Текст книги "Девять врат. Таинства хасидов"

Автор книги: Иржи Лангер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 18 страниц)

Однако мост стерегли наемные солдаты, и Айзик немного отступил от моста, но вскоре вернулся к нему и стал пристальным взором высматривать место, где он сможет незаметно для солдат искать свое сокровище.

Но они заметили его, схватили и повели к командиру стражи. Реб Айзик не отпирался и тайну своего сна рассказал командиру. Имени его не спрашивали, не спросили и откуда он пришел.

«Дурень ты дурень, – рассмеялся командир, выслушав слова Айзиковы. – Ей-богу, не знал я, что среди вас, евреев, есть такие блаженные, что идут за своими снами, как ты. Если бы я верил своим снам, пришлось бы мне брести до самого Кракова. Мне сон был, да-да, снилось мне, что неизмеримое сокровище сокрыто там, в очаге горницы одного еврея. И имя этого еврея во сне мне было названо. Я помню его! Вроде какой-то… Айзик Йеклс… Но думаешь, мне это надо! Тащиться до самого Кракова и рыться в очаге проклятого жида в поисках сокровища! Сны – один обман и ложь. Кто верит им, тот настоящая баба!»

Когда наемники изрядно поиздевались над реб Айзиком и отпустили его, он, возблагодарив Господа, без промедления вернулся домой. И в своем очаге нашел сокровище. На этом дело и кончилось.

Молитвенный дом, который он спустя время основал в Кракове, и поныне носит его имя. И каждый знает эту краковскую «Реб Айзик Йеклс Шил». Тамошний привратник поведает вам ее историю. Но реб Симха-Буним, любивший рассказывать ее каждому новичку, которого брал в учение, обычно добавлял: «Видишь, мальчик, есть на свете что-то очень драгоценное, что ты без устали будешь искать, как во сне, и, верно, в целом мире никогда не найдешь. Скорее всего, и у меня не найдешь. И все-таки есть одно место, где ты мог бы это найти»…

В Талмуде написано, что человек, который притворяется хромым или калекой, но таким не является, за свое нечестивое притворство будет наказан. Он и вправду станет хромым или калекой. Реб Симха-Буним из этого делал вывод, что то же самое постигнет того, кто притворяется святым, но по-настоящему святым не является: такой человек в конце концов действительно станет святым. Это тоже вроде наказания…

Реб Симха-Буним наглядно выразил эту мысль в одной истории, у которой очень оригинальный конец.

Один шляхтич увидел на дороге лежавшего смертельно пьяного мужика. Шляхтич был большим шутником. Он говорит: «Постой, питух, я тебя здорово заморочу!» И он приказал, чтобы пьяного мужика положили в повозку и отвезли в его замок. В замке раздели мужика и уложили в постель. Мужицкую одежду сняли с него и унесли, а взамен рядом с ним положили поповскую рясу. Очнувшись, милый мужик не мог понять, где он. Под рукой никакой другой одежды не было – и он надел на себя поповскую рясу. А тут и господский слуга подошел и, отвесив ему глубокий поклон, спросил, чем он может быть полезен батюшке. Мужик ничего в толк взять не может: «Я что, и впрямь поп, но я ведь мужиком был, или мне это только снилось? А может, я все-таки мужик, а теперь мне снится, что я поп?»

И повелел милый мужик слуге принести ему Священное Писание. Сидит он и думает: «Если я и впрямь обыкновенный мужик, то читать не умею и не пойму, что в книге написано. Так я точно узнаю, поп я или мужик».

Принес слуга книгу, и мужик стал просматривать ее. Видит в ней разные буковки, но понять ничего не может. И вот уж было хотел признать, что он вовсе не поп, а самый что ни на есть неотесанный мужик. Он ведь даже читать не умеет, а любой настоящий поп, конечно, умеет читать. Но тут осенила его мысль: а что, если и другие попы ничего в этом не смыслят и только сидят над книжками и ученый вид делают, чтоб не надо было работать, а быть в почете и уважении и жить себе припеваючи?

И милый мужик не закрыл книгу, а закрыл рот, который уж был открыт для честного признания. Он глубоко погрузился в изучение Священного Писания и действительно со временем стал попом.

И нечто подобное случается со многими «святыми». Дни и ночи они просиживают, глядя в каббалистические книги, и ничего в них не понимают. И думают про себя: «Но и другие в них тоже ничего не смыслят».

Так они сидят и сидят, по крайней мере, ничего дурного не делают. В конце концов из них и вправду станут настоящие святые.

Все это рассказывал реб Симха-Буним из Пшисхи. Он отошел в вечный мир 12-го дня месяца элула в году 5587-м (1827).

У Святого Иудеянина и реб Симхи-Бунима был ученик по имени реб Менделе из Томашова. В молодости реб Менделе, бывало, еще ездил к Провидцу Люблинскому и к святому Козницкому. Позже реб Менделе стал раввином в Коцке и расшатал святые основы хасидского мира.

«Бог отделил только одну-единственную каплю от Своей Мудрости и этой каплей сотворил весь мир. Но даже не целой каплей, а только ее одной половинкой. Ибо другая ее половинка упала в сердце реб Менделе Томашовского», – сказал реб Меир из Джикева о нашем реб Менделе.

А сам реб Менделе сказал о себе так: «Одной ногой я стою на Небе, а другой ногой – в глубочайшей пропасти ада. Не думайте, что это легко!»

И добавил: «Захоти я, всех людей мог бы сделать хасидами. Но это нежелательно».

Душечки усопших целым легионом приходили в Коцк. Длинной вереницей они толпились перед домом реб Менделе и ждали, бедняжки, когда подойдет их черед и его магической силой они будут исправлены. Сила его духа поистине была неизмерима. Он ведь с малолетства не думал ни о чем другом, кроме Господа Бога!

С трех лет он уже никогда ничего не просил у родителей. Он неустанно взывал только к одному Господу: «Господи Боже, дай мне кусок хлеба! Господи Боже, дай мне глоток воды! Господи Боже, я хочу то, Господи Боже, я хочу это!» И он продолжал выкрикивать свои просьбы до тех пор, пока добрый Бог не сжалится над ним и не пошлет к нему ангела-хранителя в образе папеньки или маменьки Менделичека и через них не пошлет ему то, о чем он просит.

Кроме учителей, уже упомянутых, у реб Менделе был еще один учитель. Учитель поистине необыкновенный. Вы никогда не смогли бы догадаться, что им был не кто иной, как пражский Великий рабби Лёв. Дело в том, что реб Менделе когда-то был в Праге и вымолил на могиле рабби Лёва три благодеяния. Никто не знает – какие. Но с тех пор рабби Лёв считается учителем Менделовым. Кто хорошо знает сочинения Великого рабби Лёва, задумается над изречениями реб Менделе и тотчас согласится, что это именно так. Ведь именно благодаря ему по сей день в далеком коцком крае изучают сочинения нашего старинного пражского автора усерднее, чем где-либо в мире. Реб Менделе часто говорил, что истинный хасид должен иметь двух учителей: одного живого, другого – уже усопшего.

Реб Менделе был человеком немногословным. Мы, люди обыкновенные, выспрашиваем каждого незнакомца: «Фин вант зент ир? Виазой гайст ир?» (Откуда вы? Как ваше имя?) Реб Менделе спрашивал только так:

«Фин?» (Откуда?)

«Виазой?»(Как?)

И каждый обязан был это понимать…

Однажды кто-то в молитвенном доме совершал молитву Восемнадцати благословений. Эту молитву мы совершаем тихо, закрыв глаза и сложив руки на груди; мы стоим не двигаясь или бросаем тело взад-вперед, но всегда молимся исключительно шепотом и ничем молитву не разбавляем! Но тот человек молился громко и при этом неустанно взывал к Господу Богу: «Татеню, татеню – татенька, татенька!» Один ученик хотел было одернуть его, простака, попросить вести себя тише. Но реб Менделе удержал ученика, сказав: «Оставь его! Он будет говорить это так долго, пока оно станет правдой». Разницу между лентяем и человеком благоразумным реб Менделе определял так: «Поведение обоих со стороны выглядит очень сходным. Прежде чем они что-то сделают, проходит много времени. Однако причины тут совершенно различные. Благоразумному человеку для любого решения нужно время, чтобы хорошо подумать, прежде чем начать что-то делать. Тогда как лентяй столь ленив, что ему и думать не хочется».

Об одном известном ученом реб Менделе сказал, что это, дескать, «раввин в шубе». Что это значит? А вот что: «Люди либо борются с холодом, затопив дома печь, либо защищаются от него шубой. Тот, кто борется с холодом печным теплом, согревает и других людей. Но тот, кто от холода просто защищается, согревает только свое тело, а другие – пусть замерзают. Именно такой человек и есть этот святой, который мог бы светом своей души и своего сердца осветить весь мир, но он окутывает себя молчанием, как шубой, и все свое тепло оставляет исключительно для себя». В то же время молчание – святая вещь. «Молчание – это ограда, за которой простирается поле мудрости», – говорит Талмуд. Из Талмуда мы узнаем и другую интересную вещь о молчании – оно способно даже продлить нашу земную жизнь. Как сказано в Талмуде, смерть подчас ошибается и уносит человека, смертный час которого еще не пробил и который по праву и справедливости мог бы жить еще долгие годы на этой земле. Когда такое случается, ангел смерти поступает очень разумно – непрожитые годы несчастливца он присоединяет к жизни другого человека. Ими ангел – как рассказывается в Талмуде – продлевает век ученого. Подчас такой ученый в научном диспуте с коллегами имеет под рукой веский аргумент, каким он может поразить любого противника; однако он держит рот на замке и не произносит ни слова – хранит молчание. Вот какова цена молчания – оно продлевает жизнь. Стоит вам заглянуть в Талмуд, как вы в этом убедитесь сами… И святой Ари – да хранит нас Свет его заслуг – учит, что тот, кто может непрерывно молчать в течение сорока дней, обретает определенно дар Духа Святого. Кроме того, хорошо известно, что святой рабби Нахмен из Брацлава назначал кающимся день молчания вместо поста. Теперь, когда вы знаете, какая прекрасная вещь молчание, расскажу вам занятную историю о нашем реб Менделе.

Тогда Менделе был еще учеником Святого Иудеянина. Однажды он где-то встретился с реб Лейзром, внуком Проповедника Козницкого. Оба молодых святых сели рядом на лавке, всех хасидов отослали из горницы и остались одни. Сидели в молчании. Час молчали, два часа молчали. Хасиды с любопытством то и дело заглядывали в горницу, но реб Лейзр всякий раз прогонял их мощным мановением своей святой правой руки. Целых три часа оба святых сидели и молчали. Наконец Лейзр открыл дверь и сказал нетерпеливым хасидам: «Так! Теперь входите. Мы уже обо всем поговорили…»

Менделе не нарушил молчания. Он встал и молча отправился в Пшиску. Когда он пришел туда, Святой Иудеянин встретил его с непривычной радушностью. Он стал рассказывать Менделе забавные истории и после каждой, вопросительно глядя на гостя, ожидал, что тот скажет. Но Менделе не сказал ни слова. Он молчал, как каменное изваяние. Наконец учитель прямо спросил его: «Менделе, где ты научился так превосходно молчать?» Менделе открыл было рот, собираясь что-то ответить. Но тотчас раздумал – и продолжал молчать.

Стихи из библейской Книги Екклезиаста «Потому что во многой мудрости много печали; и кто умножает познания, умножает скорбь» [49]49
  Еккл. 1, 18.


[Закрыть]реб Менделе обычно произносил с восклицательным знаком. Тем самым императив в древнееврейском языке придает стиху иное значение, и в переводе, пожалуй, он звучал бы так: «Пусть человек постоянно умножает свои познания – даже если этим он умножает свою скорбь!»

Однажды реб Менделе предложил ученикам вопрос: «Где есть Бог?»

«Где есть Бог? – Это же знает каждый ребенок! Бог есть везде».

Реб Менделе покачал своей мудрой головой. Ученики не поняли его. Он сказал: «Он там, где Ему позволяют быть».

Он в наших сердцах, если они не закрыты для Него.

Реб Менделе не придерживался предписанного для молитвы времени. Если бы он совершал утреннюю молитву в полдень, как, скажем, мы в Белзе, это могло быть оправдано даже предписаниями Шульхан аруха. Ведь и без того и Небе уже привыкли к тому, что империи хасидов посылает утреннюю молитву с небольшим опозданием. Но представьте себе, что реб Менделе – и, конечно, он подавал пример дли всех коцких хасидов – совершал «утреннюю» молитву чуть ли не вечером! Ибо молиться мы должны не только душой, сердцем и устами, а всем своим телом, всеми конечностями. Это естественно. Вы же знаете, как мы во время молитвы раскачиваемся во все стороны, трясемся, руками размахиваем. Но еще царь Давид – мир ему! – сказал в своих псалмах: « Все кости моискажут: Господи! кто подобен Тебе, избавляющему слабого от сильного, бедного и нищего от грабителя его?» [50]50
  Пс. 34, 10.


[Закрыть]И как раз потому, утверждал реб Менделе, нам нужно молиться как можно позже. Все наши члены, говорил он, не пробуждаются одновременно, и утром, когда мы встаем, некоторые из них продолжают спать. Мы ходим, разговариваем, едим, работаем, а они, лентяи, все еще дремлют в нас. И пробуждаются они, пожалуй, только после полудня, если вообще не вечером, когда мы снова отправляемся на боковую. Если мы в самом деле хотим молиться всемисвоими членами и всемисвоими органами, мы, дескать, должны терпеливо дожидаться вечера. Конечно, с учением своего святого коцкие хасиды были вполне согласны. Но только представьте себе, что по поводу такого пренебрежения к нашим стародавним предписаниям касательно отведенного для молитвы времени говорили другие хасиды за пределами коцкого царства!

Однажды, проснувшись ранним утром, реб Менделе сразу вспомнил, что нынче он решил совершить молитву еще в предрассветные сумерки, как тому положено быть. И он уже был готов идти в молитвенный дом, да вдруг в дверях повернул назад: дескать, его осенило занятное решение одной тойсфеси на эту тойсфес ему обязательно надо сейчас взглянуть, чтобы не думать о ней во время молитвы и не нарушать тем самым свои мысли о Боге. А вы знаете, что такое тойсфес? Это короткие комментарии к Талмуду, которые чем короче, тем непонятнее и тем труднее. Настоящие кроссворды. И какая же уйма комментариев была написана к этим средневековым глоссам Талмуда! Короче, реб Менделе, оставив дверь горницы открытой, вернулся, схватил соответствующий том Талмуда, открыл его на нужной странице и уставился на свою глоссу. К счастью, она довольно короткая. Без сомнения он вмиг с ней справится. Возможно, вы ее тоже знаете. Возможно, вы вспомните, что не раз читали ее и не обнаружили в ней ничего удивительного. Это всего лишь две с половиной короткие строки. Реб Менделе смотрит на эту маленькую глоссу, которая теряется в большом томе, как капля в безбрежном океане. Ногу он поставил на стул и, согнув ее под прямым углом, положил на колено, как на устойчивую подставку, раскрытый том Талмуда. Под мышкой он держал мешочек, в котором были сложены его молитвенная накидка, то есть талес, и молитвенные ремешки, тфилин. Ведь он сейчас пойдет в синагогу совершать утреннюю молитву. Нынче непривычно рано. Но пока он все еще стоит и стоит, склонившись над своим коленом, на котором лежит открытый том Талмуда. Реб Менделе стоит неподвижно, словно изваяние, губы его сжаты, а взгляд устремлен на эти две с половиной строки. Он стоит и стоит, и никто, естественно, не осмеливается ему помешать. Наконец он выпрямляется. «Теперь мне все ясно!» – заявляет реб Менделе радостно. Оглядывается вокруг. Все еще сумерки, как тогда, когда он открыл книгу. Однако это были уже предвечерние сумерки… Еще счастье, что было лето и день достаточно длинный, чтобы ему хватило времени понять две с половиной строки в святом Талмуде. А случись это зимой, когда день короток, возможно, коцчане в этот день и не читали бы утренней молитвы. Вскоре на небе высыпали звезды, и настал час молитвы вечерней. Но поначалу они все-таки прочли свою утреннюю, хотя и в большой спешке.

Конечно, вы не могли не заметить, что я, рассказывая о коцких святых, уже долгое время не использую титул «святой», хотя такой человек, как реб Симха-Буним, вполне его заслужил. Однако не думайте, пожалуйста, что такое упущение с моей стороны вызвано каким-то безбожным непочтением к ним. Нет, напротив, уверяю вас, что людей из Коцка я уважаю вовсе не меньше иных праведных и верующих. Особенно теперь, в последнее время. Ведь кто хоть раз отведал белзской каши, тот уже никогда в жизни не скажет о коцких людях, что это святые.

Но я чуть было не забыл рассказать вам, как получилось, что реб Менделе из Коцка расшатал святые основы хасидской империи. Не обещай вам этого раньше, я бы лучше – Бог свидетель – вообще помалкивал. Но что делать: обещал, так выполняй! Не то вы еще обрушите на мою голову проклятие: «Клянусь Богом, что наслал потоп на безбожников, тебе это боком выйдет…» – и так далее. Значит, хочешь не хочешь, а я должен рассказать вам все по порядку. Хотя, кажется, даже перо мое отказывается об этом писать. Но все равно я расскажу все честно, и вам не придется никого ни о чем спрашивать. (А лучше всего, если вы даже упоминать об этом не станете.) Я же не буду ничего скрывать от вас, ничего не буду приукрашивать или преувеличивать, равно как осуждать или высмеивать кого-либо. Я буду говорить как беспристрастный зритель и очевидец, так, как эйд райе, или, по-вашему, репортер.

Но прежде всего задумайтесь, прошу вас, над изречением Талмуда: «Если ты когда-нибудь видел, что ученый человек грешит днем, не подозревай его в том, что он грешит и ночью! Быть может, он уже встал на путь покаяния». Нет, не «быть может», а он наверняка «встал на путь покаяния», добавляем мы. Я, конечно, не хочу утверждать, что это изречение прямо соотносится с тем, о чем пойдет речь далее, и что «он», быть может, действительно совершил грех. Но решайте сами.

Случилось это так.

Реб Менделе из Коцка мучился жестокими головными болями. Не знаю, существовала ли в Коцке в ту пору неврастения, но что-то подобное ей должно было иметь место. Короче, реб Менделе отправился во Львов, чтобы порасспрашивать об этом недуге прославленных специалистов и, конечно, выслушать их медицинские советы. Разумеется, ехал он не один, а в сопровождении целого штата своих служащих. Во Львове коцчане поселились в большой гостинице и считали себя в безопасности, хотя не могли не знать, что с того момента, как они прибыли во Львов, за всеми их шагами пристально следили сотни невидимых глаз. Хасиды, принадлежавшие к иным, неприятельским лагерям – наши белзские, разумеется, прежде всего, – притаились за каждым углом в надежде застигнуть коцчан за совершением какой-нибудь непристойности, которую затем они могли бы использовать в интересах собственной цад, то есть «стороны». А наши белзские, как говорится, были «подкованными» ребятами, настоящими гековете брийес. Что правда, то правда.

Королем Львова, то есть главным раввином, в те поры был Йешийес Яакев ( Иешуот Яаков), названный так в честь своего прославленного трактата («Помощь Яакова»). Его собственное имя было реб Яакев-Мешилем Орнштайн. Это был строгий талмудист, выдающийся ученый. В его беспристрастности не могло быть сомнений.

Сразу же в первую субботу пребывания коцких людей во Львове в главный раввинат пришел серьезный донос. Какие-то мужи, дескать, белзские хасиды, которые «лишь по чистой случайности» шли ночью по той улице, где поселились коцкие, единодушно присягнули, что своими глазами видели, как Менделе из Коцка – разумеется, они уже не говорили «реб» Менделе – в ночь шабеса у окна курилтрубку и, кроме того, был без шапочки, без ярмелки на голове!.. Прошу вас, запомните это обстоятельство: без шапочкина голове!

Вы же знаете, что в святой шабес курить считается смертным грехом, и подобное злонамеренное и публичное поругание шабеса, как в данном случае, ведет к автоматическому исключению грешника из любой религиозной еврейской общины. Стало быть, последствия всегда чрезвычайно серьезные. На дочерях такого субъекта мы не женимся, вина, которого он касается, мы не пьем, и тому подобное.

Коцчане клялись-божились, что со стороны этих «свидетелей» вышла ошибка. Своего рода обман зрения. Они утверждали, что тот, кто курил, был не реб Менделе, что это вообще был не еврей, а какой-то бородатый и усатый гой, которого в эту роковую ночь случайно поселили в номер по соседству с номером реб Менделе. Этот человек, конечно, имел право курить и в шабес. Уж не хотят ли эти чертовы белзские «хнёки» и гоям запретить курить в шабес?

Белзские хасиды смеялись над этим так, что за животики хватались. И особенно развеселило их хорошо продуманное возражение коцких, считавших, что уже заявления самих свидетелей являются доказательством того, что субботний курильщик не мог быть реб Менделе, как не мог быть евреем вообще. Совершенно очевидно, что это ложное, клятвопреступное свидетельство… Более того, как известно, эти белзские бесстыдники утверждали, что курильщик был без шапочки! А это как раз доказательство того – согласно выводу коцких, – что этот курильщик вовсе не был евреем. Как ни верти, а каждый еврей носит дома шапочку-ярмелку, а так как этот курильщик был без шапочки, то он несомненно какой-нибудь гой. Забыли милые коцкие хасиды, что тот, кто не отмечает святой шабес как положено, перестает быть Евреем с большой буквы и становится просто евреем. Он уже больше не Йегиды, а всего лишь йагуды, то есть почти то же, что гой, и даже хуже гоя. Такой грешник, который не соблюдает святости субботы, конечно, уже не стыдится ходить и без ярмелки.

Напрасно божились коцкие хасиды раввину львовскому, напрасно угрожали ему, напрасно объявляли, что если он принимает за чистую монету свидетельские показания таких мерзавцев, как белзские хнёки, так все его приговоры, которые он вынес когда-либо в прошлом или вынесет в будущем, абсолютно неправосудны. Но все их просьбы и угрозы были напрасны. Реб Менделе из Коцка, он, высший глава стольких тысяч верующих, был призван к ответу.

Никто на свете вам не скажет, что, собственно, происходило тогда во львовском раввинате. Даже наши белзские хасиды предпочитали молчать об этом. Однако вам, пожалуй, я осмелюсь сказать, что слова, тогда произнесенные, были не слишком далеки от проклятия…

Поднялся ужасный переполох. Началась форменная война между хасидами коцкими и другими, прежде всего, конечно, белзскими. Правда, много было и лиц нейтральных. Но и те больше склонялись на нашу, белзскую, сторону. А в общем шепотом повторяли старую еврейскую поговорку: «А мен эст ныш ка кнобл – штынкт мен нышт», то есть «кто не ест чеснока – не воняет». Смысл примерно тот же, что и в вашей: «Нет дыма без огня». Ох и бури тогда неистовствовали в хасидском мире! Если кто знает наш хасидский темперамент, может себе представить, какими были эти бури! Широкая земля польская сотрясалась от топота копыт хасидских армад.

Как я уже сказал, противники коцчан не вербовались исключительно из рядов белзских хнёков. Например, у любавичских хабадников появилась теперь возможность вознаграждать себя за все оскорбления, которые многие годы коцчане наносили им. Разве мало коцчане упрекали их, и, разумеется, несправедливо, что они, любавичи, интересовались лишь вопросами метафизики, тогда как законы, которыми человек руководствуется в своих земных начинаниях, заботили их слишком мало? Свое несогласие с хабадниками коцкие выражали присущим им «деликатным» способом. Они говорили любавичам: «Ваш ребе проповедует Закон Неба. Наш проповедует Закон пупка…»

После возвращения из Львова реб Менделе заперся от всего мира в заднем крыле своего большого дома и уже ни разу в жизни оттуда не вышел. В полном одиночестве он сидел двадцать долгих лет в пустых комнатах своего дворца. Лишь некоторым избранным было дозволено входить в его «святая святых», и притом крайне редко. Седые пауки и большие крысы, которые кротко бегали большими стаями у ног святого, были его единственными компаньонами И днем и ночью к хмурому коцкому небу поднимались в окна столбы дыма из его трубки, словно это был дым от сожженных жертвоприношений. Так жил коцкий затворник двадцать долгих лет. В 22-й день месяца швата в году 5620-м (1860) – именно в тот самый четверг, когда в синагоге ежегодно читается фраза из святой Торы: «И было Моисею сказано: Взойди к Господу!» – ушел реб Менделе из мира, примиренный со своим народом и оплаканный сотнями тысяч своих преданных приверженцев, в благословенном возрасте семидесяти двух лет, составляющих сумму числовых значений согласных звуков древнееврейского слова «хесед» – «милость», «милость Божия».

Рассказывают, что реб Менделе был в дружеских отношениях с доктором, весьма «просвещенным» (просвещенный, то есть по-европейски образованный, звучит ругательством!). Этот «просвещенный» доктор, говорят, своими лукавыми высказываниями сумел возбудить в реб Менделе интерес и к другим вещам, кроме Закона Божьего и тайн каббалы. Я, однако, не думаю, что эти толки правдивы. Помимо этого я слышал – конечно, повторяю это без удовольствия, – что, дескать, снохи реб Менделе не стригли волос, что не стеснялись подавать руку чужим мужчинам и даже носили декольтированные платья. Но надо ли нам повторять старые мерзкие пересуды и всякую болтовню? Это ведь не что иное, как одни бабские масес, то есть сплетни.

Коцкие бури уже давно пронеслись и затихли. Только изредка то тут, то там блеснет молния и ударит гром. Однако коцчанам эти бури не нанесли вреда. Напротив. Они очистили воздух, и ряды коцких хасидов с той поры значительно выросли и усилились, их учение и знания углубились. Так же, конечно, случилось и с нами, в Белзе. Борьба всех нас проверила и закалила.

Надо сказать, что коцчане уже давно расстались со многими своими чудачествами. Немалая заслуга в этом принадлежит знаменитому ученику реб Менделе, реб Иче-Майру, или Риму, как коротко величали его согласно первым буквам его титула, имени и фамилии.

Рим был талмудистом, каких не встречалось, должно быть, уже столетия. Он автор книги Хидуше Рим. Его замысловатые талмудические проблемы и их научное решение настолько остроумны и так сложны, что стали общеизвестными поговорками. Если мы хотим сказать о какой-то вещи, что она чересчур запутана, мы говорим о ней, что она – как «римская кашье» или как «Римова проблема». Рим был раввином в Гере. «Гура-Кальвария» – так называли этот городишко христиане. Он примерно в пяти милях от Варшавы. И живет в нем всего каких-то 3000 человек. Почти все мужчины носят пейсы, и все они кожевенники. Но особого смрада от дубильного промысла там не чувствуется.

Рим был святым и вправду божественным. Однажды после еды он положил голову на стол и, наверное, с полчаса находился в такой позе. Похоже было, что он спит, но не обычным сном. Ибо вдруг Рим поднял голову и воскликнул: «Теперь я действительно знаю, что еда – это великое и благородное дело!»

«Я был на Небе перед вратами Рая, рассказывал он. – Явилась туда душа одного святого, который незадолго до этого умер. Этот человек всю свою жизнь постился, молился и изучал Закон Божий. По его заслугам врата перед ним были открыты. Он взошел в Рай и был принят в лоно отцов. Врата снова закрылись. Затем на золотой колеснице, в которую были запряжены две пары белых лошадей, приехала душа человека совсем обыкновенного. На сей раз врата Рая распахнулись настежь, и все святые и ангелы Господни вышли встретить милую душеньку. Небесные музыканты сыграли ей самый красивый свадебный марш, какого ухо землян отроду не слыхивало. „Кто этот великий святой? – спросил я в удивлении. – Почему того, первого, который был все-таки настоящим святым, приняли не так торжественно, как этого обыкновенного человека?“

„Этот второй, разумеется, не святой и в службе Господу Богу с первым никак сравниться не может, – звучал небесный ответ. – Но это был просто порядочный человек, выполнявший законы и обязанности, и, сверх того, он снискал большие заслуги. Он угощал в своем доме бедных не только в святой шабес и в праздники, как всякий, у кого водятся для этого деньги. Да и в будние дни, ничуть не скупясь, давал людям есть и пить. А тот первый молился, учился и постился, но никогда никому не дал поесть. Вот почему мы приветствовали его не так торжественно, как второго“.

Теперь я хотя бы знаю, что еда – великое и благородное дело», – повторил Рим.

Когда-то он наставлял своих учеников следующим образом: «Нехорошо быть мудрым. Слишком мудрый человек склонен к умничанию, а это, в свою очередь, приводит к безверию. Нехорошо быть добрым. Чрезмерно добрый человек бывает неженкой и размазней. Такой не склонен к безверию, зато он легко становится распущенным. И нехорошо быть набожным. Чрезмерно усердный в святости человек не склонен ни к безверию, ни к безнравственности, но он думает, что только он служит Господу Богу как положено, остальные люди гроша ломаного не стоят, и потому он терпеть всех не может. В конце концов он становится ненавистником окружающих, настоящим изувером».

Ученики были потрясены этими словами. «Но, учитель наш, – спросили они, – каким же человек должен быть, если ни мудрый, ни добрый, ни даже набожный не ведут себя так, как полагается?»

«Каким должен быть человек? – ответил им Рим. – Конечно же и мудрым, и добрым, и набожным одновременно». Поскольку эти три добродетели нейтрализуют друг друга в своих неблаговидных последствиях.

Однажды Рим рассказал замечательную историю:

«Во времена святого ребе реб Мелеха из Лиженска в одном маленьком местечке жил раввин – он был великий святой, но никто об этом не знал. Да он и сам не осознавал своей святости. Синагогальный смотритель, который был одновременно и его слугой, заметил, что каждое утро к раввину приходят два старца. Они были непривычно одеты, но производили впечатление необыкновенно благородных и достойных людей. Как только они уходили, являлся третий человек. Он тоже был непривычно одет, но немного проще, и уже не казался таким благородным и достойным. Спросив что-то у раввина, он тотчас убегал восвояси. Все что точь-в-точь повторялось изо дня в день долгие годы. Раввин же всегда сохранял спокойствие. Словно все было в порядке вещей. Все эти годы слуга тщетно ломал голову, пытаясь понять, кто же эти трое. Наконец в один прекрасный день он собрался с духом и спросил об этом раввина, господина своего. Раввин был настолько скромным человеком, что до поры до времени считал всех людей такими же святыми, как и он, и полагал, что к любому из них, так же как и к нему, приходит эта таинственная троица. Поэтому он очень удивился вопросу слуги. „Разве ты не знаешь, кто это? – спросил он. – Те двое – ветхозаветные пророки Илия и Елисей, а тот третий – их слуга Гиезий. Ему суждено вечно искать своих прежних господ, но так и не найти их. И потому он не может выпросить у них прощения за то, что при жизни своей не сумел быть им достаточно преданным“.

Потрясенный слуга выбежал на улицу, чтобы рассказать людям о чуде, ежедневным свидетелем которого он был. Все были потрясены. До тех пор они и не ведали, какой у них в раввинате святой, к которому приходят древние ветхозаветные пророки. И раввин лишь теперь понял, что те трое ходят только к нему, а к другим людям не ходят.