Текст книги "Супермен (сборник)"

Автор книги: Ирвин Шоу

Соавторы: Уильям Катберт Фолкнер,Синклер Льюис,Грант Моррисон,Эрскин Колдуэлл,Стэнли Элкин,Ринг Ларднер
сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 24 страниц)

– А с кем?

– Со всяким, кого против тебя поставят. Тебе ведь это все равно?

– Ну еще бы. Я кого угодно под орех разделаю. Да, послушай, переведи телеграфом двести долларов для Грэйс. Отправь немедленно на нью-йоркский адрес.

– Как двести? Ты только что послал ей триста в воскресенье.

– Ну и послал, а тебе какое дело?

– Ладно, ладно. Успокойся. Еще что-нибудь нужно?

– Больше ничего, – сказал Комар и повалился на кровать.

– И, пожалуйста, чтобы с этим было покончено до моего возвращения, – сказала Грэйс, вставая из-за столика. – Ты ведь меня не подведешь, правда, котик?

– Можешь быть спокойна, – ответил Комар. – Постарайся не тратить лишнего.

Грэйс улыбнулась ему на прощанье и вышла из кафе. Комар дочитывал газету, прихлебывая кофе.

Они были в Чикаго; подходила к концу первая неделя выступлений Келли в варьете. Он приехал на север пожинать плоды своей славной победы над голландцем. Две недели он посвятил разучиванию своего номера, который заключался в демонстрировании могучей мускулатуры и в десятиминутном монологе, восхваляющем достоинства Комара Келли.

И теперь дважды в день публика валом валила в Мэдисон-театр.

Позавтракав и дочитав газету, Комар бодрым шагом вышел в вестибюль и спросил ключ от номера. Затем он поманил к себе мальчика-коридорного, который давно уже рвался услужить великому боксеру.

– Найди-ка Гэйли, Томми Гэйли, – сказал Комар. – Скажи ему, чтоб зашел ко мне в номер.

– Слушаю, сэр, слушаю, мистер Келли, – ответил коридорный и помчался по лестнице, стремясь побить все известные рекорды усердия.

Комар глядел в окно на пейзаж, открывавшийся с седьмого этажа, когда Томми явился на его зов.

– В чем дело? – осведомился менеджер.

Комар ответил не сразу.

– Гэйли, – сказал он, – двадцать пять процентов – это большие деньги.

– По-моему, я их честно заработал, – сказал Томми.

– Не знаю. Не знаю, заработал ли ты их.

– Ах, вот что, – сказал Томми. – Признаюсь, не ожидал. Я думал, ты доволен нашими расчетами. Я, конечно, никому не навязываюсь, но не знаю, найдется ли на свете человек, который сделал бы для тебя столько, сколько я.

– Это все верно, – согласился чемпион. – В Филли ты много для меня делал. И получил за это хорошие денежки, верно?

– Я и не жалуюсь. Но большие деньги у нас только впереди. Если бы не я, Комар, тебе этих денег никогда не видать бы как ушей своих.

– Это еще как сказать, – заметил Комар. – Кто двинул голландца в челюсть, ты или я?

– Да, только без меня ты не попал бы на ринг в паре с голландцем.

– Ну, это к делу не относится. Суть в том, что теперь ты двадцати пяти процентов не стоишь, так что все равно, что там раньше было, год или два назад.

– Вот как? – сказал Томми. – А по-моему, далеко не все равно.

– А по-моему, все равно, и разговаривать больше не о чем.

– Послушай, Комар, – сказал Томми, – по-моему, я тебя не обижал, а если, по-твоему, выходит не так, скажи, сколько ты хочешь. Я не желаю, чтобы меня считали кровопийцей. Давай ближе к делу. Хочешь, подпишем договор? Какая же будет твоя цена?

– Никакой цены я не назначал, – ответил Комар. – Сказал только, что двадцать пять процентов многовато будет. А сколько ты сам считаешь?

– Как тебе покажется двадцать?

– И двадцати много, – ответил Келли.

– А что же не будет много? – спросил Томми.

– Ну, Гэйли, приходится уж сказать тебе напрямик. Сколько ни спроси, все будет много.

– Значит, ты хочешь от меня отделаться?

– Вот именно.

Наступило минутное молчание. Потом Гэйли повернулся и пошел к двери.

– Комар, – с трудом выговорил он, – ты делаешь большую ошибку, паренек. Старых друзей нельзя так бросать, от этого добра не будет. Погубит тебя эта проклятая баба.

Комар вскочил.

– Заткни глотку! – заорал он. – Убирайся отсюда вон, пока тебя не вынесли. Пожил на мой счет, и хватит с тебя. Скажи еще одно слово насчет этой девушки или насчет еще чего, и я тебя разукрашу, как голландца. Пошел вон!

И Томми Гэйли, который очень хорошо помнил, как выглядело лицо голландца после боя, ушел.

Грэйс пришла позже, бросила все свои покупки на диван и уселась на ручку кресла, в котором сидел Комар.

– Ну? – спросила она.

– Ну, – ответил Комар, – я с ним разделался.

– Пай-мальчик! – сказала Грэйс. – А теперь, мне кажется, я могла бы получить эти двадцать пять процентов.

– Кроме тех семидесяти пяти, которые ты уже получаешь? – сказал Комар.

– Не ворчи, котик. Ты делаешься такой некрасивый, когда ворчишь.

– Мне ни к чему быть красивым, – отвечал Комар.

– Погоди, вот надену мои обновки, тогда увидишь, какая я красивая.

Комар окинул взором свертки на диване.

– Вот они, двадцать пять процентов Гэйли, – сказал он, – да, пожалуй, и побольше.

Чемпион недолго оставался без менеджера. Преемником Гэйли стал не кто иной, как Джером Гаррис, который решил, что Келли – более доходная статья, чем музыкальное ревю.

Договор, предоставлявший мистеру Гаррису двадцать пять процентов из заработков Комара, был подписан в Детройте через неделю после того, как Томми Гэйли получил отставку. Комару понадобилось ровно шесть дней на уразумение того, что даже любимцу публики невозможно обойтись без услуг человека, который знает, куда идти, с кем говорить и что делать. Сначала Грэйс была против нового компаньона, но, после того как мистер Гаррис получил от дирекции варьете сто долларов прибавки к еженедельной ставке Комара, она убедилась, что чемпион поступил правильно.

– Вы с моей супругой будете веселиться вовсю, – сказал ей Гаррис. – Я бы ее вызвал телеграммой сюда, да нет смысла. На следующей неделе мы будем выступать в Милуоки, а она сейчас там.

Однако после того, как их познакомили в одном из отелей Милуоки, Грэйс поняла, что ее чувство к миссис Гаррис отнюдь не походит на любовь с первого взгляда. Что до Комара, то он впился глазами в жену своего нового менеджера и никак не мог оторвать от нее взгляда.

– Просто куколка, – сказал он Грэйс, когда они остались вдвоем.

– Куколка, это верно, – отвечала его дама, – и голова у нее набита опилками.

– Так бы и украл эту куколку, – сказал Комар и ухмыльнулся, заметив по лицу своей собеседницы, что его слова возымели действие.

Во вторник на той же неделе чемпион успешно отстоял свое звание в схватке, которая не попала на страницы газет. Комар был один в своем номере, когда к нему, не постучавшись, вошел посетитель. Это был Лу Герш.

Увидев его, Комар побелел от злости.

– Что тебе нужно? – спросил он.

– Нетрудно догадаться, – сказал Лу Герш. – Твоя жена голодает, ребенок твой голодает, и я голодаю. А ты купаешься в золоте.

– Послушай, – сказал Комар, – тебе никто не велел знакомить меня с сестрой. А если ты такой болван, что не можешь на хлеб заработать, я тут ни при чем. Самое лучшее, держись подальше от меня.

– Дай сколько-нибудь денег, и я уйду.

В ответ на этот ультиматум Комар ударил справа, метя в узкую грудь шурина.

– Отвези это в подарок сестрице.

Герш кое-как поднялся на ноги и выбрался из комнаты, а Комар подумал: «Его счастье, что я не ударил слева, тогда он бы так скоро не встал. А если бы дал под ложечку, то и хребет сломал бы».

Всю эту неделю в Милуоки после каждого вечернего выступления компаньоны веселились. Вино лилось рекой, и Комар пил гораздо больше, чем позволил бы ему Том Гэйли. Мистер Гаррис не возражал: ему вино не вредило.

Комар танцевал с женой своего нового менеджера не реже, чем с Грэйс. Барахтаясь в объятиях толстого Гарриса, Грэйс твердила, что веселится, как никогда, но лицо ее было невесело.

Уже не раз в течение этой недели Комару казалось, что Грэйс вот-вот заведет ссору, на что он твердо рассчитывал. Но только в пятницу вечером она попалась на удочку. После утренника Комар с миссис Гаррис куда-то исчезли. Когда он появился снова, уже после вечернего выступления, Грэйс сразу вспылила.

– Ты что это затеял, говори? – начала она.

– Не твоя забота! – ответил Комар.

– Вот именно моя, моя и Гарриса. Брось лучше, а не то я с тобой иначе поговорю.

– Послушай, – сказал Комар, – что я тебе по закладной достался, что ли? Разговариваешь так, будто ты моя жена.

– Пока не жена, но буду женой. Завтра же буду.

– Вот именно. Около того, – сказал Комар. – Завтра будешь такой же женой, как послезавтра или через год. И вообще шансов маловато.

– Там узнаем, – сказала Грэйс.

– Вот тебе и правда не мешает кое-что узнать.

– Что ты болтаешь?

– То и болтаю, что я давно женат.

– Врешь!

– Ты думаешь так, да? Ну ладно, прогуляйся вот по этому адресу да познакомься с моей супружницей. – Комар нацарапал на бумажке адрес и протянул его Грэйс. Та смотрела на клочок бумаги невидящими глазами.

– Ну так вот, – сказал Комар, – я тебя не обманываю. Ступай туда и спроси миссис Майкл Келли, а если такой не найдешь, я на тебе женюсь завтра утром до завтрака.

Грэйс по-прежнему смотрела на клочок бумаги невидящими глазами. Комару показалось, что целый век прошел, прежде чем она заговорила.

– Ты мне врал все это время.

– А ты меня и не спрашивала, женат я или нет. Да и какая тебе к черту разница? Свою долю ты ведь получила?

Он направился к выходу.

– У меня свидание с Гаррисом и с его женой.

– Я тоже с тобой пойду. Теперь ты от меня не отделаешься.

– Отделаюсь, – равнодушно ответил Комар. – Я завтра уеду из города, а ты останешься здесь. А если я узнаю, что ты зря болтаешь языком, я тебя упрячу в больницу, там тебе заткнут глотку. Завтра утром можешь забирать свое барахло, и еще я тебе, так и быть, выделю сотнягу. Но больше чтобы я тебя не видел. И не вздумай сейчас шуметь, а то придется мне прибавить еще один нокаут к своему списку.

Вернувшись вечером, Грэйс узнала, что Комар и Гаррисы переехали в другой отель. А на следующий вечер, когда Комар уезжал из города, он опять был без менеджера, а мистер Гаррис – без жены.

За три дня до десятираундового матча Келли с молодым Милтоном в Нью-Йорке редактор спортивного отдела газеты «Ньюс» поручил Джо Моргану написать о чемпионе две-три тысячи слов для иллюстрированного воскресного выпуска.

В пятницу Джо Морган зашел в тренировочный зал. Комар, как ему сообщали, делал пробежку, зато его менеджер, Уолли Адамс, был налицо и в полной готовности дать какие угодно сведения о величайшем боксере нашего времени.

– Давайте, что у вас имеется – сказал Джо, – а потом уж я попробую что-нибудь из этого сделать.

Уолли перевел свою фантазию на третью скорость.

– Сущий младенец, вот он что такое, совсем еще мальчуган. Понятно? Знать не знает, что такое дурные привычки. Спиртного в рот не берет. От одного запаха сивухи захворал бы. Благодаря воздержанной жизни и сделался тем, что он есть. Понятно? И при этом скромен и застенчив, как девочка. Такой тихий, просто воды не замутит. И говорить о себе ни за что не станет, для него легче, кажется, в тюрьму сесть. Его ничего не стоит вогнать в форму, потому что он всегда в порядке. Одна только беда с ним – его никак не заставишь бить этих недоносков, с которыми его выпускают на ринг. Боится, как бы не изуродовать человека. Понятно? Оттого он так и рвется в драку с Милтоном, что слышал, будто Милтон ему по плечу. На этот раз Комару, может, удастся развернуться хоть немножко. А то в последних двух матчах он все время только и делал, что держал себя в руках, боялся, как бы не убить кого. Понятно?

– Он женат? – спросил Джо.

– Ну, еще бы не женат, поглядели бы вы, как скучает по своим ребятишкам. Его семья проводит лето в Канаде, и он прямо рвется к ним. Жена да ребятишки для него дороже всех денег в мире. Понятно?

– Сколько у него детей?

– Не помню, четверо или пятеро, кажется. Все мальчики, и все – вылитый папа.

– А его отец жив?

– Нет, старик умер, когда Комар был еще мальчишкой. Зато имеется мать, замечательная старуха, и младший братишка, там, в Чикаго. Про них он первым долгом вспоминает после каждого матча, про них и про жену с детишками. Посылает старухе тысячу долларов после каждого матча. Собирается купить ей новый дом, как только получит деньги за эту встречу.

– А как его брат? Тоже будет боксером?

– Обязательно. Комар говорит, что ему еще двадцати лет не минет, как он будет чемпионом. У них вся семья боксеры, честные, прямые люди, золото, а не народ. Понятно? Один тип в Милуоки – не хочу называть фамилии – предлагал как-то Комару хорошие денежки за то, чтобы он ему поддался, и Комар так его отделал еще до матча, что он в тот вечер не смог выйти на ринг. Вот он какой. Понятно?

Джо Морган слонялся по залу, пока не вернулся Комар со своими тренерами.

– Это репортер из «Ньюс», – сказал Уолли, представляя журналиста. – Я ему рассказал всю твою семейную историю.

– Подходящий материал он вам дал? – спросил Комар.

– Да, он, что называется, историограф, – сказал Джо.

– Ну-ну, не выражайтесь, – с улыбкой сказал Уолли. – Позвоните нам, если еще что понадобится. А в понедельник вечером глядите в оба. Понятно?

Очерк в воскресном номере «Ньюс» прочли тысячи любителей спорта. Он был отлично написан и вызывал неподдельную симпатию к личности боксера. Мелкие ошибки, допущенные в жизнеописании Комара, не вызвали протестующих писем в редакцию. Хотя их заметили кроме Уолли Адамса и самого Келли трое читателей. Эти трое были Грэйс, Томми Гэйли и Джером Гаррис. Но замечания, которые они высказали, не годились для печати.

Ни миссис Келли в Чикаго, ни миссис Келли в Милуоки даже не знали о том, что в Нью-Йорке есть газета «Ньюс». А если бы они и знали о существовании «Ньюс» и о том, что в этой газете напечатано целых два столбца о Комаре, ни мать, ни жена не смогли бы ее купить. Воскресный номер «Ньюс» стоит пять центов.

Без сомнения, очерк Джо Моргана был бы более точен, если бы вместо Уолли Адамса он проинтервьюировал Элен Келли, Конни Келли, Эмму Келли, Лу Герша, Грэйс, Джерома Гарриса, Томми Гэйли, Хэпа Коллинза и двух-трех барменов из Милуоки.

Но редактор спортивного отдела вряд ли пропустил бы очерк, построенный на подобном материале.

– Допустим, что все это так, – сказал бы он. – Но попробуй мы это напечатать, с нас же голову снимут. Публика не хочет знать ничего дурного о Келли. Он – чемпион!

Синклер Льюис
Скорость

В два часа ночи под единственным фонарем на Главной улице провинциального городка в Небраске, который должен был бы в это время давно уже спать крепким сном, собралась плотная толпа людей; они переговаривались, смеялись и то и дело поглядывали на запад, где улица терялась в бескрайней тьме прерии.

Прямо на дороге лежали две новые автомобильные шины и стояли канистры с бензином, маслом и водой. Поперек тротуара был протянут шланг насоса, а подле него красовался манометр в новом замшевом футляре. Через улицу в окне ресторана ослепительно сияли электрические лампочки без абажуров и востроносая девица со взбитыми кудряшками сновала от окна к плите, где у нее грелась еда. Председатель местного мотоклуба, он же владелец здешнего крупнейшего гаража, задыхаясь от волнения, в который раз твердил парню в коричневом комбинезоне:

– Ну, будь наготове, смотри, будь наготове. Не зевай, ведь покрышки надо сменить за три минуты.

Ожидалось романтическое событие – установление нового рекорда трансконтинентального автопробега на машине марки «мэллард», гонщик Дж. Т. Баффем.

Фотографии Баффема видели все – они смотрели чуть не с каждой спортивной полосы в газетах Линкольна и Канзас-Сити: квадратное лицо, широкоскулое, невозмутимое, добродушное, в крепких зубах незажженная сигара и мальчишеская челка на чистом высоком лбу. Два дня назад он был в Сан-Франциско, между грязной позолотой Китайского квартала и грохочущим тихоокеанским прибоем. Еще два дня – и он будет в далеком Нью-Йорке.

Где-то в прерии, за много миль от города, возник пронзительный луч света, быстро приближаясь, разъединился на два, а отделенный треск барабанной дроби вырос в громовой рев мощного мотора без глушителя. Прожорливое чудовище ворвалось в город, надвинулось на них, изрыгая молнии, и, лязгнув, остановилось как вкопанное. Толпа увидела за огромным рулем человека в кожаном шлеме: вот он, кивает, улыбнулся, совсем как простой смертный! То был великий Баффем.

– Ур-ра! Ур-ра! – прозвучало в ночи, и говорок прошел по толпе, сменив напряженное молчание.

А механик из гаража с помощью своего хозяина и троих рабочих уже сдирал изношенные покрышки, заливал бензин, масло, воду. Баффем вылез из машины и зевнул, подобный льву, разминая затекшие богатырские плечи, могучие руки и ноги.

– Вылазьте, Рой, подзаправимся и мы, – сказал он тому, кто сидел на втором сиденье в его машине. Этого человека толпа не замечала. То был всего лишь механик и подменщик Баффема, жалкое существо, за всю жизнь не ездившее быстрее девяноста миль в час.

Владелец гаража, суетясь, провел Баффема через улицу в ресторан. Как только автомобиль ворвался в город, хорошенькая официантка, прыгая от нетерпения, схватила с плиты и поставила на стол жареную курицу, налила в стаканы настоящего кофе и гордо добавила в него настоящих сливок. Смена покрышек и завтрак заняли три с четвертью минуты.

Рев мотора полоснул по притихшим домикам и пропал. Городок остался, серый и скучный. Обыватели, зевая, расходились в темноте по домам.

По выезде из этого города в Небраске Баффем был намерен два часа поспать. Его сменил за рулем Рой Бендер. Баффем расслабил мышцы, откинулся на спинку, раскачиваясь в лад с рывками несущегося автомобиля, и сонно, врастяжку произнес громовым хриплым басом, отчетливо прозвучавшим даже сквозь рев мотора:

– Осторожнее вон на том подъеме, Рой. Там будет скользко.

– Откуда вы знаете?

– Ниоткуда. Носом, может, чую. Только вы, правда, там поосторожнее. Спокойной ночи, дружище. Разбудите меня в четыре пятнадцать.

Вот и весь разговор за семьдесят две мили.

Уже светало, когда Баффем опять сел за руль. Он молчал: он только следил за тем, чтобы спидометр не переставал показывать на два деления выше безопасного предела. Но на ровных перегонах он успевал скользнуть устало-счастливым взглядом по утренним лугам, по узорочью трав и молодых хлебов, уловить на слух полнотки из запева полевого жаворонка. И углы его рта, сурово сжатые на опасных участках дороги, тогда чуть вздрагивали.

Незадолго до полудня, когда Баффем подъезжал к городку Апогею в штате Айова, ровный вой автомобиля вдруг перебило грохотом, словно мотор разнесло в куски.

Он рывком выключил зажигание; машина еще не успела толком остановиться, как они с Роем уже выскочили с двух сторон, подбежали к радиатору, подняли капот.

Припаянный к радиатору предохранительный козырек из толстой проволоки отломился и погнул лопасть вентилятора, которая вырвала целую секцию радиаторных ячеек. Внутри все было словно изрублено тупым ножом. Вода хлестала струей.

Баффем размышлял:

– Ближайший населенный пункт – Апогей. Там радиатора не достанешь. Да и вообще раньше Клинтона его негде сменить. Придется спаять этот… Эгей! Послушайте! – Последнее восклицание относилось к водителю проезжавшего мимо дряхлого двухместного автомобиля. – Мне надо доставить эту телегу в город. Вам придется меня подтащить.

Рой Бендер между тем уже достал трос из багажника их гоночного красавца и привязывал один конец к передней оси «мэлларда», а второй – к задней оси невзрачного незнакомца.

Баффем не оставлял времени на обсуждение.

– Я Дж. Т. Баффем. Веду трансконтинентальный пробег. Вот десять долларов. Мне нужна ваша машина на десять минут. Поведу я сам. – И он протиснулся на сиденье. Рой сидел за рулем «мэлларда», и они уже въезжали в Апогей.

Из домов и лавок с криками высыпала толпа. Баффем медленно оглядел собравшихся. Потом спросил мужчину в плисовых брюках и защитной рубахе, стоявшего в дверях гаража:

– Кто у вас в городе лучший паяльщик?

– Я буду лучший. Никому не уступлю во всей Айове.

– Погодите! Вы знаете, кто я?

– Ясное дело. Вы Баффем.

– У меня радиатор разбит всмятку. Надо все спаять. Работы часов на шесть, но мне надо, чтобы было сделано за час. Вот в той скобяной лавке не найдется ли паяльщика еще получше, чем вы?

– Да-да, пожалуй, старик Фрэнк Дитерс будет и получше моего.

– Зовите его и сами идите и принимайтесь за работу. Пусть каждый берется со своей стороны. Рой Бендер – вот он вам все покажет. – Рой уже снимал радиатор. – Помните: один час! Поторопитесь! Заработаете кучу денег…

– Деньги тут ни при чем!

– Спасибо, старина. Ну а я пока вздремнул бы часок. Где тут у вас можно заказать междугородный разговор? – Он зевнул.

– Через улицу, у миссис Риверс. Там потише будет, чем в гараже.

На той стороне улицы стоял дом – низкая квадратная коробка с восьмигранной башенкой на крыше. Перед домом был дворик, заросший высокой травой и старыми яблоньками-китайками. У калитки Баффем увидел невысокую строгую даму в очках и в переднике и девушку лет двадцати пяти. Он дважды посмотрел на девушку и все же не мог бы точно сказать, что отличает ее от всех остальных женщин, которые, смеясь и толкаясь, высыпали на улицу разглядывать прославленный автомобиль.

Она выделялась. А между тем она была обыкновенного роста и вовсе не такая уж красавица. Она была изящна, и черты ее были тонкими, как старая гравюра: точного рисунка, хотя и мягкий подбородок, римский нос – женственный прелестный вариант римского профиля. Но отличала ее среди всех, решил Баффем, надменная осанка. Девушка, стоявшая у калитки, смотрела невозмутимо и свысока, точно холодная далекая луна в зимнем небе.

Он перешел через улицу. Он не срезу нашелся, что сказать.

– Надеюсь, никто не пострадал? – вежливо осведомилась она.

– Да нет, нужен только небольшой ремонт.

– Почему же все как будто так взволнованы?

– Но ведь… дело в том… я Дж. Т. Баффем.

– Мистер… Баффем?

– Вы, верно, никогда и не слышали обо мне?

– А разве… я должна была слышать? – Она смотрела на него серьезно и словно сокрушалась о собственной нелюбезности.

– Да нет. Просто… те, кто интересуется автомобилями, обычно меня знают. Я гонщик. Веду пробег Сан-Франциско – Нью-Йорк.

– Вот как? Из конца в конец… дней за десять, наверное?

– За четыре. Максимум – за пять.

– И будете через два дня на Востоке? Увидите… увидите океан?

В ее голосе прозвучала зависть и тоска, а глаза устремились вдаль. Но в следующее мгновение она уже опять была в Апогее, штат Айова, и говорила, обращаясь к большому человеку в запыленной кожаной одежде:

– Мне стыдно, что я о вас не слыхала. Дело в том… У нас ведь нет автомобиля. Надеюсь, вам быстро все починят. Не могли бы мы с мамой угостить вас стаканом молока?

– Я был бы признателен, если бы вы позволили мне позвонить по вашему телефону. Там у них так шумно…

– Разумеется! Мама это мистер Баффем, он совершает трансконтинентальный автопробег. Ах да, меня зовут Ориллия Риверс.

Баффем неловко поклонился на обе стороны сразу. Он последовал за стройной спиной Ориллии Риверс. Лопатки у нее совсем не торчали и все-таки были видны под тонкой шелковой тканью. Казалось, синий шелк жил вместе с теплым танцующим телом, которое он обтягивал. Нет, в своей наигранной степенности она оставалась очень юной.

После торопливого стука молотков и гаечных ключей, после говора любопытной толпы он вдруг почувствовал, что здесь царит покой. Кирпичи, которыми была выложена садовая дорожка, давно истерлись и стали блекло-розовыми, и на них трепетали тени сиреневых кустов. Дорожка вела к старой-престарой садовой скамье в увитой диким виноградом беседке, полной сумрака и воспоминаний о долгих, мирных прошедших годах. В краю новеньких домов, красных кирпичных амбаров и бескрайних ослепительных полей это воспринималось, как древняя волшебная старина.

А на крыльце дома лежал выбеленный временем китовый позвонок. Баффем слегка растерялся. Он так много и так быстро ездил, что должен был каждый раз подумать минутку, чтобы сообразить, где он находится: на Западе или на Востоке. Но ведь сейчас… ну да, он в Айове. Конечно! Однако китовый позвонок говорил о Новой Англии. О Новой Англии говорила и большая морская раковина, и старый стол красного дерева в просторной прихожей, и узкая ковровая дорожка, по которой мисс Риверс вела его к телефону – аппарату старинного образца, висевшему на стене. Баффем смотрел, как мисс Риверс деликатно удалилась и, пройдя прихожую, вышла через широко распахнутую заднюю дверь прямо в цветник, пестревший красными гвоздиками, анютиными глазками и петуниями.

– Междугородную, пожалуйста.

– Я здесь одна и за междугородную, и за городскую, и…

– Отлично. Говорит трансконтинентальный гонщик Баффем. Соедините меня с Детройтом, штат Мичиган, автомобильная компания «Мэллард», кабинет директора.

Он ждал десять минут. Он присел на край старомодного кресла, чувствуя себя большим, неуклюжим и возмутительно грязным. Потом отважился встать с кресла и, стыдясь грохота собственных шагов, заглянул с порога в гостиную. В нише у окна там было устроено нечто вроде святилища. Над подлинным допотопно старинным диваном, обитым рогожей из настоящего конского волоса, висели на стене три картины. В центре был довольно приличный портрет маслом, изображавший типичного жителя Ногой Англии в 50-х годах прошлого века, – бакенбарды, суровое ровное чело, римский нос, строгий треугольник белой манишки. Справа от портрета висела акварель: на фоне серого песка, синего моря и рыбачьей лодки на берегу – дом с белыми дверьми, узкими карнизами и невысокими окошками. На стене примыкающего к дому сарая видна прибитая доска с корабельным названием – «Пеннинский Воробей». Слева же была увеличенная фотография человека с таким же римским носом, как у Новоанглийского патриарха, но только лицо было безвольное и надменное – красивое лицо пожилого щеголя, пенсне на вычурно широкой ленте, шевелюра, должно быть, серебристая и, вероятно, густой смуглый румянец на щеках.

К дивану был придвинут мраморный столик, а на нем стоял букетик душистого горошка.

В это время ответил Детройт, и Баффема соединили с президентом автомобильной компании «Мэллард», который вот уже два дня и две ночи следил за его головокружительным полетом, не отходя от телеграфного аппарата.

– Алло, шеф! Говорит Баффем. Вышла заминка, примерно на час, Апогей, штат Айова. Думаю, сумею наверстать. Но на всякий случай передвиньте график для Иллинойса и Индианы. Что? Течь в радиаторе. Пока!

Он выяснил, на какую сумму наговорил, и вышел в сад. Правда, ему следовало торопиться, чтобы успеть поспать перед выездом, но он все-таки хотел еще раз увидеть Ориллию Риверс и унести с собой память о ее сдержанной решительности. Она шла ему навстречу. Он покорно последовал за ней обратно через прихожую и на парадное крыльцо. Здесь он ее остановил. Он еще успеет до Нью-Йорка насмотреться на Роя Бендера и на свой автомобиль.

– Пожалуйста, присядем на минутку и расскажите мне…

– О чем?

– Ну, о здешних местах и о… Да, кстати, я должен вам за телефонный разговор.

– О, прошу вас, это такая мелочь!

– Вовсе не мелочь. Два доллара девяносто пять центов.

– За один телефонный разговор?

Он вложил деньги ей в руку. Она села на ступеньку, и он осторожно опустил свое крупное тело рядом с нею. И вдруг она сверкнула на него глазами.

– О, вы меня в бешенство приводите! Вы делаете все то, о чем я всегда мечтала, – покрываете огромные расстояния, распоряжаетесь людьми, имеете власть. Я думаю, это во мне говорит кровь старых капитанов.

– Мисс Риверс, я заметил у вас в доме портрет. Мне показалось, что он и старый диван образуют там нечто вроде святилища. И эти свежие цветы…

Она чуть подняла брови. Потом ответила:

– Это и есть святилище. Но вы первый, кто об этом догадался. Как?

– Не знаю. Вероятно, это потому, что еще дня два назад я проезжал мимо старых миссий в Калифорнии. Расскажите мне о тех, кто изображен на портретах.

– Но вам же не… О, когда-нибудь в другой раз, может быть.

– В другой раз? Послушайте, дитя. Вы, наверное, не представляете себе, что через сорок минут я вылечу отсюда со скоростью семьдесят миль в час. Вообразите, что мы уже встречались – где-нибудь в банке или на почте, и наконец через полгода я нанес вам визит и беседовал с вашей матушкой о маргаритках. Вот и прекрасно. Все это уже позади. А теперь скажите мне, кто вы, Ориллия Риверс? Кто и что, как, почему и когда?

Она улыбнулась. Кивнула. Рассказала.

Теперь она работает учительницей в школе, но когда был жив отец… там, на увеличенной фотографии, изображен ее отец, Брэдли Риверс, первый адвокат в Апогее. Он приехал с Кейп-Кода совсем молодым. Человек с бакенбардами, что на среднем портрете, – это ее дед, капитан Зенас Риверс из Вест-Харлпула, мыс Кейп-Код, а дом на акварели – это фамильный особняк Риверсов, где родился и вырос ее отец.

– А вы сами бывали на Кейп-Коде? – поинтересовался Баффем. – Сдается мне, я проезжал через Харлпул. Но в памяти ничего не осталось – только белые дома и молельня с гигантским шпилем.

– Я всю жизнь мечтала побывать в Харлпуле. Отец один раз туда заезжал, когда ему надо было по делам в Бостон. Тогда-то он и привез портрет деда, и изображение старого дома, ну и мебель, и все это… Он говорил, что ему больно было видеть перемены в родном городе, и больше ни за что не хотел туда ехать. А потом… он умер. Я коплю деньги для поездки на Восток. Я, разумеется, сторонница демократии, но в то же время я убеждена, что такие семьи, как мы, Риверсы, обязаны подавать миру положительный пример. И я хочу разыскать там родных. Людей нашей крови!

– Может быть, вы и правы. Сам-то я из простых. Но у вас это в лице. Сразу видно. Как и у вашего деда. Право, жаль, что… Ну, да ладно.

– Что вы! Вы аристократ. Вы делаете такое, чего не смеют делать другие. Пока вы звонили по телефону, я видела директора нашей школы, и он сказал, что вы… как это? Викинг и вообще… знаменитость…

– Стойте! Перестаньте! Минутку! Разные личности, особенно в газетах, восхваляют меня до небес только за то, что я умею быстро ездить. А мне бы нужен кто-нибудь вроде вас, чтобы показывал мне, что я за дубина.

Она посмотрела на него задумчиво своими ясными глазами.

– Боюсь, здесь, в Апогее, молодые люди находят, что я сужу слишком строго.

– Понятное дело! Потому-то они дальше Апогея и не идут. – Баффем заглянул в самую глубину ее глаз. – Знаете, по-моему, между нами есть сходство в одном: ни вам, ни мне не по нутру прозябание. Большинство людей никогда не задумывается над тем, почему они живут на свете. Мечтают: вот ужо, если бы да кабы, когда-нибудь, хорошо бы поднатужиться да поднапружиться – и, глядишь, они уже отдали богу душу. Но вы и я… Мне кажется, будто я с вами знаком давным-давно. Вы будете вспоминать обо мне?

– Конечно. Здесь, в Апогее, не так-то много таких, кто несется со скоростью семьдесят миль в час.

У калитки появился Рой Бендер.