Текст книги "Ставка на мертвого жокея (сборник рассказов)"

Автор книги: Ирвин Шоу

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 14 страниц)

Барбер мрачно улыбался, прокручивая в голове придуманные им киносценарии перед громадными афишами у входа в кинотеатры. В кино все выглядит гладко – просто приключения авантюристов.

Повернул к Елисейским полям; шел неторопливо, бесцельно, не зная, что предпринять,– то ли поесть, то ли прежде выпить. Почти машинально ноги понесли его по направлению к отелю "Плаза-Атене": за те две недели, когда его так старательно обхаживал Смит, они встречались в английском баре этого отеля почти каждый вечер.

Спустившись в бар, он сразу увидел в углу за столиком Смита с Джимми Ричардсоном; улыбнулся: мальчик Берти снова зря тратит время. У стойки заказал себе виски.

"...Пятьдесят вылетов.." – донеслось до него: говорил Ричардсон. Голос у него громкий, отлично слышен в любом месте бара. "Африка, Сицилия, Италия..."

В это мгновение Смит его увидел; холодно кивнул, не выражая никакого желания пригласить за столик. Ричардсон повернулся к нему на стуле, неловко улыбнулся и покраснел до ушей, как будто лучший друг застал его со своей подружкой на месте преступления.

Барбер помахал им; мелькнула мысль, не подойти ли, не увести ли Ричардсона. Эти двое явно пытаются выяснить, что каждый думает о другом, точнее, Смит о Ричардсоне. Ну, о Джимми нечего долго размышлять, это вам не человек-загадка. Поставьте ему стаканчик – и он ваш друг по гроб жизни. Все испытания, через которые ему пришлось пройти,– война, женитьба, отцовство, жизнь в чужой стране,– кажется, не изменили его: все еще верит, что его просто нельзя не любить и никому в голову не придет причинить ему зло. Когда Джимми вам не досаждает – вы назовете такое его качество доверчивостью; а если утомляет – глупостью.

Пристально наблюдая за выражением лица Смита, Барбер размышлял: он достаточно хорошо знает его, чтобы точно определить, что у него сейчас на уме, что скрывают эти красивые глаза и бледное, словно припорошенное пудрой лицо. С полной ответственностью заявил бы, что Джимми Ричардсон до смерти надоел Смиту и тот мечтает поскорее от него избавиться.

Улыбаясь, снова взялся за стакан. Мальчику Берти понадобился час, всего час, чтобы, изучив это ничего не выражающее, добродушное лицо, прислушавшись к гулкому басовитому голосу, прийти к выводу: нет, это не тот человек, который перевезет на самолете небольшой ящик с пятифунтовыми банкнотами из Каира в Канны.

Быстро осушив свой стакан, Барбер покинул отель, опередив Смита с Ричардсоном – те тоже встали из-за стола. Никаких планов на сегодняшний вечер у него нет, но идти к Джимми и Морин Ричардсонам, чтобы там пообедать и потом долго торчать у них,– тоже нет.

С тех пор прошло больше двух месяцев, и вот уже тридцать два дня, как от Джимми Ричардсона ни слуху ни духу. За весь вечер тщательных поисков Барберу так и не удалось напасть на след Берта Смита. Обошел все рестораны, художественные галереи, побывал на ипподроме, в его любимой парикмахерской, в парилке, в барах – никто его не видел уже несколько недель кряду.

Около восьми часов Барбер зашел в английский бар в "Плаза-Атене". Он насквозь промок и озяб после утомительных прогулок под дождем, ужасно устал, ботинки разбухли от сырости. В почти пустом баре, вспоминая с сожалением, сколько пришлось сегодня ухлопать денег на такси, проявил к себе снисходительность, заказал виски.

Потягивая его в тишине бара, никак не мог отвязаться от одной мысли: должен был предостеречь Джимми. Но что мог он ему сказать? Да и не стал бы он слушать. Но все равно следовало предостеречь как-то так: "Послушай – все это очень дурные предзнаменования, ступай-ка поскорее домой! Я видел, как разбивается во сне самолет у четвертого препятствия; а еще – труп египтянина: его несли, ступая по мертвой траве; видел шелковые одежды и карты, запятнанные кровью".

Теперь он горько каялся, что был так заносчив, так чертовски уверен: Джимми Ричардсон глуп, и ему не осмелятся предложить такую кучу денег; а Берт Смит слишком умен, чтобы нанять Джимми.

Ну почему он не сказал ничего, и в результате вот как все обернулось -осталась эта неистовая, лишившаяся мужа, несчастная женщина без пенни в кармане; она умоляет его о помощи, хотя уже, конечно, поздно. Что он может сделать для нее без единого пенни в кармане? Джимми Ричардсон оказался настолько глуп, что даже не потребовал от работодателей аванса.

Вспомнить только, как Джимми и Морин стояли на своей свадьбе в Шриверпорте, рядом с командиром их авиационной группы полковником Самнерсом,– такие счастливые, улыбающиеся, совсем еще, по сути дела, молодые, немного смущенные... Как самолет Джимми над Сицилией остался без крыльевого топливного бака. А искаженное от страха лицо Джимми, когда он приземлился в Фодже с пылающим двигателем... Или как он в пьяном виде орал песни в баре в Неаполе; как поделился с ним на следующий день после их приезда в Париж: "Послушай, мальчонка, вот этот город по мне – у меня, знаешь, эта Европа в крови!"

Барбер допил виски, заплатил и медленно поднялся по лестнице, из телефонной будки позвонил к себе в отель – не звонил ли кто ему, не оставил ли для него сообщения.

– Мадам Ричардсон названивала вам целый день,– доложил старик за коммутатором,– с четырех дня. Просила вас ей перезвонить.

Поблагодарив, он уж собирался повесить трубку.

– Погодите, погодите! Секундочку! – раздраженно заворчал старик.– Я еще не закончил. Она звонила час назад, просила передать, что уходит из дома. А если вы вернетесь до девяти, ждет вас в баре отеля "Беллман".

– Благодарю, Анри. Позвонит снова – передайте, пожалуйста, что я пошел к ней.

"Беллман" совсем рядом, можно не торопиться, хотя дождь и не прекращается. Чего ради ему спешить – чтобы опять увидеть несчастную, расстроенную вконец Морин Ричардсон? Дойдя до отеля, он остановился в нерешительности: здорово устал, может, отложить свидание с Морин, встретиться с ней в другой день? Но пересилил себя, толкнул дверь.

В очень маленьком баре полно хорошо одетых мужчин – коротают время за выпивкой перед обедом. А вот и Морин: сидит в углу одна, наполовину отвернувшись от публики; тонкое, поношенное пальто переброшено через спинку стула; перед ней в ведерке со льдом бутылка шампанского.

Барбер направился к ней; его раздражала почему-то эта бутылка шампанского. Выходит, вот куда ушли его пять тысяч франков,– он негодовал: женщины в наши дни все поголовно сходят с ума! Наклонившись, он поцеловал ее в макушку. Она нервно подпрыгнула на стуле, но сразу заулыбалась, увидев, кто перед ней.

– Ах, это ты, Ллойд! – почему-то прошептала она и поцеловала его.

От нее сильно пахло шампанским, и он даже подумал: уж не пьяна ли?

– Ллойд, Ллойд! – только и повторяла Морин.

Потом оттолкнула его слегка от себя, держа за обе руки; на глазах у нее выступили слезы, губы дрожали.

– Я пришел, как только мне сообщили о твоем звонке.– Он старался быть построже с ней, чтобы, не дай бог, не расплакалась в баре перед всеми. А она уже стояла перед ним, жадно цепляясь за него руками, рот ее то и дело раскрывался. Смущенный, он смотрел вниз, на ее руки: такие же красные, а ногти такие же неровные, но на одном пальце поблескивает кольцо с крупным бело-голубым драгоценным камнем... Когда она приходила к нему в отель, ничего подобного у нее не было. Какое кольцо! Да он такого сроду не видал! Поднял голову, стараясь не поддаваться страху, мысленно себя спрашивая: чем это она занялась; в какую аферу позволила себя втянуть?.. И тут увидел Джимми: пробирается к ним между столиками, широко улыбается. С первого взгляда заметно, что сильно похудел; лицо смуглое от загара, как будто только что вернулся из отпуска после месяца, проведенного на юге, на пляже.

– Привет, мальчонка! – Голос Джимми, загудев, поплыл над столиками, перекрывая все тихие беседы.– Я только что тебе снова звонил.

– Он вернулся! – провозгласила Морин.– Он вернулся сегодня, в четыре, Ллойд! – И плавно опустилась на стул.

Что бы там еще ни случилось сегодня днем, ясно, что недостатка в шампанском не было. Она все еще сжимала руку Барбера, поглядывая вверх, вся дрожа, с каким-то полубессознательным выражением глядя на мужа.

Джимми, с размаху хлопнув Барбера по спине, свирепо стал трясти ему руку.

– Ллойд! Ллойд! – повторял он.– Старый, добрый Ллойд! Гарсон! -заорал он, и от мощи его голоса, казалось, заходил ходуном весь салон.-Ну-ка, тащи еще стакан! Снимай пальто, дружище! Садись, садись!

Ллойд последовал его призыву.

– Добро пожаловать домой! – тихо откликнулся он, и ему пришлось полезть за носовым платком.– Ну вот, последствия этого собачьего холода.

– Прежде всего,– начал Джимми,– у меня здесь кое-что припасено для тебя.– И, церемонно порывшись в кармане, извлек пачку банкнот по десять тысяч франков; вытащил одну, толщиной в три дюйма; с самым серьезным видом пояснил: – Ты чертовски хороший друг, Ллойд! У тебя есть сдача с десятки?

– Думаю, что нет. Точно – нет.

– Гарсон,– обратился Джимми к официанту,– ну-ка, разменяй мне вот эту бумажку на две по пять тысяч!

Когда Джимми говорил по-французски, даже американцы кривились. Аккуратно разлив вино по трем стаканам, поднял свой, чокнулся вначале с Барбером, потом с Морин. Жена глядела на него, не отрываясь ни на секунду, словно видела впервые и не надеялась больше никогда в жизни увидеть нечто такое же чудесное.

– За преступность! – провозгласил тост Джимми; хотел хитро подмигнуть, но у него ничего не вышло: все лицо исказилось, как у младенца, который еще не способен на такой тонкий жест и ему приходится использовать пол-лица и весь лобик.

Морин хихикнула. Выпили; шампанское оказалось очень хорошее, первый сорт.

– Сегодня обедаем у нас,– пригласил Джимми,– все трое! Обед в честь одержанной победы! Красотка, ты и я, потому что если бы не ты...– И, напустив на себя торжественный вид, положил руку Барберу на плечо.

– Спасибо.– Ноги у Барбера оледенели, промокшие отвороты брюк все время касались мокрых носков, и из носа текло.

– Показала тебе Красотка кольцо? – осведомился Джимми.

– Да, показала.

– Всего несколько часов носит – с шести.

Морин, подняв руку, снова залюбовалась своим кольцом и захихикала.

– Я знаю одно местечко, где можно заказать фазана, и самое лучшее вино в Париже, и...– заговорил Джимми.

Подошел официант, принес две бумажки по пять тысяч франков. Не отдавая себе отчета, словно в тумане, Барбер вдруг подумал: "Интересно, сколько же весит каждая?"

– Если окажешься в заднице,– Джимми передал ему долг,– знаешь теперь, к кому обратиться.

– Да.– Барбер спрятал купюру в карман и опять начал чихать.

Минут десять спустя извинился: не может он с такой сильной простудой досидеть с ними до конца. И Джимми, и Морин упрашивали его остаться, но ему-то сразу стало ясно, что без него они будут чувствовать себя гораздо более счастливыми. Выпив второй бокал шампанского, встал и, пообещав поддерживать с ними постоянную связь, удалился, ощущая, как чавкает в мокрых ботинках вода.

Хотелось есть, и, конечно, фазан пришелся бы сейчас весьма кстати, да и простуда не столь уж сильна, хоть нос и прохудился. Но он знал, что не вынесет такого испытания – не просидит весь вечер в компании Джимми и Морин, которые только и глядят друг на друга, не замечая никого и ничего вокруг.

До отеля дошел пешком – решил больше никогда не связываться с такси, поднялся к себе и сел на край кровати в темном, ненавистном номере, даже не сняв пальто; подумал, вытирая нос тыльной стороной руки: "Лучше убраться отсюда, да поскорее... Нет, этот континент не для меня".

СКВЕРНАЯ ИСТОРИЯ

Занавес опустился, и в зале раздались громкие аплодисменты. После трех длинных актов в театре стало тепло, и Роберт Харвей не очень старался, только похлопывал себя по запястьям – зачем зря потеть? Крупный грузный, он давно заметил, что, стоит ему поддаться всеобщему восторженному энтузиазму сильно перегретой публики в Мидтауне, как с него хоть воду выжимай. Однажды в подобной ситуации он сильно простудился, выйдя на улицу, прямо под дождь с ураганом, после спектакля "Трамвай "Желание""1, и после этого научился усмирять свой темперамент и выражать актерам благодарность за игру вежливыми, почти неслышными хлопками.

Занавес снова пополз вверх, актеры вышли на поклоны – все широко улыбались, весьма довольные: пьеса идет уже три месяца и будет еще идти, по крайней мере, год, а значит, им нечего беспокоиться об обеде. Роберт довольно холодно смотрел на артистов, думая: "Нет, конечно, их искусство явно не заслуживает такой высокой цены за билет – четыре доллара восемьдесят центов! Что же происходит с пьесами – ведь совсем не такие мне приходилось видеть молодым человеком?.."

Вирджиния рядом с ним громко хлопала в ладоши; глаза сияли, как всегда, когда она получала удовольствие. Роберт решил ничего не говорить ей о цене билета, когда они позже станут обсуждать пьесу. Теперь актеры выходят на поклоны по одному; на сцене появилась девушка, игравшая циничную подружку главной героини, и Роберт, позабыв о всех предосторожностях, изо всех сил забил в ладоши, рискуя сильно вспотеть,– просто однажды он встретил эту девушку на вечеринке. К тому же она совсем недурна собой: длинные черные, необычно подстриженные волосы, большие голубые глаза... Правда, довольно крупна, наверняка в будущем растолстеет, но, пока она актриса, останется такой же еще несколько самых важных для нее лет. Роберт чувствовал, как на лбу у него выступают капельки пота, и искренне обрадовался, когда, продемонстрировав всем в глубоком поклоне верхнюю часть пышных грудей, она ушла за кулисы.

Зажегся свет, и чета Харвей медленно направилась по проходу к дверям, омываемая волнами ароматов: духи, пряный запах дорогих мехов...

– Какая миленькая пьеска, не находишь? – прошептала Вирджиния.

Роберт согласно кивнул, надеясь, что поблизости нет родственников драматурга и они не слышат эту реплику. В вестибюле, надевая пальто, он обратил внимание на молодого человека с желтым шарфом на шее: прижавшись спиной к закрытому окошечку кассы, нагло разглядывает Вирджинию... "В обществе, более склонном к реализму,– подумал он, взяв Вирджинию за руку и выводя ее на улицу,– дозволяется подойти к такому типу и заехать ему кулаком в нос, чтобы не глазел так бессовестно на твою жену".

Пересекли улицу, лавируя между такси. Вирджиния как-то ухитрялась не терять равновесия на своих каблучищах. Вышли на аллею, отделявшую служебные входы театров музыкальных комедий от весело размалеванных рекламных щитов. На этой, соседней улице играли три хита, и публика валом валила из театров,– после спектакля все, по-видимому, очень благожелательны, прекрасно настроены, и все знают, что приподнятое настроение их не покинет, по крайней мере, в ближайшие полчаса. Роберту с Вирджинией было так приятно смешаться с ними этим безветренным, холодным вечером. Среди темных зданий из окон ресторана лился теплый, призывный свет; швейцар без особой экспансивности, но безукоризненно вежливо распахнул перед ними двери. Метрдотель проявил куда большую холодность, чем швейцар, и посадил их в самой глубине ресторана, хотя у входа пустовало несколько столиков. Роберт без звука принял его выбор, стараясь сохранять философскую точку зрения. Что ни говори, это театральный ресторан, у них здесь свои порядки.

Вирджиния устроилась на скамье, сделав сотню суетливых движений, пока не успокоилась, и, нацепив на нос очки, стала внимательно оглядывать зал. Через минуту-другую, положив очки на стол рядом с собой, повернулась к Роберту, недовольно осведомилась:

– И что ты все улыбаешься, никак не пойму!

– Это потому, что ты, кажется, сейчас всем очень довольна.

– Откуда ты взял?

– Ну как же,– ты только что изучила окрестности и решила: "Разве не приятно? Я здесь явно красивее всех! А теперь можно и приниматься за вкусный ужин".

– Ба, какая проницательность! – улыбнулась Вирджиния.

Подошел официант: заказали спагетти и полбутылки кьянти. Молча наблюдали, как зал постепенно заполняется посетителями: в основном театральная публика, актеры со следами небрежно снятого грима и просто сногсшибательные девушки в норковых манто – из музыкальных театров. Роберт жадно ел, ибо успел проголодаться, но пил не торопясь, согревая вино в бокале теплом ладоней.

– Пьеса, которую мы сегодня посмотрели,– начала Вирджиния, осторожно наматывая спагетти на вилку, помогая себе еще и ложкой,– совсем неплохая. Мне она нравилась там, в зале, но, честно говоря, порядком я устала от всех этих ужасных женских персонажей. Ну буквально во всех пьесах в наши дни женщины или пьяницы, или нимфоманки, или сводят с ума своих сыновей, а то и губят две-три жизни в каждом акте. Будь я драматургом – написала бы милую, старомодную пьеску: героиня наивна и чиста, делает своего мужа настоящим мужчиной, хоть он человек слабый, много пьет и время от времени обворовывает босса, чтобы делать ставки на скачках.

– Будь ты драматургом – твое место в Голливуде.

– В любом случае, бьюсь об заклад, мне сопутствовал бы безумный успех. Спорю – зрители умирают от желания увидеть такую пьесу: посмотрели, вышли из театра и сказали: "Да, точно такой была моя мать, когда отец попал в беду в своем банке и двое детективов в штатском приехали из Нью-Йорка, чтобы с ним разобраться".

– Ну, если появится что-то в этом роде,– заявил довольный Роберт,-так отправишься на утренний спектакль одна, без меня.

– Ну а возьми наших сегодняшних актрис: играют уж так незамысловато -да их заменит любой прохожий с улицы, только он-то стесняется. Иногда просто диву даешься, как это у них хватает наглости требовать плату за билеты, чтобы поглазеть на их кривлянья. Когда я была девчонкой, актрисы на сцене так поражали своим искусством, что нисколько не жаль было денег, лишь бы пойти посмотреть: все знали – такого больше в жизни не увидишь, хоть миллион лет пройдет.

– А как ты находила Дьюз? – не без ехидства поинтересовался Роберт.-Что думала об игре Сары Бернар1 в свои десять лет?

– Ах как остроумно! Ты прекрасно понимаешь, о чем я говорю! Ну, возьмем хоть эту девушку, что тебе так понравилась сегодня на спектакле...

– Какая девушка мне понравилась? – озадаченно переспросил Роберт.

– Ну та, крупная... играла вероломную подружку главной героини.

– Ах та! – спохватился Роберт.– О чем ты говоришь?! Да не очень понравилась.

– А со стороны казалось – очень. Я уж стала бояться, что, пока она наконец уйдет за кулисы, руки у тебя от такого безудержного хлопанья покроются кровавыми пузырьками.

– Всего лишь выражал чувства знакомого. Мы как-то встретились на одной вечеринке.

– На какой это вечеринке? – Вирджиния даже есть перестала от удивления.

– У Лоутонов. Она училась в школе вместе с Энн Лоутон. Ты с ней встречалась?

– Не-ет, на этой вечеринке меня не было. Тогда я всю неделю провалялась с гриппом.– Вирджиния потягивала вино.– Как ее зовут?

– Кэрол... дальше не помню. Посмотри в программке.

– Оставила в театре. Ну и как она там выглядела?

Роберт пожал плечами:

– Я и разговаривал с ней минут пять, не больше. Рассказывала, что приехала из Калифорнии, ей ужасно не нравится работать на телевидении... что в прошлом году разошлась с мужем, хотя они остались хорошими друзьями... Ну, знаешь, обычный треп у этих Лоутонов.

– По ней и правда скажешь – из Калифорнии,– критически резюмировала Вирджиния.

– Она из Окленда – это далеко не одно и то же.

– Да вон и она собственной персоной! Стоит у двери.

Роберт поднял глаза: девушка одна, идет к середине зала; без шляпки, волосы небрежно убраны, простое пальтишко спортивного покроя, туфельки без каблуков... Глядя на нее, Роберт лишний раз убедился – с каждым годом актрисы становятся все более заурядными. Раза два она остановилась у столиков поздороваться с друзьями, потом направилась в самый угол, где ее ждала компания – трое мужчин и две женщины.

До Роберта вдруг дошло – сейчас она пройдет мимо их столика: так что делать – здороваться или нет? Во-первых, со времени этой вечеринки прошло два месяца; во-вторых, есть неписаное правило: актрисы, издатели, кинорежиссеры, вообще вся эта публика склонна сразу забывать тех, с кем случайно свела судьба,– если только те не работали в смежных областях искусства. Интересно – узнает она его? Сомнительно... но на всякий случай он заготовил легкую, бесстрастную улыбку: вдруг вспомнит – так он ее приветствует. А пройдет мимо – улыбка сойдет за реакцию на какое-то замечание Вирджинии.

Но она остановилась возле их столика, широко улыбаясь; протянула ему руку:

– Это вы, мистер Харвей! Как приятно снова с вами встретиться!

При ближайшем рассмотрении, подумал Роберт, она не становится красивее, но у нее дружеская, простая, располагающая улыбка, а голос звучит так, словно она в самом деле рада его видеть после того пятиминутного беспредметного разговора в углу шумной гостиной Лоутонов два месяца назад.

– Хэлло! – поздоровался он.– Позвольте вам представить мою жену, мисс Байри.

– Как поживаете, мисс Байри? А мы только что говорили о вас,-откликнулась Вирджиния.

– Мы видели сегодня ваш спектакль,– пояснил Роберт.– Нам обоим вы очень понравились – прекрасно играли.

– Как мило с вашей стороны! Приятно это слышать, даже если вы немного лукавите.

– А что вы скажете об этом драматурге? – спросила Вирджиния.– А по-моему, странный тип.

– Материнский комплекс.– Мисс Байри многозначительно поглядела в потолок.– Все молодые авторы, которые приходят в наши дни в театр, похоже, страдают одним и тем же: их как будто постоянно преследует, не дает покоя идея войны. Но это далеко не так: все это лишь родная мамочка.

– Ну, этим грешат не только молодые авторы,– улыбнулась Вирджиния.-Это ваша первая пьеса, мисс Байри?

– Боже, конечно нет! Я занята еще в трех: "Сожаление", "Шестинедельные каникулы"... Даже не помню названия третьей... что-то о турках. Пока идет, но в субботу ее снимают с репертуара.

Вирджиния повернулась к Роберту:

– Ты видел хотя бы одну из них, дорогой?

– Нет, не пришлось.– Роберт искренне удивился ее вопросу – никогда ведь не ходил в театр один, без нее.

– О, целых три пьесы! – Вирджиния делала вид, что ей в самом деле интересно.– Так вы уже давно здесь, в Нью-Йорке?

– Два года. И ни одной строчки театральных критиков!

– Два года-а...– протянула Вирджиния, стараясь быть подчеркнуто вежливой. И снова повернулась к Роберту: – Откуда, ты сказал, приехала мисс Байри? Из Голливуда?

– Из Окленда,– поправил ее Роберт.

– Вероятно, после Окленда Нью-Йорк вам кажется таким восхитительным, возбуждающим? – спросила Вирджиния.

– Мне он нравится,– призналась мисс Байри – по-детски откровенно, восторженно.– Несмотря на все неудачи.

– Ах, извините! – спохватилась Вирджиния.– Почему вы стоите? Стоя разговариваете о театре? Не угодно ли вам присесть, выпить с нами?

– Спасибо, меня ждут – вон за тем столиком, в углу.

– Ну, в таком случае как-нибудь в другой раз.

– С превеликим удовольствием. Как приятно познакомиться с вами, миссис Харвей. Мистер Харвей говорил мне о вас. Надеюсь, мы еще увидимся. Желаю вам провести хороший вечерок, до свидания.– И, широко улыбнувшись и помахав рукой на прощание, она пошла к столику, где ее ожидали друзья.

Роберт снова сел на свое место. За столом на несколько секунд воцарилась тишина.

– Да, трудная жизнь у этих актрис,– вымолвила наконец Вирджиния.

– Согласен.

– "Шестинедельные каникулы"... Стоит ли удивляться провалу пьесы с таким ужасным названием. Она играла главную роль?

– Не знаю. Я ведь сказал тебе, что эту пьесу не видел.

– Да, сказал,– подтвердила Вирджиния.

Снова замолчали; Вирджиния нервными движениями теребила ножку бокала.

– Как жаль, что мисс Байри не выпила с нами,– продолжала она.– Мы могли бы узнать от нее много интересного о жизни театра – ведь она, согласись, так увлекательна, просто очарование. Как ты считаешь?

– Что с тобой происходит? – насторожился Роберт.

– Ничего,– ровным тоном ответила Вирджиния,– абсолютно ничего. Ну, ты покончил с едой?

– Да, все съел, как видишь.

– В таком случае заплати и пошли отсюда!

– Ви-ирджи-иния...– отозвался Роберт жалобно, растягивая слоги.

– Ро-о-о-берт! – передразнила его Вирджиния.

– Послушай, что все это значит?

– А ничего...

– Но я-то вижу... В чем дело?

Вирджиния, подняв на него глаза, смотрела в упор.

– Мисс Байри! – фыркнула она.– А я думала, тебе неизвестна ее фамилия.

– Ах! – тоскливо воскликнул Роберт.– Снова начинается один из этих занудливых вечеров!

– Ничего не начинается, никаких занудливых вечеров! – огрызнулась Вирджиния.– Попроси чек, я хочу домой.

– Официант! – гаркнул Роберт, не спуская глаз с Вирджинии.– Счет, пожалуйста! – Жена его похожа сейчас на великомученицу.

– Послушай,– начал Роберт,– не знал я ее фамилии!

– Ты сказал: "Кэрол... дальше не помню",– проявила внимательность Вирджиния.

– Да вспомнил, когда она подошла к столику, а я поднимался ей навстречу. Разве с тобой такого никогда не случалось?

– Нет, представь себе,– язвительно ответила Вирджиния.

– Но ведь такое часто случается со многими. Очень распространенное явление.

– Да, весьма распространенное,– иронически кивнула она.

– Ты что, мне не веришь?

– Да ты сроду не забывал имени ни одной знакомой девушки – с шестилетнего возраста! Отлично помнишь, например, как звали девушку, с которой ты танцевал однажды вечером, на одном спортивном состязании в Йейле, в тридцать пятом году...

– Глэдис, ее звали Глэдис. Глэдис Маккриари. Играла в травяной хоккей за "Брин мовр".

– Стоит ли удивляться, что тебе не терпелось попасть на вечеринку к Лоутонам?

– Никуда я не хотел попасть, ни на какую вечеринку к Лоутонам! -попробовал возмутиться Роберт, повышая голос.– Пойми – я даже не знал о ее существовании! Ну будь же логичной!

– У меня температура сорок,– ныла Вирджиния, преисполняясь жалостью к себе за перенесенные два месяца назад страдания,– глаза слезятся, лоб горит, надрывный кашель... Лежу в постели, одна, день за днем...

– Ты так говоришь, будто была на последнем издыхании всю зиму! И пролежала-то всего три дня, а в субботу уже отправилась на ланч, хотя мела пурга.

– Ну вот,– оживилась Вирджиния,– ты даже помнишь, что в тот день шел сильный снег, но запамятовал имя девушки, с которой болтал целых два часа на вечеринке!

– Вирджиния, прекрати! – угрожающе произнес Роберт.– Не то я сейчас встану с этого места и начну орать во все горло!

– Разведена, но сохраняет хорошие отношения с бывшим мужем, они друзья. Не сомневаюсь – это так и есть! Бьюсь об заклад – у такой девушки, как она, полно подобных друзей! Ну а что ты скажешь по поводу твоей бывшей жены? Тоже остался с ней в чудных отношениях?

– Ты все знаешь не хуже меня,– устало отбивался Роберт.– Я встречаюсь с бывшей женой, только когда она в очередной раз требует увеличить сумму алиментов.

– Будешь разговаривать со мной на повышенных тонах, тебя больше никогда не пустят в этот ресторан! – прошептала она.

– Пошли отсюда,– рассеянно отозвался Роберт.– Официант, где наш счет?

– Какая она толстая! – Вирджиния поедала глазами мисс Байри: та сидела к ним спиной на расстоянии ярдов двадцати и весело с кем-то разговаривала, помахивая рукой с зажженной сигаретой.– Особенно в талии... Прямо какой-то гротеск!

– Да, гротеск! – на всякий случай подтвердил Роберт.

– Тебе не удастся меня одурачить! Знаю твои вкусы...

– О Боже! – вздохнул Роберт.

– Всегда притворяешься знатоком красивых женщин, а в глубине души предпочитаешь старомодных, отвратительных племенных кобыл!

– О Боже!

– Ну, наподобие Элизы Кросс,– наскакивала на него Вирджиния,-помнишь – летом, два года назад, на Кейне? Ей вроде стоило немалых усилий затянуть на талии пояс. А когда я на вечеринке тебя хватилась – нет нигде. Оказывается, вы вместе с ней вдвоем ушли куда-то за дюны...

– Но мы ведь решили никогда больше не затрагивать эту тему.– Роберт старался не терять чувства собственного достоинства.

– А какую тему мне дозволено обсуждать? Деятельность ООН?

– Между мной и Элизой Кросс ничего не было, и тебе это отлично известно! – твердо возразил Роберт.

Если уж быть честным до конца, кое-что между ними, конечно, было, но ведь это случилось два года назад, и с тех пор он больше не встречался ни с ней, ни с какой-либо другой девушкой. К тому же в то лето он крепко пил -почему, это давно вылетело у него из головы,– а вокруг него толклось столько необычных, красивых, изломанных типов, любителей менять жен,– такие обычно просто роятся в подобных местах в августе, ну и, само собой, заражают атмосферу. К первому сентября, к Дню Труда1, ему стало стыдно за свое поведение, и он решил коренным образом измениться. Теперь он считал себя чистым как стекло, без тени вины, и его лишь огорчало, что после такого продолжительного воздержания ему еще приходится защищаться.

– Ты проводил на берегу больше времени, чем береговая охрана,– не унималась Вирджиния.

– Если сейчас, сию минуту, к нам не подойдет официант,– все больше заводился Роберт,– ухожу не заплатив, и пусть догоняют меня на такси, чтобы получить свои деньги.

– Поделом мне! – посетовала Вирджиния с каким-то пока отдаленным всхлипом в голосе.– Мне говорили – еще до нашего брака... Репутация твоя известна...

– Послушай, но с тех пор прошло целых пять лет,– упрямо отстаивал свои позиции Роберт.– Я был тогда куда моложе, куда как энергичнее, да еще женат на женщине, которую не любил, она меня не любила. Чувствовал себя несчастным, одиноким, часто не находил себе места...

– Ну а теперь?

– А теперь...– Вот бы сейчас встать и уйти подальше от жены, скрыться месяцев на шесть-семь.– Я женат на женщине, которую люблю, остепенился и глубоко счастлив. Сколько лет никого не приглашал на ланч или на выпивку -уму непостижимо! Когда прохожу по улице мимо знакомых женщин, лишь приподнимаю шляпу.

– Ну а что скажешь об этой жирной актрисе – вон там, в углу?

– Послушай,– Роберт уже охрип, словно несколько часов кряду орал на холодном ветру,– давай все выясним. Встретился я на вечеринке, разговаривал с ней пять минут. Красоткой ее не считаю. И как об актрисе о ней невысокого мнения. Я страшно удивился, когда она узнала меня,– забыл даже, как ее зовут. А потом вспомнил, когда она сама подошла к нашему столику.

– И ты считаешь, что я всему этому поверю? – холодно улыбнулась Вирджиния.

– Конечно, как же иначе? Ведь это неопровержимый факт.

– Я видела ее улыбку... Думаешь, не заметила?

– Какую там еще улыбку? – Роберт в самом деле был озадачен.

– "Ах, мистер Харвей! – как она тут кудахтала.– До чего приятно встретиться с вами снова!" До чего белозубая улыбка, по-детски наморщенный носик и прямой, как стрела, взгляд...