хитрей.
Митя вносит еще одну лампу. За ним гуськом выступают четыре заспанных толстых девки с засаленными грудями. В руках у каждой из них по зажженной лампе. Ослепительный свет разливается по трактиру.
Митя. Со светлым тебя, значит, Христовым воскресеньем! Девки, обставь его, бешеного, лампами.
Девки ставят лампы на стол перед Менделем. Сияние озаряет багровое его лицо.
Голос из трактира. Из ночи день делаем, Мендель?
Мендель. Конца нет.
Потаповна (дергает Урусова за рукав). Прошу вашей дорогой любезности, выпейте со мной, господин… Вот я курями на базаре торгую, мне мужики все летошних кур всучивают, да рази я к курям к этим присужденная? У меня папочка садовник был, первый садовник. Я, какая где яблон-ка задичится, я ее раздичу…
Голос из трактира. Из понедельника воскресенье делаем, Мендель?
Потаповна (кофта разошлась на жирной ее груди. Водка, жара, восторг душат ее). Мендель дело свое продаст, получим, бог даст, деньги, мы тогда с ясочкой нашей в сады уедем, на нас, послухайте, господин, на нас с липы цвет лететь будет… Мендель, золотко, я же садовница, я папочкина дочка!..
Мендель (идет к стойке). Рябцов, у меня глаза были… слухай меня, Рябцов, у меня глаза сильней телескопов были, а чего я сделал с моими глазами? У меня ноги быстрей паровозов были, мои ноги по морю ходят, а чего я сделал с моими ногами? От обжорки к сортиру, от сортира к обжорке… Я полы мордой заметал, а теперь я сады поставлю.
Рябцов. Ставь. Кто тебя не пущает?
Голос из трактира. Найдутся – не пустят. Наступят на хвост – не выдерет…
Мендель. Я песни приказывал! Дай военную, музыкант… Не мотай жилы… Жизнь дай! Еще дай!..
Колеблясь, срываясь, флейта выводит пронзительную мелодию. Мендель пляшет, топает чугунными ногами.
Митя (Урусову шепотом). Фомину приходить или рано? Урусов. Рано. (Музыканту.)Прибавь, Майор! Голос из трактира. И прибавлять нечего, хор пришел. Пятирубель хор приволок.
Входит хор – слепцы в красных рубахах. Они натыкаются на стулья, машут перед собой камышовыми тросточками. Их ведет кузнец Пятирубель, азартный человек, друг Менделя.
Пятирубель. Со сна чертей похватал. Не будем, говорят, песни играть. Ночь, говорят, на всем белом свете, наигрались… Да вы, говорю, перед каким человеком, говорю, стоите?!
Мендель (бросается к запевале, рябому рослому слепцу). Федя, я в Бессарабию еду.
Слепой (густым, глубоким басом). Счастливо вам, хозяин!
Мендель. Песню, Федя, последнюю мою!..
Слепой. «Славное море» – споем?
Мендель. Последнюю мою…
Слепые (настраивают гитары. Тягучие их басы запевают).
Славное море – священный Байкал,
Славный корабль – омулевая бочка,
Эй, баргузин, пошевеливай вал.
Плыть молодцу недалечко.
Мендель (швыряет в окно пустую бутылку. Стекло разлетается с треском). Бей!
Пятирубель. Ох, и герой же, сукин сын!
Митя (Рябцову). За стекло сколько посчитаем?
Рябцов. Рупь.
Митя. Получайте рупь.
Рябцов. Получил рупь.
Слепые (поют).
Долго я тяжкие цепи носил,
Долго скитался в горах Акатуя,
Старый товарищ бежать пособил,
Ожил я, волю почуя…
Мендель (ударом кулака вышибает оконную раму). Бей.
Пятирубель. Сатана, а не старик!
Голоса из трактира:
– Форсовито гуляет!..
– Ничего не форсовито… Обыкновенно гуляет.
– Обыкновенно так не бывает. Помер у него кто-нибудь?
– Никто у него не помер… Обыкновенно гуляет.
– А причина какая, по какой причине гуляет?
Рябцов. Поди разбери причину. У одного деньги есть – он от денег гуляет, у другого денег нет – он от бедности гуляет. Человек ото всего гуляет…
Песня гремит все могущественнее. Звон гитар бьется о стены и зажигает сердца. В разбитом окне качается звезда. Заспанные девки встали у косяков, подперли груди шершавыми руками и запели. Матрос качается на расставленных больших ногах и подпевает чистым тенором.
Шилка и Нерчинск не страшны теперь.
Горная стража меня не поймала.
В дебрях не тронул прожорливый зверь,
Пуля стрелка миновала…
Потаповна (пьяна и счастлива). Мендель, мама моя, выпейте со мной! Выпьем за нашу ясочку!
Пятирубель. Швейцару на почте морду бил. Вот какой старик! Телеграфные столбы крал и домой на плечах приносил…
Шел я и ночью и средь бела дня,
Вкруг городов озирался я зорко,
Хлебом кормили крестьянки меня,
Парни снабжали махоркой…
Мендель. Согни мне спину, Нехама, налей жидовский суп в мои жилы!.. (Он бросается на пол, ворочается, стонет, хохочет.)
Голоса из трактира:
– Чисто слон!
– У нас и слоны слезами плакали…
– Это врешь, слоны не плачут…
– Говорю тебе, слезами плакал…
– В зверинце я слона одного задражнил…
Митя (Урусову). Фомину приходить или рано? Урусов. Рано.
Певцы поют во всю мочь. Песня грохочет. Гитары захлебываются, дрожмя дрожат.
Славное море – священный Байкал,
Славный мой парус – кафтан дыроватый,
Эй, баргузин, пошевеливай вал.
Слышатся грома раскаты…
Страшными, радостными, рыдающими голосами поют слепцы последние строки. Окончив песню, они встают и уходят, как по команде.
Митя. И всё?
Запевала. Хватит.
Мендель (вскочил с пола и затопал). Военное мне дай! Жизнь, музыкант, дай!
Митя (Урусову). Фомину взойти или рано? Урусов. Самое время.
Митя подмигивает Фомину, сидящему в дальнем углу. Фомин рысью подбирается к столу Менделя.
Фомин. С приятным заседанием!
Урусов (Менделю). Теперь, дорогой, оно у нас так будет – потехе время, делу час. (Вытаскивает исписанный лист бумаги.)Читать, что ли?
Фомин. Если вам нежелательно, скажем, плясать, то можно читать.
Урусов. Сумму, что ли, читать?
Фомин. Согласен на такое ваше предложение.
Мендель (во все глаза смотрит на Фомина и отодвигается). Я песни приказывал…
Фомин. И петь будем и гулять будем, а придется помирать – помирать будем.
Урусов (читает очень картаво). «…Согласно каковым пунктам, уступаю в полную собственность Фомину Василию Елисеевичу извозопромышленное заведение мое в составе, как поименовано…»
Пятирубель. Фомин, ты понимай, паяц, каких коней забираешь! Кони эти миллион пшеницы отвезли, они полмира угля перетаскали. Ты от нас всю Одессу с этими конями забираешь…
Урусов. «…А всего за сумму двенадцать тысяч рублей, из коих треть при подписании сего, а остальные…»
Мендель (указывает пальцем на турка, безмятежно курившего кальян в углу). Вон человек сидит, обсуждает меня.
Пятирубель. Верно, обсуждает… А ну, стукнитесь! (Фомину.)Ей-богу, сейчас человека убьет.
Фомин. Авось не убьет.
Рябцов. Дуришь, дурак! Гость этот – турок, святой человек.
Потаповна (потягивает вино мелкими глотками и блаженно смеется). Папочкина дочка!
Фомин. Вот, дорогой, тут и распишись.
Потаповна (хлопает Фомина по груди). Здеся у него, у Васьки, деньги, здеся они!
Мендель. Расписаться, говоришь?.. (Шаркая сапогами, он идет через весь трактир к турку, садится рядом с ним.)И што я, дорогой человек, девок поимел на моем веку, и што я счастья видел, и дом поставил, и сынов выходил, – цена этому, дорогой человек, двенадцать тысяч. А потом крышка – помирай!
Турок кланяется, прикладывает руку к сердцу, ко лбу. Мендель бережно целует его в губы.
Фомин (Потаповне). Значит, Янкеля со мной вертеть?
Потаповна. Продаст он, Василий Елисеевич, убиться мне, если не продаст!
Мендель (возвращается, мотает головой). Скука какая!
Митя. Вот те и скука – платить надо.
Мендель. Уйди!
Митя. Врешь, уплатишь!
Мендель. Убью!
Митя. Ответишь.
Мендель (кладет голову на стол и плюет. Длинная его слюна тянется, как резина). Уйди, я спать буду…
Митя. Не платишь? Ох, старички, убивать буду!
Пятирубель. Погоди убивать. Ты сколько с него за полбутылки гребешь?
Митя (распалился). Я мальчик злой, я покусаю!
Мендель, не поднимая головы, выбрасывает из кармана деньги. Монеты катятся по полу. Митя ползет за ними, подбирает. Заспанная девка дует на лампы, тушит их. Темно. Мендель спит, положив голову на стол.
Фомин (Потаповне). Суешься попередь батьки… Стучишь языком, как собака бегает… Всю музыку испортила!
Потаповна (выжимает слезы из грязных мятых морщин). Василий Елисеевич, я дочку жалею.
Фомин. Жалеть умеючи надо.
Потаповна. Жиды, как воши, обсели.
Фомин. Жид умному не помеха.
Потаповна. Продаст он, Василий Елисеевич, покуражится и продаст.
Фомин (грозно, медленно). А не продаст, так богом Иисусом Христом, богом нашим вседержителем божусь тебе, старая, домой придем – я со спины у тебя ремни резать буду!
Четвертая сцена
Мансарда Потаповны. Старуха, разодетая в новое яркое платье, лежит на окне и переговаривается с соседкой. Из окна виден порт, блистающее море. На столе ворох покупок – отрез материи, дамские туфли, шелковый зонтик.
Голос соседки. Погордиться бы пришла, покрасоваться перед нами.
Потаповна. Да приду к вам, проведаю…
Голос соседки. А то в одном ряду на птичьей двенадцать лет торговали, и хвать – нет ее, Потаповны.
Потаповна. Да авось я не присужденная к курям к этим. Видно, не век мне маяться…
Голос соседки. Видно, что не век.
Потаповна. У людей-то небось на Потаповну глаза разбегаются?
Голос соседки. Каково разбегаются-то! Счастья-то каждому подай. Испеки да подай…
Потаповна (смеется, тучное ее тело сотрясается). Девка-то, вишь, не у всякого есть.
Голос соседки. Девка-то, говорят, худая.
Потаповна. У кости, милая, мясо слаще.
Голос соседки. Сыны, слышь, против вас копают…
Потаповна. Девка сынов перетянет.
Голос соседки. И я говорю – перетянет.
Потаповна. Старик, небось, девку не бросает.
Голос соседки. Сады, слышь, он вам покупает…
Потаповна. А еще чего люди говорят?
Голос соседки. Да ничего не говорят, только гавкают. Кто их разберет?
Потаповна. Разберем. Я разберу… Про полотно-то чего толкуют?
Голос соседки. Толкуют, старик вам двадцать аршин справил.
Потаповна. Пятьдесят!
Голос соседки. Башмаков пару…
Потаповна. Три!
Голос соседки. Очень смертно любят старики.
Потаповна. Видно, к курям-то мы не присужденные…
Голос соседки. Видно, не присужденные. Покрасоваться бы пришла, погордиться перед нами.
Потаповна. Приду. Проведаю вас… Прощай, милая!
Голос соседки. Прощай, милая!
Потаповна слезает с окна. Переваливаясь, напевая, бродит она по комнате, открывает шкаф. Взбирается на стул, чтобы достать до верхней полки, на которой штоф наливки, пьет, закусывает трубочкой с кремом. В комнату входит Мендель, одетый по-праздничному, и Маруся.
Маруся (очень звонко). Птичка-то наша куда взгромоздилась! Сбегайте к Мойсейке, мама.
Потаповна (слезая со стула). А чего купить?
Маруся. Кавуны купите, бутылку вина, копченой скумбрии полдесятка… (Менделю.)Дай ей рубль.
Потаповна. Не хватит рубля.
Маруся. Арапа не заправляйте! Хватит, еще сдачи будет.
Потаповна. Не хватит мне рубля.
Маруся. Хватит! Придете через час. (Она выталкивает мать, захлопывает дверь, запирает ее на ключ.)
Голос Потаповны. Я за воротами посижу, надо будет – покличешь.
Маруся. Ладно. (Она бросает на стол шляпку, распускает волосы, заплетает золотую косу. Голосом, полным силы, звона и веселья, она продолжает прерванный рассказ.)…Пришли на кладбище, глядим – первый час. Все похороны отошли, народу никакого, только в кустах целуются. У крестного могилка хорошенькая – чудо!.. Я кутью разложила, мадеру, что ты мне дал, две бутылки, побежала за отцом Иоанном. Отец Иоанн старенький, с голубенькими глазами, ты его знать должен…
Мендель смотрит на Марусю с обожанием. Он дрожит и мычит что-то в ответ, непонятно, что мычит.
Батюшка панихиду отслужил, я ему рюмку мадеры налила, рюмку полотенцем вытерла, он выпил, я ему вторую… (Маруся заплела косу, распушила конец. Она садится на кровать, расшнуровывает желтые, длинные, по тогдашней моде, башмаки.)Ксенька, та, как будто не у отца на могиле, надулась, как мышь на крупу, вся накрашенная, намазанная, жениха глазами ест. А Сергей Иваныч, тот мне все бутерброды мажет… Я Ксеньке в пику и говорю… Что вы, говорю, Сергей Иваныч, Ксении Матвеевне, невесте вашей, внимание не уделяете?.. Сказала, и проехало. Мадеру мы твою дочиста выпили… (Маруся снимает башмаки и чулки, она идет босиком к окну, задергивает занавеску.)Крестная все плакала, а потом стала розовая, как барышня, хорошенькая – чудо! Я тоже выпила – и Сергею Иванычу (Маруся раскрывает постель): айда, Сергей Иваныч, на Ланжерон купаться! Он: айда! (Маруся хохочет, стягивает с себя платье, оно поддается туго.)А у Ксеньки-то спина, небось, полна прыщей, и ноги три года не мыла… Она на меня тут язык свой спустила (Маруся перекрыта с головой наполовину стянутым платьем): ты, мол, фасон давишь, ты интересантка, ты то, ты сё, на стариковы деньги позарилась, ну тебя отошьют от этих денег… (Маруся сняла платье и прыгнула в постель.)А я ей: знаешь что, Ксенька, – это я ей, – не дразни ты, Ксенька, моих собак… Сергей Иваныч слушает нас, помирает со смеху!.. (Голой девической прекрасной рукой Маруся тащит к себе Менделя. Она снимает с него пиджак и швыряет пиджак на пол.)Ну, иди сюда, скажи – Марусичка…
Мендель. Марусичка!
Маруся. Скажи – Марусичка, солнышко мое…
Старик хрипит, дрожит, не то плачет, не то смеется.
(Ласково.)Ах ты, рыло!
Пятая сцена
Синагога общества извозопромышленников на Молдаванке. Богослужение в пятницу вечером. Зажженные свечи. У амвона кантор Цвибак в талесе и сапогах. Прихожане, красномордые извозчики, оглушительно беседуют с богом, слоняются по синагоге, раскачиваются, отплевываются. Ужаленные внезапной пчелой благодати, они издают громовые восклицания, подпевают кантору неистовыми, привычными голосами, стихают, долго бормочут себе под нос и потом снова ревут, как разбуженные волы. В глубине синагоги, над фолиантом Талмуда склонились два древних еврея, два костистых горбатых гиганта с желтыми бородами, свороченными набок. Арье-Лейб, шамес, величественно расхаживает между рядами. На передней скамье толстяк с оттопыренными пушистыми щеками зажал между коленями мальчика лет десяти. Отец тычет мальчика в молитвенник. На боковой скамье Беня Крик. Позади него сидит Сенька Топун. Они не подают вида, что знакомы друг с другом.
Кантор (возглашает). Лху нранно ладонай норийо ицур ишейну!
Извозчики подхватили напев. Гудение молитвы.
Арбоим шоно окут бдойр вооймар… (Сдавленным голосом.)Арье-Лейб, крысы!
Арье-Лейб. Ширу ладонай шир ходош. Ой, пойте господу новую песню… (Подходит к молящемуся еврею.)Как стоит сено?
Еврей (раскачивается). Поднялось.
Арье-Лейб. На много?
Еврей. Пятьдесят две копейки.
Арье-Лейб. Доживем, будет шестьдесят.
Кантор. Лифней адонай ки во мишпойт гоорец… [33]33
Перед лицом господа бога – силы моей… (евр.)
[Закрыть]Арье-Лейб, крысы!
Арье-Лейб. Довольно кричать, буян.
Кантор (сдавленным голосом). Я увижу еще одну крысу – я сделаю несчастье.
Арье-Лейб (безмятежно). Лифней адонай ки во, ки во… Ой, стою, ой, стою перед господом… Как стоит овес?
Второй еврей (не прерывая молитвы). Рупь четыре, рупь четыре…
Арье-Лейб. С ума сойти!
Второй еврей (раскачивается с ожесточением). Будет рупь десять, будет рупь десять…
Арье-Лейб. С ума сойти! Лифней адонай ки во, ки во…
Все молятся. В наступившей тишине слышны отрывистые приглушенные слова, которыми обмениваются Беня Крик и Сенька Топун.
Беня (склонился над молитвенником). Ну?
Сенька (за спиной Бени). Есть дело.
Беня. Какое дело?
Сенька. Оптовое дело.
Беня. Что можно взять?
Сенька. Сукно.
Беня. Много сукна?
Сенька. Много.
Беня. Какой городовой?
Сенька. Городового не будет.
Беня. Ночной сторож?
Сенька. Ночной сторож в доле.
Беня. Соседи?
Сенька. Соседи согласны спать.
Беня. Что ты хочешь с этого дела?
Сенька. Половину.
Беня. Мы не сделали дела.
Сенька. Докладываешь батькино наследство?
Беня. Докладываю батькино наследство.
Сенька. Что ты даешь?
Беня. Мы не сделали дела.
Грянул выстрел. Кантор Цвибак застрелил пробежавшую мимо амвона крысу. Молящиеся воззрились на кантора. Мальчик, стиснутый скучными коленями отца, бьется, пытается вырваться. Арье-Лейб застыл с раскрытым ртом. Талмудисты подняли равнодушные большие лица.
Толстяк с пушистыми щеками. Цвибак, это босяцкая выходка!
Кантор. Я договаривался молиться в синагоге, а не в кладовке с крысами. (Он оттягивает дуло револьвера, выбрасывает гильзу.)
Арье-Лейб. Ай, босяк, ай, хам!
Кантор (указывает револьвером на убитую крысу). Смотрите на эту крысу, евреи, позовите людей. Пусть люди скажут, что это не корова…
Арье-Лейб. Босяк, босяк, босяк!..
Кантор (хладнокровно). Конец этим крысам. (Он заворачивается в талес и подносит к уху камертон.)
Мальчик разжал наконец плен отцовских коленей, ринулся к гильзе, схватил ее и убежал.
1-й еврей. Гоняешься целый день за копейкой, приходишь в синагогу получить удовольствие и – на тебе!
Арье-Лейб (визжит). Евреи, это шарлатанство! Евреи, вы не знаете, что здесь происходит! Молочники дают этому босяку на десять рублей больше… Иди к молочникам, босяк, целуй молочников туда, куда ты их должен целовать!
Сенька (хлопает кулаком по молитвеннику). Пусть будет тихо! Нашли себе толчок!
Кантор (торжественно). Мизмойр лдовид! [34]34
Песнь Давида! (евр.)
[Закрыть]
Все молятся.
Беня. Ну? Сенька. Есть люди. Беня. Какие люди? Сенька. Грузины. Беня. Имеют оружие? Сенька. Имеют оружие. Беня. Откуда они взялись? Сенька. Живут рядом с вашим покупателем. Беня. С каким покупателем? Сенька. Который ваше дело покупает. Беня. Какое дело?
Сенька. Ваше дело – площадки, дом, весь извоз. Беня (оборачивается). Сказился? Сенька. Сам говорил. Беня. Кто говорил?
Сенька. Мендель говорил, отец… Едет с Маруськой в Бессарабию сады покупать.
Гул молитвы. Евреи завывают очень замысловато.
Беня. Сказился.
Сенька. Все люди знают.
Беня. Божись!
Сенька. Пусть мне счастья не видеть!
Беня. Матерью божись!
Сенька. Пусть я мать живую не застану!
Беня. Еще божись, стерва!
Сенька (пренебрежительно). Дурак ты!
Кантор. Борух ато адонай… [35]35
Благословен ты, господь бог… (евр.)
[Закрыть]
