Текст книги "Короткая пятница и другие рассказы (сборник)"

Автор книги: Исаак Башевис-Зингер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 17 страниц)

2

У раввина была привычка чаще молиться в синагоге, чем в доме учения, постольку поскольку среди бедняков у него было меньше недоброжелателей. Он приходил туда на восходе и молился с первым миньяном. Это было после Пентекоста[4]4
  Pentecost церк. пятидесятница, троицын день. Примечание сканировщика.


[Закрыть]. На небе уже зажглись тридцать три утренних звезды. Вместе с тридцать четвертой должно было появиться солнце. Рабби любил тишину утра, когда большинство горожан еще спит за закрытыми ставнями. Ему никогда не надоедало наблюдать за восходом солнца: пурпурного, золотого, омывшегося в водах Великого Моря. Это всегда наводило на одни и те же мысли: сыны человеческие, в отличие от солнца, не возрождаются и потому обречены на смерть. У человека есть воспоминания, сожаления, обиды. Они обволакивают его, как пыль, и из-за них он уже не воспринимает свет и жизнь, исходящие от неба. Но иные создания Бога обновляются. Если небо затянули тучи, это еще не значит, что оно никогда больше не будет ясным. Солнце садится, но каждое утро восходит вновь. Луна и звезды существовали всегда. Бесконечность природных явлений отчетливее всего чувствуется именно утром, на восходе. Падает роса, щебечут птицы, блестит река, трава становится влажной и посвежевшей. Счастлив человек, что может возрождаться вместе со всем миром, «когда звезды утренние поют вместе».

Это утро было таким же, как и другие. Рабби встал рано, планируя прийти в синагогу первым. Он постучал по дубовой двери, чтобы предупредить молившихся внутри духов, и вошел в темную переднюю. Синагога насчитывала уже много сотен лет, но до сих пор выглядела так же, как и в тот день, когда было завершено ее строительство. Все в ней дышало вечностью: серые стены, высокий потолок, серебряные канделябры, медный таз для омовения, возвышение с четырьмя колоннами, резной Ковчег Завета с табличкой Заповедей и двумя позолоченными львами. Лучи солнца проникали внутрь через овальное цветное стекло. Хотя духи и улетели отсюда с первым же криком петуха, но после них все еще чувствовались особое безмолвие и спокойствие. Рабби начал раскачиваться и читать «Господина мира». Слова: «И после того, как все исчезнет, царствование Его останется» – он повторил несколько раз. Он представлял себе семьи убитых людей, разрушающиеся дома, все смешивалось, и Божественный Свет вновь творил мир. Время, случайности, страсти, борьба уходили, они были всего лишь выдумкой и обманом, оставалось только добро.

Рабби читал молитвы, задумываясь над глубоким смыслом каждого слова. Мало-помалу собрался миньян: как обычно, это были простые люди, встающие с первыми криками петухов, – Лейбум-каретник, Хаим-Иона – торговец рыбой, Авраам-шорник, Шлоймо Меир, у которого были сады в пригороде Ямполя. Они приветствовали рабби, одевали филактерии, молитвенные шали. Внезапно ему пришло в голову, что все его враги в городе или богачи, или бездельники. Бедные люди, привыкшие к тяжелому труду, были на его стороне. «Почему я не понял этого раньше? – удивлялся рабби. – Почему только сейчас?»

Он чувствовал внезапную любовь к этим людям, которые не умели лгать, которые не знали ничего о мошенничествах и обманах, а честно следовали заповеди Господа: «И будешь добывать хлеб свой в поте лица своего…» Сейчас они внимательно обматывали ремешки филактерий вокруг своих рук, целовали кисти молитвенных шалей и готовились к тяготам во имя Царствия Небесного. Их лица и бороды несли на себе след утреннего спокойствия. Их глаза излучали ту особую нежность, которая есть у людей, привыкших к всевозможным трудностям.

Был понедельник. После молитвы, в то время как раввин читал «Благословится имя Твое», из Ковчега достали Свиток. Открытие Ковчега Завета всегда трогало его. Здесь стояли они все: Свитки, Моисеева Тора, покрытые шелком и украшенные цепочками, коронами, серебряными пластинками, – все вместе, но каждый с собственной судьбой. Одни следовало читать в будние дни, другие в Субботу, некоторые только в День радости и умиротворения. Здесь также было несколько книг Закона с выцветшими буквами и крошащимся пергаментом. Каждый раз, когда рабби думал о них, у него болело сердце. Он раскачивался взад и вперед, бормоча на арамейском: «Ты правишь всем… Я слуга Единого, да будет Он благословен, падаю ниц перед мудростию Его и Его Закона». Когда раввин дошел до слов: «И не будет подчинения моего никакому человеку…» – он запнулся. Эти слова застряли у него в горле.

Впервые он понял, что лжет. Никто не подчинялся людям больше него. Весь город давал ему распоряжения, и он покорно выполнял их. Каждый мог причинить ему вред. Сегодня это происходит в Ямполе, а завтра то же самое будет и в Яврове. Он, раввин, был слугою каждого влиятельного члена общины. Он должен был надеяться на подарки, расположение, искать себе союзников. Рабби посмотрел на молящихся. Нет, им сторонники были не нужны. Им не следовало беспокоиться о том, кто за, а кто против них. Их не волновали досужие домыслы сплетников. «Но зачем же тогда лгать? – подумал рабби. – И перед кем? Перед Всемогущим?» Он вздрогнул и почувствовал, как к лицу приливает кровь. Колени подгибались. Перед ним на стол уже положили Свиток, но он не замечал его. Внезапно что-то внутри него рассмеялось. Он поднял вверх руку, как будто бы давал клятву. Вернулась давно забытая радость, и он почувствовал совершенно неожиданную решительность. Все прояснилось в один момент…

Раввина позвали, и он поднялся на возвышение. Взяв в руки бахрому Свитка, он приложил ее ко лбу и поцеловал. Затем громко прочел Благословение и стал слушать. Читали главу «И послал мужей троих…». В ней рассказывалось о том, как соглядатаи, посланные в землю Ханаанскую, вернулись назад, испугавшись сынов Анака. «Трусость обрекла поколения на жизнь в пустыне, – думал рабби Ионатан. – Но они испугались великанов, а почему я боюсь этих гномов? Это хуже, чем трусость, это гордыня. Я боюсь потерять свою должность». Молившиеся смотрели на рабби с нескрываемым удивлением. Он него теперь исходила удивительная сила, казалось, что он изменился. Все решили, что это из-за скорого переезда в Явров.

После окончания молитвы мужчины начали расходиться. Шлоймо Меир снял свою молитвенную шаль и направился к выходу. Он был небольшого роста, ширококостным, с рыжей бородой, желтыми глазами и веснушками. Его матерчатая кепка, габардин и грубые башмаки выгорели на солнце и тоже казались желтыми.

– Шлоймо Меир, задержись, пожалуйста, на минутку, – окликнул его раввин.

– Да, рабби?

– Как твои сады? Урожай хорош?

– Слава Богу. Если не поднимется ветер, все будет отлично.

– Людей хватает?

Шлоймо Меир задумался:

– С этим тяжко, но мы справимся.

– Почему тяжело?

– Работа трудная. Они ведь целые дни на лестнице проводят, а спят в сарае.

– Сколько ты им платишь?

– Немного.

– Но на жизнь хватает?

– Я их кормлю.

– Шлоймо Меир, возьми и меня к себе. Я буду собирать фрукты.

В желтых глазах Шлоймо Меира зажглись огоньки смеха:

– Почему бы и нет?

– Я серьезно.

Шлоймо Меир насторожился:

– Я не понимаю, о чем говорит рабби.

– Я больше не рабби.

– Что? Это почему?

– Если у тебя есть время, я все расскажу.

Рабби говорил, а Шлоймо-Меир слушал. Кроме них в синагоге никого не осталось. Они стояли рядом с кафедрой. Хотя раввин говорил тихо, но каждое его слово отдавалось от стен гулким эхом, как будто бы кто-то невидимый повторял за ним.

– Что скажешь, Шлоймо Меир? – наконец спросил он.

У Шлоймо Меира было такое лицо, как будто он проглотил что-то очень кислое. Он покачал головой:

– Что я могу сказать? Я боюсь, что меня исключат из общины.

– Ты не должен никого бояться. «И не испытаешь страха перед лицом человека». В этом суть иудаизма.

– Но что скажет ваша жена?

– Она будет помогать мне.

– Но это будет нелегко для вас.

– Ждите, и Господь придаст вам новые силы.

– Ну…

– Ты согласен?

– Если рабби настаивает…

– Не называй меня больше рабби. Теперь я один из твоих сборщиков фруктов. И обещаю, я буду честным работником.

– В чем в чем, а в этом я не сомневаюсь.

– Когда ты поедешь в сады?

– Через пару часов.

– Заезжай за мною, я буду ждать.

– Хорошо, рабби.

Шлоймо Меир подождал еще немного и ушел. В дверях он обернулся: раввин стоял теперь в одиночестве, крепко стиснув руки и глядя на стены. Он покидал синагогу, в которой молился столько лет. Здесь все было таким знакомым: двенадцать знаков зодиака, семь звезд, фигуры льва, оленя, леопарда и орла, непроизносимое Имя Бога, нарисованное красным. Позолоченные львы, держащие своими высунутыми языками скрижаль с Десятью Заповедями, внимательно смотрели янтарными глазами на рабби. Ему казалось, что эти священные животные хотят спросить: «Почему так долго? Неужели же ты сразу не мог понять, что нельзя одновременно служить Богу и человеку?» Их открытые пасти смеялись с какой-то особой великодушной свирепостью. Рабби запустил руку в бороду. «Что ж, никогда не поздно. Впереди еще целая вечность…»

И он пошел к выходу. Дойдя до порога, он остановился и, хотя в синагоге не было мезузы, приложил к дверному косяку указательный палец и поцеловал его.

Скоро удивительная новость облетела Ямполь и Явров. Рабби Ионатан, его жена и дочь стали сборщиками фруктов в садах у Шлоймо Меира.

КУНЕГУНДА

1

К вечеру холодные ветры задули с болот, что тянулись за деревней. Небо заволокло тучами, и липы зашелестели последними листами, еще не опавшими с порыжевших ветвей. Из напоминающей поганку избушки, без окон и с покосившейся соломенной крышей, вышла старая Кунегунда. Дым выходил через дыру в трубе, а дверь почти провалилась внутрь, как дупло, выжженное в дереве молнией. Сама старуха чем-то напоминала бульдога, она была такой же маленькой и толстой, с квадратным подбородком. Седые пряди спутались в некое подобие рога, белые волоски росли из бородавок на щеках. Ступни ног с давно сошедшими ногтями покрывали мозоли и нарывы. Опираясь на клюку, таща за собою мотыгу, Кунегунда оглянулась по сторонам, принюхалась к ветру и нахмурилась. «С болот, – пробормотала она. – Все беды и напасти оттуда. Гнилая погода. Проклятая земля. Урожая в этом году не будет. Все унесет ветер. Крестьянам останется одна мякина, а их выблядки будут пухнуть с голода. Смерть наведается ко многим».

Вокруг хижины Кунегунды, стоящей у самого края леса, росли сорные травы и ежевика, с мохнатыми листьями, усыпанными спорами, похожими на перхоть, ядовитыми ягодами и колючками, кажется, специально созданными для того, чтобы рвать одежду. Матери запрещали своим детям даже проходить мимо кишащей змеями Кунегундиной хижины. Жаворонки никогда не вили гнезд на ее крыше. Казалось, что Кунегунда ждет приближения бури. Она скривила свой жабий рот и прохрипела: «Будет мор, мор. Болезни всегда приходят оттуда. Зло хочет кого-то забрать к себе. В этом ветре – дыхание смерти».

Мотыга была нужна ей не для того, чтобы окучивать картошку, она собирала с ее помощью травы и корешки, растущие неподалеку от хижины. У нее имелась своя собственная аптека: помет дьявола и змеиный яд, капустные черви и веревка висельника, мясо гадюки и волосы эльфа, пиявки и амулеты, воск и ладан. Все это было нужно Кунегунде не только для того, чтобы помогать другим, но и для собственной безопасности. Злые силы преследовали ее с самого детства. Мать, пусть горит она в аду, ненавидела ее и постоянно била. Отец, напиваясь, тоже давал волю рукам. Брат Йозек пугал рассказами о Дзяде и Бабуке. Истории сестры Теклы были не лучше. Почему они пугали ее? В то время, как другие дети играли на лужайке, Кунегунда, которой едва исполнилось шесть лет, должна была кормить гусей. Однажды она попала под град: градины, каждая размером с гусиное яйцо, чуть было не пробили ей череп и убили гусака, – дома ее выпороли, за то, что не уберегла птицу, а на кровь никто даже не обратил внимания. Казалось, что она притягивает к себе всевозможных животных: волков, лис, куниц, хорьков, диких собак и ужасных существ из иного мира – горбатых, с сумками на животах, с длинными усами, узловатыми хвостами и огромными зубами. Они прятались за деревьями и кустами, скалили свои пасти, выслеживали ее и были еще ужаснее домовых из рассказов Теклы. Трубочист спускался с неба, пытался усадить Кунегунду на свою метлу и утащить наверх. В поле, где девочка пасла гусей, жили маленькие женщины – эльфы, в черных платках, с коробочками на спине или у бедра. Они летали по воздуху, а когда Кунегунда попыталась отогнать их и начала бросаться камнями, так больно ударили ее, что она упала в обморок. По ночам появлялись маленькие чертики, они тормошили ее, дергали за волосы, звали по имени, щипали и царапали. После их ухода в постели оставались блохи и мышиные шарики, а простыни были мокрыми.

Если бы Кунегунда не научилась колдовству, она давно бы уже была на том свете. Она рано поняла, что то, что причиняет боль другим, дает силы ей. Когда люди или животные страдали, она была спокойна. Она научилась насылать на деревню болезни, раздоры и прочие беды. Другие девушки боялись смерти, а Кунегунде нравилось смотреть на покойников: бледных или глиняно-желтых, распростертых навзничь, со свечами в изголовье. Стоны плакальщиц успокаивали ее. Она любила наблюдать за тем, как крестьяне режут свиней, расчленяют их и обдают туши кипятком. Кунегунда и сама любила мучить живых существ: душить птиц, разрезать на части червей. Ей нравилось протыкать колючками лягушек и смотреть, как они бьются в агонии. Вскоре она узнала истинную цену ворожбе. Ей удалось свести в могилу одну женщину, которая всегда насмехалась над ней. Когда какой-то мальчишка бросил ей в лицо сосновой шишкой, она наколдовала ему слепоту, и действительно, когда через несколько недель он рубил в лесу дерево, щепка выскочила из-под топора и попала прямо ему в глаз. Он ослеп. Она знала много заклинаний и проклятий. Рядом с болотами в полуразвалившейся хижине жила парализованная женщина, постоянно говорившая о колдунах, черных зеркалах, одноглазых гигантах, гномах, живущих среди поганок и танцующих в лунном свете, и прекрасных девушках, прячущихся от злых мужчин. Эта женщина научила Кунегунду укрощать демонов, защищаться от злых мужчин, завистливых женщин и ложных друзей; рассказала ей, как толковать сны и вызывать души умерших.

Родители Кунегунды рано умерли. Брат взял себе жену из соседней деревни. Сестра Текла вышла замуж за вдовца и умерла во время родов. Другие девушки, ее родственницы, давно уже были помолвлены, но Кунегунда видела в мужчинах лишь причину боли, ошибок и прочих неприятностей. Маленькая хижина и три четверти акра земли – вот и все, что у нее осталось, впрочем, даже эту землю она не желала обрабатывать. Зачем, если все вокруг – мельник, торговец зерном, священник, деревенские богачи, – все стараются тебя обмануть?

Много ли ей было нужно для жизни: редиска, сырая картофелина, кочан капусты. Хотя крестьяне и находили это отвратительным, она ела мясо кошек и собак. Голод заставит, и мертвую мышь в поле съешь. Кунегунда не появлялась в церкви даже на Пасху и перед Рождеством; оскорбления женщин, насмешки мужчин – все это ее не интересовало; у нее не было денег, чтобы купить себе новые ботинки, одежду или даже коробочку для милостыни.

Не желая терпеть издевательства со стороны крестьян, Кунегунда целыми днями просиживала в своей хижине. Она не приходила на праздник жатвы, когда рубят и солят капусту, на свадьбы, крестины или похороны. Вся деревня объединилась против одной-единственной сироты, сделав из нее изгоя. Сидя в темноте, она шептала свои заклинания. Услышав снаружи смех, Кунегунда отплевывалась. От криков радости ей было больно, как от ударов. Заслышав громкое мычание коров, возвращающихся вечером с пастбища, она что-то бормотала, и на следующий день во всей деревне не оставалось ни одной коровы, которая бы давала молоко. Да, Кунегунда не оставалась в долгу. Все ее враги умерли. Она умела насылать порчу, заколдовывать сараи и амбары, приводить крыс к зерну, закрывать женщинам утробы, лепила чью-нибудь фигурку из глины и протыкала ее булавками, заставляла расти клювы у цыплят. Давно уже она перестала просить у Бога защиты от врагов; Его не интересовали молитвы какой-то сироты. Миром правила сила, а Он сидел у себя на Небесах и ничего не замечал. Дьявол был капризным, но с ним хотя бы можно было договориться.

Почти все ровесники Кунегунды умерли. Сама она состарилась. Над ней больше не смеялись, ее боялись и называли Ведьмой. Каждую Субботу, шептались деревенские, она садится на метлу и улетает на Черную Мессу, к другим ведьмам. К ней приходили за помощью со всей деревни – бесплодные женщины, матери уродов, брошенные жены, девушки, на которых напала икота. Но что толку было для старухи в их подношениях – каравае хлеба, мешочке гречи, голове масла, нескольких монетках? От постоянного недоедания желудок Кунегунды давно сжался, зубы выпали, а из-за больных вен она еле ходила. Наполовину глухая от постоянной тишины вокруг, она почти забыла человеческую речь. Она сжила со света всех своих врагов, и, казалось бы, новым было неоткуда взяться, но, несмотря на это, она по привычке продолжала шептать: «Смерть и несчастья… огонь и чума… типун им на язык… гнойники в горло…»

Бури редко случаются посреди лета, но эту Кунегунда предчувствовала с самой зимы. Она могла слышать запах смерти: беда была все ближе и ближе. Ветер еще не набрал силы, но Кунегунда знала, откуда он дует. В нем чувствовались запахи золы, гниения, мяса и еще чего-то маслянистого и прогорклого, чей источник могла определить только она одна. Ее беззубый рот осклабился в некоем подобии улыбки: «Мор, мор… Приближается смерть…»

2

Несмотря на усиливающийся ветер, Кунегунда продолжала копать. Каждый корешок, росший вблизи ее хижины, обладал особой волшебной силой. Случалось, она ходила за травами и к болотам, тянувшимся за деревней. Болота были огромными, они доходили до самого горизонта. Цветы и листья плавали там прямо в гнилой, замшелой воде. Над ними летали странные птицы и огромные зеленовато-золотые мухи. Хотя Кунегунда и отправила всех своих врагов на тот свет, но все же не могла чувствовать себя совершенно спокойной. Их души носились над болотами и готовились к мести. Иногда стены ее хижины или соломенная крыша сотрясались от их стонов; солома падала на землю, когда они раскачивались на стреках[5]5
  Стреха – нижний, свисающий край крыши деревянного дома, избы. 2) Крыша, кровля избы, хаты (обычно соломенная). Примечание сканировщика.


[Закрыть]. Кунегунда постоянно жила в предчувствии смерти. Даже бездомный кот мог означать угрозу жизни. Уже не раз случалось так, что коты пытались убить ее. Она привыкла к скрипам духа, поселившегося среди тряпья у нее под кроватью. Иногда он был добр, подводил к хижине кролика, больную птицу или что-то еще, что можно было съесть, но чаще всего строил всякие пакости: прятал вещи, мешал травы, выбрасывал мази, пачкал еду. Однажды Кунегунда поставила в уголок горшок борща, который ей принесла одна крестьянка, а взяв его на следующий день, увидела, что поверхность супа покрыта какой-то маслянистей белой пленкой. В котелке с гречневой кашей, откуда ни возьмись, появились песок и камешки. Когда Кунегунда начинала ругать домового, он только стонал: «Старая ведьма!»

Порывы ветра становились все сильнее и сильнее, казалось, они стараются сбить ее с ног. Вернувшись в свою избушку, Кунегунда припала к щели в стене. Она видела, как в поле, беззащитные перед бурей, ломаются и пригибаются к земле колосья пшеницы, как на клочки разметало стог сена. Ураган приближался к деревне. Крестьяне пытались закрепить крыши домов, чтобы их не унесло ветром. Хлынул ливень. Гроза сверкала, как адский огонь. Гром грохотал так, что мозг Кунегунды перекатывался в черепе, подобно ядрышку в ореховой скорлупе. Заперев дверь, Кунегунда села на скамейку и снова принялась бормотать. Из всех хижин ее была самой слабой. Она шаталась, даже когда свиньи рыли землю где-то поблизости. Повторяя имена Саганы и Люцифера, Бабы Яги и Кадика, Малфы и Пана Твардовского, старуха положила в каждый угол по восковому шару и козлиному копыту. Защитившись таким образом от стихий, она открыла сундук, где хранились кости девственницы, заячьи лапы, рог черного быка, волчьи зубы, тряпка, пропитанная женской кровью, и (самое сильное средство) веревка, на которой повесили убийцу. Она шептала:

 
Леопард силен,
Ящерица зла,
Худака и Гудака
С бурею сюда.
 
 
Кровь красна,
А ночь темна.
Дай мне силы,
Сатана.
 

Хижина шаталась и стонала, но держалась. Ни одна соломинка не упала с ее крыши. В свете молний Кунегунда могла видеть закопченные стены, глиняный пол, горшок на треноге, прялку. Потом снова сгущалась тьма, барабанил дождь, гремел гром. Пытаясь отвлечься от мыслей о грозе, Кунегунда начала вспоминать прошлое; рано или поздно все ее враги оказывались в могиле. Хижина тряслась, и сама Кунегунда начала дрожать от страха. Встав со скамеечки, она улеглась на деревянную кровать, положив под голову подушку, набитую соломой. Это была необычная буря, она собиралась уже несколько месяцев. Деревня давно погрязла в разврате и беззаконии. Пришел час расплаты. Кунегунда слышала истории о гоблинах, оборотнях и других ужасных существах. Девушки рожали детей от собственных отцов. Вдовы жили со своими сыновьями, пастухи не брезговали коровами, лошадьми, даже свиньями. Над болотами по ночам мигали маленькие огоньки. Человеческие кости вылезали из земли, когда крестьяне распахивали новые земли под поля. В ином мире дела обстояли ничуть не лучше, у Кунегунды там было много врагов. Пока Злые Силы держали ее сторону, но ведь в любой момент они могли предать. Она закрыла глаза. Пока ей удавалось спастись только благодаря собственному упрямству да еще редким чудесам. Но сколько еще это может длится? Этот предосенний ураган пугал ее. Возможно, она забыла защитить какой-нибудь угол? Злобные демоны выжидали ее ошибки, рычали как псы и царапались в дверь. Кунегунда задремала, и ей привиделся огромный как, бочка, кот, черный с зелеными глазами и стоящими дыбом усами. Высунув язык, он оглушительно мяукал. Внезапно Кунегунда проснулась. Кто-то стучал в прогнившую дверь. «Кто там?» – прошептала старуха сдавленным голосом.

Ответа не последовало. «Это Топиль», – подумала Кунегунда. Она никогда не встречалась с этим демоном и не могла вспомнить нужного заклинания. Все, что ей удалось пробормотать, это: «Убирайся в непроходимый лес, где нет ни человека, ни дикого зверя, приказываю тебе именем Асмодея, Сагратанаса, Беляна, Барабаса…»

Из-за двери по-прежнему не доносилось ни звука.

 
Кости в огне и дыме,
живот с водой, ноги в терниях.
Без зубов, без воздуха
сломай свою шею, беги отсюда.
 

Дверь распахнулась, и Кунегунда увидела на пороге темную фигуру.

– Матерь Божия, – прошептала она.

– Ты ведьма, Кунегунда? – спросил грубый мужской голос.

В ужасе старуха ответила:

– Кто ты? Сжалься!

– Я Сташ, жених Янки.

«Притворяется человеком», – подумала Кунегунда, а вслух спросила:

– Чего ты хочешь, Сташ?

– Я все знаю, старая сука! Ты дала Янке яду для меня. Она мне во всем призналась…

Хотя Кунегунда и хотела закричать, но понимала, что это было бы бесполезно. Даже если бы на улице и не шумел ураган, ее голоса все равно бы никто не услышал. Она начала бормотать:

– Не яду, не яду. Если ты на самом деле Сташ, то знай, что я не хочу тебе зла. Янка плакала и говорила, что любит тебя, а ты, мой герой, не обращаешь на нее никакого внимания. Вот я и дала ей лекарство, чтобы забыть тебя. Она Богом клялась, что сохранит это в тайне.

– Лекарство? Это был змеиный яд.

– Никакого яда, мой повелитель. Если ты любишь ее, женись и ничего не бойся. Я сделаю тебе подарок. Приду на свадьбу и дам свое благословение, даже если Янка попытается выгнать меня.

– Кому нужно твое благословение? Проклятая дрянь, довольно ты пососала человеческой крови.

– Смилуйся, не губи!

– Нет.

Пригнувшись, чтобы не удариться головой о низкий потолок, он подошел к кровати и изо всех сил ударил старуху. Кунегунда едва успела вздохнуть. Потом он сбросил ее на пол и несколько раз пнул что было мочи. Кунегунда услышала шум крыльев. Когда она пришла в себя, вокруг была пустынная местность без неба, с канавами, камнями и засохшими деревьями. В воздухе, как огромные летучие мыши, летали черные люди. Другие, с жерновами на шее, сидели в котлах со смолой. Женщины были подвешены за волосы, груди, ногти. Рядом праздновали свадьбу, и гости пили прямо из огромной бадьи, черпая напиток ладонями. Вскоре появились и враги Кунегунды: огромная толпа, вооруженная ножами, вилами, копьями. К ним подбежало несколько рогатых дьяволов. Все объединились против нее: Бизлибаб, Баба Яга, Бабук, Кулас, Бальвохвалец. Размахивая факелами и визжа, они бросились к ней, полные злобы и желания отомстить. «Матерь Божья, защити», – только и успела вскрикнуть Кунегунда.

На следующий день крестьяне увидели, что хижина ведьмы разрушена. Все, что осталось от нее самой, – мешок костей под обломками балок. Тело переправили на лодке в часовню. Несмотря на ужасную силу урагана, во время него погиб только один человек – Кунегунда. Янка, шедшая среди тех, кто провожал тело, улыбалась и тихонько бормотала: «Все удалось, бабушка. Сташ согласен взять меня в жены. Твой отвар помог. На следующей неделе мы поедем к священнику. Мать уже начала готовить приданое».

Ветер стих, но тучи продолжали затягивать небо, почти не пропуская тусклый свет солнца. Стая ворон прилетела со стороны болот. В воздухе чувствовался запах дыма. Половина деревни была затоплена, а другая разрушена ветром. В грязной воде отражались покосившиеся крыши, сломанные стены, упавшие деревья. Подоткнув юбки, три крестьянки ползали на коленях в том самом месте, где вчера стояла хижина Кунегунды. Они искали веревку, на которой был повешен убийца.