Текст книги "Короткая пятница и другие рассказы (сборник)"

Автор книги: Исаак Башевис-Зингер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 17 страниц)

БОЛЬШОЙ И МАЛЕНЬКИЙ

Вот говорят – большой, маленький, но какая разница? Человека не измеришь портновским метром. Главное, голова, а не ноги. Ведь если кто-нибудь вобьет в голову какую глупость, ее уже никакими силами оттуда не выбить. Вот, послушайте-ка, что я вам расскажу. Жили в нашем городке муж с женою. Его звали Мотя Коротышка, а ее – Мотиха. Настоящего ее имени никто и не знал. А Мотя был не просто маленьким, он был очень маленьким. Почти лилипут. Шутники да бездельники, а таких везде хватает, не упускали случая позлословить по этому поводу. Помощник учителя, говорили они, взял его за руку и отвел к реб Беришу, а тот решил, что это маленький мальчик, которого привели в хедер. На Симхат Тору мужчины напились и звали Мотю вместе с подростками читать Тору. Кто-то дал ему праздничный флаг с нарисованными на нем яблоком и свечой. Когда женщины рожали, повитухи ходили за ним и просили помолиться у колыбели новорожденного, чтобы отогнать злых духов. Была бы у него хоть борода! Но нет, ничего такого, несколько клочков волос тут и там, и все. У него не было детей, и, если говорить честно, он сам скорее походил не на взрослого мужчину, а на ешиботника. Его жена, Мотиха, не была красивой, но зато была больше своего мужа. Как бы то ни было, они жили вместе уже давно, и Мотя стал богатым человеком. Он торговал зерном и имел собственную лавку. В общине его любили, хотя порой и высмеивали. Такова жизнь. Что хорошего в том, что ты большой, если в кармане дыра еще больше?

Но хуже всего было то, что Мотиха (да простит ее Всемогущий!) постоянно сама донимала мужа. «Маленький, сделай то», «Коротышка, сделай это». Причем всегда что-то такое, чего он просто не мог сделать из-за своего роста. «Вбей гвоздь в стену, да не здесь, а выше!» или «Достань сковородку с верхней полки!» Она высмеивала его перед посторонними, и, конечно же, все вокруг знали об их отношениях. Однажды она даже сказала (только представьте себе такие слова в устах набожной еврейской жены!), что Моте и в постели нужна скамеечка для ног. Догадываетесь, какие потом ходили по городу слухи? Когда кто-нибудь приходил к ним домой и спрашивал у Мотихи, где ее муж, она отвечала: «Не знаю. Но загляните, на всякий случай, под стол». Помощник учителя, редкий болтун, любил рассказывать, что как-то раз потерял свою указку и уже отчаялся было ее найти, как вдруг заметил, что по улице идет Мотя, опираясь на нее, как на посох. В те годы люди сами распоряжались своим временем и больше всего на свете любили чесать языками. Сам Мотя воспринимал эти шуточки, как говорят гоим, с улыбкой, но, конечно же, ему было обидно. Что с того, что человек не выдался ростом? Неужели длинные ноги в глазах Бога непременно означают добродетель? Ну, да вы понимаете, что богобоязненные евреи сторонились таких разговоров. Интересовались этим только разные бездельники.

Этот Мотя не был ученым, просто обычный человек. Ему нравилось слушать притчи разных бродячих проповедников в синагоге. Субботним утром он так же, как и все остальные, пел псалмы. При случае не отказывался и от стаканчика чего-нибудь крепкого. Иногда он приходил к нам домой. Мой отец (да покоится прах его в мире!) покупал у него овес. Когда Мотя стучался в дверь, казалось, что это царапается кошка. Мы, тогда еще совсем девчонки, при виде его не могли удержаться от смеха. Отец предлагал ему стул и называл его реб Мотя, но наши стулья были слишком высоки, и он с трудом залезал на них. Когда подавали чай, он нервничал, потому что ему приходилось изо всех сил тянуться вверх, чтобы достать до чашки. Злые языки утверждали, что он специально заказывает себе ботинки на высоком каблуке, а однажды даже упал в деревянную лохань, какие обычно берут с собой в баню. Но, несмотря на все эти разговоры, дела у него шли хорошо. И Мотиха, живя вместе с ним, могла не беспокоиться о завтрашнем дне. У него был хороший дом, и полки там никогда не пустовали.

Теперь слушайте дальше. Бывает так, что муж с женою ссорятся. Слово за слово, и вот уже, пожалуйста, целый скандал. В каких семьях этого не происходит? Но тут соседи получили истинный подарок. Язык у Мотихи (да простит она меня!) был без костей, и когда она входила в раж, то забывала обо всем на свете. «Гном! – кричала она как-то раз мужу. – Клоп! Какой из тебя мужчина? Такой же, как из мухи. Мне стыдно идти в синагогу с таким недомерком!» Она никак не унималась, и вскоре Мотя совсем побледнел. Он ничего не отвечал, и это злило ее еще больше. «На что мне сдался такой карлик! Я найду и подарю тебе колыбельку и детский стульчик. Если бы моя мать хоть немного любила меня, она никогда не отдала бы меня за этого новорожденного». Мотиха так разозлилась, что уж сама не понимала, что говорит. Мотя, рыжеволосый и краснолицый, побледнел, как мел, и сказал: «Твой второй муж будет больше меня». После чего упал на пол и заплакал, как маленький ребенок. Никто никогда не видел его плачущим, даже на Йом Кипур! Мотиха так опешила, что даже замолчала. О том, что было дальше, не знаю, я там не стояла. Должно быть, они снова помирились. Но, как говорится в пословице, ссадина заживет, а слово останется.

И вот меньше чем через месяц эта парочка снова удивила весь город. Оказалось, что Мотя выписал из Люблина… управляющего. Можете себе это представить? Управляющего! Зачем он ему только понадобился? Весь город высыпал на улицу, чтобы посмотреть на него: он оказался настоящим великаном, к тому же и черным как смола: глаза, волосы, борода – чернее некуда. Другие торговцы спрашивали Мотю: «С чего это вдруг тебе понадобился помощник?» И тот отвечал: «Дела идут в гору, слава Богу! И я один уже не могу справиться со всем». Ладно, говорили люди, он уже взрослый человек и, наверное, знает, что делает. Но вы ведь понимаете, что в маленьком городке каждый видит, что варится в котелке у соседа. Этот Мендель, так звали нового помощника, не слишком-то интересовался делами в лавке. Обычно он просто слонялся по двору да смотрел по сторонам. В базарные дни он стоял как столб среди телег, возвышаясь над крестьянами и жуя соломинку.

Когда он впервые пришел в синагогу и у него спросили, чем он занимался раньше, он ответил: «Был дровосеком». Его жена уже умерла. Бездельники, целые дни занятые только перемыванием косточек честным людям, никак не могли оставить его в покое. Ведь это действительно было странно: Мендель был настолько же высок, насколько Мотя был мал. Когда они говорили друг с другом, одному приходилось сгибаться чуть ли не пополам, а второму подниматься на цыпочки. Надо было видеть, как они шли вместе по улице! Весь город сбегался посмотреть па это: Мендель неторопливо шел впереди, делая гигантские шаги, а Мотя трусил сзади, изо всех сил стараясь не отстать. Когда новый «управляющий» поднимал руки, он легко мог дотянуться до крыши. Это напоминало ту историю из Библии, ну вы помните: о соглядатаях и гигантах. Помощник жил в доме своего хозяина, и Мотиха вынуждена была кормить его каждый день. Женщины спрашивали у нее: «Зачем Мотя привел к вам в дом этого Голиафа?» И она отвечала: «Провалиться мне на этом месте, если я знаю. Если бы он хотя бы хорошо разбирался в делах! Так ведь нет, для него что рожь, что пшеница – все едино. К тому же он ест и пьет, как конь, и храпит, как бык. И целыми днями молчит, можно подумать, что за каждое слово с него берут по золотому!»

У Мотихи была сестра, которой она всегда жаловалась на тяжелую жизнь. И вот как-то она сказала ей: «Помощник нужен Моте, как дыра в голове. Он его выписал с единственной целью, чтобы досадить мне. Этот работничек целыми днями палец о палец не ударит. А ест так, что скоро проглотит весь дом, с нами в придачу». Я уже говорила, что в таких городках, как наш, секретов не бывает. Соседи смотрят вам в окна и слушают у дверей. Да и вы сами не отстаете. Ну так вот, сестра, удивившись, спросила у Мотихи, почему это муж так хочет досадить ей, и та, разозлившись дальше некуда, ответила: «Потому что я назвала его недоношенным».

Эта история немедленно облетела весь город, но люди отказывались верить в нее. Что это за месть? Кому повредит такой трюк? Ведь Мотя тратил на управляющего свои деньги, а не деньги жены. Но, как было написано в одной книге, не вспомню сейчас точно в какой: если человек вобьет себе в голову какую-нибудь глупость, спаси его, Господи!

Меньше чем через две недели Мотиха, рыдая, пришла к раввину. «Рабби, – сказала она, – мой муж сошел с ума. Мало того, что он привел к нам в дом лентяя и обжору. Так теперь еще решил доверить ему все свои деньги». Она рассказала, что Мендель постоянно носит кошелек с собой, и, когда ей надо что-нибудь купить, она вынуждена просить деньги у него. «Святой рабби, – кричала она, – Мотя делает это назло мне, потому что я назвала его недоношенным». Раввин не сразу понял, чего она хочет от него. Святой может позволить себе роскошь быть беспомощным в мирских делах. Но когда наконец понял, то сказал: «Я не могу вмешиваться в дела твоего мужа». «Но, рабби, – вновь заплакала женщина, – это же разорит нас!»

В конце концов раввин согласился поговорить с Мотей. Но на все его увещевания тот отвечал одно и то же: «Я достаточно поносил мешков с зерном на собственном горбу, теперь могу позволить себе нанять помощника». Раввину ничего не оставалось, как только отпустить их да сказать: «Живите в мире». Что еще он мог сделать?

А потом внезапно Мотя заболел. Никто не мог сказать, что с ним. Он побледнел и стал казаться еще меньше. Когда он приходил в синагогу и садился в угол, казалось, что это тень, а не человек. В базарный день впервые за долгие годы он не вышел из дома. «Что с тобой, муж мой?» – спрашивала у него Мотиха. А он отвечал: «Ничего, все в порядке». Она послала за лекарем, но что мог тут сделать лекарь? Его травы не помогали. Как-то посреди бела дня Мотя пошел в спальню и лег в постель. «Что у тебя болит?» – спросила Мотиха. И он ответил: «Ничего». – «Почему же ты лежишь в постели, как больной?» – «У меня больше нет сил». – «А откуда им взяться, если ты ешь как птичка?» – «У меня нет аппетита».

Что тут скажешь? Все видели, что с Мотей дело плохо. Он таял как свеча. Мотиха хотела поехать в Люблин и привезти доктора оттуда, но он запретил ей. Она начала плакать и причитать: «Ты не подумал о том, что станет со мною? С кем я останусь, если ты уйдешь?» А Мотя ответил ей: «Твой второй муж будет большим». «Негодяй! Убийца! – закричала она. – Мне не нужен никакой великан, мне нужен ты. Зачем ты так мучаешь меня? Ну, подумаешь, я сказала эту глупость. Но ведь это же было в запале. Ты – мой муж, мое дитя; ты для меня – весь мир. Без тебя моя жизнь не будет стоить и горстки пепла». Но все, что он сказал ей, это: «Я – высохшая ветка. А с ним у тебя будут дети».

Если бы я захотела рассказать вам эту историю во всех подробностях, мне понадобился бы не один день. Мотю постарались вразумить самые уважаемые жители города. Пришел даже раввин. «Что это еще за глупости, – сказал он больному, – этот мир создан Богом, а не человеком». Но Мотя притворился, что не понял этих слов. Когда Мотиха увидела, что ничего не помогает, она решила устроить скандал и выгнать Менделя из дома. Но Мотя не позволил ей. «До тех пор, пока я еще дышу, – сказал он, – я здесь хозяин. И мне нужен помощник».

Тем не менее, спал помощник теперь на постоялом дворе. Но с утра всегда возвращался в дом и занимался делами. Теперь все было в его руках: деньги, ключи – все, вплоть до последнего зернышка. Мотя никогда не записывал своих расходов, а его помощник завел огромную книгу, куда заносил каждый потраченный грош. К тому же он оказался скрягой. Новый хозяин следил за каждой крошкой. Женщина кричала: «Ты здесь чужак, это не твое дело. Убирайся ко всем чертям. Бандит, убийца, разбойник с большой дороги!» Но он всегда отвечал ей одно и то же: «Если твой муж уволит меня, я уйду». И все, больше ни слова, только сопел, словно медведь какой.

Летом, когда было тепло, малыш Мотя еще изредка вставал с постели и выходил на улицу. Он даже постился на Йом Кипур. Но после Суккота дела пошли хуже. Жена привезла к нему доктора из Замосцья, но тот ничего не мог сделать. Тогда она обратилась к старухе-ворожее, обмерила фитилем могилу, залила фитиль воском и поставила эту свечу в синагоге, как та и велела, отправила вестника к святому праведнику, но Мотя по-прежнему слабел день ото дня. Он лежал в постели и смотрел в потолок. У него не осталось даже сил надевать по утрам талес и филактерии, а без этого не могли подействовать никакие молитвы. Он почти ничего не ел, так, ложку овсянки с утра да под вечер. Не читал Благословения над бокалом вина в Субботу. Это теперь за него делал большой, приходя из синагоги.

Когда Мотиха поняла, что изменить ничего уже нельзя, она позвала с улицы троих прохожих и достала Библию. Плюнула себе на руку, подняла Священную Книгу и закричала: «Будьте моими свидетелями: я клянусь Священной Книгой и Всемогущим Господом, что никогда не выйду замуж за этого человека, пусть даже мне придется прожить одной до девяноста лет». После чего плюнула прямо в глаза Менделю. Он вытер лицо платком и вышел из дома. А Мотя сказал: «Неважно. Тебя освободят от этой клятвы…»

Через неделю Мотя умер. Не было никакой агонии, все закончилось очень быстро. Он лежал в гробу, со свечами в изголовье, повернутый ногами в сторону двери. Мотиха била себя по щекам и кричала: «Убийца! Ты сам забрал у себя жизнь. Ты не имеешь права на похороны. Тебя надо бросить за кладбищенскую ограду!» Она явно была не в себе.

Большой куда-то пропал. Похоронному обществу были нужны деньги, но у Мотихи не осталось ни гроша. Ей пришлось заложить свои украшения. Те, кто готовил Мотю к похоронам, говорили потом, что он весил не больше, чем какой-нибудь воробей. Я сама видела, как несли тело. Казалось, что там, под одеждой взрослого, лежит ребенок. На крышку гроба положили мерку, которой он всегда пользовался, продавая зерно. Он сам так распорядился, это должно было напоминать о том, что он всегда был честным человеком. Гроб опустили в могилу и зарыли. Внезапно на кладбище появился Мендель, он словно вырос из-под земли. Как только он начал читать кадиш, вдова закричала: «Ты – Ангел Смерти. Ты заставил его уйти из этого мира». И набросилась на него с кулаками. Люди с трудом смогли оттащить ее назад.

День короток. Пришел вечер, и Мотиха села на скамеечку, чтобы провести так семь дней траура. И все эти семь дней большой ходил по двору, делал то и это, в общем, занимался делами. Он посылал с мальчишкой вдове деньги, необходимые для хозяйства. Наконец, община решила взять дело в свои руки и позвала его к раввину. «Почему ты не оставишь этот дом теперь?» – спросили у него. Сначала он промолчал, словно не понял, к кому именно обращены эти слова, а потом достал из нагрудного кармана бумагу и положил ее на стол: Мотя назначил его опекуном над всем своим имуществом. А жене оставил только домашнюю утварь. Горожане прочли это и не поверили своим глазам. «Как он мог сделать такое?» – удивлялся раввин… Остальным, впрочем, все было ясно: Мотя поехал в Люблин, нашел там самого высокого человека, какого только мог сыскать, и назначил его своим наследником и душеприказчиком. Оказалось, что раньше тот служил десятником в бригаде лесорубов.

Раввин решил так: «Вдова дала клятву, поэтому ты не должен входить в дом. Верни ей все имущество в целости и сохранности». Но Мендель ответил ему: «Решение может отменить только тот, кто его принял, а он лежит в могиле». Главы общины пытались переубедить его, даже угрожали исключением, но ничего не помогало. Он был высоким, как дуб, и, когда говорил, казалось, что голос идет из бочки. Мотиха тем временем держала данную клятву. Перед каждым, кто приходил к ней выразить соболезнования, она повторяла ее над свечами, над молитвенником, над всем, что только попадалось под руку. В Субботу мужчины собрались в синагоге на молитву, она ворвалась даже туда и поклялась на Священных Свитках. Она кричала, что никогда не сделает того, чего хотел от нее Мотя, и никто не заставит ее изменить свое решение.

Она кричала об этом так, что все вокруг плакали.

И что бы вы думали, дорогие мои? Не прошло и года со дня смерти Моти, как Мотиха вышла замуж за Менделя. У него ведь было все, а у нее ничего. Она оставила свою гордость и пошла к раввину: «Что я могу поделать, святой рабби? Так хотел Мотя. Он приходит в мои сны, щиплет меня, кричит, что задушит». Она закатала вверх рукава кофты и показала иссиня-черные следы от ногтей у себя на руках. Равнин не хотел брать на себя такую ответственность и написал в Люблин. Там вместе собрались уже три раввина, и они три дня искали верное решение в Талмуде. В конце концов они дали ей, как бы это сказать получше, освобождение, что ли.

Свадьба была скромной, но все равно, чтобы посмотреть на нее, собралась целая толпа. Можете себе представить, сколько было шуточек да насмешек. Перед свадьбой Мотиха чуть не уморила себя голодом, вся пожелтела и ужасно похудела. А как только снова вышла замуж, расцвела, словно роза. И даже, несмотря на свои годы, вскоре забеременела. Город сгорал от любопытства. Точно так же, как первого своего мужа она называла «маленький», второго она звала «большой» и никогда не упоминала его имени. Большой тут, большой там. Она не спускала с него глаз и соглашалась со всем, что он говорил. Через девять месяцев она родила мальчика. Ребенок был таким большим, что роды длились целых три дня. Начали уже думать, что она умрет, но, к счастью, все обошлось. Половина города пришла на обрезание. Одни радовались, другие посмеивались. И ведь и у тех, и у других был повод.

Наконец все, кажется, утихло. После того что случилось, да еще в ее-то годы – рождение сына для Мотихи было почти чудом. Но как Мотя был удачлив в делах, точно так же Мендель оказался неудачлив. Землевладельцы его не любили. Другие торговцы избегали. На складе завелись мыши, огромные, как кошки, и съели почти все зерно. Все решили, что это кара свыше. Мендель и вправду недолго занимался торговлей. Он снова стал десятником в бригаде лесорубов. А теперь слушайте внимательно: ударил он как-то в лесу по дереву киянкой, а дерево взяло, да и упало ровнехонько на то самое место, где он стоял. Хорошо, если бы в тот день хотя бы дул ветер, так нет же – светило солнце. Мендель не успел даже вскрикнуть.

Мотиха прожила еще долго, но после смерти второго мужа тронулась умом. Сидела да бормотала себе под нос: «Большой, маленький, большой, маленький…» Каждый день приходила на кладбище и, плача, перебегала от одной могилы к другой. Когда она умерла, меня уже не было в городе. Я жила у родителей мужа.

Да, вот я и говорю: злость… Нельзя этим дразнить. Маленький – он маленький, а большой – большой. Это ведь не наш мир. Не мы его создавали. И не нам его менять. Вы хоть раз слышали о чем-нибудь подобном? Это все злость, все из-за нее. Каждый раз, когда я думаю об этом, мне становится страшно.

КРОВЬ

1

Желание плоти очень тесно связано с желанием крови. Древние каббалисты знали об этом. Поэтому и в десяти заповедях «Не прелюбодействуй» следует сразу за «Не убий».

Реб Фейлик Эрлихман владел большим имением неподалеку от города Ласкева. Эрлихман, конечно же, не было его настоящим именем, так его прозвали соседи за то, что он всегда очень честно вел свои дела. Первая жена родила ему двух детей: сына и дочь, но они оба умерли молодыми и не оставили потомков. Жена его тоже умерла, и поэтому через несколько лет реб Фейлик женился снова. Как говорится в Екклесиасте: «Утром сей семя твое и вечером не давай отдыха руке твоей». Новая жена была на тридцать лет моложе его, и друзья пытались даже отговорить его от этого брака. Риша, так ее звали, похоронила уже двоих мужей, и поговаривали, что оба умерли не своей смертью. Да и происходила она из бедной семьи. Ходили слухи, что своего первого мужа она била палкой, а ко второму, который два года пролежал парализованным, ни разу не пригласила доктора. Много чего еще говорили, но реб Фейлик оставался непреклонным. Он не боялся пересудов. У его первой жены был туберкулез, и она долго болела перед смертью. Риша, сильная и здоровая, как мужчина, хорошо управлялась с хозяйством и дома, и в поместье. У нее были густые рыжие волосы и зеленые, как крыжовник, глаза. Высокая грудь и широкие бедра означали, что с детьми у нее не должно было возникнуть никаких проблем. В том, что она до сих пор не стала матерью, она, конечно же, винила своих мужей. Еще у нее был глухой, низкий голос, и, когда она смеялась, слышно это было издалека. Сразу же после свадьбы Риша решила взять все дела в свои руки: она рассчитала старого управляющего, который любил выпить, и наняла нового – молодого и старательного; она наблюдала за посевом и жатвой, за разведением скотины; следила за тем, чтобы крестьяне не крали у нее яиц, цыплят или меда. Реб Фейлик надеялся, что новая жена родит ему сына и будет кому прочесть кадиш после его смерти, но годы проходили, а детей все не было. Риша говорила, что он сам стал слишком старым. Однажды она уговорила его поехать в Ласкев к нотариусу и переписать все имущество на нее.

Постепенно реб Фейлик начал отходить от дел. Он был мужчиной среднего роста, с белоснежной бородой и розовыми щеками, по цвету напоминавшими тронутые морозом зимние яблоки, что явно выдавало в нем человека кроткого и состоятельного. И с бедными и с богатыми он вел себя как равный и никогда не кричал на своих крестьян. Каждую весну, перед Пасовером, он отправлял ласкевским беднякам мешок пшеницы, а после окончания праздника Кущей жертвовал богадельне воз дров и множество всевозможных овощей: картофель, капусту, свеклу. В имении он построил и оборудовал полками для книг и Священных Свитков маленький дом учения. Когда удавалось составить миньян, там можно было молиться. После того как все имущество перешло Рише, реб Фейлик целыми днями читал псалмы или дремал в боковой комнатке. Силы оставили его; руки начали дрожать, а голова тряслась, когда он говорил. В свои семьдесят лет он оказался в совершенной зависимости от Риши и, как поговаривали в городе, ел ее хлеб только из ее милости. Он смотрел сквозь пальцы на то, что изредка крестьянские лошади или коровы забредали в его лес. Риша же не прощала нарушителей, и им приходилось платить ей огромные штрафы.

Уже давно в имении жил ритуальный резник, реб Дан, старик, попутно исполнявший обязанности служки в молитвенном доме и каждое утро читавший вместе с реб Фейликом главу из Мишны. Когда он умер, Риша начала искать нового резника: ведь реб Фейлик частенько ел на ужин жареных цыплят, и сама она любила мясо. Ласкев был слишком далеко, чтобы каждый раз ездить к тамошнему резнику. И вот она узнала, что в деревеньке Кровичи, что располагалась неподалеку от имения, есть резник по имени Рубен, у которого недавно во время родов умерла жена и который, помимо резничьего дела, владел еще и кабаком, где каждый вечер напивались окрестные крестьяне.

Утром Риша велела одному из своих крестьян заложить бричку и отправилась в Кровичи, поговорить с Рубеном. Она хотела уговорить его время от времени приезжать в имение. С собою она взяла столько цыплят и гусаков, что птицы чуть было не задохнулись в тесном мешке.

В деревне ей быстро показали место, где жил Рубен, – его домик стоял сразу за кузницей. Бричка остановилась, и Риша в сопровождении возницы, несшего мешок с гусями и цыплятами, вошла в дом. Рубена внутри не оказалось, но, выглянув в окно, Риша увидела, что он стоит во внутреннем дворике, за неглубокой канавкой. Какая-то босоногая женщина протягивала ему цыпленка. Не подозревая, что за ним наблюдают, Рубен вел себя с посетительницей вольно. Шутя, он раскачивал трепыхавшуюся птицу, как будто хотел бросить ее в лицо женщине. Когда она расплачивалась, резник схватил ее за запястье и долго не отпускал. Цыпленок, горло которого было перерезано, тем временем бился в агонии на земле и хлопал крыльями, безуспешно пытаясь взлететь. Он испачкал кровью башмаки Рубена. Наконец, дернувшись в последний раз, он затих, его остекленевшие глаза и перерезанное горло смотрели прямо в Небеса. Казалось, он говорил: «Смотри, Отец Небесный, что они сделали со мною. И после этого они еще веселятся».