Текст книги "Девять врат. Таинства хасидов"

Автор книги: Иржи Лангер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 18 страниц)

«Бог творит миры, и Он же их разрушает», – говорит Талмуд. Это значит, что Бог не только творит миры, но в милосердии своем дарует жизнь людям дурным, хотя они своими грехами Его труды уничтожают. Стало быть, этот пассаж имеет такой смысл: Бог творит миры и тех, кто их разрушает.

Почему святая книга Зогарпокаяние называет «Матерью»?

Потому что душа человеческая выходит из покаяния такой очищенной, как чистая душа новорожденного, который только что вышел из материнской утробы. (Еще ребе реб Бер из Межерича учил, что образ лица матери рождает в человеке мысли о покаянии. См. также.)

Стих псалма «Моисей и Аарон между… призывающими имя Его» [39]39
  Пс. 98, 6.


[Закрыть]означает, что дух Моисея и Аарона воплощается в людей, которые искренне служат Богу.

Я снова забыл упомянуть об одной чрезвычайно важной вещи! Святой Диврей Хаим из Цанза, ученик Провидца, был воплощением древнееврейского поэта Авигдора Каро, чьи кости покоятся на старом еврейском кладбище в Праге.

Врата девятые

Поэтому все вы, коль жить хотите,

со мной в другие Врата войдите

и там прочтите:

как в начале мира вино перебродило, или Как кровь в святую превратилась. – Какой поступок Святой Дед совершил и почему на слово Пинхесла на Небе всяк внимание обратил. – И какой конец у нашего рассказа был. – Сынок богатея так упорно грешит, что потом аж с постели на пол летит. – Как святой рабби Пинхесл небесный суд в дураках оставляет и чахоточного больного спасает. – До чего же скромен он и как сына своего обожает и даже недруга уважает. – Затем следует, почему гордый человек в пчелу воплощается, или как святой рабби Пинхесл пословицами гоев восхищается. – Он неправду никогда не говорит, ой, и от всей души то же самое торгашам велит. – Что песенка его есть сам Господь Бог. – Как пташки слетаются и пением его восторгаются. – Как ловко его сынок в ремесле разбирается, или какая мука его внукам достанется.

Загадочен мозг Величия и Мудрости;

пятьдесят врат Света открыты ему.

Но как солнцу полдневному нельзя блеска добавить,

так и царя нет нужды восхвалять.

Какой ни была бы ему похвала,

в ответ – лишь молчанье и тишина.

Наш учитель и наш повелитель

СВЯТОЙ РАББИ ПИНХЕСЛ ИЗ КОРЕЦА,

да хранит нас бесконечно ярко Свет его заслуг!

В мире грядущем мы не будем пить молодого вина. В мире грядущем вино будет старым-престарым и драгоценным. «Вино, которое бродит от начала мира в своих гроздьях». Это обещает Талмуд всем праведным.

Кровь, что текла в венах святого рабби Пинхесла из Кореца, была столь же драгоценной и столь же старой, как и чудесное вино мира грядущего.

Однажды Пинхесл тяжело заболел. Случилось это еще при жизни святого Бааль-Шема, и реб Пинхесл тогда был еще очень молод. Как выяснилось, ничего не могло помочь Пинхеслу, кроме кровопускания. И тогда святой Бааль-Шем сказал фельдшеру: «Следи в оба, чтобы надрез был на нужном месте и чтобы ни одной лишней капли крови не вытекло из этого юноши, а ровно столько, сколько надобно для его выздоровления. А если в тебе нет уверенности, тогда отстранись. Я лучше положу свою руку на его руку и сам разрежу себе собственную, но не допущу, чтобы хоть единая капля его была пролита зря. Кровь этого юноши бесконечно дорога мне. Это чудотворная жидкость. Она создавалась от начала мира».

Так говорил тогда святой Бааль-Шем. Да хранит нас Свет его заслуг!

Долгие годы жил святой рабби Пинхесл в одном маленьком местечке, людьми не замеченный и никем не признанный, и втайне служил Господу Богу. Жил в большой нужде. Он и его жена и дети.

Это было во времена Святого Деда из Шполы. Святым Дедом мы называли Лейба из Шполы, поскольку он научил всю неграмотную общину читать молитвы, так же как дедушки обучают своих внучат.

В общине Святого Деда из Шполы был один несчастный хасид, хотя он и владел земными богатствами, как редко кто другой. А несчастен он был потому, что не имел детей. А кто не имеет детей, тот проклят Богом. Так говорит Талмуд. Если я не ошибаюсь, хасида того звали Занвл.

Напрасно милый Занвл просил Святого Деда походатайствовать за него перед Всевышним, чтобы Он наградил его сыном. Чтобы был кто-нибудь, кто помолился бы за спасение души его, когда однажды Господь Бог призовет его к Себе.

Но Святой Дед все время отмахивался от хасида. Проходили годы, а реб Занвл так и не заимел наследника.

Однажды Дед посоветовал Занвлу дать хасидам на водку и попросить их пожелать ему сына. Кто знает, может, это поможет. Но и это не помогло. Как-то случилось, что Занвл застал Святого Деда в глубоком раздумье.

«Сейчас, пожалуй, самое подходящее время!» – подумал Занвл. Сейчас дух святого не иначе как парит в высших мирах. Кто знает, уж не у самого ли престола Господня? Лицо Святого Деда сияло в эти минуты, точно лицо ангела Божьего.

И осмелился милый Занвл воспользоваться этой благодетельной минутой и заставить Святого Деда сделать решительный шаг, пока его дух находится там, на Небесах, в самых высших сферах.

Но призыв его был напрасен. Казалось, Дед даже не слышит его. Но вдруг, словно пробудившись ото сна, он повернулся к Занвлу и сказал: «Обещаю тебе – сына ты никогда не получишь. Есть вещи более возвышенные, чем сохранение рода твоего… Но почему ты меня потревожил?!»

Занвл, услышав эти слова, завздыхал и заплакал. Завздыхал – от жалости, что потревожил Деда в его раздумьях. А заплакал – что никогда не получит сына.

И простился он со Святым Дедом и отправился искать по миру иных цадиков, которые согласились бы походатайствовать за него перед Господом Богом.

На дары он не скупился, но помощь все равно ниоткуда не приходила. Кто бы посмел пойти против слова Святого Деда из Шполы?!

Так ходил милый Занвл от святого к святому, из города в город, пока не пришел в одно местечко, в котором втайне служил Господу Богу святой рабби Пинхесл.

Занвл вошел в городской дом учения и осмотреться не успел, как взгляд его приковал один худенький юноша. Юноша сидел в уголке помещения над огромной книгой и изучал ее. Он был так погружен в чтение, что ничего не замечал вокруг. Это сразу бросалось в глаза. Истощенное тело и голова то и дело сгибались и выпрямлялись в не прерываемом ничем ритме: раз, два, раз, два, вверх, вниз, вверх, вниз.

Конечно, он читал вслух. Однако мелодия, которой он сопровождал свое чтение, не походила на напев, с которым мы читаем Талмуд. Она звучала, точно молитва. Минутами казалось, что его дух корчится в судорогах, словно признается в самом тяжком преступлении. Так жалобно и скорбно рыдала мелодия. Но вдруг она сменилась радостным прославлением Господа. Примерно так по большим праздникам мы поем псалмы Давидовы. А потом вновь она дрожала так же невинно и сладко, как Соломонова святая «Песнь Песней», когда дети учат ее в школе.

Наш Занвл в своей жизни видел уже не одного святого. Но до сих пор он никогда не слышал, чтобы кто-то занимался таким образом. Право слово, никто! И вдруг нежданно ему открылось то, что все местечко за столько лет не постигло: этот худенький молодой человек – редкостный святой. Святой, каких мало в этом грешном мире.

Он не хотел мешать молодому человеку. Ведь кое-что он уже слышал о нем! От здешних людей он узнал, кто этот молодой человек: дескать, это «некий» Пинхесл.

Занвл нашел дом Пинхесла. Такой нищеты он сроду не видел. Да еще накануне самого Песаха! И реб Занвл, не долго думая, купил все необходимое к празднику: мацу и вино, яйца и горькие травы, рыбу и мясо. Новую одежду для реб Пинхесла, для его жены и детей. Даже кое-что из предметов мебели.

Не забыл он, конечно, и о тридцати шести свечках. Тридцать шесть – столько трактатов в Талмуде и столько часов светил Адаму мистический свет Праначала до того, как Господь Бог спрятал его от грешников во имя мира грядущего. Тридцать шесть – столько раз слово «свет» повторяется в Пятикнижье Моисеевом, и тридцать шесть – число праведников, которые живут в каждом поколении. К тому же тридцать шесть – число свечей, которые используют в далеком Тибете.

Занвл купил даже два набора по тридцать шесть восковых свечей для двух праздничных вечеров. Ибо чувство его не обманывало, что на этот раз ему несомненно будет оказана помощь.

Занвл велел все доставить в дом Пинхесла только накануне праздника. Во-первых, он хотел удивить его, во-вторых – чтобы от подарков уже нельзя было отказаться.

Короче, когда в тот праздничный вечер реб Пинхесл вернулся домой из молельни, он не поверил своим глазам. Во всем он видел руку Божию, и радость его от такой явной Милости Божьей была беспредельной. И конечно, благодетельный даритель должен был быть желанным гостем и участвовать в семейном религиозном обряде – седере.

Никогда еще не было более прекрасного седера!

Вековые «Четыре вопроса» – «Чем отличается эта ночь от всех других ночей…» – еще никогда не звучали так сладостно, как в тот вечер, когда их изрекали крохотные губки самого младшенького ребенка Пинхеслова. Это было торжество семейного счастья! Они славили Господа, говорили об Искуплении и Спасении, ели мацу, вкушали горькие травы и осушили два первых кубка праздничного вина. Тридцать шесть свечей загорелось в святых глазах Пинхесловых, и милый Занвл неожиданно объявил о своей просьбе.

«Клянусь тебе, – воскликнул реб Пинхесл, – клянусь, что не пройдет и года, как у тебя родится сын!»

Занвл не верит ушам своим, счастье так и гонит кровь по его жилам. Он дрожит, весь дрожит от счастья. Да, Занвл весь дрожит от радости, а Небеса дрожат от испуга. Клятва святого – меч пламенный. Семь Небес проткнула клятва и в престол Божий врезалась.

Но разрубит ли она и развяжет ли то, что так крепко-накрепко уже давно завязал Святой Дед из Шполы?!

И вот что решили там, на Небесах: если реб Пинхесл никогда в жизни попусту не клялся, то будет выслушан он, а вовсе не шпольский Дед. И когда они заглянули в список, который есть на Небе и в котором говорится о делах каждого человека, они установили, что реб Пинхесл не только никогда в жизни не давал клятвы, но даже слова лишнего ни разу не изрек.

Святой Риженский, который рассказывал эту историю, добавил: «Вот видите, волю святых цадиков мы всегда должны принимать во внимание, какой бы злополучной она нам сперва ни показалась. Кто знает, может, лучше было бы, если бы хасиду Занвлу было отказано в потомстве, как рассудил Святой Дед из Шполы. Ибо тот подлый доносчик Шамшн, который через пятьдесят лет предал внуков святого рабби Пинхесла ужасным мукам, был сынком сына, которого реб Пинхесл тогда вымолил у Бога для Занвла».

Об этом мы послушаем позже, а пока я расскажу вам удивительную историю о святом рабби Пинхесле.

В конце каждого года святой рабби Пинхесл посылал двоих учеников собирать у богатых людей пожертвования. Он составил список лиц и возле каждого имени приписал денежную сумму, которую данному лицу полагалось принести в дар. От безбожников, разумеется, даров он не принимал.

Однажды он вычеркнул имя одного богача и на его место вписал имя его сына. И в самом деле, когда ученики пришли в дом богача, они услышали печальную весть: набожный и справедливый человек умер. Однако из года в год нужную сумму стал им выплачивать его сын.

Но тем не менее как-то раз летом святой рабби Пинхесл взял ручку и имя сына богача тоже вычеркнул. Ученики было подумали, что молодой человек умер, как и несколькими годами раньше его отец, которого однажды святой рабби Пинхесл вычеркнул из списка плательщиков. Но когда ученики пришли в город, до них дошел слух, который был куда печальнее смерти. Этот человек не умер, а сбился с пути истинного. Он стал одеваться в платья, какие носят христиане, стал есть запрещенную пищу и открыто нарушал заветы Закона Божьего и святые обычаи наших предков. И с каждым годом ученики слышали о нем все более и более ужасные вещи.

Но случилось так, что в один прекрасный день святой рабби Пинхесл взял ручку и имя сынка богача снова вписал в свой заветный список.

Ученики пришли в город и узнали новость: этот человек исправился. Он отказался от греховной жизни и совершает добрые дела. Однако причина такого внезапного превращения была никому не ведома.

Ученики без промедления поспешили к нему. Он встретил их радостно, сразу выплатил необходимую сумму и еще вдобавок щедро одарил их. Ученики не смогли сдержаться, чтобы не спросить его о причине столь внезапной перемены к лучшему. Рассказали ему и о том, как реб Пинхесл некоторое время назад вычеркнул его имя из списка набожных и как недавно снова вписал его.

«Что ж, тогда послушайте, – сказал им раскаявшийся. – Садитесь, расскажу вам все по порядку.

Однажды, еще года тому не прошло, я вздремнул после обеда и увидел странный сон. Мне приснилось, будто я куда-то еду. Еду далеко-далеко. Вдруг я почувствовал ужасный голод. Поэтому я остановился в ближайшем городе и, тотчас устремившись в трактир, заказал себе обед. Мне подали свиную печень. Сказать по правде, мне тогда было все равно, о какой пище идет речь – запретной или нет. Но только я хотел отправить в рот первый кусок, как ко мне подошел незнакомый человек и говорит: „Я пришел, чтобы отдать вас под суд! Против вас выдвинуто законное обвинение“. Я ответил ему, что не знаю за собой никакого проступка, но, если кто-то считает, что я ему задолжал, пусть предъявит мне свое требование, и я моментально отдам ему долг без всякого судебного иска. „Об этом не может быть и речи, – сказал незнакомец. – Ваше дело должно быть рассмотрено в судебном порядке. Вы должны предстать перед судом, и для этого есть достаточные причины“. Внешность незнакомца была столь почтенна и голос его звучал столь серьезно, что я волей-неволей встал из-за стола и последовал за ним, не проглотив ни единого куска. Мы вошли в здание суда. В прихожей навстречу нам вышел служитель и спросил мое имя. Когда я представился, он помрачнел и сказал: „Да, вас вызывают в суд. Но сейчас у суда нет для вас времени. Вернитесь туда, откуда вы пришли, и ждите“. Я вернулся в трактир и хотел было приняться за еду. Но тут опять подошел ко мне все тот же незнакомый человек и попросил меня отправиться вместе с ним в суд. Я ответил ему уже с раздражением. Ему же известно, что суд сейчас занят другим делом и что я готов, как я уже сказал, оплатить все претензии. Я вежливо попросил его оставить меня в покое и дать мне возможность наконец поесть. Но незнакомец продолжал настаивать на своем, и я, вновь побежденный его почтенным видом, решил подчиниться. Но, как и в первый раз, все в точности повторилось. Снова вышел служитель и сказал, что у суда нет времени рассматривать мое дело и что мне опять придется вернуться в трактир и подождать. Взбешенный, я вернулся в трактир, сел за стол и хотел начать есть. Я был смертельно голоден. Но тут в третий раз подошел ко мне незнакомец и предложил последовать за ним. Возмутившись, я сопротивлялся изо всех сил, но мое сопротивление снова было сломлено таинственной серьезностью незнакомца.

На сей раз дверь зала суда открыл уже другой служитель и воскликнул: „Входите, сейчас суд рассмотрит ваше дело“.

Я вошел в прекрасную комнату. Посреди нее стоял большой стол, вокруг которого сидели почтенные длиннобородые старцы – судьи. Тут перед ними встает сопровождающий меня незнакомец и начинает перечислять все грехи, которые я когда-либо совершил. Одни грехи были такими черными, что у меня от ужаса волосы встали дыбом, другие были посветлее, большие или меньшие, о которых, как мне казалось, я и думать забыл. Но обвинитель описывал их с такими подробностями, что я вспомнил все. От страха я стоял, как прикованный. Хотел бежать, да не тут-то было. Ноги мои одеревенели. На лбу выступили капли смертельного пота. Казалось, что перечню грехов не будет конца. Грехи громоздились передо мной, словно отвратительные груды дохлых крыс и других нечистых животных – скорпионов, змей. Когда обвинитель замолчал, наступила гробовая тишина. Я слышал лишь удары собственного сердца, словно доносившиеся из неизмеримой дали. Это были ужасные минуты. Они давили на меня, как свинцовые скалы, и таяли в бесконечных туманностях вечности.

Наконец один из старцев нарушил молчание: „Какое наказание мы назначим ему?“

„Какое наказание мы назначим ему? – повторили остальные. И снова наступила тишина. – Для вынесения приговора потребуется много времени, – сказали они, немного повременив. – Пока мы все надлежащим образом разберем, он может оставаться здесь“.

Я понимал, что это всего лишь сон. Однако что-то мне подсказывало, что этот сон будет длиться вечно и что мне уже никогда не суждено проснуться. И я стал заламывать руки, плакать, просить. Я говорил, что я еще молод, что у меня еще есть возможность исправиться, я умолял их сжалиться надо мной.

„В самом деле, – сказал один старец. – Этот человек еще может исправиться. Надо дать ему эту возможность и вернуть его к жизни. – Я поднял взгляд. Кто же это заступается за меня, недостойного? Я вглядываюсь в его лицо, и, о чудеса, это наш святой рабби Пинхесл! – Поскольку он когда-то поддерживал меня, – продолжал реб Пинхесл, – я обязан ему и прошу на сей раз не наказывать его“.

„Хотя это и противоречит закону и справедливости, – сказали в ответ другие судьи, – но, если за него ходатайствует не кто иной, как сам реб Пинхесл из Кореца, пусть будет так!“

В это мгновение я упал с постели.

С того дня я стал вести новую жизнь. Но этот сон не покидает меня. Стоит мне вспомнить о нем, как я начинаю дрожать, как осиновый лист».

Вот какую историю поведал сын богача корецким ученикам. И в самом деле, это был необыкновенный сон. Он потряс совесть закоренелого грешника. Но кроме того, мы видим, что святой рабби Пинхесл еще при жизни заседал в небесном суде. Обычно святые становятся его членами только после смерти.

Сомнения в вопросах веры могут весьма осложнять жизнь. Одного хасида подобные сомнения очень мучили: возможно ли, что Бог знает о мыслях каждого человека в отдельности?

Если бы он, человек, доверился какому-нибудь старшему товарищу, быть может, он и получил бы надлежащее наставление. Разве на эту тему не размышляли наши знаменитые философы уже много столетий назад? Но наш хасид стыдился своих сомнений, и это была его ужасная ошибка. Счастье еще, что для спасения души ему свыше был ниспослан совет отправиться в Корец. И он, сжалившись над собой, последовал этому совету.

Святой рабби Пинхесл как раз смотрел в окно. Видя, как подходит хасид, крикнул ему уже издалека: «Возможно ли, чтобы Господь Бог не знал, когда даже я знаю?!» И так был спасен наш милый хасид.

Однажды в Корец пришел тяжелобольной человек – одна кожа да кости, храни нас Бог милостивый от всякого зла! Какой только святой ни молился за его выздоровление – он, бедняга, и у докторов побывал, – никакого проку, ему становилось все хуже. Было ясно, что Небеса уже вынесли ему приговор. Святой рабби Пинхесл помолился за него, и – о чудо из чудес – больной выздоровел. Стал здоровым, «как гой»!

«Вы не подумайте, что на Небе меня любят больше, нежели святых, что за него молились. И не думайте, что моя молитва ценится на Небе больше, чем молитва кого-либо другого! – извинялся скромный реб Пинхесл перед хасидами. – Это просто потому, что я действовал более правильно, чем другие. Вот и все.

Когда я, совершая молитву, вознесся на Небо, я увидел, что врата жизни перед этим человеком закрыты. Постучав, я попросил открыть врата, но все напрасно, врата не открылись. Тогда я пошел к вратам снабжения. Они были открыты настежь. Я выпросил там для него столько пропитания, сколько мог унести. Мне дали даже лишку. Еды хватило бы на самую долгую человеческую жизнь. Из небесной управы по снабжению обратились в другую управу, в ту, что дает разрешение на жизнь. И там ответили, что судьба просителя уже предрешена. Там так и сказали: „Почему бы не обеспечить этого беднягу пропитанием, коль он все равно его не потребует?“ Если судьба уже решена, человек должен все оставить другим и уйти. Так вот, после того, как мне позволили взять все, что я просил для этого человека, – продолжал святой Пинхесл, – я вернулся к вратам жизни. Как только там увидели, что я подхожу к ним, врата мигом закрыли. „Дайте ему жизнь!“ – кричу я. „Дать ему жизнь? Нет, этого мы ему не дадим!“ – пришел мне ответ из тамошней управы. Встал я тогда перед окошком, замахал перед их глазами разрешением на пропитание, которое мне выдали во вратах снабжения, и говорю: „Значит, вы хотите извратить святые правды Талмуда? Разве не написано в Талмуде: Кому Бог дает пропитание? – Он дает его лишь тому, кто должен жить. А ежели ему дозволено было пропитание, так вы теперь обязаны дать ему и жизнь в таком же количестве, в каком дали ему пропитание, а иначе вечные правды Талмуда вы превратите в ложь“. Что можно было мне возразить? Ничего! Волей-неволей они должны были удовлетворить мою просьбу. Как видите, я не совершил никакого чуда для того, чтобы больной выздоровел. Я только воспользовался для его блага давно установленным законом в том виде, в каком его изложили наши святые ученые в Талмуде».

Скромность и смирение были самыми главными добродетелями святого рабби Пинхесла. Он охотно выслушивал, как кто-то унижает и позорит его. Но когда люди воздавали ему почести, он очень страдал. Говорил, что почести причиняют ему большую боль, чем резаные раны. В своем великом смирении он и со своим собственным сыном говорил обычно с таким почтением, как слуга говорит со своим господином. Он учил нас любить каждого. И даже если кто-то обидит или оскорбит нас, мы должны любить его еще больше, чем прежде. Однажды он прочел в какой-то книге, что мы должны любить все существа Божии. И не только евреев, а любые народы, как бы они ни оскорбляли и ни унижали нас. Именно из-за этих слов он ценил эту книгу превыше других. В его доме жил один человек, который был совершенно необразованным и ограниченным. Звали его Гершл, и занимался он тем, что носил воду. Женат он не был, хотя ему уже перевалило за сорок. Круглый невежда, да и только! Но святой рабби Пинхесл бесконечно уважал Гершла. Однажды он сказал жене: «Когда бы я ни увидел Гершла, меня просто охватывает трепет от почтения к нему! Он редчайший святой! Когда Гершл приносит воду какому-нибудь совершенно обыкновенному человеку, он и то расплывается перед ним в униженной улыбке. А уж что он испытывает, когда стоит перед уважаемой личностью! Тут и говорить нечего. Он безусловно осознает всю свою человеческую ничтожность и убожество! За такую скромность Бог должен любить его безгранично! Какая жалость, что мне никогда не удастся достичь его совершенства!»

Святой Ари учит, что душа самоуверенного человека после смерти воплощается в жужжащей пчеле. Мы знаем, что это наказание вполне подходящее и справедливое и что жизнь пчелы уравновешивает вред, причиняемый людской заносчивостью. Ибо пчела – такое создание, которое никогда не думает о себе. Все ее мысли, чувства и дела посвящены исключительно общему благу всего улья. Святой рабби Пинхесл, однако, объяснял этот закон гилгула (переселения душ) особым образом. Можно сказать – почти фонетическим. Он говорил: «Заносчивый человек постоянно твердит: я такой-то… – по-еврейски эх бин… Например: я писатель – эх бин а мехабр. Я певец – эх бин а зингр. Я ученый – эх бин а талмид-хухем. И, говоря так, он воплощается именно в пчеле. Ибо пчела тоже говорит по-еврейски: бин. Точно так, как говорят: я такой-то… – эх бин…»

Ум святой рабби Пинхесл не особенно ценил. Обычно он говорил: «Только одного я боюсь на свете: не быть бы мне более умным, нежели верующим».

Он любил употреблять украинские пословицы. Среди его хасидов был один по имени Якл. Якл не был человеком ученым. Но был наделен большой телесной силой и ловкостью. И святой рабби Пинхесл никого, пожалуй, не любил так, как этого Якла. Он считал его человеком, который принадлежит миру Совершенства. И обычно подкреплял свои слова украинским речением «и до палаты, и до хаты», то есть «он дома и во дворце, и в хижине». Иными словами, он «свой» и среди благородных, и среди простолюдинов.

Святой рабби Пинхесл любил употреблять и другие украинские поговорки: «Без Бога только до порога». Без силы, которую Бог непрестанно посылает нам, мы не можем сделать ни шагу, ни самого ничтожного движения, даже подумать ни о чем не можем.

Велика была и его любовь к правде. Он говаривал, что если ему и было уготовано познать кое-что из таинств Господних, то прежде всего благодаря тому, что он никогда в жизни не изрек ни единого ложного слова. Он считал, что наилучший путь к успеху в любом деле – это никогда не говорить неправды, какой бы незначащей она ни была. Он полагал, что человеку лучше дух испустить, чем сказать одно лживое словечко. И если бы люди считали ложь таким же грехом, как кровосмешение, весь мир давно был бы спасен. Некоторые песни, когда мы поем их, связывают нас с Богом. Но есть и другие песни, говорил святой рабби Пинхесл, которые и есть сам Бог, но со времен царя Давида таких песен никто не пел, пока он, святой рабби Пинхесл, не начал петь их. Да хранит нас Свет его заслуг!

Святой рабби Пинхесл хотел умереть в Святой земле. Ибо «кто умирает в земле Израиля, тот словно испускает последний вздох в объятиях родной матери», говорит Талмуд.

И реб Пинхесл отправился в странствие. Однако далеко не ушел. Святая земля сама вышла ему навстречу и дошла до самой России. Он умер в 10-й день месяца элула в 5551 (1791) году в местечке Шпитевка, где и был погребен.

Хасиды горько оплакивали потерю реб Пинхесла. И более всего по нему горевал его сын, Мойшеле. Я должен и о нем поведать вам кое-что, ибо Мойшеле был в самом деле шелковыймолодой человек. Он был не только широко образованным и набожным, но и искусным каллиграфом и рисовальщиком. Он прекрасно владел различными ремеслами и собственноручно изготовлял всякие красивые вещи. Его дорогой отец всю жизнь высоко ценил сына Мойшеле. А какой прекрасный голос был у него! Когда Мойшеле пел, со всех сторон из дальних далей слетались к нему птицы и учились у него какой-нибудь песенке.

Мойшеле не стал раввином. В Славуте он оборудовал типографию. Его предприятие было весьма успешным и принесло ему заслуженную славу. Он трижды полностью издал Талмуд и, кроме того, некоторые каббалистические сочинения. Необходимые буквы он изготавливал своими руками. И тот, у кого в домашней библиотеке есть некоторые труды, отпечатанные в славутской типографии, очень гордится ими и хранит их, как драгоценные реликвии. Конечно, тут имеется еще один резон, о котором вы сейчас узнаете. Я ведь вам уже давно обещал рассказать об этом.

В типографском деле отцу помогали два сына – старший Шмил-Абе и младший, которого назвали Пинхеслом в память его знаменитого деда. Известны они были как Рабиновичи. Однажды в славутской молельне был найден повешенный. Это был некий Лейзр, горький пьяница, который работал в типографии. Кто знал, был ли он из-за своего непробудного пьянства убит разъяренной толпой хасидов и потом повешен, как тогда шептали злые языки, или повесился сам в отчаянии, наступающем после отрезвления. По крайней мере, так утверждали хасиды. Один личный враг семьи Рабиновичей, некто Шамшн, донес в своей слепой ненависти к Мойшеле и его сыновьям не кому-нибудь, а самому царю, что Рабиновичи, дескать, присвоили себе силу царскую над евреями и что осуждают людей на смерть. Повешенный Лейзр, сказал Шамшн, был именно таким осужденным.

Подлый и ничем не оправданный донос вызвал неописуемое негодование среди евреев всей России. Даже самые непримиримые противники хасидизма, иногда не брезговавшие доносительством, с помощью которого могли досадить своим хасидским соплеменникам, на сей раз дрожмя дрожали от омерзения и стыда. Что хасиды убили пьяницу – в это ни один еврей не мог поверить. Правда, говорили они, среди нас, евреев, много мошенников, воров и распутников – пожалуй, не меньше, чем среди других народов. И из-за них мы все безвинно страдаем. Но при всех наших ошибках и пороках никто не может отказать нам в том, что мы действительно народ избранный: жестоких убийц среди евреев почти нет. Еврей-убийца уже на протяжении тысячелетий явление еще более редкое, чем еврей неграмотный. Каждые пять – десять лет примерно один из пятнадцати миллионов евреев становится убийцей, и, как правило, при обстоятельствах весьма чрезвычайных.

«Если, сынок, ты услышишь, что тот или иной еврей кого-то обманул, присвоил чужие деньги или, давая ложную клятву, совершил большой грех, – такое возможно. Разве такое обвинение не может быть вполне оправданным? И среди нас есть такие мерзавцы. Если у царя воруют его министры, то и его милые евреи далеко от них не ушли, – говорили еврейские матери своим детям. – Но если ты услышишь, сынок, что еврей пролил кровь, не верь тому. Это ложное обвинение. Еврей не убивает!» Вероятность этого действительно очень мала. Почти нулевая. Убийц похотливых, братоубийц, отцеубийц не было у нас уже многие столетия. Этим мы отличаемся от всех иных религий, от всех иных народов из конца в конец света. Однако подозрение в том, что евреи повинны в смерти пьяницы, могло возникнуть еще и потому, что евреи испытывают очень сильное отвращение к пьянству. Хасиды, правда, любят выпить. Но всегда пьют умеренно. Их противники хорошо осведомлены об этом. И утверждение, что мудрый и дальновидный Мойшеле присудил Лейзра к смерти, было, по меньшей мере, смешным. Такое обвинение противоречило бы талмудическому правосудию.

Царь, однако, повелел строго расследовать дело и возложил это на главного губернатора Васильчикова. Васильчиков провел расследование весьма обстоятельно, но при самом большом желании не мог найти за обвиняемыми даже малейшей провинности. Со старого Мойшеле обвинение было снято тотчас. И оба его сына должны были вот-вот выйти на свободу, но случилось так, что они по молодости и неопытности допустили опрометчивый шаг, ставший для них роковым. Для полной уверенности, что они вскоре будут выпущены из заключения, они решили предложить губернатору Васильчикову полторы тысячи рублей в золоте– вещь тогда на Руси обычная. Однако Васильчиков подал на них в суд. Сумма была гораздо ниже его достоинства, а ненависть к евреям была гораздо большей, чем жадность к деньгам. И оба молодых человека на этот раз были осуждены. Естественно, уже за взяточничество. Им было назначено страшное наказание: полторы тысячи ударов кнутом. Несмотря на все просьбы и ходатайства, приговор был полностью приведен в исполнение. Голыми, их прогнали сквозь ряды – «улицы» – казаков, которые немилосердно их хлестали. Ни одного удара не было пропущено.