Текст книги "Помпеи нон грата"

Автор книги: Иржи Грошек

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 12 страниц)

Переписка гетер и параситов

[11]11
  Hetaira – спутница (греч.); parasitos – сотрапезник (греч.).


[Закрыть]

Помнишь ли ты, Таис, того воина из [Помпей], который раньше содержал Коринну, а потом увлекся мной? Бессовестная Горгона переманила его! А я-то считала ее подругой…

Лукиан. Диалоги гетер

Письмо IV

Юлия – Исиде привет!

Я полагаю, что женский Союз объединенных колготок не представляет для нас никакой опасности. А даже наоборот – пусть крепнет и процветает! Во-первых, они поделили всех мужчин на три когорты: свободные, женатые и никудышные. И если свободных они обихаживают, как мартышки, то женатым и никудышным не уделяют должного внимания. Да здравствуют «Чулки и подвязки»!

Что представляет собой мужчина? Это неисчерпаемый источник нашего благополучия, покуда существует на свете Союз объединенных колготок и дуры, его составляющие. Во всех своих ипостасях: блондинки, брюнетки, шатенки и рыженькие! Потому что наше объединение «Чулки и подвязки» смотрит на мужчину как на шлагбаум. Если есть у него эрекция, значит – свободен!

Ведь мало того что идиот женился, да вдобавок на нем восседает наглая бестия: блондинка, брюнетка, шатенка или рыженькая – и похваляется своими навыками верховой езды. И чуть что – колечко обручальное демонстрирует, мол, вот я какая стерва, а замужем! Да засунь ты это колечко себе в носопырку и ходи, как папуаска! Тоже мне – фру, вернее – фря! Коза, одним словом!

А женатый мужчина – кто? Опять же, правильно – конь в тоге! И на первый взгляд какая от него польза? В скачках не участвует, потому что отгарцевался, замуж не предлагает, потому что добегался, а только косит «лиловым глазом» да подмигивает. И что же рекомендует Союз объединенных колготок своим сторонницам? Блондинкам, брюнеткам, шатенкам и рыженьким? Сказать – нахал! Вначале разведись, сними тогу, а потом подмигивай! И может быть, я подчеркиваю – может быть, повторяю – мо-жет-быть, и в четвертый раз говорю – возможно… Когда я буду в настроении… Когда закончится сериал «Секс в большом городе»… Когда дневник Бриджит Джонс переполнится… Когда воды Нила потекут вспять… Я тоже закрою глаза на твое подмигивание…

Или твоё подмигиваниё!

А как поступают «Чулки и подвязки», когда видят, что женатый мужчина созрел для свободного волеизъявления? Ты сама знаешь… Поскольку его подмигивание – это первый шаг по пути налево…

Да здравствуют «Чулки и подвязки»!

Исида – Филодему.

Посчастливилось мне во время мистерий увидеть твою невесту, одетую в прекрасное тонкое покрывало. Жалею тебя, несчастный, клянусь Афродитой: как тебе будет спать с этакой черепахой! Что за цвет кожи у этой женщины?! Что за локоны?! Что за ноги?! Ай-ай, каково-то обнимать ее голой! А как она наштукатурилась белилами: а нас, гетер, еще бранят, что мы подкрашиваемся. И дух от нее, мне показалось, идет тяжелый! Уж лучше с жабою спать, клянусь Немезидой!

Алкифрон. Письма гетер

Письмо V

Юлия – Исиде привет!

В прошлый раз я писала тебе о женатых мужчинах и как в воду глядела. На этой неделе мне встретилось двое таких обреченных на долгий и беспросветный брак. В первом случае явно женатый мужчина стал мне подмигивать в десять часов утра, когда я сидела в кафе и безмятежно завтракала. Ты же знаешь, что я соблюдаю приличия и никого не трогаю до третьего чаепития. С точки зрения нашей организации «Чулки и подвязки», знакомиться раньше – это дурной тон.

Однако мужчина выглядел достаточно респектабельно, чтобы подмигивать в любое время суток. А наш общественный долг – всегда помогать страждущим и платежеспособным. И, конечно, меня заинтересовало – чем вызвана такая экстренная необходимость потратить свои сбережения в десять часов утра? То ли свежи еще в памяти кошмарные воспоминания о ночи любви на супружеском ложе: «этого – нельзя, этого – нельзя, а это – неприлично!». То ли жена, что по соседству объедает салат, нежданно-негаданно опротивела до невозможности…

Помнится, мне рассказывал некий мужчина, что однажды ночью ему приснилась огромная мохнатая гусеница, которая вдруг набросилась на него с неясными намерениями. Конечно, он принялся тут же ее душить и проснулся от страшного визга, потому что на самом деле пытался свернуть шею своей дорогой жене.

Так вот… После этой жуткой истории я предпочитаю завтракать в гордом одиночестве, а с мужчинами рядом не спать, чтобы меня не придушили однажды ночью, перепутав с женой. У каждой гетеры свои причуды. Одни с мужчинами не целуются, другие не говорят о любви, а я, как часовой на посту, бодрствую до утра. Но как рискуют дамочки из Союза объединенных колготок! Как рискуют! Хотя вряд ли об этом задумываются, когда уминают листья салата за обе щеки…

Короче, я решила прощупать «раннюю пташку» на перспективы. И, как только супруги закончили завтракать и вышли из-за стола, я на мгновение их разлучила. То есть прошла между ними и слегка «припушила» супруга…

Как правильно и мимолетно взбивается на мужчине ворс, я расскажу в другой раз, но помни, подруга, что, разбивая пару на две половины, по правому борту ты наблюдаешь мужчину, а по левому борту – его жену. И в любом общественном месте, кроме постели, лучше смотреть налево, чем неожиданно получить по шее, если нарвешься на расторопную стерву, что знает о «Чулках и подвязках» не понаслышке…

Второй прием – боковая атака, или «Разрешите проскользнуть!». Конечно, на первый взгляд тут можно «проехаться» по объекту всеми частями тела и прояснить обстановку незамедлительно… Однако дважды или трижды, поступая аналогичным образом, я «уехала» не с мужчиной, а с его дорогой женой. Во всяком случае, до ближайшего поворота в интимной жизни. Потому что «великая разница есть» между мужчиной и женщиной. Но одни дураки об этой разнице не задумываются, а другие шустрые дамочки легко сочетают приятное с полезным. Впрочем, до следующего письма…

Да здравствуют «Чулки и подвязки!»

Счастливая Филотида! Счастливая Юлия! Счастливая Исида! Я же, несчастная, имею какого-то слезоточивого парасита, а не любовника. Он посылает мне только веночки да розочки, как будто безвременно умершей, и говорит, что рыдает обо мне каждую ночь! Жаль, что на эти слезы нельзя содержать дом гетеры, в противном случае – как бы пышно я жила! Но ты продолжаешь плакать? Скоро перестанешь! А я вот вконец обнищаю, если буду и дальше возиться с тобой…

Как только появятся у тебя деньги, приходи безо всяких слез!

Алкифрон. Письма гетер

Книга IV
Мельпомена

Эллины вели войну с амазонками (скифы называют амазонок «эорпата», что по-эллински означает «мужеубийцы»; «эор» ведь значит муж, а «пата» – убивать). После победоносного сражения при Фермодонте эллины (так гласит сказание) возвращались домой на трех кораблях, везя с собой амазонок, сколько им удалось захватить живыми. В открытом море амазонки напали на эллинов и перебили [всех] мужчин. Однако амазонки не были знакомы с кораблевождением и не умели обращаться с рулем, парусами и веслами. После убиения мужчин они носились по волнам и, гонимые ветром, пристали наконец [к] земле свободных скифов. Здесь амазонки сошли с кораблей на берег и стали бродить по окрестностям. Затем они встретили табун лошадей и захватили его. Разъезжая на этих лошадях, они принялись грабить Скифскую землю…

Геродот

Талант – это потенция, а гениальность – исторический факт. Есть еще важные пердуны, которые якобы могут, но по какой-то объективной причине этого не хотят. И державно рассказывают всякой женщине, почему с литературной точки зрения они никак не сподобятся ее трахнуть. А на талантливых юнцов смотрят свысока, мол, это посмешище, а не литература. «Вот, помню, в старые добрые времена писатель три года ждал, покуда из него высыплется песок, и еще три года – покуда осядет пыль», – повествуют оне в каком-нибудь объединении немощных с просвещенными. А последние компенсируют свою литературную несостоятельность некими эзотерическими знаниями, почерпнутыми у важных пердунов. Как трахнуть худло в будущей жизни! Художественную литературу, разумеется, и поиметь классически – со всеми описаниями природы и действующими лицами. То есть на словах – камасутра, а по тексту – полная беспомощность.

Иначе говоря, ничего гениального за прошедшую ночь я не совершил. Вначале хотел пробраться в кают-компанию к Юлии Феликс, потом – к Исиде, что с литературной точки зрения одно и то же… Но в конце концов заснул, как старый пердун, и теперь рассказываю об этом. Вот как бывает! Потенция есть, а исторического факта нет, к сожалению.

– Доброе утро! – поздравила меня Исида, что опять стояла за штурвалом. – Как спалось? О ком грезилось?

Но я не стал посвящать Исиду в свои художественные замыслы, потому что женщин об этом не предупреждают. А тем более девушек. Иначе они опрометчиво будут на что-то надеяться и к чему-то готовиться, собьют прицел и никогда не узнают, что такое множественные оргазмы.

– Мне снились Помпеи, – скупо ответил я.

– И как нельзя кстати, – радостно сообщила Исида. – Вон они показались на горизонте.

– Где? – удивился я. – То есть как?!

Сделал стойку, словно спаниель, и стал прислушиваться к неспешному тарахтению катера, пытаясь сообразить – когда это он переходил на форсаж.

– Что-то уж больно быстро приплыли, – заметил я. – А где Помпеи, вы говорите?

– Вдоль берега, – пояснила Исида. – И не приплыли, а пришли…

Я не стал возражать «морской волчице», поскольку лучше ориентируюсь на суше, чем на палубе, и всегда путаю бом-брам-стаксель с бом-брам-стеньгой. Однако за время нашего «малого каботажа» мы ни разу не заплывали, если можно так выразиться, за буйки, а постоянно держались берега… Ну ничего себе Помпеи отгрохали!

– А что же вы, такой романтик, не пришли ко мне ночью? – спросила Исида.

– Ну вот, приплыли! – опешил я. – Здравствуйте, девочки! Куда это я не пришел?

– Теперь не важно! – рассмеялась Исида. – Вы прозевали самый благоприятный момент!

И действительно, прошедшая ночь выдалась на редкость спокойной. Не трепал паруса ветер, не свирепствовал шторм, и волны морские не сокрушали наше суденышко. То есть ничто не намекало на секс в экстремальных условиях. И не предвещало. Вот я и заснул…

И теперь, как всякий мужчина, несколько огорчился, что не воспользовался временным женским помешательством. Потому что упущенные возможности более притягательны, чем достигнутые результаты. Жена – это смерть, а прошедшая мимо блондинка – это жизнь…

– Ну что, ребята?! – поздоровалась с нами Юлия Феликс. – В городе вино и бабы?!

Она поднялась из кубрика свежая, словно первая корюшка в начале мая. «Рано рожденная вышла из тьмы розоперстая Эос», – как сказал бы Гомер.

– Да где этот город?! – занервничал я. – Поднимите мне веки!

– Видишь каменную лестницу, что ведет в море? – спросила Юлия Феликс. – Это спуск на городской пляж. К нему и причалим!

– А вдоль обрыва еще стоят какие-то сараи? – насторожился я. – И все это называется Помпеи?! Поворачивайте обратно!

– Скромненько, но миленько, – попробовала утихомирить меня Юлия Феликс.

– Поворачивайте, вам говорю! – свирепствовал я. – Или нет! Можете причалить, но с первым же пароходом я отплыву назад! И плевать мне на таможенников и пограничников!

Такой же гнев я испытал однажды в Паланге, когда появился на городском пляже в черных туфлях, строгом костюме и при галстуке. Не знаю, что больше меня возмутило: загорелые голые люди или собственный идиотский вид. Словом, я чувствовал легкое несоответствие, как слон в посудной лавке.

– Нет здесь никаких таможенников, – сообщила приятную новость Юлия Феликс. – И пароходов в ближайшее время не предвидится.

– Значит, – насупился я, – меня все-таки заманили и подло обманули?!

– Ага! – как ни в чем не бывало заявила Исида. – Только наоборот… Сперва подло обманули, а потом все-таки заманили.

– Тогда откровенность за откровенность… – предупредил я.

– Да пожалуйста! – махнула рукой Исида. – Ругайтесь себе на здоровье!

Наша беседа на повышенных тонах проходила как раз возле ее ходовой рубки, и вышеозначенная Исида могла правой рукой управлять катером, а левой жестикулировать.

– Так вот… – тут я сделал паузу и многозначительно ухмыльнулся. – Мне пришло в голову, как будет развиваться этот роман, еще в Петербурге!

– И в чем это выразилось? – быстро уточнила Юлия Феликс.

– В стихах и прозе, – подчеркнул я. – А теперь следите за интригой… Как только я догадался, что меня дурачат, то совершенно расслабился и поплыл вниз по течению. Вдобавок мне стало интересно – чем это все закончится. Как писателю и мужчине. Неужто и в самом деле вы считаете меня идиотом?

– Да! – хором подтвердили они.

Конечно, женская точка зрения несколько отличается от медицинской. И если, например, терапевт ставит диагноз и выписывает бюллетень, а дальше выкручивайся как хочешь, то женщины склонны сопроводить пациента в морг, чтобы их точка зрения восторжествовала.

– Кстати, – заметила Юлия Феликс. – Все только начинается…

[12]12
  Хронология первая: «24 августа. Последний день Помпеи».


[Закрыть] В девятый день до сентябрьских календ, часов около семи, что всегда соответствует в Помпеях двадцать четвертому августа и трем часам пополудни, я появился в здании Сената и Синода с жалобой на сверлильщиц.

Подобные заведения не действуют на меня угнетающе или подавляюще, скорее наоборот – я от души развлекаюсь в бюрократических вертепах. И не чувствую себя лишним винтиком в механизме, а только ненужным шпунтиком, без которого все и так отлично функционирует.

Поэтому первым делом я направился к небольшому фонтану, что исправно попрыскивал в центре атрия, и полюбовался на его работу. Отметил хороший напор воды и прогулялся по анфиладе, чтобы сориентироваться – куда вломиться со своей жалобой. Выбрал самую занюханную дверь и не ошибся. Ведь, как известно, бумага все стерпит, и даже такую горгону, что принимала здесь официальные заявления от граждан.

– Вы разве не видите, что у меня обеденный перерыв? – прокаркала она с куском ветчины, чуть не сказал – в клюве.

– Тогда я подожду за дверью, – согласился я с тем, что вид посетителя тоже не всегда способствует аппетиту.

– Выйдите, – сказала горгона. – Я приглашу вас, когда закончится перерыв.

– А когда он закончится? – уточнил я.

– Ровно через минуту, – сообщила горгона и указала мне на дверь.

В основном женщины делятся на три типа: гетеры, горгоны и грации. И в каждом подразделении не без урода, в смысле внешности и прочих характеристик. Но если гетеры каким-то образом умудряются скрасить свои недостатки, то горгоны их только подчеркивают. А грации просто симпатичные дуры и преимущественно – блондинки…

– Войдите! – разрешила горгона.

За это время она проглотила кусок ветчины и теперь сакраментально улыбалась, как и положено в культовых учреждениях типа Сената и Синода. Однако меня как посетителя едва не хватил кондратий от такой улыбки. Во всяком случае, я вспомнил про священный долг каждого гражданина, только забыл – в чем он состоит. А заодно за каким, собственно, дьяволом сюда приперся.

– Присаживайтесь, – предложила горгона. – Так что там у вас?

– Это сложный философский вопрос… – промямлил я, предпочитая тянуть резину, чтобы снова не оказаться за дверью.

Уселся как можно непринужденнее на казенную скамейку и принял независимый вид.

– А! – все-таки вспомнил я, зачем пожаловал. – У меня есть кляуза на сверлильщиц!

– И что же здесь философского? – осведомилась горгона, продолжая скалиться, как Медуза. Отчего я старался не смотреть в ее сторону, дабы случайно не окочуриться.

– И сверлят, и сверлят! И сверлят, и сверлят! – сообщил я. – А напор воды все падает и падает! Падает и падает!

– Это закон сообщающихся сосудов, – поведала мне горгона. – А водный смотритель об этом знает?

– Кто-кто? – переспросил я.

– Curator aquarum! – пояснила горгона. – Куратор водопроводов!

– Наверное, знает, – предположил я. – Если это закон!

Тут горгона скорчила такую замысловатую рожу, что даже ее отражение на подносе меня напугало.

– Вначале надо обратиться к нивелировщику! – отчеканила горгона. – Тот замерит напор воды, и если факт преступления подтвердится, а именно – будет обнаружено незаконное ответвление от государственного водопровода, нивелировщик поставит в известность куратора, что на данном участке произошла кража воды по предварительному сговору двух и более лиц или сверление магистральной трубы с целью нелегальной врезки!

– Круто! – оценил я. – А повторить сможете?

– Ignorantia juris nocet, ingnoratio facti non nocet! – изрекла горгона. – Иначе говоря, незнание закона не является оправданием. Однако, если куратор водопроводов не поставлен в известность о факте преступления, он не обязан этот закон исполнять.

– То есть, – уточнил я, – нивелировщик должен сказать куратору, что возле нашего дома промышляют сверлильщицы?

– Да, – подтвердила горгона. – Но мы никогда не узнаем об этом наверняка! Потому что беседа двух и более чиновников всегда происходит с глазу на глаз.

– Простите! – не согласился я. – Допускаю, что два чиновника еще могут беседовать с глазу на глаз! Но четыре чиновника – только пара на пару!

– Вы что собираетесь делать? – ухмыльнулась горгона. – Восстанавливать водоснабжение или глазки у чиновников пересчитывать?

– Конечно водоснабжение! – определился я.

– Тогда завтра утром, чуть свет, обратитесь к нивелировщику, – сказала горгона. – Он заседает в соседнем кабинете.

– Он? – переспросил я. – Или она?

– Чиновник – существо бесполое, – напомнила мне горгона. – Во всяком случае, с восьми часов утра до трех часов дня.

– А после хоть из дома не выходи, – пробурчал я.

Однако горгона пропустила мое замечание мимо своих развесистых ушей. То есть проигнорировала.

– А сегодня попасть к нему на прием нельзя? – поинтересовался я.

Горгона тяжело вздохнула, как будто собиралась в десятый раз подряд доказать теорему Пифагора, и закатила глаза к потолку.

– Вы знаете, который теперь час? – спросила она.

– Нет, – честно признался я. – Вернее, когда заходил сюда – знал, но потом потерял всякий счет времени.

Горгона откатила свои глаза обратно и снова уставилась на меня, как на дитя неразумное.

– Через пятнадцать минут, – сообщила она, – начнется извержение Везувия, и все государственные учреждения свою работу заканчивают.

– Но может быть, я успею подать заявление? – настаивал я.

– Может быть, и успеете, – сказала горгона. – Но не советую вам сегодня его подавать. Потому что всякое заявление или прошение, поданное чиновнику в конце рабочего дня, расценивается как надругательство над трудовым законодательством и специально кладется в долгий ящик. Aurora musis amica! Что в переводе на канцелярский язык означает: «Утреннее время наиболее благоприятно для занятий науками и водопроводами».

– Тогда спасибо! – поблагодарил я и поднялся. – Вернее, до завтра!

– Пожалуйста, – ухмыльнулась горгона. – И надеюсь завтра вас не увидеть, потому что незачем! Вам надо сразу же идти в соседний кабинет.

Я направился к выходу, взялся за ручку двери и на прощанье в последний раз обратился к горгоне:

– А можно задать вам один внеслужебный вопрос?

Она бросила взгляд на песочные часы, где до конца рабочего дня еще оставалось несколько песчинок, и все-таки разрешила:

– Можно.

– Почему вы разговариваете со мной, как с мудаком? – осведомился я.

– По двум причинам, – нехотя ответила горгона. – Во-первых, вы мужчина. А во-вторых, вольноопределяющийся пиит. Что вдвойне несерьезно. И как еще можно с вами разговаривать?

– До свидания! – сказал я и вышел из кабинета.

«Когда государство создает благоприятные условия, из романтических юношей получаются старые циники, а юные леди превращаются в закоренелых потаскух. Хотя при чем здесь государство?» – подумал я.

После чего покинул здание Сената и Синода.

…На форуме кучковались туристы и таращились на Везувий. От нечего делать я пристроился к группе скифов или германцев – черт их разберет, потому что все варвары для меня на одно лицо. Вот женщины у них непритязательные, в плане поразвлечься, а варварские штаны меня не впечатляют. И мало того, что германцы пьют ячменный или пшеничный отвар, превращенный посредством брожения в некое подобие вина, они вдобавок поливают этим отваром скамью, на которую плюхаются в своих поросячьих штанах, и липнут, как мухи. А некий сенатор, не буду называть его по имени, однажды посетил германский гаштет, что открыли специально для туристов, так после этого три дня не выходил из бани и слал оттуда «Нравственные письма к Луцилию». Мол, я, как старший по званию педераст, наставляю тебя, Луцилий: не посещай германских гаштетов! Там даже скамейки к заднице прилипают!

– Дядя мой, – рассказывал гид притихшим туристам, – уже погрелся на солнце, облился холодной водой и закусил, как вдруг мать моя показывает ему на облако, необычное по величине и по виду! Оно по своей форме больше всего походило на пинию, вверх поднимался как бы высокий ствол, и от него во все стороны расходились как бы ветви…

Это гид наизусть и нараспев читал шестнадцатое письмо Плиния Младшего, адресованное Корнелию Тациту, после которого, собственно, все и началось – мир обезумел, а мы нашли себе оправдание, что никак не можем оправиться после ужасной катастрофы.

– Облако, – продолжал гид, – от собственной тяжести стало расходиться в ширину. Местами оно было яркого белого цвета, местами в грязных пятнах, словно от земли и пепла, поднятых кверху. Явление это показалось дяде, человеку ученому, значительным и заслуживающим ближайшего ознакомления…

Туристы по-прежнему таращились на Везувий и ждали новое извержение, как было обещано Плинием – «в девятый день до сентябрьских календ, часов около семи…». Однако Священная Гора не издавала ни вздоха, ни звука, ни пука. А наоборот – благоухала, потому что была сплошь покрыта буйной растительностью и чувствовала себя превосходно.

– А почему подобного явления теперь не наблюдается? – спросил нетерпеливый германский турист.

– Ждем! – заученно отвечал гид.

– Буквально со дня на день? – не удержался я.

– Изо дня в день! – подчеркнул гид и тут же добавил, обращаясь к германским туристам: – Не слушайте его, это местный провокатор!

И, чтобы меня не сочли за лидера оппозиции, я поспешил дальше, глядя себе под ноги и размышляя – как провести свой последний день, дабы на следующий не переживать о бесцельно растраченном времени, например с книгой «Как закалялась сталь». Ведь я не металлург какой-нибудь, а вполне добропорядочный гражданин.

– На суда уже падал пепел! – продолжал надрываться гид.

Однако все тише и тише, потому что я не стоял на месте, а продвигался по форуму, покуда речь Плиния Младшего не подхватил другой экскурсовод:

– Тем временем во многих местах из Везувия широко разлился огонь, особенно яркий в ночной темноте. Дядя твердил, стараясь успокоить перепуганных людей, что это селяне впопыхах забыли погасить огонь и в покинутых усадьбах занялся пожар. Затем он отправился на покой и заснул самым настоящим сном…

Это шестнадцатое письмо читали вслух на площади с трех до половины четвертого, после чего, как правило, шло письмо под номером двадцать и наконец – обзорная экскурсия по кабакам. Причем каждый гид вел свою группу в определенное место по личной договоренности с хозяином и девочками, у которых по совместительству служил сутенером. Работа непыльная, знай себе два письма Плиния Младшего и местных девок, что «отдаются за три монеты, как в последний раз!». Одна монета – себе, другая – сутенеру, а третья – на восстановление храма.

– А как вы думаете, – попридержал меня какой-то подозрительный гражданин, когда я готов был покинуть площадь, – Плиний Младший написал эти письма для публикации?

– Никак не думаю, – ответил я. – И бросьте цепляться! Это моя единственная парадная одежда!

– Фу-ты ну-ты! – усмехнулся сей гражданин, а по замашкам вылитый сикофант.

Его грязные пальцы уже отпечатались на моей белоснежной тоге. Почему-то разные прохиндеи считают, что римские граждане так наряжаются каждый день.

– Сейчас получишь в морду! – предупредил я.

– А свою хламидумонаду измять не боишься? – поинтересовался гражданин. – Вон скока складочек! И как все красиво уложены!

По глумливому жаргонному слову «скока» я понял, что передо мной действительно цензор-сикофант, и решил с ним не связываться.

– Что вы от меня хотите? – уточнил я.

– Преступления, – честно заявил сикофант. – Или хотя бы повода, чтобы забрать тебя в участок. Ну в крайнем случае правдивого рассказа – где проживаешь и почему здесь шляешься?

– Вот уже десять лет я снимаю квартиру на улице Изобилия, – сообщил я.

– А покороче?

– Виа дель Аббонданца, дом Юлии Феликс, – ответил я.

– Это рядышком с домом Пансы? – неизвестно чему обрадовался сикофант.

– Как раз наоборот, – возразил я. – Совсем на другой улице.

– А ради чего так вырядился? – допытывался сикофант.

– Ходил в Сенат и Синод с жалобой на сверлильщиц.

– Бесовские девки! – ухмыльнулся сикофант. – Только не по моей части! Кстати, ты не ответил на мой вопрос…

– По поводу Плиния Младшего? – переспросил я.

Однако сикофант не счел нужным даже кивнуть.

– Плиний Младший, – как на уроке истории в первом классе, доложил я, – собрал и опубликовал свои письма в десяти книгах. Особенно интересны два письма, шестнадцатое и двадцатое, где повествуется о гибели Помпей. В отличие от диалогов Платона относительно Атлантиды, которые повествуют неизвестно о чем, письма Плиния Младшего являются неоспоримым свидетельством нашего упадка. Иначе говоря, когда-то и милетцы были молодцы!

– Что-то я недопонял по поводу милетцев… – сказал сикофант.

– Ну, это древняя греческая поговорка, – пояснил я. – Когда Александр Македонский приступом взял город Милет и осматривал достопримечательности, он увидел живописную фреску, на которой много отважных воинов сражалось и побеждало. «Были когда-то и милетцы молодцы!» – заявил местный гид. «А где они были, когда я ворвался в город?» – спросил Александр Македонский.

– Ты для чего мне это рассказываешь? – нахмурился сикофант.

– Для общего развития, – честно признался я. – Потому что являюсь вольноопределяющимся пиитом.

– То-то я и смотрю, – облегченно вздохнул сикофант, – что человек в тоге, а выглядит как будто не все у него дома! Можешь идти… Счастливого последнего дня!

– И вам того же, – ответил я и поспешил убраться куда подальше с форума.

«Надо реже выходить из дома, – подумал я, – чтобы не оставлять его без присмотра! Да вдобавок меньше встретится дураков, а дома только гости, которых можно выгнать в любой момент!»

И вот вам парадокс Минотавра! С давних времен в народе ходит легенда о «чудаковатых и долбанутых», в смысле о творческой интеллигенции, что не от мира сего. Эта притча во языцех весьма популярна среди плебеев, которые видят свой мир прямым как оглобля, а жизнь – с линейным сюжетом. Дайте им хлеба и зрелищ, но берегите руки! Ибо тяпнут да поглумятся. Ведь нет ничего слаще для плебса, чем плюнуть в творческую интеллигенцию. Поскольку, нажравшись мякины, они любят порассуждать о зрелищах на сытый желудок и порыгать на всякое-такое произведение искусства. И – что характерно! – многие, так сказать, произведения искусства этого заслуживают, однако далеко не все авторы – идиоты. И если Минотавр сам построил себе Лабиринт – бойтесь Минотавра!

МУЗА. НЕ СПАТЬ!!!

С такими рассуждениями про себя, а не вслух, по виа дель Аббонданца я добрался до дома Юлии Феликс, чтобы переодеться и встретить последний день как полагается. Поднялся к себе на второй этаж и для начала, как плебей, плюнул в раковину, куда давно не лилась вода. Надо было жениться на сверлильщице! Еще хотел поразмышлять о государстве, где простой водопровод – враг номер один, но передумал и плюнул во второй раз. После чего взял со стола острый нож и нацарапал на стене рядом с раковиной: «Все на борьбу с водопроводом!»

Возможно, когда-нибудь археологи найдут это граффити и защитят три докторские диссертации и одну кандидатскую, однако Юлия Феликс скорее всего не обрадуется, если обнаружит мои художества. Потому что я оставил потомкам свои афоризмы по всему, извините, периметру. Иначе говоря, исписал четыре стены на зависть скифам, которые, как утверждает батюшка Геродот, на те же стены просто писают, без смыслового подтекста.

Зато у меня за кроватью было начертано: «Трахнул сегодня я здесь потаскуху, красавицу с виду, – все мне хвалили ее; но оказалась – дерьмо!» И подпись: «Федор Александрович Припетровский», чтобы Юлия Феликс не подумала на меня, когда отодвинет кровать, ежели вдруг у нее появится такая фантазия. А Федору Александровичу поделом достанется, пусть переводит с латыни правильно. А то ишь чего выдумал:

 
Обнял сегодня я здесь девчонку, красавицу с виду, —
Все мне хвалили ее; и те де и те пе…
 

Не «обнял», а «трахнул» и не «девчонку», а именно – «потаскуху». Как бы я мог распознать, что девчонка – дерьмо, в другой ситуации? И далеко не все нахваливают невинность! Хотя я тоже мог допустить ошибку, и тогда – мои извинения Федору Александровичу. Главное, чтобы Юлия Феликс об этом не узнала, потому что потаскуху мне простят, а любовную интригу с красивой девчонкой – сомнительно.

Но за комодом я выразился более определенно: «Темноволосых любить белокурая мне запретила… Вот еще! Пусть лучше снимет парик!» Это я намекал на женские метаморфозы: брюнетка-блондинка, блондинка-брюнетка, «креведко-блондинко». Хотя опять же слышал только об одном случае, когда из граций некая дама добровольно ушла в гетеры и – как будто – стала весталкой. То есть из блондинок по собственной прихоти перекрасилась в брюнетки. Все решили, что некая дама сошла с ума…

А я, пользуясь случаем, вопрошаю: доколе весталок в научно-популярной литературе будут называть «девственными»?! И, если вы пишете, что «на скамье сидела весталка», а не галка на палке, бог вам судья! Только не надо усугублять и подчеркивать, что речь ведется не о какой-нибудь там весталке, а девственной! Это масло масляное! Не стоит наводить тень на плетень, а лучше заткнуться на тридцать лет, пока весталка исполняет свои обязанности. Один черт ее вскоре попрут из храма, потому что невелика заслуга соблюдать обет целомудрия, когда на «девственную весталку» больше никто не покушается. И тогда пишите о ней что хотите! А так получается какой-то «Декамерон», а не научно-популярная литература.

Ведь иные люди начитаются нашей белиберды, заявятся в храм и давай подмигивать юным весталкам направо и налево, покуда не выведут из себя настоятельницу. Здесь настоятельница (а что еще остается делать?!) подойдет к подобному прохиндею и ловеласу да как треснет ему по лбу символом плодородия! А вы знаете, какой у Пана символ?! Посмотрите в справочной литературе… Ого-го какой!

И всяким цензорам хочу напомнить, что Caesar non supra grammaticos – кесарь не выше грамматиков. А последний день Помпеи и подавно всех уравнивает! Поэтому я собирался отметить его достойно и беспринципно…