Текст книги "Супермен (сборник)"

Автор книги: Ирвин Шоу

Соавторы: Уильям Катберт Фолкнер,Синклер Льюис,Грант Моррисон,Эрскин Колдуэлл,Стэнли Элкин,Ринг Ларднер
сообщить о нарушении

Текущая страница: 19 (всего у книги 24 страниц)

Я позвонил по телефону «обслуживание».

– Да, сэр? – ответили мне.

– Это постоялец из восемьсот четырнадцатого, – сказал я. И тут же подумал, что восемь плюс один плюс четыре будет тринадцать. Как же я не заметил этого раньше!.. – Пришлите мне обед.

– Простите, сэр?

– Пришлите мне обед.

– Чего бы вы хотели, сэр?

– Какая разница…

И я повесил трубку.

Через секунду телефон зазвонил. Это было «обслуживание», но голос не тот. Уже новый, подумал я. Текучесть, текучесть…

– Это джентльмен из восемьсот четырнадцатого, который только что звонил насчет обеда?

– Да, – ответил я. – Принесите, пожалуйста, как только будет готово.

– Как бы вы отнеслись к шатобриану?

– А это дорого?

– Ну…

– Это наше фирменное блюдо, сэр.

– Отлично…

– Очень хорошо, значит – шатобриан. И, наверное, вино? Вы не хотели бы взглянуть на нашу карту вин?

– Нет. Просто пришлите мне ваше лучшее вино. Две бутылки.

– Непременно! А вы не хотели бы… э-э…

– Чего?

– Вы не хотели бы развлечься?

– Нет, приятель, я сам себя развлекаю.

– Я понял. Очень хорошо, сэр.

– Понимаешь, приятель…

– Да, сэр?

– Этого с собой не заберешь…

Мне принесли обед; я с удовольствием съел его и угрюмо выпил две бутылки вина.

Потом я позвонил портье.

– Говорит постоялец из восемьсот четырнадцатого, – сказал я. – Вам известно, что восемь плюс один плюс четыре будет тринадцать?

– Простите, сэр?

– Я обратил внимание на кнопки в вашем лифте…

– А что, сэр, там что-то не в порядке?

– Можно и без «сэров», приятель. Все мы постояльцы…

– Сэр?

– Ну, как хочешь… Так вот, там нет тринадцатого этажа.

– Сэр?

– Там нет тринадцатого этажа. Есть двенадцатый и четырнадцатый, а тринадцатого нет.

– Видите ли, сэр, в отелях всегда так делают, – портье старался приноровиться к постояльцу, явно приехавшему из сельской глуши и к тому же в доску пьяному. – Многие из тех, кто у нас останавливается, суеверны, и им кажется…

– Это я понимаю, – перебил я его. – Но тринадцатый этаж – самый важный!

Тут портье, по-видимому, улыбнулся.

– Верните этаж на место! Вы меня поняли?

– Я этим займусь, сэр.

– Благодарю вас, – вежливо сказал я. – Я так и подумал, что нужно поставить вас в известность…

Повесив трубку, я сразу вспомнил, что мне нужно еще кое-что выяснить. И снова набрал номер портье.

– Это постоялец из восемьсот четырнадцатого… – сказал я ему.

– Да, сэр, – ответил портье. Он уже слегка устал от меня. Смех смехом, думал, наверно, он, но в городе принято соблюдать некоторые приличия.

– Джон Сэллоу в вашем отеле остановился? – спросил я.

Тут портье, несомненно, улыбнулся.

– Одну минуту, сэр, сейчас проверю.

На том конце провода воцарилось молчание. Потом портье сказал:

– Мне очень жаль, сэр, но среди наших постояльцев такого нет.

– Понимаю, понимаю, это как та глупость с тринадцатым этажом, да? В отелях всегда так делают, да? Из-за того, что многие суеверны?

– Может быть, посмотреть в предварительных заказах? – холодно спросил портье.

– Нет, не нужно. Но если он появится, скажите ему, что у постояльца из восемьсот четырнадцатого есть к нему дело.

И я повесил трубку.

Телефонную книгу я нашел в тумбочке у телефона. Открыл раздел «Отели» и стал звонить в один отель за другим, по алфавиту, и спрашивать Джона Сэллоу. Но его нигде не было. Оно и понятно, подумал я, разве ангелу смерти нужен номер в отеле? Как он будет расписываться в книге у портье? Как он заставит себя ездить в лифтах, проверенных Г. Р. Лиссом? Ведь ангел смерти – не постоялец!..

И я лег спать.

На следующий день в одиннадцать утра я был уже в гимнастическом зале. Я сразу отправился наверх, к менеджеру Ли Ли Медоузу. Ли Ли сидел, завернувшись в большой оранжевый плащ из верблюжьей шерсти, и беседовал с репортером. «Скажите, Ли Ли, это правда, что вы можете четырнадцать дней обходиться без воды?» – спрашивал его репортер.

– Ли Ли, – сказал я, подойдя к нему, – у меня к вам разговор.

– Сейчас я говорю с прессой, – ответил Ли Ли.

В этот момент репортер заметил одного борца и бросился к нему. Ли Ли сделал жест, чтобы его остановить, но репортер в ответ лишь улыбнулся и помахал рукой. Ли Ли обернулся ко мне:

– Ну, что у тебя стряслось?

– Сэллоу уже приехал? – сразу же спросил я. – Я обзвонил все отели.

Ли Ли нахмурился.

– Когда приедет, тогда и приедет… – пробормотал он.

– Мне нужно повидаться с ним до того, как мы выйдем на ринг.

Ли Ли посмотрел на меня с подозрением.

– А что это ты так разволновался? – спросил он.

– Мне просто нужно с ним потолковать.

– Вот как?.. А Боголаб как раз звонил мне насчет тебя. Сказал, что тебе неохота бороться со Жнецом. Что ты не хочешь проигрывать.

– Нет, я как раз хочу с ним бороться.

– А то из моих парней пятеро сказали, что они согласны на что угодно, но не на то, чтоб их бил Жнец…

– Нет, нет, Боголаб меня просто не понял. Я хочу бороться со Жнецом.

– Жнец тебя побьет. Тут ты ничего не сможешь сделать.

– Ясное дело. Просто я придумал один трюк и хотел бы с ним об этом поговорить, когда он приедет…

– Когда приедет, тогда и приедет.

– Значит, в Сент-Луисе его еще нет?

– Да откуда мне знать, где он?! Может, он гуляет сейчас по Маркет-стрит с какой-нибудь бабенкой. В Сент-Луисе не в Сент-Луисе – почем я знаю? Ведь этот старик… это такой старик, что…

– Ли Ли!

– Ну?

– Весь этот шум о Беспощадном Жнеце… Что вы об этом думаете?

– Великолепно задумано. Просто блестяще.

– Значит, вы совсем в это не верите?

– А что?

– Значит, это просто спектакль, все равно как с Повесой-Инкогнито?

– Не знаю. Но вот что я тебе скажу. Я организую матчи в Сент-Луисе с тридцать четвертого года. Вот с этого года я имею дело со Жнецом…

– Семнадцать лет, – сказал я.

– Так вот, малыш. Уже тогда, семнадцать лет тому назад, Жнец был стариком!

На пятницу у меня было намечено несколько поединков; я без всяких эмоций отработал эту повинность и к двум часам уже вернулся в свой номер.

Еще раз обзвонил все отели. На это ушло полтора часа. Я дал всем портье соответствующее поручение. Потом лег спать. Сон мой был беспокойным: мне снился Джон Сэллоу. В десять вечера я проснулся с головной болью. Показалось, что зазвонил телефон… Мне просто необходимо было поговорить с Сэллоу. Повеса-Инкогнито должен теперь раскрыть свою тайну. Миф обо мне был правдой. И миф о Сэллоу, возможно, тоже. И не случайно. Джек, как выяснилось, действительно построил дом… Мы с Сэллоу напоминали кинозвезд, которые играют сами себя. За маской Повесы-Инкогнито и вправду скрывался сын богача (по крайней мере, в духовном отношении) – скучающий баловень, начисто лишенный средств к существованию. К тому времени я успел забыть о смерти. Сэллоу мне напомнил. И мои переживания заставили меня вернуться внутрь самого себя. (Выходит, что в постояльце обитает постоялец?) Да, вот здесь я и живу, подумал я, вернувшись внутрь себя и осмотревшись. Теперь надо ждать звонка.

Я не выходил из номера, боясь пропустить звонок Сэллоу. Но он не звонил. В конце концов я заснул, лежа одетый поверх расстеленного белья.

Сны я видел скверные. Наконец, напрягшись, я заставил себя проснуться – такие же усилия приходится прилагать человеку, который пытается пошевелить пальцем онемевшей руки.

Утром я переоделся – медленно, словно исполняя ритуал. Я снял брюки (размер – семь девяносто пять) и надел другие брюки (размер – семь девяносто пять); так матадор облачается в свои светлые одежды.

Я позвонил портье.

– У вас нет новостей для меня? – спросил я.

– Простите, кто это говорит? – поинтересовался портье.

– Босуэлл из восемьсот четырнадцатого.

– Ничего нового, сэр. Иначе мы бы вам сразу сообщили.

– Понятно. Благодарю вас.

О завтраке и думать не хотелось. И я отправился в гимнастический зал.

– Сэллоу приехал? – спросил я у Ли Ли Медоуза.

– Ну, приехал…

– Вы передали ему, что я хочу с ним увидеться?

– Он сказал, что вечером с тобой увидится.

– Где он остановился?

– Эх, Босуэлл… Да не знаю я! Откуда мне знать, где остановился старик Сэллоу?

– Но вы же знали, что я его ищу!

– Вечером встретишься с Сэллоу на ринге. Там решишь с ним все вопросы.

Я вернулся к себе в номер; на улице тем временем начался дождь. Снова обзвонил все отели. Ни в одном из них Сэллоу не останавливался.

– Да не может этого быть! – заорал я на портье того отеля, который был в моем списке последним.

Было уже шесть часов, а я еще ничего не ел. Надо поесть, сказал я себе. И спустился вниз.

Взял два бифштекса (чтобы прибавить себе силы). Я медленно жевал мясо, и губы мои были вымазаны соком и жиром. Потом я стал грызть кости и высасывать из них мозг. Официант смотрел на меня, с трудом скрывая свое отвращение под маской безразличия.

Когда я покончил с мясом, официант подошел к моему столу.

– Что-нибудь еще, сэр? – спросил он.

– Принесите мне хлеба, – сказал я ему.

– А теперь – помидоров, – сказал я, разжевав и проглотив хлеб.

– А теперь – мороженого. В бульонной чашке, с верхом, – сказал я, высосав помидоры.

Потом я поднялся в свой номер и прилег, чтобы дать пище перевариться. В восемь часов я достал свою накидку из белого шелка, маску, трико и сапожки. Завернул это все в газету и спустился вниз.

Шел дождь, и швейцар не смог поймать для меня такси. Он раскрыл надо мной зонтик и проводил меня до угла, где я сел на трамвай.

– Я еду до стадиона, – сказал я кондуктору.

Кондуктор, увидевший через разрыв в газете шелковую накидку, равнодушно кивнул. Я сел на протянувшееся вдоль окон широкое сиденье, застеленное соломенными циновками; мои ноги в уже намоченных дождем ботинках оказались в неглубокой, но грязной лужице, от которой поднимался пар. Трамвайные билеты, чьи таинственные дырки были залеплены мерзкой кашицей, плавали в лужице розовые и никчемные, словно повернутые лицом вниз тела утопленников. Цветные бумажные кружки от пробитых компостером дырок были рассыпаны по полу трамвая унылым грязноватым конфетти. Я стал читать объявления, в которых рекламировались товары для бедных, все эти мази от прыщей, жевательная резинка, тусклые обручальные кольца, – и меня сразу же охватила грусть.

На одном из плакатов была изображена бледная и тощая медицинская сестра с назидательно поднятым пальцем; крест на ее шапочке по цвету подозрительно напоминал запекшуюся кровь. Из ее рта вылетало облачко с надписью: «СИФИЛИС УБИВАЕТ!» Сбоку шел текст где говорилось о средствах лечения, о четырех дипломированных специалистах, которые непрерывно принимают больных, о вечерних часах приема (что позволяет людям не терять дневного заработка) и строгом соблюдении врачебной тайны. Затем следовал номер телефона и адрес, причем здесь цифры и буквы были такими же черными и жирными, как и в пугающей надписи внутри облачка. Над адресом было нарисовано низкое серое здание; оно плыло по буквам, как корабль по бурному морю. Это здание очень напоминало фабрику, где худые девушки делают за невысокую плату дешевые пластмассовые игрушки. Надпись на здании гласила: «Сент-луисский институт исследования и лечения социальных заболеваний и общих болезней кожи. Открыт в 1928 году». Плакат этот, хотя я видел его первый раз, показался мне мучительно знакомым. Скоро у меня появилось ощущение, что я смотрю на него всю жизнь. Все это было невыносимо скучно и печально. Я закрыл глаза и на внутренней стороне своих век увидел этот же самый плакат.

Все люди в трамвае были одеты в сильно поношенную одежду, вид имели усталый, а на их утомленных красных лицах можно было заметить лишь отпечаток какой-то тупой боли. Некоторые из них, исполнив какую-нибудь лакейскую работу, возвращались домой, а другим предстояло сейчас заниматься такой работой: мыть административные здания, сторожить отдаленные склады, стоять у двери туалета в театрах и ночных клубах. Почти каждый вез с собою какую-нибудь чепуху в пакетике; в этих коричневых бумажных пакетиках из-под дешевых фруктов лежали теперь свернутые чулки, поношенная одежда, грязные фартуки, рваные штаны, зачерствевшие бутерброды и пакеты тепловатого молока, которые будут выпиты в половине третьего ночи, во время перерыва.

По-видимому, лишь четверо подростков, стоявших на задней площадке, еще интересовались жизнью, но и они, в своих лоснящихся куртках и залепленных наклейками мотоциклетных шлемах, выглядели такими же помятыми и приземленными, как и все остальные.

Я глядел в зарешеченные окна трамвая и видел лишь безразличное лицо дождя.

Поездка эта казалась бесконечной. На остановках никто не выходил. Наоборот, в перегревшемся, душном и ярко освещенном салоне трамвая появлялись все новые и новые люди; от их одежды шел пар и запах мокрой шерсти, бедности и грязи. Они сонно покачивались, держась за белые поручни, на выщербленной поверхности которых оставались от этих прикосновений жирные пятна.

Крупная (примерно с меня) негритянка тяжело плюхнулась на сиденье и привалилась ко мне с бесцеремонностью сильно уставшего человека. Она широко расставила ноги, и колено ее, безвольно качаясь, то и дело толкалось о мое бедро. Юбка негритянки задралась, и я видел ее завернутые вниз чулки – по контрасту с ее темными ногами они казались неестественно светлыми и неприлично розовыми.

Я то и дело посматривал на кондуктора, чтобы дать ему понять, что я здесь чужой, не такой, как все, и к тому же незнаком с маршрутом. Кондуктор равнодушно смотрел на меня. «Я – до стадиона!» – громко сказал я, высунувшись из-за грудей негритянки. Он отвел от меня взгляд. Я прикрыл глаза и вновь увидел Сент-луисский институт исследования и лечения социальных заболеваний и общих болезней кожи. Трамвай с тяжеловесной неотвратимостью продвигался сквозь тьму.

Я думал о поединке. Достаточно ли я наелся? Какую стратегию изберет Жнец? Есть ли у меня хоть какая-нибудь стратегия? Правда ли, что Сэллоу – ангел смерти? И смогу ли я поговорить с ним до выхода на ринг?

Кто-то потряс меня за плечо.

– Вы маску уронили, – угрюмо сказал чей-то голос.

– А?

– Маску-то возьмите! – сказала негритянка. В ее большой коричневой руке моя маска из белого шелка казалась немного смешной и напоминала какую-то интимную деталь женского туалета.

– Спасибо, – сказал я, смутившись.

Потом я посмотрел вниз и увидел, что мой неуклюжий сверток раскрылся. Один конец шелковой накидки уже оказался в луже. В этот момент сидевший напротив меня старик, не вставая, нагнулся. Мне показалось, что сейчас он свалится с сиденья. Наконец он дотянулся до упавшего в лужу конца накидки и подал его мне. «Спасибо», – сказал я ему и нервно взглянул на кондуктора.

Он поднял вверх два пальца – это, очевидно, означало, что мне нужно проехать еще две остановки. Я встал. «Желаю приятно провести время», – хриплым голосом сказал старик. Когда трамвай остановился, я вышел, хотя знал, что это еще не моя остановка. «Эй!» – крикнул вслед кондуктор, но я уже ступил на тротуар. Я притворился, что не слышу, и пошел под дождем в направлении стадиона.

Переодеваясь, я обнаружил, что трусы и свертке успели намокнуть. Надо мною, на трибунах, разреженная дождем толпа болельщиков кричала на рефери. Этот крик не спутаешь ни с чем. Болельщики, несомненно, решили, что было нарушение, а рефери его не заметил. Да, этот странный звук был голосом негодующей массы, которая надежно ограждена от опасности и сознает свою анонимность и безнаказанность. Если бы принципиальность всегда и всем обходилась так дешево, кто из нас не стал бы святым?

Итак, я быстро переоделся, с трудом натянув на себя влажные трусы. Зашнуровал шелковые сапожки, надел маску и проверил, как она держится. Пряжкой скрепил на шее концы тяжелой шелковой накидки. Потом осмотрелся. У последнего шкафчика двое борцов-студентов уже вернувшихся с ринга, натирались мазью (причем мази они не жалели). Я подошел к ним.

– Извините, вы не видели Джона Сэллоу? – спросил я.

Они посмотрели на меня, потом – друг на друга.

– Перед нами человек в маске! – сказал один из них другому. – Том, выясни, чего он хочет.

Том подтянул свои кожаные штаны и повернулся ко мне:

– Чего ты хочешь, человек в маске?

– Ты не знаешь Джона Сэллоу? – спросил я. – У него сегодня должен быть поединок. Ты случайно его не видел?

– Конечно! Он пошел вон туда, – кивнул первый студент.

Я повернулся и пошел в туалет. Вскоре туда вошел один из студентов.

– Слушай, Том! – крикнул он. – Да вот же он, человек в маске! Он здесь!

– Отстань, – сказал я.

– Вот только маска у тебя неоригинальная, – не унимался студент.

– Отвяжись.

– Да ладно тебе, чемпион!

– Отвали.

Я вышел из туалета и вернулся к своему шкафчику. Там стоял Джон Сэллоу. На нем была спортивная форма; он опирался на деревянную скамейку ногою землистого цвета.

– Боголаб говорил, что ты собираешься серьезно потягаться со мною, – проговорил Сэллоу.

– Это будет мой последний поединок, – сказал я. – Больше я на ринг не выйду.

Это была правда. Я понял, что говорю правду, лишь после того, как произнес эти слова вслух. Слишком уж часто шел дождь. Слишком часто мне приходилось ехать на трамвае. И сидеть рядом с бедняками, от одежды которых идет пар. Медсестра с плаката до сих пор маячит у меня перед глазами. Ведь я никогда не забываю человеческих лиц.

Наверху раздались возбужденные крики и длительные громкие аплодисменты.

– Давай наверх! – сказал Сэллоу. – Тебя представят первым, а потом – меня. Любимец публики – это я!

– Слушай, – сказал я, – мне нужно с тобой поговорить.

– Наверху, – ответил Сэллоу. – Наверху поговорим.

Я поднялся ко входу ДД и стал рядом с двумя служащими в синей униформе. Несколько мальчишек, сидевших направо от входа, начали оборачиваться, чтобы взглянуть на меня. Они смеялись, шептались и указывали на меня пальцами.

Я стоял далеко от ринга, но хорошо видел, как одетый в смокинг распорядитель перелезает через канат. Потом он с торжественным видом вышел на середину ринга, по пути то и дело останавливаясь, чтобы рывком подтянуть за собой провод, который судорожно извивался при этом по обтянутому брезентом рингу. Он постучал ногтем по микрофону, и над стадионом раздался пронзительный металлический звук. Оправив свои манжеты и откашлявшись, распорядитель выдержал паузу. Трибуны наблюдали за ним с умеренным интересом. «Прежде всего я сделаю несколько объявлений», – сказал он. И рассказал о предстоящих поединках, читая имена борцов по бумажке, которую прятал в кулаке. Он произносил каждое прозвище со сдержанным торжеством и с той фамильярностью, благодаря которой все эти гротескные титулы звучали почти как настоящие имена. Затем он снова сделал паузу. Рванул за провод (словно хотел, прежде чем продолжить, вытянуть на ринг все, что только можно) и заговорил снова:

– Леди и джентльмены! Сегодня в главном поединке выступят… два неистовых борца… – серьезные претенденты на звание чемпиона мира в тяжелом весе. Первый из них… это переодетый сын богача… он танцевал с дебютантками… перед тренировкой он всегда выпивает бокал шампанского… мускулистый миллионер и завидный жених… которому швырять противников на ринг и падать самому нравится больше, чем охотиться с собаками… навещавший Ноб Хилл и Бек-бей… Уоллстрит и Лазурный берег… Ньюпорт и легендарные дворцы восточных властелинов… который в маске, но без накидки весит двести тридцать пять фунтов… единственный… неповторимый… Повеса-Инкогнито!

Я оттолкнул служащих в синей униформе и большими прыжками бросился вдоль прохода вниз, к рингу. У всех (кроме мальчишек, которые заметили меня раньше) наверняка сложилось впечатление, что я, не останавливаясь, пробежал по Уолл-стрит, потом по трансамериканской магистрали, потом по мосту над Миссисипи, пронесся по улицам Сент-Луиса и ворвался на стадион. Когда я бежал по проходу, раздавались не слишком громкие, но вполне добродушные аплодисменты; тот ряд, мимо которого я пробегал, прямо-таки автоматически начинал хлопать. Я одним прыжком преодолел три ступеньки, ведущие на ринг, и перелетел через канаты. Расстегнул пряжку, встряхнул плечами – и накидка упала на ринг у меня за спиной. Потом я выпятил грудь, выпрямился во весь свой немалый рост и приподнялся на носки (мои белые шелковые сапожки казались вылупившимися из накидки, которая теперь лежала на ринге смятой шелковой скорлупой).

Раздались приветственные крики. Я кивнул, подцепил накидку носком, резким движением перекинул ее через руку, а потом небрежно бросил вниз, одному из служащих. Затем я ухватился за канат – недалеко от углового столба. Я опустил голову и, упершись ногами и не сгибая рук, налег на канат. Потом быстро вскинул голову и потянул канат на себя. Я чувствовал, как у меня на спине перекатываются мускулы. Со стороны, должно быть, это выглядело так, словно я работаю веслами. Потом я отпустил канат, выпрямился и стал поочередно сгибать колени. Краешком глаза я заметил, что распорядитель уже начинает проявлять признаки нетерпения, но трибуны продолжали аплодировать. Я внезапно скорчил типичную армейскую гримасу, подпрыгнул и перекинул левую ногу через верхний канат. Чтобы удержать равновесие, уцепился правой ногой за нижний канат, руки же спокойно сложил на груди. Я висел словно на трапеции. Или же я напоминал молодого сотрудника торговой фирмы, который, надев зачем-то маску, присел на краешек своего рабочего стола.

Улыбнувшись распорядителю, я сделал рукой царственный жест, давая понять, что он может продолжить. Распорядитель отвернулся. Потом подождал, пока настанет тишина. Когда он снова заговорил, в его голосе, как ни странно, прозвучали нотки печали. Он сказал:

– «В смертельный… без перерыва… не более чем сорокапятиминутный поединок с Повесой-Инкогнито… сегодня вечером вступит мрачный гладиатор… спортсмен с посеребренными временем висками… бесшумно крадущийся супермен-фантом… атлет со свирепым обликом… бич профессиональных борцов… седовласый ужас… обрывающий дыхание… душитель надежд… глашатай смерти… несущий гибель… рвущий аорты… губящий жизни…» Последние несколько секунд трибуны аплодировали в такт выкрикам распорядителя. Аплодисменты эти, в свою очередь, возбуждали его. Наконец это взаимовозбуждение окончилось и выдохшийся распорядитель умолк. Раздалось еще несколько запоздалых хлопков, затем наступила тишина. Потом над стадионом разнесся чей-то подкрепленный четырьмя хлопками вопль:

– Множащий вдов!

– Могильщик атлетов! – выкрикнул другой голос.

– Побивавший врагов! – добавил распорядитель (уже значительно тише).

Я спрыгнул с канатов и выбежал на середину ринга.

– У-бий-ца!!! – прокричал я. – Всякая смерть – это убийство!

Распорядитель рассерженно махнул на меня рукою, чтобы я умолк. Благодаря своему авторитету (авторитету своего смокинга!) он вновь овладел ситуацией и успокоившись, продолжил:

– Леди и джентльмены, на ринг выходит – из далеких низин, в серых трусах – Джон Сэллоу, Беспощадный Жнец!

Вместе со всеми зрителями я быстро перевел взгляд на вход, противоположный тому, из которого выбежал я, но мне с ринга было хорошо видно, что там никого нет. Я взволнованно смотрел на вход, ожидая, что там материализуется Сэллоу. Но никто не появлялся. Сквозь проем я видел длинную и низкую буфетную стойку и человека, который, как мне показалось спокойно смазывал горчицей горячую сосиску, И вдруг те, кто сидел на другом конце стадиона, громко ухнули. Они заметили Сэллоу! Я обернулся как раз вовремя, чтобы увидеть, как из того же входа, из которого появился я, выходит Сэллоу. Все верно, подумал я. Все правильно.

Шел он медленно. Пока он спускался по проходу, некоторые аплодировали ему (я думал, что эти аплодисменты будут более жидкими). «У него есть свои поклонники», мягко сказал я только что вышедшему на ринг рефери. Впрочем, большинство людей (особенно те, кто сидел у прохода) как-то съеживались, когда он проходил мимо них. Узнав кого-то, Сэллоу внезапно остановился, положил руку на плечо этого человека, наклонился и прошептал ему что-то на ухо. Потом Сэллоу отправился дальше, а тот человек встал и вышел.

Сэллоу поднялся по трем ступенькам, ведущим на ринг, обернулся и насмешливо поклонился зрителям. Все смотрели на него. Он улыбнулся, пожал плечами и пролез между канатами. И направился в свой угол. Я пытался поймать его взгляд, но он не захотел даже взглянуть на меня.

– Рефери ознакомит борцов с миссурийскими правилами поединка, – заявил распорядитель. Потом он отступил и сторону, передав микрофон рефери. Тот дал нам знак выйти на середину ринга.

– Встреча идет без перерыва, но не более сорока пяти минут, – сказал рефери. – Когда я подам сигнал «брейк!», вы должны немедленно разойтись. Впрочем, вы оба уже участвовали в состязаниях в штате Миссури. Вы знакомы с нашими правилами. Я только хочу напомнить вам, что тот из вас, кто по какой бы то ни было причине оказывается вне ринга и не возвращается до того момента, когда я досчитаю до двадцати, проигрывает встречу. Вы хорошо меня поняли?

Сэллоу миролюбиво кивнул. Рефери посмотрел на меня. Я тоже кивнул.

– Отлично. Вопросы есть? Жнец?.. Повеса?.. Хорошо. Все ясно. Теперь идите каждый в свой угол. Когда прозвучит гонг – сходитесь.

Как только я дошел до своего угла, раздался удар гонга. Я резко обернулся, думая, что Сэллоу стоит у меня за спиной. Но он был на другом конце ринга. Я, с агрессивным видом двинулся навстречу Сэллоу и сделал ему захват шеи. К этому времени я уже взмок. Тело Сэллоу было совершенно сухим.

– А ты потеешь хоть когда-нибудь? – шепотом спросил я его.

Он вырвался из захвата и оттолкнул меня.

Я снова пошел ему навстречу; двигался я, как сомнамбула. Предложил ему помериться силой, сцепив пальцы. Но он вместо этого поднырнул под мои протянутые руки. Он обхватил меня за пояс и легко поднял над рингом. Это было унизительно.

Я почувствовал себя деревянным кумиром, который несут в процессии. И стал лупить ладонями по шее и плечам Сэллоу. Он сжал меня еще крепче. Тогда я в отчаянии ударил его кулаком в ухо. В ответ Сэллоу еще сильнее меня стиснул. «Он сломает мне ребра и раздавит легкие», – подумал я. Внезапно он меня отпустил, и я упал на бок. Извиваясь, я лежал на брезенте. Потом пополз на боку, надеясь добраться до канатов; я походил в этот момент на затерянного среди волн пловца. Жнец забежал спереди и преградил мне путь. Я увидел его гладкие, словно из мрамора выточенные голени и попытался обхватить их рукой. Но это была ловушка. Всем своим весом Сэллоу обрушился на мою протянутую руку.

– Не надо! – взмолился я. – Ну не надо же! Ты сломаешь мне руку!

Он навалился на меня и обхватил за бедра. Безжалостно стиснул их. Затем он стал на колени, а потом поднялся во весь рост. Я повис в воздухе вниз головой. Потом Сэллоу зажал мою голову у себя между ногами. Не переставая стискивать коленями мою голову, он выпустил мои ноги из объятий, обхватил их ладонями и рванул от себя. Голова у меня чуть не оторвалась. Когда я почувствовал, что мое тело падает вниз, то попытался снова прижать ноги к груди Жнеца, чтобы спасти свою шею. Со стороны это брыкание, должно быть, выглядело омерзительно. Сэллоу снова прижал мои ноги к своей груди.

«Перестань!» – умолял я его. «Если сейчас ты меня выпустишь, я расшибусь насмерть!» – хныкал я.

Он опять рванул мои ноги от себя. Потом он внезапно выпустил мою голову, которую сжимал между коленями. Я непристойно скользнул между ногами у смерти. Обезумев от страха, я резко закинул голову назад и потому ударился о ринг подбородком. Мое тело грохнулось о ринг. Все это напоминало одну из тех аварий на мокром шоссе, когда машины неуклюже громоздятся одна на другую. Теперь мне нужно было выбраться за канаты. Болела голова. В глазах помутилось. Я задыхался и прямо-таки загребал воздух руками себе в рот. И, почти ничего не видя, я пополз туда, где, как мне казалось, были натянуты канаты. Сэллоу пнул меня ногой. А я даже не мог подняться на колени. Оставалось только кататься по рингу. Я был беспомощен. И вот я свернулся калачиком и стал перекатываться из стороны в сторону. Надо мной возвышалась гигантская фигура Сэллоу; он вообразил себя футболистом и стал пинать меня ногами, словно мяч. Трибуны хохотали. Улучив момент, я выпустил из объятий свои колени и рывком выпрямил ноги. Мне удалось одной ногой зацепиться за канат. Этого было достаточно – рефери встал между нами и начал медленно считать. Преодолевая боль, я прополз под канатами и оказался на внешней кромке ринга. «Се-емь, – пел рефери. – Восемь». Сэллоу ухмыльнулся и двинулся вслед за мной. Он пролез между канатами. Рефери попытался остановить его, но тщетно. Я поднялся на ноги. «Девять, – сказал рефери. – Десять. Жнец – один. Повеса – одиннадцать. Жнец – два. Повеса – двенадцать».

Жнец шагнул ко мне. Я побежал по периметру ринга. Он меня преследовал.

– Миссурийские правила! – кричал я. – Миссурийские правила!

– Закон природы! – отвечал Сэллоу. – Закон природы!

– Жнец. – три. Повеса – тринадцать.

– Поражение из-за неявки? Ну уж нет! – выкрикнул я и нырнул под канаты.

– Жнец – четыре.

– Язва, чума, проказа! – прошипел я.

Сэллоу проскользнул между канатами. Рефери стоял между нами. Как только Сэллоу оказался по ту сторону канатов, рефери хлопнул в ладоши и отступил.

Я снова вытянул руки вперед. Я был готов с силой обрушить их ему на шею, как только он попытаете» под них поднырнуть. Сэллоу колебался, глядя на мои длинные пальцы.

– Шуточки? – сказал он. – Со мной?

Он медленно за ел одну руку за спину. Другую руку с широко растопыренными пальцами (похожими сейчас на щупальца) протянул ко мне. Он предлагал мне померяться силой: две моих руки против его одной. Трибуны похохатывали.

– Обе руки, обе! – крикнул я, мотнув головой.

Но Сэллоу загнул спрятанную за спиной руку еще выше. И стал похож на калеку.

Я снова мотнул головой. Трибуны нервно хихикнули.

Жнец загнул один палец.

– Нет, – сказал я. – Нет.

Он уткнул большой палец в ладонь.

Окончательно разозлившись, я сделал шаг назад.

Сэллоу согнул еще один палец.

– Протяни обе руки! – завизжал я. – Бей меня, но не надо меня унижать!

Он загнул четвертый палец. Трибуны безмолвствовали. Единственный не согнутый палец Сэллоу указывал на меня – это был вызов десяти моим пальцам. Сэллоу отступил на шаг. Нет, он на меня не указывал. Он меня подманивал.

– На такую фору ты не согласен? – выкрикнул кто-то. Трибуны зааплодировали.

– Дрянь вонючая! – завизжал я на Жнеца.

– Хватайся за мою руку, – спокойно произнес он. – Попробуй ее пригнуть.

Меня покинуло самообладание. Я бросился на палец Сэллоу. Этот палец я ему оторву, думал я. Он мягко отступил на один шаг, словно человек, который прижимается к стене, чтобы пропустить кого-нибудь вперед. Трибуны стонали. Я беспомощно взглянул на Жнеца. Лицо его, спокойное и невозмутимое, выражало тихое удовлетворение; такое лицо бывает у того, кто набрал шифр и может открыть сейф в любой момент… Спохватился я слишком поздно. Сэллоу рванул из-за спины свою сжатую в кулак руку и нанес мне жестокий удар в ухо. Мое обмякшее тело неуклюже пролетело над рингом. Я упал на канаты, ловя ртом воздух. Зубы у меня во рту шатались во все стороны, как пьяные матросы. Моя кровь закапала на золотого цвета ринг. Жнец бесшумно подошел ко мне сзади. Он почти нежно взял мою голову под мышку, прижав мое кровоточащее ухо к своей груди. «До старости я дожил потому, что я хитер, – прошептал он. – Потому что я не принимаю на веру ничего: ни порядочности, ни твердости. Ни даже молодости и силы».