Текст книги "Ставка на мертвого жокея (сборник рассказов)"

Автор книги: Ирвин Шоу

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 14 страниц)

Поднялся по трапу самолета, шагнул в салон, и спустя несколько секунд за его спиной захлопнулась дверца и самолет, гудя двигателями, покатил к краю взлетной полосы.

Десять дней спустя, разговаривая с Алисой по телефону из Лос-Анджелеса, он объявил, что ей придется приехать на Запад.

– Мэнсон признался, что все затягивается и мне придется проторчать здесь еще с полгода. Пообещал найти, где тебе остановиться, так что я тебя официально приглашаю.

– Большое спасибо! Передай Мэнсону, что я испытываю сильнейшее желание дать ему по зубам!

– Тут ничего не поделаешь, бэби.– Рой пытался ее успокоить.-Коммерция – превыше всего. Ты ведь знаешь...

– Почему ты не сообщил мне об этом до отъезда? Помог бы запереть квартиру, и поехали бы вместе!

– Я и сам узнал, когда приехал.– Нельзя ему терять терпение.– В наши дни в мире полно сумятицы.

– Нет, все же мне очень хочется дать ему по зубам – чтоб знал...

– О'кей,– ухмыльнулся Рой.– Вот приедешь и сама ему об этом скажешь. Когда приедешь? Завтра?

– Я хочу, чтобы ты знал одно, Рой,– продолжала обиженная Алиса,– я не в армии, и ты не можешь приказать мне: "Гражданка Алиса Гейнор! Прибыть завтра, в четыре утра, покрыв расстояние три тысячи миль!" Думаешь, все будет именно так, по-твоему?

– О'кей, я согласен – ты не в армии. В таком случае когда?

Алиса фыркнула.

– Какой ты милый, заботливый – просто прелесть!

– Именно такой – милый и заботливый.

– Ну что ж, это неплохо.

– Когда же?

– Ну...– Алиса задумалась, колеблясь, не зная, как ему поточнее ответить.– Во-первых, нужно взять Сэлли из школы; кое-что отдать на хранение; сдать квартиру, заказать авиабилеты...

– Так когда же?

– Недельки через две... Если смогу достать билет на самолет. Ты подождешь?

– Нет, что ты,– отозвался Рой.

– Мне тоже невтерпеж.

Оба засмеялись.

– Ну как ты там, здорово веселишься?

Рой сразу почуял необычное любопытство в ее тоне и вздохнул.

– Здесь такая скука, аж скулы сводит. Вечерами торчу дома, много читаю. Прочитал уже шесть книг и половину доклада генерала Маршалла, посвященного правильному ведению боевых действий.

– Но один вечерок ты не стал читать.– Голос Алисы звучал намеренно беззаботно и небрежно.

– Интересно, интересно...– тихо сказал Рой.– Ну-ка, давай выкладывай.

– Во вторник с побережья вернулась Моника; позвонила мне; сообщила, что видела тебя в компании красивой женщины в дорогом ресторане.

– Если в мире существует справедливость, Монику следовало бы сбросить с парашютом на атолл Бикини.

– Брюнетка, с длинными волосами – так охарактеризовала Моника.

– Она абсолютно права, у нее и правда длинные черные волосы.

– Не ори, у меня не заложило уши!

– Но эта дрянная Моника забыла тебя проинформировать, что это жена Чарли Льюиса.

– Она утверждает, что за столиком сидел ты один.

– А в это время Чарли Льюис находился в мужском туалете, в двадцати шагах от меня.

– Ты это серьезно?

– Нет, конечно. Может, он в эту минуту находился в женском туалете.

– Пусть тебе и смешно, но если вспомнить твое прошлое...

– У меня такое же прошлое, как у любого нормального мужчины,-оправдывался Рой.

– Что-то мне не нравится твой юмор на такую щекотливую тему.– Голос у Алисы начал дрожать.

– Послушай, бэ...– Рой смягчил тон, сказал совсем тихо: – Приезжай ко мне сюда, да побыстрее! Здесь мы все уладим, прекратим весь этот вздор.

– Прости меня! – Алиса оттаяла – она раскаивалась.– Дело в том, что все эти последние годы мы так часто бывали с тобой в разлуке... Вот почему я и веду себя так несдержанно, так глупо, нервничаю... Кто платит за телефон?

– Компания, кто же еще!

– Очень хорошо! Ужасно, когда приходится платить из своего кармана за наши телефонные ссоры. Ты меня любишь?

– Приезжай, да поскорее!

– Ты считаешь, что ответил на мой вопрос?

– Вполне!

– О'кей! Я тоже такого мнения. До свидания, дорогой! Скоро увидимся!

– Поцелуй за меня Сэлли.

– Обязательно. До встречи!

Рой повесил трубку, устало покачал головой – опять ссора по телефону,– но тут же улыбнулся: ведь все кончилось мирно. Встав со стула, подошел к письменному столу взглянуть на календарь – когда ему ожидать прилета жены с дочерью.

Телеграмма пришла на четвертый день: "Билеты куплены на рейс два часа четырнадцатое тчк прилет Бербэнк 10 вечера по вашему местному времени тчк просьба побриться тчк с любовью Алиса тчк".

Рой, улыбнувшись, перечитал телеграмму, и вдруг где-то в глубине души возникло ощущение неловкости,– его никак не удавалось точно определить, оно сопротивлялось, словно выскальзывало из рук... Весь день он ходил как в воду опущенный, чувствуя приближение какой-то пока еще неосязаемой беды, и только когда лег в эту ночь в постель, все ему стало предельно ясно. Преодолев легкую дрему, встал, подошел к столу, прочитал еще раз телеграмму: да, все точно, четырнадцатое мая. Не выключив лампы, зажег сигаретку и сидел на узкой, безликой кровати отельного номера, обдумывая, как ему быть, как не утратить в такой ситуации самообладания.

По сути дела, суеверным он никогда не был, не приверженец религии, и всегда посмеивался над своей матерью, с ее богатой коллекцией сновидений, предсказаний, предзнаменований, как добрых, так и дурных. У Алисы тоже есть привычки, связанные с суеверием: например, никогда не говорить вслух о желанном событии,– стоит упомянуть, и ничего не получится, ничто не сбудется, оставь надежду навсегда. Эти ее привычки не вызывали у него ничего, кроме презрения. Во время войны, когда все журналы утверждали, что в стрелковых ячейках на фронте не найти ни одного атеиста, он не прибегал к молитве даже в самые мрачные и опасные для жизни времена. Ни разу за всю свою взрослую жизнь не сделал ничего под влиянием суеверия или дурного предчувствия.

Сидит вот теперь, озираясь по сторонам, в ярко освещенной, нормально меблированной, просторной комнате, все здесь в духе двадцатого века, и чувствует себя полным идиотом. Зачем ему в разгар ночи гоняться за призраками, отдающимися звонким эхом предостережений, за обрывками старинных снов, что рождаются в глубинах его чувствительного мозга талантливого инженера...

Этот выводящий его из себя сон он отлично помнит: сестра его умирает четырнадцатого мая... Такие сны очень редко бывают в руку. И все-таки... Элизабет с Алисой настолько похожи, всегда стараются быть вместе, они хорошие подруги. О снах он знает немало, и в этом мрачном, колдовском мире вполне возможен простой перенос понятий: жена становится сестрой, сестра -женой. И вот тебе на – его жена с ребенком выбрали как раз этот злополучный день – четырнадцатое мая,– чтобы лететь к нему на самолете из Нью-Йорка в Калифорнию... Им предстоит пролететь три тысячи миль, почти через весь Американский континент, с его бурными, широкими реками и высокими горными цепями...

Ну, хватит, надо выключить свет и лечь спать, все равно так ничего не решишь! Лежал, уставившись в темный потолок, прислушиваясь время от времени к шуршанию автомобильных шин: на исходе ночи мчится домой запоздалый водитель...

Не верит он в судьбу, в фатум1; всегда рассматривает окружающий мир в тесной связи причин и следствий; ничего избежать нельзя: что произойдет завтра или в следующую секунду – ни в коей мере не детерминировано и может проявиться бесконечным разнообразием. Смерть человека, как и место его последнего упокоения, нельзя точно определить; никакие события не стоит искать в книге прогнозов на будущее – человеческая раса не получает никаких намеков или предостережений от сверхъестественных сил. Все это просто смешно, и ради этого глупо не спать! Сам всегда бесстрашно ходил под лестницами, с радостью разбивал зеркала, ни разу не просил прочитать его судьбу по руке или определить по картам. И сейчас отдает себе полный отчет в своем идиотском поведении. Но при всем том сон не приходит...

Утром Рой позвонил в Нью-Йорк.

– Алиса, приезжайте лучше поездом.

– В чем дело? – забеспокоилась она.

– Я боюсь самолета.– И услыхал взрыв ее хохота на том конце провода.– Боюсь самолета! – упрямо повторил он.

– Какие глупости! – возмутилась Алиса.– В этой авиакомпании ни одной катастрофы! Что, самолеты начнут падать с завтрашнего дня?

– Но даже если и так...

– Ты себе представляешь, что такое находиться в одном купе с Сэлли трое суток? После такого испытания мне придется лечиться все лето.

– Прошу тебя! – умолял Рой.

– К тому же зарезервировать билет на поезд – значит потерять целые недели. А еще надо сдать внаем квартиру и все такое прочее. Что это на тебя нашло? Ума не приложу!

– Да ничего. Просто очень беспокоюсь по поводу вашего полета, вот и все.

– Боже мой! – воскликнула Алиса.– Да ты пролетел двести тысяч миль на всевозможных драндулетах – и ничего!

– Знаю. Именно поэтому беспокоюсь.

– Может, ты выпил?

– Алиса, дорогая,– вздохнул отчаявшийся Рой,– не забывай, сейчас у нас здесь восемь утра.

– Ну, в таком случае с тобой происходит что-то странное...

– Знаешь, я не спал всю ночь – не мог сомкнуть глаз от волнения.

– Послушай, прекрати понапрасну волноваться! Увидимся четырнадцатого. Ты уверен, что здоров?

– Да, все в порядке.

– Скажу тебе откровенно: какой-то странный этот твой звонок...

– Прости меня, Алиса.

Поговорили еще несколько секунд, правда довольно холодно, и Рой повесил трубку, чувствуя себя скверно из-за понесенного поражения.

Через два дня снова позвонил, еще раз попытался ее переубедить:

– Не задавай мне никаких вопросов. Прошу тебя – сделай это ради меня! Когда приедешь, все тебе объясню. Если непременно на самолете – не имею ничего против, в любой день, только не четырнадцатого мая! шестнадцатого, пятнадцатого, семнадцатого, только не четырнадцатого! Умоляю тебя!

– Рой, дорогой, по-моему, ты ужасно взволнован. Что на тебя нашло? Говорила я с Элизабет – утверждает, что ты на себя не похож.

– Как она там? – поинтересовался Рой.

– Все в порядке. Убеждает меня не обращать внимания на твою блажь и лететь по расписанию.

– Передай ей – пусть занимается своими делами и не сует нос в чужие! – взорвался Рой.

Последнее время он много работал, да и провел без сна почти все ночи -голос звучал устало, нервно. Алиса сразу на это отреагировала.

– По-моему, я догадываюсь, что происходит,– натянуто, холодным тоном продолжала она.– Моника сообщила мне, что четырнадцатого Кондоны устраивают большой прием; ты, по-видимому, кого-то уже пригласил из женщин, и твоя жена там лишь большая помеха...

– Боже мой! Да перестань ты нести вздор! – кричал в трубку Рой.

– Я уже семь лет замужем за тобой, и меня так просто не проведешь. У меня есть и свои глаза.

– Прилетай сегодня! – орал Рой.– Прилетай завтра! Тринадцатого! Только не четырнадцатого мая!

– Ты отлично знаешь: откажусь от заранее зарезервированных билетов -других мне не достать как минимум до июня. Не хочешь меня видеть, так и скажи! Прекрати эту пустую болтовню, прошу тебя!

– Алиса, дорогая! – умолял, уговаривал он ее.– Поверь ты мне -говорю искренне: очень хочу тебя видеть!

– В таком случае прекрати нести всю эту чепуху или... сознавайся, в чем дело!

– Алиса, дело вот в чем...– начал снова он, решив во всем ей признаться независимо от того, каким идиотом будет выглядеть в ее глазах.

Вдруг щелчок на том конце провода... Тишина повисла над континентом, она разделяет их. Три тысячи миль...

Минут через десять он снова дозвонился до нее, услыхал ее сердитый голос. Чувствовал себя посмешищем, понимал, что не сможет больше жить ни один, ни с женой, если предстанет сейчас перед ней глупым, безответственным: после стольких лет совместной жизни у нормального, надежного человека поехала крыша и начались какие-то нервные припадки.

– Мне больше нечего тебе сказать,– снова начал он, когда телефонистка установила связь.– Только одно: я очень сильно люблю тебя и не желаю, чтобы с тобой произошло несчастье,– я этого не вынесу!

Услышал, как Алиса тихо заплакала; потом заговорила:

– Нам нужно как можно скорее быть вместе. Все это просто ужасно... И прошу тебя, Рой, пожалуйста, больше не доводи меня своими звонками! Ты ведешь себя так странно, когда мы разговариваем по телефону, что мне в голову приходят самые дикие мысли о тебе. Все образуется, когда я приеду.

– Да, все будет чудесно, дорогая! – обнадежил ее Рой.

– И ты больше никогда никуда не поедешь без меня? Обещаешь?

– Никогда, обещаю.– Закрыв глаза, он в эту минуту представлял ее: похожая на девочку, стоит у телефона в спальне их приятного, тихого дома, положив обе руки на аппарат, а на ее красивом, умном личике гримаса жалости и отчаяния; больше говорить не о чем.– Спокойной ночи, дорогая! Береги себя!

Повесил трубку и уставился диким взглядом на пустую противоположную стену,– и сегодня ночью ему не удастся заснуть...

Утром четырнадцатого мая опустился густой предрассветный туман. Рой смотрел на белую пелену покрасневшими от бессонницы глазами; голова словно свинцом налилась. Выйдя из дома, зашагал по тихим, еще серым городским улицам, проносились лишь полицейские патрульные автомобили да фургончики, развозившие молоко; больше ничто не нарушало тишины в мглистой, густой пелене.

В Калифорнии, думал он, всегда туман по утрам – обычно образуется до восьми утра. Но на Атлантическом побережье сейчас другое время и другая погода, а до вылета ее самолета еще несколько часов.

Может, все объясняется войной – такого с ним никогда не случалось до войны. Считал, что легко отделался, но, видно, переоценил себя. Все эти кладбища; молодые парни, зарытые в песке и весенней траве; старушки в черных кружевных платьях, умирающие на улицах Лондона во время воздушных бомбардировок... В конце концов от таких картин и разыгрывается воображение, немудрено и спятить.

Надо взять себя в руки, убеждал себя Рой рассудительно. Никогда я не терял здравого смысла, всегда был здоров, умел владеть собой в любой ситуации; с презрением относился ко всем этим медиумам, предсказателям, психоаналитикам...

Туман постепенно рассеивался. Рой остановился и долго разглядывал грязноватую гряду гор – угрюмых сторожей на восточных подходах к городу. Все самолеты, резко снижаясь над ними, принимались кружить над городом, чтобы совершить с западной стороны посадку. Голубоватая полоска появилась над горами, она все расширялась, а хлопья тумана таяли между раскидистыми пальмами на тротуарах, и вот уже привередливое солнце засияло на покрытых росой лужайках, а небо совершенно очистилось и теперь на нем ни облачка от Беверли-Хиллз до самой Шотландии. Рой вернулся в отель и лег, не снимая ботинок.

Вскоре он проснулся; за несколько секунд до пробуждения перед глазами у него возникла вереница самолетов, спускавшихся в облаках дыма, словно в кинохронике о воздушном бое, и над всем этим столпотворением – голосок Сэлли, жалобно лепечущий – так она обычно верещала, когда наступало время ложиться в кроватку: "Мне уже пора спать? А у меня сна ни в одном глазу!"

Посмотрел на часы: в Нью-Йорке час сорок. Они уже приехали в аэропорт, и большой самолет ждет пассажиров на летном поле; механики что-то осматривают, летчики проверяют заправку баков. "Черт с ними со всеми! -решил он.– Наплевать мне, что я смешон!" И поднял трубку.

– Соедините меня с нью-йоркским аэропортом "Ла Гуардия".

– Рейс ненадолго задерживается,– ответил мелодичный голосок.– Я перезвоню.

– Это очень важно, дело не терпит отлагательства.

– Рейс ненадолго задерживается,– раздался тот же милый голосок.

Повесив трубку, он подошел к окну и стал глядеть на улицу: небо ясное, безоблачное, ярко играет солнце, освещая все горы до самого Нью-Йорка...

"Скажу ей все – пусть на меня смотрят как на идиота, наплевать! Запретить ей садиться на этот самолет! Потом вместе посмеемся. Первым же самолетом полечу к ним, а потом вернемся сюда. Это лишний раз ей докажет, что за всем этим ничего не стоит, кроме страха".

Достал из шкафа чемодан, бросил в него три рубашки, снова стал звонить; минут через пять дозвонился, но еще минут пять пришлось ждать, пока ответит старший авиалинии по перевозкам.

– Моя фамилия Гейнор.– Голос у Роя прозвучал как-то необычно высоко, торопливо.

– Простите, как вы сказали, сэр?

– Гейнор. Г-ей-н-о-р.

– Гейнор, да? Понятно. Что-то вроде пикирования,– добродушно засмеялся кто-то на другом конце провода, довольный собственной остротой.-Что вам угодно, сэр?

– Видите ли, моя жена и дочь...

– Говорите громче, вас плохо слышно!

– Моя жена с дочерью! – заорал во все горло Рой.– Миссис Алиса Гейнор! Летят двухчасовым рейсом в Лос-Анджелес. Я хочу, чтобы вы их сняли с рейса!

– Что вы сказали?

– Я сказал – нужно, чтобы вы сняли их с рейса! Им нельзя лететь на этом самолете! Моя жена и дочь. Двухчасовой рейс на Лос-Анджелес...

– Боюсь, что это невозможно, мистер Гейнор.– Голос вежливый, но в нем чувствуется озадаченность.

– Почему "невозможно"? Вам нужно просто объявить по громкоговорителю и...

– Никак нельзя, сэр. Двухчасовой рейс в данную минуту уже взлетает. Мне очень жаль. Могу ли я еще чем-нибудь вам помочь?

– Нет! – резко бросил Рой и швырнул на рычаг трубку.

Посидел немного на кровати, встал, подошел к окну; снова устремил тревожный взгляд на яркое небо и зелено-желтоватые горы. Так и стоял у окна, словно застыл, и все не отводил взора от горной гряды, ожидая, когда позвонит диспетчер авиалинии.

ПОЦЕЛУЙ У КРОТОНСКОГО ВОДОПАДА

Фредерик Малл – громадного роста, веселый, бесшабашный человек, с рыжеватыми усами; когда городские власти сняли трамваи с Третьей авеню и отправили его на пенсию, он вскоре заболел и умер.

Как могли уволить его, Малла,– он не прогулял ни одного дня в жизни, не считая, конечно, запоев или нетрудоспособности из-за ран и сильных ушибов, полученных в ходе жаркого спора,– такого время от времени не избежать по вечерам в хорошо подвыпивших и почтенных компаниях. Ему и так стало несладко, когда у него забрали кондуктора и пришлось самому "обилечивать" пассажиров, стоя у переднего входа, в самой гуще гудящего, свистящего, сигналящего, безумного нью-йоркского уличного движения. Но когда вывели на линию автобусы и потребовали, чтобы он пошел переучиваться на водителя, если хочет остаться в компании, он, как и компания, понял, что ему конец.

Давно все это было, в ту далекую пору, когда в городе каждую зиму выпадал снег, замерзали озера, а удобные, коричневого цвета дома еще не снесли, и на их месте не появились эти серые, бетон со стеклом, громады офисов, и не требовалось затрачивать целый день, чтобы добраться от Бриджа до Йорквилля наземным транспортом.

Ничего не скажешь, он имел свои недостатки: пил виски, если мог себе это позволить, и переходил на пиво, когда в кармане заметно пустело. Однажды вечером его принесли домой, к жене, с сотрясением мозга, и он провалялся целых два дня в постели, а ведь заработал он его в баре неподалеку от Сороковой улицы, владельцем которого был некий Муллой, протестуя против казни через повешение Роджера Кейсмента.

Отец его сражался в армии Соединенных Штатов под командованием Макклелана и был патриотом до мозга костей.

Малл, по его собственным словам,– полукровка, "полувсе", потому что семья отца из Милэнда, а мать на одну восьмую индианка. Обладал тягучим, гулким, как из бочки, баритоном и, когда пропускал пару стаканчиков, затягивал такие песни, как "Тихо лети, сладкий Афтон", "Добрый король Венчеслав" и "О Сюзанна". Но больше всего ему нравились две другие спиричуэлз1 – "Тело Джона Брауна покоится в земле" и "Кто она, Сильвия?".

Если верить его жене, еще он питал слабость к женскому полу. Единственным основанием для такого обвинения стало событие, которое произошло летом 1921 года, когда они с женой остановились в отеле у Кротонского водопада, где миссис Малл приходила в себя после рождения дочери. Выглянув однажды нечаянно из окна, она увидела, что ее благоверный целует на крыльце рыжеволосую женщину, чей муж в отъезде и не вернется раньше Дня труда.

Мистер Малл рассказывал на сей счет совершенно иную историю. После обеда стоял он на крыльце и спокойно курил себе трубку; вдруг эта рыжеволосая подходит к нему и, прижав его что есть сил к колонне, обнимает и целует, при этом, охваченная страстью, промахивается, не попав по мишени, его губам, и этот промах оказывается весьма внушительным. Но миссис Малл ничего и слышать не хотела о его версии происшедшего, и посему с этого дня и до последнего, до его смертного часа, за мистером Маллом с подачи жены укрепилась репутация ужасного волокиты и дамского угодника. Все женщины этого большого города Нью-Йорка, утверждала она, ездят на трамвае по Третьей авеню только с одной целью – совратить ее мужа.

Существовала, правда, еще история – о том, как однажды вечером какая-то вдова, в черной вуали, прошла через весь салон к его кабине и, ожидая, когда он остановит трамвай на Семьдесят девятой улице, незаметно передала ему свою надушенную рельефную визитку с адресом. Но в те дни ходило множество подобных историй о водителях, машинистах паровозов – вообще о людях подобных профессий, так что далеко не все эти истории заслуживают веры.

Чтобы пресечь подобные поползновения со стороны вдов, или девственниц с нежными глазами, или неудовлетворенных жен – любительниц подобных трюков, миссис Малл завела привычку появляться на остановках маршрутов в самые странные и неожиданные моменты и терпеливо ждать его трамвая. Пару раз он заметил ее вовремя – она стояла у столба, держа за ручку их маленькую, темноволосую девочку Клэрис – и хладнокровно проехал мимо. Завизжав, словно брошенная невеста, и замахав в отчаянии кулаком, она бросилась за желтым трамваем, гремевшим по мостовой в направлении Бауэри. Таксисты останавливались и в удивлении таращили на нее глаза.

Вполне естественно, жена не посмела настучать на мужа в компанию. Зато прибегла к коварному обману и стала выбирать такие углы на улице, где на остановках трамвая ожидали, по крайней мере, восемь – десять пассажиров, чтобы Малл, опасаясь потерять работу, не проскочил мимо. Даже годы спустя после того, как она отказалась от такой практики, он весь заметно собирался, сосредоточивался, сидя в своей кабине, когда подъезжал к ее излюбленным местам слежки: Двадцать третьей улице, Тридцать четвертой или к углу Блумингдейл.

Садясь в трамвай, она холодно кивала мистеру Кумбсу, который чаще всего был кондуктором у ее мужа, платила свой никель за проезд и шла по проходу в головную часть машины, бросая вызов любой сидевшей там женщине, если та осмеливалась взглянуть на нее. Мужу при этом не говорила ни слова. Просто сидела, сверля до дыр глазами его затылок, покуда он, уже не в состоянии этого выносить, не опускал за спиной кожаную занавеску, предназначенную, чтобы не пропускать яркого света из салона в кабину водителя и не мешать ему ехать ночью.

Как раз ночные смены и были хуже всего. Она не спала, ожидала его, сидя в темной, холодной кухне, завернувшись в одеяло, словно жена рыбака во время шторма: вот-вот в дверь постучит хранитель маяка и сообщит ей страшную весть... Когда он приходил, делала вид, что целиком поглощена только одним – приготовить ему кофе с бисквитами, а сама все время обнюхивала его, не несет ли от него дамскими духами, словно гончая, идущая по свежему следу, а глаза ее настороженно выискивали следы губной помады или какую-то неопрятность в одежде, как глаза пирата, разглядывающего заляпанную кровью карту местонахождения сокровищ.

Малл, по природе человек добродушный, не жаловался. Женат он только раз и, как ему казалось, ясно понимает, что представляет институт брака.

Всем он доволен; к бутылке прикладывается и на маршруте, и после работы; играет с Клэрис и учит ее петь "Кто она, Сильвия?". Терпит упреки и наскоки жены, как дорожные полицейские – непогоду – в конце концов, принимает ее поведение за выражение любви, и это, пожалуй, так и есть и ему было бы одиноко, он чувствовал бы себя в полной растерянности без этого. При всем при том они прожили вместе почти тридцать лет, и столь долгий срок совместной жизни в наши дни, несомненно, воспринимается как прочное семейное счастье.

Дожил мистер Малл и до того дня, когда его единственная дочь вышла замуж за хорошего молодого человека, по имени Смолли, контролера страховых полисов,– неплохая работа. на свадьбе отец с горечью заметил жениху:

– Эх, приятель, в твоей профессии никто хоть не вытащит из-под тебя рельсы.

Мистер Смолли, другой человек, иного воспитания, во всем отличался от мистера Малла, что вполне естественно. Миссис Малл всю жизнь жужжала дочери на ухо, предостерегая: "Никогда не выходи замуж за такого человека, как твой отец!" Мистер Малл не разделял этих предостережений, хотя нельзя сказать, чтобы с радостью одобрял, он вообще довольно часто кивал в знак согласия с указаниями жены. Просто восхищался ее громадным интеллектом и принимал каждое ее слово, как верующий – Евангелие, в отношении таких вещей, как тонкий вкус, любовь, привязанность.

Кроме удовольствия, которое мистер Смолли получал от своей семейной домашней жизни, у него было еще одно: оказывать нажим на безногих калек, получивших увечье во время несчастных случаев на производстве, и погорельцев, потерявших все свое добро, чтобы заставить их снизить сумму страховки, первоначально запрашиваемую ими у компании. Его никогда никто не видел в баре, и когда он проходил на улице мимо женщин, то опускал голову, глядя на носки своих ботинок. Этот заботливый кормилец семьи, хоть, судя по всему, и неспособный подарить жене наследника, настоял, чтобы в дом пригласили горничную: пусть три раза в неделю приходит, помогает с уборкой, стиркой и глажением белья.

Когда мистер Малл умер, миссис Малл честно его оплакивала, поставив в рамочке его фотографию, с рыжеватыми, приглаженными усами, на доску камина и говорила гостям за чашкой чая, указывая на его портрет:

– Ах, никто не знает, какую жизнь дал мне этот человек.

На протяжении многих лет она постоянно видела его во сне, разговаривала с ним в своем обычном тоне, а на следующее утро шла в гости к дочери и рассказывала ей об этом:

– Твой отец посетил меня сегодня ночью, и у нас с ним был такой хороший, задушевный разговор о том времени, когда мы с ним отправились на прогулку вверх по реке в Эвберг и наш пароход чуть не перевернулся.

Или говорила так:

– Сегодня ночью у нас с ним состоялся очень серьезный разговор, и он пообещал мне пить только пиво до первого воскресенья после Пасхи.

А иногда миссис Малл прибегала запыхавшись, с сияющими глазами и говорила дочери:

– Он был в таком приподнятом настроении сегодня ночью, и не потому, что выпил или что-то там еще, нет,– ты же понимаешь, просто такой веселый, пел "Тихо лети, сладкий Афтон" и исполнил четыре куплета из "Сегодня утром они повесят Дэнни Дивера".

Клэрис спокойно воспринимала отчеты о ночных беседах матери. Отца любила, считала самым интересным мужчиной из всех, каких знала,– вполне естественно, что память о нем так быстро не умирает. А мать ее, в сущности, одинокая старая женщина, живет в одной комнате, ей нечем теперь заняться после напряженной жизни, когда она усердно донимала покладистого, обаятельного мужа. Видно, Клэрис чувствовала – ночные эти визиты из могилы скрашивают ее одиночество, наполняют смыслом все ее дни.

Но вот однажды утром вся прежняя благожелательная атмосфера вдруг изменилась. Мать пришла рано, губы у нее побелели – чем-то сильно рассержена.

– Снова пришел этой ночью! – сообщила она, едва переступив порог.

– Ну и что, приятный был визит? – осведомилась Клэрис как обычно.

– Нет, ничего подобного! Ужасный, просто унизительный вечер!

– Ах, мама! – вздохнула Клэрис.– Разве папа не был приятным собеседником, как всегда?

– Посмотрела бы, как бы ты поступила на моем месте! – отрезала миссис Малл.

– Но ты не должна обижать его,– попыталась успокоить ее Клэрис.– Не забывай – он старый человек.

– "Обижать"! – фыркнула миссис Малл.– Попробуй его обидеть! Да у него кожа толстая, как у слона – ничего не чувствует.

– Что же случилось? – встревожилась Клэрис.

– В дверь позвонили,– начала свой рассказ миссис Малл.– Стоит он на пороге, с этой своей обычной самодовольной ухмылкой,– она всегда меня раздражала, и ему это прекрасно известно.

– Ах, мама,– начала было Клэрис,– нечего зря выдумывать...

– "Выдумывать"? – перебила ее мать.– Прежде выслушай, а потом скажешь, выдумываю я или нет. Знаешь, на что хладнокровно, с полным равнодушием отважился этот человек сегодня ночью? – И умолкла.

Клэрис, разумеется, ободрила ее:

– На что же?

– Теперь-то наконец он перешел все границы. Я женщина терпеливая, знаю, хорошего без плохого не бывает, но даже терпение святых имеет предел. И вот, когда увидела их там, за дверью, сегодня ночью...

– Да кого же? – Клэрис была совсем сбита с толку.– Что ты имеешь в виду, кого это "их"?

– Вот именно – их! – упрямо повторила миссис Малл.– Твоего отца и эту рыжеволосую, в крепдешиновом платье, да еще таком узком, как это она дышит, пищу переваривает и как ребенка выносила!

– Какого ребенка? – чуть слышно спросила Клэрис.

– Большого такого, толстого парня,– не смутилась миссис Мал,– из одежды давно вырос, но ухмылка на лице такая же наглая, как у твоего отца. Приклей ему усы – и может в любой день отправляться в трамвайное депо и выводить на линию трамвай на Третью авеню. Проедет по ней до самого конца -и все примут за твоего отца, и не сомневайся!

– Послушай, мама,– Клэрис, конечно, знала о той рыжеволосой женщине на крыльце отеля у Кротонского водопада летом 1921 года, но сейчас она впервые услыхала это от матери,– никто ничего не говорил мне о ребенке.

– Я тоже о нем не знала до сегодняшней ночи. Ах, он самый большой обманщик, какой когда-либо ходил по улицам этого города, твой отец! Но вот сегодня ночью он наконец предстал в своем истинном облике. Стоят, голубчики, абсолютно спокойно рядом передо мной, вот как ты сейчас, под ручку, и этот ребенок, копия твоего отца, а сам он говорит мне: "Берта, я привел к тебе своих друзей. В доме есть что-нибудь выпить?"

– Ну и что же ты сделала после этого? – Клэрис решила потакать матери,– впрочем, ей и самой стало интересно.

– Ну, я, конечно, была с ними отменно вежлива. Никогда ведь не устраивала семейных сцен перед незнакомыми людьми, и твоему отцу это прекрасно известно, он и пользовался. Холодно им поклонилась, взяла у мальчишки картуз, проводила их со всей церемонностью к столу, приготовила чай, вытащила для них из шкафа половинку пирога из крошек сухарей. Сидела с ними за столом, лишь вежливо вставляя "да" или "нет". А рыжеволосая все время тараторила о Кротонском водопаде, о том, что тамошняя погода для нее слишком жаркая и влажная, что на кухне в отеле готовили на маргарине, как она и подозревала, хоть и утверждали, что на масле, даже готовы поклясться. По правде говоря, я не слишком старалась, чтоб им было у меня приятно, и они, слава Богу, не стали задерживаться. Улучила я минутку, отвела твоего отца в сторону и сказала ему вполне определенно, что не желаю больше никогда видеть в своем доме ни эту женщину, ни его сына, зачатого в грехе. Все ему высказала, хладнокровно и ясно, чтобы в будущем избежать всякого между нами недопонимания: захочет снова меня увидеть – пусть приходит, но один.