Текст книги "Девять врат. Таинства хасидов"

Автор книги: Иржи Лангер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 18 страниц)

Врата шестые

Вы, коль жить хотите,

в эти Врата со мной войдите

и там прочтите:

как братья спорили, когда славы достигли, и как порог дома переступали и притчу услыхали. – Какими хасидами они стали и как Жише почитали. – О том, что мы должны быть храбрыми и что люди ангелами могут быть крылатыми. – Затем следует, как микуловчане Шмелке горячо привечают и как потом они над ним зубы скалят. – Как юноша набожный умно поступает, когда порой безбожником бывает, или как ребе реб Шмелке грош последний отдает, а потом опять нищего зовет. – Как ребе реб Шмелке ночами не спит, или как с помощью Илии пророка свеча горит. – О том, что и сон наш Создателю служит. – Святой Шмелке по Дунаю плывет и ничуть не боится дунайских льдов. – И какую он с Лейбом песню поет. – И как император за ним наблюдает и как просьбу его выполняет. – Как святой ребе реб Шмелке даже тех умерших воскрешал, кто уже столетья в земле лежал. – Затем рассказывается очень страшная история. – Как брат его весь мир презирал, или сколько всего он во Франкфорте написал.

Два столпа Закона Божьего,

две чудесных свечи света небесного.

Таинственные близнецы лазурного свода вечного

от отца единого

из рода высокого,

духом покорного

и сердцем чистого.

Наш учитель и господин

СВЯТОЙ РЕБЕ РЕБ ШМЕЛКЕ ИЗ МИКУЛОВА

и наш учитель и господин

СВЯТОЙ РЕБЕ РЕБ ПИНХЕС ИЗ ФРАНКФОРТА,

братья верные и святые,

неразлучные в жизни и после смерти.

Послушайте, как они истомились

как львами храбрыми за нас бились,

чтобы мы в благочестии пребывали

и, волю Божью исполняя, не погибали.

Да хранят они нас на веки веков

Светом заслуг своих!

Множество мест в Чехии и Моравии отмечены священной поступью святых и мыслителей – людей ученых, столь глубоко знавших Талмуд и каббалу, что в наше время редко кто может даже представить это. Сейчас о былой земной славе тех выдающихся людей чаще всего свидетельствуют лишь несколько строк – короткое упоминание в исторической книге. А порою только выветрившийся гранитный камень на каком-нибудь заброшенном деревенском погосте своими наполовину истертыми еврейскими надписями в немногих словах сообщает нам, что под этим камнем «сокрыт» великий ученый, который жил тогда-то, работал и страдал.

Но все еще жива память о некоторых из тех, кто уже давно отошел в вечность. Эхо их слов все еще звучит, и если не у нас, то где-то на Востоке, далеко от границ земель Чешской короны. И имена чешских и моравских городов – даже не самых крупных – известны еврейским детям Восточной Европы уже только потому, что там когда-то, во глубине веков, жили и работали знаменитые раввины.

Таким городом был Микулов в Моравии. Много ученых мужей прославили эту некогда большую еврейскую общину. Ведь и сам рабби Лёв перед своим приходом в Прагу был раввином в Микулове. Но нас, главным образом, интересует раввин Шмелке Леви Горовиц. Его надгробье и молельню, как и комнату, где он обычно изучал каббалу, и по сей день с почтением и гордостью показывают случайным посетителям города.

Мистическая волна хасидизма никогда не пересекала границу славянских земель Восточной Европы. На территории бывшей Венгрии, где служил реб Мойше Тейтельбаум в Игеле (Уйгель) и реб Ицхек-Айзик Тоуб в Калове, хасидизм распространился лишь формально. Только братья Горовицы Пинхес и Шмелке, потомки нашего пражского раввина Пинхаса, продвинулись дальше на Запад.

Об этих святых братьях я хочу рассказать вам все, что я когда-либо слышал или что-либо читал в старых древнееврейских книгах.

Младший брат Пинхес стал главным раввином во Франкфорте-на-Майне. Старший брат Шмелке служил в нашем Никльшпорке, или Микулове. Как это получилось – весьма достойно внимания.

В этих двух городах одновременно освободились раввинские должности, и оба знаменитых брата одновременно получили предложения от обеих общин занять их.

«Ты иди во Франкфорт! – посоветовал Шмелке своему младшему брату Пинхесу. – Ты более именит, чем я, а во Франкфорте община больше, чем в Никльшпорке».

«Нет, нет! – возразил Пинхес. – Во Франкфорт пойдешь ты! Ты более именит, чем я, и к тому же ты старше. А я пойду в Никльшпорк. Даже это слишком большая честь для меня».

Братья долго спорили о том, кто в какую общину пойдет, ибо каждый ценил другого больше самого себя. Наконец они договорились, что прежде всего пойдут к своему учителю, святому ребе реб Беру в Межерич, и как он решит, так и будет. Ведь все равно они хотели навестить ребе и попросить его объяснить им одно неясное место в загадочной книге Зогар.

Когда братья пришли в Межерич, они снова затеяли спор перед самым порогом дома святого.

– Войди сперва ты, потому что ты более именит, чем я! – сказал Шмелке Пинхесу.

– Нет! – возразил Пинхес. – Ты войдешь первым. Ты именитее меня.

Вот так спорили они перед домом, спорили, пока ребе реб Бер не высунул голову из окна и не крикнул:

– Первым пусть войдет тот, кто станет раввином в Никльшпорке. Тот, значит, и более именит.

Шмелке поспешил войти первым. Хотя он вовсе не считал себя лучшим. Но он хотел, чтобы брат стал раввином в большей общине, во Франкфорте. Пинхес не стал возражать. Войди он первым, во Франкфорте стал бы раввином Шмелке. Но это выглядело бы так, будто он, Пинхес, считает себя лучшим. А такая мысль была ему не по нраву. Короче, все разрешилось. В славном городе Франкфорте раввином стал младший брат Пинхес, в маленьком городе Никльшпорке, или же Микулове, – и тем самым, конечно, главным раввином земли моравской – старший брат Шмелке.

Святой ребе реб Бер принял братьев уже «примиренными». Он поздравил их с новым высоким положением, а потом рассказал им очень занятную историю об одном правителе, владевшем огромной империей с помощью своих знатных подданных. Окончив свой рассказ, он отпустил обоих братьев в мире и покое.

Они вернулись на постоялый двор. И только тогда вспомнили, что хотели попросить ребе реб Бера растолковать им одно непонятное место в книге Зогар. Сердились на себя, что забыли об этом. И вдруг вспомнили рассказ о правителе, который поведал им святой. Задумались над ним, и это место в Зогаресразу им стало понятным. Рассказ о правителе оказался притчей, все объясняющей.

Однажды они уже приходили в Межерич просить святого ребе реб Бера истолковать им один талмудический завет, согласно которому они обязаны от всего сердца хвалить Господа Бога за все плохое столь же искренне, как хвалят его за все хорошее. Святой сказал им: «Ступайте в дом учения, найдите там моего ученика Жише и спросите у него! Жише объяснит вам это лучше».

Братья отыскали Жише.

Боже правый, какой же это был бедняк! Ужасно исхудалое от голода и нищеты тело, обвешанное рваным тряпьем, служившим ему платьем. Всем своим видом он говорил, что его жизнь – сплошное страдание и лишение.

– Возможно ли хвалить Господа Бога за все плохое так же, как мы хвалим Его за все хорошее? – спросили братья ребе реб Жише.

– Это я вам, пожалуй, не смогу объяснить, – призадумавшись, сказал бедняга Жише. – Сказать по правде, до сих пор со мной ничего плохогоне случалось…

На свете нет ничего плохого. В действительности все хорошо. Все зависит только от того, принимаем ли мы свою участь с любовью, терпением и покорностью, как наш дорогой ребе реб Жише.

И именно Жише привел обоих братьев на спасительную дорогу хасидизма. Они оба сначала были учениками самого яростного противника хасидизма, раввина Элии «Гуена» (Гаона) из Вильны, и хасидские обычаи поначалу были им не по душе. Им чужд был образ жизни ребе реб Бера. Видите ли, святой ребе реб Бер тщательно скрывал от посторонних глаз свои поступки, так что представал перед непосвященными совершенно обыкновенным человеком. Жише открыл глаза братьям. Благодаря ему они узнали, что и ангелы Господни могут жить на этой земле в образе простых людей.

В скором времени братья проникли в самые таинственные глубины хасидизма. Их пылкая набожность распространилась и на остальных учеников ребе реб Бера.

И тогда святой ребе реб Бер сказал: «До сих пор дом мой был полон свечей, но свечи эти не горели. Теперь на них пали две искорки – и все свечи запылали».

А когда наконец ребе реб Шмелке уезжал из Межерича, он сказал: «Поначалу я много постился. Тем самым я хотел научить свое тело терпеливо выносить свет души. Но в Межериче, где я узнал столько чудесных вещей, душа моя научилась выносить мрак тела».

Микуловчане собирались славно встретить нового раввина. Даже приветственные речи заготовили. Однако святой ребе реб Шмелке пожелал, чтобы прежде всего ему разрешили ненадолго остаться одному. Когда все ушли, он обратился к самому себе с приветственными словами, в которых воздал хвалу своей учености и набожности. Говорил он повышенным голосом, и люди в соседней комнате слышали все.

«А суть вот в чем, – объяснял он потом свой поступок. – Когда вы станете выражать мне свое почтение, из ваших уст вознесется такая хвала, что, поверив в нее, я могу возгордиться, от чего остерегает меня Бог! Поэтому прежде всего я хвалю себя сам. Так мне лучше видно, сколь смешна и неправдива вся эта приветственная комедия».

Хотя ребе реб Шмелке и был принят в Микулове с большим восторгом и помпой, жизнь его там никогда не была устлана розами. Микуловчане уже понюхали просвещения западнического толка и потому с трудом воспринимали тягу хасидского раввина с востока к мистике. Их хорошие отношения особенно омрачала одна причуда ребе реб Шмелкова. В отличие от остальных раввинов он не хотел говорить на идише и тем более на немецком. Он обычно изъяснялся на чистом древнееврейском, а микуловчане образованной речи пророков в то время уже почти не понимали. В их спор не раз приходилось вмешиваться святому ребе реб Мелеху Лиженскому, который умел находить ключ к душе любого, даже самого отъявленного грешника. Ребе реб Мелеху и в самом деле всегда удавалось если не разрешить спор, то, во всяком, случае на какое-то время смягчить его. Однажды несколько микуловских щеголей стали подтрунивать над ребе реб Шмелке:

– Согласитесь, господин раввин, что у нас перед вами, поляками, большое преимущество.

– Какое же? – удивился святой ребе реб Шмелке.

– Мы всегда абсолютно чистые, на нашей одежде вы не найдете ни пятнышка, тогда как с ваших земляков, пусть даже с ученых раввинов, грязь так и капает. А при этом в Талмуде написано, что ученый человек допускает смертельный грех, если позволяет грязному пятну оставаться на своем платье.

– Вы правы, – отвечал находчивый ребе реб Шмелке. – Действительно, так написано в Талмуде. Там также написано, что чистота – первая из ступеней, ведущих к Духу Святому. У нас, у польских евреев, считается, что достичь Духа Святого совершенно невозможно. Этого боится дьявол, и потому устраивает нам всякие козни с самого начала. Он следит за тем, как бы помешать нам достичь даже самой низшей, первой ступени: чистоты. У вас же нет опасений, что вы когда-нибудь удостоитесь дара Духа Святого. И поэтому дьявол может положиться на вас и преспокойно позволить вам жить в телесной чистоте. Он знает, что до святости вам и дела нет. Стало быть, оставайтесь приятно чистыми!

Каждый шаг мы должны делать в надежде на помощь Божию, а силы свои и силы ближних должны укреплять верой во Всевышнего. Сколько раз на дню в тревоге и хлопотах мы говорим: «Помоги мне, Господи!»? Таких восклицаний не сосчитать. В самом деле, мы постоянно должны надеяться и утешать ближних своих, хотя знаем, как все мы грешны и не заслуживаем Божьей помощи. Но милость Божия бесконечна. Только безбожники не знают этого. Но разве и они не достойны сожаления? Как печальна их жизнь! Да это и не жизнь вовсе! Это смерть. Смерть без Надежды, без света Веры. Храни нас, Господь, от такой жалкой жизни! Но в одном деле мы виноваты сами, говорит святой рабби Шамшн из Острополя, в одном деле мы все обязаны быть абсолютно неверующими! Да, безбожниками, которые о помощи Божией и не помышляют. В одном случае грех было бы сказать: «Помоги мне, Господи!» А именно: когда к нам приходит нищий и просит милостыню. Тут мы не можем отделаться от него пустыми словами утешения и призвать Бога помочь ему. Никоим образом. В таком случае мы не должны ничего говорить, а должны широко открыть руку для бедного, несчастного брата и давать, и давать, как писано рукою Моисеевой. В этом случае мы действительно должны быть «неверующими». Святой рабби Шамшн из Острополя говорит: «Будьте неверующими!»

По этому принципу, конечно, действовал и наш ребе реб Шмелке. И как еще действовал! В те времена доходы микуловских раввинов были значительными. Однако у святого ребе реб Шмелке денег всегда было мало. Любой нищий, постучавший к нему в дверь, бывал одарен так щедро, что у самого ребе реб Шмелке и его семьи не оставалось ни гроша. Все деньги, которые он в течение дня получал, он раздавал нищим еще до захода солнца. При появлении звезд на небе в его доме не должно было оставаться ровным счетом ничего. В этом деле служил ему ярким примером Бааль-Шем. А когда, случалось, под рукой не было денег, святой ребе реб Шмелке раздавал и предметы мебели. Все, что только можно было отдать.

Одному нищему он подарил драгоценный перстень.

«Что ты опять наделал?! – запричитала госпожа Шейндл-Бине, заботливая жена ребе реб Шмелкова. – Ведь этот перстень стоил четыреста рынских! [30]30
  Рынский – галицийское название австрийского гульдена.


[Закрыть]»

Конечно, нет сомнений: госпожа Шейндл-Бине тоже была настоящей святой. Да хранит нас Свет ее заслуг! Благодетельная и милосердная госпожа Шейндл-Бине. Она бы все свое драгоценное сердце поделила с бедными. Но четыреста рынских – целое состояние. Их так просто не выкинешь!

Святой ребе реб Шмелке остолбенел на мгновение. Но на радость жене велел тотчас привести назад нищего.

«Послушай, – сказал он ему, – я как раз узнал, что этот перстень стоит четыре сотни рынских. Так вот: если будешь его продавать, смотри, чтобы тебя не надули…»

У ребе реб Шмелке было еще одно чудачество. В некотором отношении он был похож на графа де Лотреамона: он почти никогда не спал. Все только учился и размышлял. Но когда решался на минуту заснуть, не ложился в постель, а спал сидя, чтобы не терять много времени.

Ребе реб Пинхес тоже хотел походить на брата и тоже не спал. Но это не удавалось ему. Ребе реб Шмелке объяснил брату причину его неудачи: «Это потому, что моя душа приходит из мира вечного шабеса, тогда как твоя – из мира вечного новолуния».

А Марьем, их сестра, рассказывала о ребе реб Шмелке такую историю:

«Как-то ночью, после многодневного бодрствования, он подпер голову рукой и заснул. А когда вскоре проснулся, увидел, что его свеча потухла. Испугавшись, что ему придется прервать ученье, он поднялся, еще в полудреме, с потухшей свечой в руке, из мансардной комнатки на крышу дома. И вдруг на краю крыши незнакомая рука протягивает ему огонь. Ребе реб Шмелке запалил свечу и, не обращая внимания ни на того, кто дал ему огонь, ни на прочие обстоятельства, вернулся к своей книге.

Однако спустя короткое время его осенило, что здесь что-то кроется. Кто же мог протянуть ему огонь? С земли на крышу никому не взобраться, а лестницы там не было.

И святой ребе реб Шмелке стал молиться Богу. И тут дошла до него весть, что перерыв в его учении Небеса восприняли как великую потерю. И послали пророка Илию принести ему огонь. Когда святой ребе реб Шмелке услышал об этом, он заплакал. А потом он много дней постился, ибо чувствовал себя виноватым, что из-за него, недостойного, пророку Илие пришлось так утруждаться».

Но и здоровый сон – дар Божий. Ребе реб Шмелке однажды должен был это признать. В Микулов заехал святой ребе реб Мелех из Лиженска. Мелех сам постелил постель учителю, как положено взбил подушки и попросил его хотя бы раз по-настоящему выспаться. Ребе реб Шмелке не мог отказать в просьбе столь уважаемому приятелю. Он проспал всю ночь, а когда утром проснулся, почувствовал себя бодрым и свежим как никогда. А что уж говорить о том, как после обычного омовения в микве он молился в молельне! Старая микуловская синагога еще никогда не слышала таких прекрасных молитв!

После богослужения он сказал: «Теперь я знаю, что Богу можно служить и хорошим сном!»

В тайну мыслей святых цадиков никому не проникнуть в час, когда они стоят в молельне пред ликом Всевышнего.

Очевидец реб Мойше Тейтельбаум пишет о святом ребе реб Шмелке буквально вот что:

«На празднике он молился перед алтарем и думал о самых возвышенных тайнах. При этом он пел длинные, всякий раз новые и новые мелодии невообразимой красоты, какие ухо человеческое никогда не слышало и слышать не будет. Очевидно, он не осознавал своего пения. Его дух витал где-то в горних сферах, тогда как голос издавал слетавшие с его губ чудесные песнопения, несказанно сладостные для слушателей».

Император собирался издать некое постановление, которое, войдя в силу, привело бы к исчезновению святой общины микуловской. Тогда святой ребе реб Шмелке отправился в Вену с прошением к императору. Сопровождал его только один ученик, Мойше-Лейб, который спустя время стал раввином в Сасове.

Дело было весной. На Дунае как раз таяли льды, и ни один паромщик не отваживался пересечь разлившуюся реку. Однако бесстрашный ребе реб Шмелке не отступился от своего намерения. Ведь дело касалось существования всей общины. Кто бы тут раздумывал: рисковать жизнью или нет?! Они решили переправиться через реку своими силами, но никто не хотел дать им лодку. Случайно оказался там пекарь с квашней. Пекарь и говорит: «Я дам вам квашню, если хотите, можете поплыть в ней по Дунаю». Он, конечно, сказал это в шутку, чтобы просто поддразнить их. Однако святого ребе реб Шмелке так просто не раздразнишь! Ребе реб Шмелке отвечает: «Что ж, пойдет!» Он поставил квашню на воду и вместе с Мойше-Лейбом забрался в нее. Разумеется, сесть в ней им не удалось. Для этого в квашне места не было, и они плыли в ней стоя. Святой ребе реб Шмелке затянул ту самую старую песню, которую пел Моисей с израильтянами, когда они шли из Египта по Красному морю, и которую он снова с нами запоет, когда придет воскресение. Реб Мойше-Лейб из Сасова подпевал учителю.

 
Пою я Бога – Он восстал,
Он ездока с конем повергнул в море,
Бог – это песнь и стойкости накал,
Он Бог моих отцов, я чту Его все боле.
 

И едва разнеслись над Дунаем слова этой святой песни, как, о диво дивное, квашня оторвалась от берега и ледяные глыбы, словно тронутые чудесным пением, с почтением стали расступаться перед ней.

 
О Боже, дыханием ноздрей Твоих вскипают воды,
прибои высятся, как замки, в утробах моря
                 стынут волны.
 

Плывет милая квашня с нашими святыми, плывет среди льдов, а по мере того, как она приближается к другому берегу, там, на берегу, вырастают шеренги охочих до зрелищ венцев, которые, одобрительно галдя, смотрят на необыкновенный спектакль. Но мы не обращаем на них, на этих проказников, никакого внимания.

 
Пусть их поглотят пропасти морские,
они как камни сгинут в глубине!
Своею гордостью врагов Ты уничтожишь
и гневом, как солому, их испепелишь!
 

Император, потревоженный криками, сошел с трона и в окно дворца вместе со своими министрами стал наблюдать сие диковинное зрелище.

 
Пускай врагов Твоих охватывает страх и ужас,
пока народ Твой к берегу другому не причалит.
Народ, который лишь Тебе, Всевышний, служит!
Пускай Он властвует в веках, как изначала…
 

Пение прекратилось. Квашня благополучно причалила к берегу, и – о чудо – император уже стоит и приветствует наших пловцов. Спасена святая община микуловская! А император странный был человек. Мы-то уж о нем слышали. Звали его Иосиф, и он как раз о ту пору правил вместо матери своей, государыни Марии-Терезии.

Святой рабби Хаим из Цанза (Новый Цандец) рассказывал, как однажды святой ребе реб Шмелке воскресил мертвого. Присутствующие талмудисты, слушая эту историю, недоверчиво покачивали головой.

Святой рабби Хаим рассердился: «Если бы кто-то сказал мне, что святой ребе реб Шмелке из Никльшпорка, бродя по кладбищу, которому несколько сотен лет, воскресил по меньшей мере сто лежавших там покойников, я поверил бы в это и не качал бы головой».

И люблинский Провидец добавил: «Восемнадцать лет я учился в Никльшпорке и не вспомню ни одной минуты, когда бы святой ребе реб Шмелке не был в мыслях своих погружен в Бога».

Святой ребе реб Шмелке ушел в мир иной второго дня месяца ияра в год 5538-й (1778). В нем была воплощена душа пророка Самуила.

Его преемником в Микулове стал его ученик реб Мордехай-Бенет– автор нескольких талмудических трактатов. Самый значительный из них – толкование к сочинению его средневекового тёзки Мордехая. Реб Мордхе-Бенет был поразительным человеком не только в земной жизни, но и в посмертной. Несколько раз святая община микуловская была обращена в пепел, но один дом всегда оставался нетронутым, и пламя щадило его.

Этот дом в давние времена принадлежал одному достойному христианину, которому за какое-то доброе дело святой рабби Мордхе-Бенет дал свое благословение. И благословение святого Мордхе пережило века и сохранило дом от ужасов пожаров. Да хранит оно и нас и наши дорогие крыши над нашими головами от всего дурного (пусть лучше не придет оно никогда!), чтобы мы могли жить в мире и скоро, еще в наши дни, увидеть со всеми преданными Израилю приход Мессии, АМИНЬ!

Ребе реб Шмелке не написал много. До нас дошли лишь его толкования к Пяти книгам Моисеевым. Их аннотировал своим лаконичным слогом его ученик, святой рабби Исруль из Козниц, и назвал и х Диврей Шмуэль(«Слова Самуиловы»).

Но его брат Пинхес из Франкфорта был замечательным литератором. В целом он написал семь сочинений, среди которых самое знаменитое его Гафлаа. В старости ребе реб Пинхес ослеп, но оперировал он только один глаз, объясняя это тем, что смотреть на этот мир совершенно излишне, а для служений Господу ему достаточно и одного глаза.

Он скончался в 5562 (1802) году – да хранит нас Свет его заслуг!

Но я чуть было не забыл упомянуть об одной очень важной детали. Святой ребе реб Шмелке умел предсказывать будущее.

В ту пору в святой общине микуловской жил один человек, некогда имущий, но со временем лишившийся своего состояния. И этот человек не уставал выпрашивать у святого ребе реб Шмелке некую бумагу, которая бы свидетельствовала о том, что человек он вовсе не нищий, а вполне уважаемый гражданин. Вооруженный таким свидетельством, он стал бы готовиться в путь-дорогу, полагая, что ни один единоверец, поглядев на этот святой документ, его, несчастного, не прогонит со своего порога. Однако ребе реб Шмелке отказался выдать ему такую бумагу, говоря, что лучше он, Шмелке, будет помогать ему, пока жив, чем совершит поступок, который может натворить много зла. И этот человек, поняв, что по-хорошему от святого ребе реб Шмелке ничего не добиться, решил действовать по-другому. Он униженно стал умолять одну важную персону повлиять на ребе реб Шмелке и заставить Шмелке удовлетворить его просьбу. Князь, знавший этого человека в лучшие времена, постарался уговорить святого. Таким образом, реб Шмелке вынужден был выполнить неблаговидную просьбу этого бесчестного человека, и тот, взяв желанную бумагу, без всяких колебаний отправился в путь. И в самом деле, счастье улыбалось ему. За несколько лет он напопрошайничал по миру столько денег, что никаких сомнений у него не оставалось: когда он вернется в родную Моравию, микуловчане примут его с распростертыми объятиями, как самого желанного состоятельного человека.

И все шло как нельзя лучше, пока он не встретил на своем пути одного подмастерья. (Из той же уважаемой гильдии нищебродов.) Подмастерье, увидев подписанную святым ребе реб Шмелке бумагу, упросил нашего земляка отдать бумагу ему, а взамен пообещал подарить на память свой – разумеется, полный – кошелек. И наш веселый микуловчанин просьбу подмастерья выполнил, как говорится – из товарищеской солидарности. (Замечу, что к тому времени святой ребе реб Шмелке уже отошел в мир иной; это тоже необходимо учитывать.) Итак, два человека с почтением расстались друг с другом, и каждый пошел своей дорогой.

Но милый подмастерье далеко не ушел. Бедолага сильно захворал, и никакой врач-коновал не смог помочь ему. На третий день он испустил дух, и люди добрые похоронили его. Однако, когда покойника облачали в саван, нашли у него бумагу святого ребе реб Шмелке. И конечно, не теряя времени, отослали ее в Микулов, чтобы там знали, где похоронен их богатый земляк (то есть так они предполагали). Получив бумагу, микуловчане тоже решили, что их земляк умер, а что еще они могли подумать? Тем временем наш милый микуловчанин, не зная, что приключилось, в полном здравии бродил по свету в надежде, что и без бумаги ребе реб Шмелке ему удастся милостыней поддержать своих деток. Да не тут-то было – никто ничего ему не давал, и бедняга истратил все, что накопил прежним попрошайничеством. И теперь возвращался к родному очагу после семи голодных лет без единого шмейцера [31]31
  Наши набожные еврейские дедушки и бабушки в Чехии и Моравии не любили произносить слово «крейцер», поскольку оно образовано от немецкого Kreuz (крест); вместо этого они произносили шмейцер. ( Примеч. автора.)


[Закрыть]то есть таким сирым и убогим, каким когда-то оттуда ушел.

Но послушаем, что тем временем там приключилось. Когда ложная весть о его смерти дошла до Микулова, его верная жена очень сильно пригорюнилась, потому что – как она думала – овдовела. И, не теряя попусту времени, вышла во второй раз замуж и своему второму мужу – хотя и не покидала первого – родила трех малюток. Этаких трех момзерим! Это был настоящий кошмар, скажу я вам. Такие байстрюки, хотя и без вины виноватые, навсегда обречены на жестокую жизнь. Тому, кто момзер, никогда не дано вступить в законный брак; он будет проклят и унижен до конца дней своих! Так говорит наш Закон Божий, и так по-спартански мы охраняем свое чистое пламя очага семейного.

Однако мне уже пора кончить сей печальный рассказ: когда наш дорогой путник снова вернулся домой и увидел этих невесть откуда свалившихся карапузов, у него от жалости лопнуло сердце, и в тот же миг он преставился. И во всем, что случилось, повинна была та роковая бумага; и все это предвидел святой ребе реб Шмелке в своем Духе святом еще семь лет назад – а по какой бы иной причине он так не хотел давать тому бедняге свое поручительство? Святой ребе реб Шмелке! Да хранят нас и наших потомков от всего дурного его заслуги на веки вечные, АМИНЬ!

Как-то я слыхал, что якобы какие-то горе-писаки – из этих современных, чьих книжек мы, хасиды, даже не касаемся, – эту историю по-своему переиначили и понастряпали из нее романы. Однако никому не сказали, что узнали о ней в нашей хасидской империи! (Об этом, должно быть, забыли.)

Из МУДРОСТИ СВЯТОГО РЕБЕ РЕБ ШМЕЛКЕ

Святой рабби Аврум-Хаим из Злочева, автор книги Орах ла-хаим(«Дорога к жизни»), однажды спросил святого ребе реб Шмелке, можем ли мы любить ближнего как самого себя даже тогда, когда этот «ближний» обижает нас.

«Ответ на этот вопрос дан в последних словах той же Божией заповеди: … самого себя, – сказал ему святой ребе реб Шмелке. – Все души вместе творят одно неделимое целое. Одно тело духовного принципа любви и мудрости, которое в каббале называется „Душой Адамовой“, и каждая человеческая душа представляет собою лишь звено, одну из духовных частей тела или органов этого духовного целого. Если ты ударишь себя своей собственной рукой или пнешь себя своей собственной ногой – разве ты станешь наказывать свою руку или ногу? А если дойдешь до такого безрассудства своей собственной головой – ты будешь просто безумцем, если за это сам себе надаешь оплеух. Стало быть, ежели кто-то обидит тебя, постарайся осознать взаимосвязь всех душ и то, что, по сути дела, ты и твой ближний являетесь составными частями единого сверх-личностного „Я“, подобно тому, как твои рука, нога или голова есть не что иное, как составные части единого тела. Если ты осозн а ешь это – то как ты сможешь тогда сердиться на самого себя?»

А как можно любить тех, кто грешит против Бога?

«Все души являют собою искры божественности. Если какая-нибудь искра Бога бесконечного упадет в болото или грязь – разве нам не будет жалко ее? Разве мы не станем помогать ей высвободиться из грязи и снова засиять всем своим блеском? Ведь она составная часть самого Бога!»

Нашему поколению:

«Кобылице моей в колеснице фараоновой я уподобил тебя, возлюбленная моя» [32]32
  Песн. II. 1, 8.


[Закрыть]. Этим сравнением из Соломоновой «Песни Песней» пользуется божественный Жених, обращаясь к своей Невесте, святой общине Израиля. В то же время эти слова обретают особый смысл для нашего поколения. То есть обычно мы видим, что живое существо тянет за собой вещь неживую, и никогда не случается обратного: чтобы вещь неживая тянула за собой существо живое. Случилось это лишь тогда, когда израильтяне переходили Красное море. Там колесницы – то есть вещи неживые – увлекли за собой в море фараоновых коней вместе со всадниками, то есть существа живые. Это, конечно, было неестественно. Естественно лишь одно: когда живое увлекает за собой неживое, как и бывало в прежние времена. Прежде возвышенность духа была для людей гораздо важнее материального блага. Иными словами, в прежние времена Дух, то есть жизнь, увлекал за собой материю. Вещи духовные предшествовали вещам материальным. Но в нашем поколении произошло обратное: материальные удовольствия стали для людей важнее потребностей души. Итак, мертвая материя влечет за собой живую. Подобно тому, как фараоновы колесницы увлекли за собой коней и ездоков в пучины морские…

А теперь кое-что для Кьеркегора:

Смысл испытания Авраама заключался не в том, что он, послушавшись приказа Господа Бога, был готов из любви к Нему пожертвовать своим единственным сыном, а в том, как он повел себя, когда Бог приказал освободить уже связанного сына и оставить его в живых. То есть в том, что Бог отказывается от жертвы, только что потребованной. Если бы Авраам радовался тому, что его единственному любимому сыну была дарована жизнь, или если бы он горевал по поводу того, что ему не дозволено было доказать свою любовь к Богу реальным исполнением жертвоприношения, – в обоих случаях он не выдержал бы испытания.

Но Авраам радовался – насколько можно утверждать это при вдумчивом изучении Священного Писания, – что теперь, когда Бог приказывает ему сохранить сына, ему дозволено исполнить и новый приказ Божий принести Богу еще большую жертву, чем жертвоприношение Исаака. Если он был готов пожертвовать Богу сына, то тем самым доказал бы, что приказ этого жертвоприношения является для него чем-то высшим, чем любовь к ребенку. Но теперь, выполняя второй приказ Божий, он не совершает жертвоприношения, он отвергает его, иными словами, он жертвует этим жертвоприношением, которое до этого было ему бесконечно дорого, ибо только им он мог доказать свою неизмеримую любовь к Создателю. И Авраам радуется этой новой жертве, смысл которой состоит именно в том, что он отказывается от жертвоприношения. Это и есть кульминация его испытания.