Текст книги "Ставка на мертвого жокея (сборник рассказов)"

Автор книги: Ирвин Шоу

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 14 страниц)

Шоу Ирвин
Ставка на мертвого жокея (сборник рассказов)

Ирвин Шоу

Ставка на мертвого жокея

Сборник рассказов

СТАВКА НА МЕРТВОГО ЖОКЕЯ

Ллойд Барбер лежал и читал "Франс-суар", когда зазвонил телефон. Всего два часа, но дождь льет вот уже пятый день подряд, так что из дома не выйдешь, да и куда ему идти? Читал он сводку об относительном рейтинге команд в различных лигах по регби. Правда, на регби никогда не ходил и его совсем не интересовал относительный рейтинг "Лилля", "По" или "Бордо", но вся газета уже прочитана, осталась одна эта сводка. В маленькой, темной комнатке холодно – тепло подают только с десяти утра до шести вечера,– и он лежал на кочковатой двуспальной кровати, сняв обувь и накрывшись пальто. Поднял трубку – голос портье за конторкой внизу:

– Вас ожидает какая-то дама, месье Барбер.

Барбер посмотрел на себя в зеркало, висевшее над бюро, прямо с кровати. Да, можно выглядеть и получше...

– Эта дама назвала свое имя?

– Нет, месье. Может быть, спросить?

– Ладно, не утруждайте себя. Сейчас спущусь.

Повесил трубку, надел ботинки – начал, как всегда, с левого – на счастье; застегнул ворот рубашки, поправил галстук – потерся на узелке; надел пиджак, похлопал по карманам – нет ли сигарет; не оказалось. Пожав плечами, нарочно, из чувства мести, оставил гореть свет – менеджер вечно ворчит по поводу его счетов – и спустился вниз.

Морин Ричардсон сидела в маленькой комнатке, сразу за холлом, на старинном стуле с плюшевым сиденьем – владельцы третьеразрядных парижских отелей выставляли такие для своей клиентуры, не желая поощрять излишней общительности на первых этажах.

Ни одна лампочка не горела, и через пыльные шторы с поливаемой дождем улицы просачивался сумеречный, зеленовато-мертвенный свет. Морин, молодую, красивую девушку, с блестящими, доверчивыми голубыми глазами, Барбер впервые встретил после войны, незадолго до того, как она вышла замуж за Джимми Ричардсона. Но с тех пор у нее появилось двое детей, да и дела у Ричардсона шли не очень-то хорошо; ее поношенное пальто из дешевой ткани промокло насквозь; от прежнего цвета лица ничего не осталось, и в этом мрачном холле оно казалось желтоватым, а глаза – белесыми, выцветшими.

– Привет, Красотка! – окликнул ее Барбер.

Так всегда называл ее Ричардсон и, хотя это забавляло его друзей по эскадрилье, упрямо держался своей привычки, и в конце концов все стали так ее называть.

Морин мгновенно повернулась,– кажется, он ее напугал.

Пожали друг другу руки, и Барбер осведомился, не пойти ли куда-нибудь выпить по чашечке кофе.

– Да нет. Понимаешь, я оставила малышей только на время ланча у одной приятельницы, обещала забрать их в два тридцать, так что времени у меня осталось не так уж много.

– Понятно... Ну как там поживает Джимми?

– Ах, Ллойд...– Морин теребила пальцы с неровно подстриженными ногтями, совсем красные от холода.– Ты его видел?

– Когда? – Барбер озадаченно глядел на нее в этом сумраке.– Кого ты имеешь в виду?

– Ты видел Джимми? – повторила Морин тонким, испуганным голоском.

– Да-а... так с месяц назад, может, даже больше. Почему ты об этом спрашиваешь? – Вопрос задал просто так, для порядка – почти был уверен почему.

– Он пропал, Ллойд... Его нет уже тридцать два дня. Не знаю, что и делать...

– И куда же он отправился?

– Не знаю...– Совсем расстроенная, Морин вытащила из пачки сигарету, прикурила, забыв предложить Барберу.– Ничего он мне не сказал.– Она с рассеянным видом жадно затягивалась.– Я так переживаю... подумала, может, он сообщил тебе что-то... может, ты с ним случайно где-то встретился...

– Не-ет...– разочаровал ее Барбер,– ничего такого не было.

– Какое-то странное, абсолютно непонятное происшествие. Мы женаты вот уже десять лет, и он никогда ничего подобного не вытворял.– Морин изо всех сил старалась не напрягать голос, говорить спокойно.– Однажды вечером он пришел и сказал, что взял на работе месячный отпуск, что вернется через месяц и расскажет мне все потом... просил не задавать ему никаких вопросов.

– И ты не задала?

– Он и вел себя как-то странно...– вспоминала Морин.– Никогда его прежде таким не видела. Весь какой-то взвинченный, возбужденный, можно даже сказать счастливый... Вот только одно: всю ночь то и дело вставал посмотреть на малышей. И... никогда он не доставлял мне беспокойства... ну... по женской части.– В голосе Морин прозвучала гордость.– Не то что кое-кто из наших знакомых парней. Мне больше всего в Джимми нравится одно – ему всегда можно доверять. Вот я и помогла ему собрать вещи.

– Что он взял с собой?

– Один рюкзак. Кое-какие легкие вещи, словно в летний отпуск; даже теннисную ракетку захватил.

– "Теннисную ракетку"...– Барбер кивнул, словно нет ничего более естественного в мире, когда мужья, исчезая из поля зрения, берут с собой теннисные ракетки.– И с тех пор о нем ни слуху ни духу?

– Вот именно! Сказал, что напишет. Представляешь? – Несмотря на тревогу, чувствовалась ее забота о муже и жалость к нему.– Говорила же я, нечего нам делать в Европе. Для тебя все иначе, ты холостяк и всегда был ветреником, не то что Джимми...

– На работу ему звонила? – перебил Барбер. Вовсе ему не хотелось слышать от кого бы то ни было, какой он бесшабашный ветреник, холостой-неженатый.

– Сама – нет, друга одного попросила. А то жена звонит и пытается узнать, где муж... Возникнут подозрения.

– Ну и что ему сказали?

– Что ждали его еще два дня назад, но он так на работе и не появился.

Барбер, проявив инициативу, сам взял сигарету из пачки Морин, зажег,-первая сигарета за четыре часа показалась особенно вкусной. Вдруг он испытал легкий приступ благодарности эгоиста к Морин за то, что она пришла к нему в отель.

– Ллойд, скажи честно, тебе что-нибудь о нем известно? – допытывалась Морин. В своем потрепанном, тонком сыром пальтишке она выглядела очень беспомощной, окутанная зеленоватым туманом.

Барбер колебался.

– Нет, но я сделаю пару звонков и сообщу тебе завтра.

Оба встали. Морин натянула на покрасневшие руки перчатки – тоже потертые, когда-то черные. Глядя на них, Барбер вспомнил опрятную, сияющую Морин там, в Луизиане, много лет назад, когда они впервые встретились. И какими здоровыми, подтянутыми были они с Джимми и все их друзья – в лейтенантской форме, с новенькими серебряными крылышками на груди.

– Послушай, Красотка, у тебя, конечно, туго с деньгами?

– Я сюда пришла не за этим! – твердо отвечала Морин.

Барбер вытащил из кармана бумажник, раскрыл и стал внимательно изучать содержимое. Напрасная уловка: отлично знал, что в нем лежало; выудил пятитысячную банкноту.

– Вот, возьми,– и вложил ей в руку,– пригодится.

Морин, казалось, хотела вернуть деньги.

– Нет, я не должна... нет...

– Ша, Красотка! – оборвал ее Барбер.– Во всем Париже не найти американской девушки, которая не знала бы, куда деть сейчас пять тысяч франков.

Морин, вздохнув, безропотно сунула бумажку в карман.

– Мне так неловко, Ллойд, брать у тебя деньги.

– В память о моей бесшабашной юности в голубой форме.– Поцеловал ее в лоб.

Отправляя обратно в карман бумажник, где оставалось пятнадцать тысяч франков, представлял, что этих денег ему должно хватить до конца жизни: Джимми вернет долг.

– Думаешь, с ним ничего не стряслось? – Морин стояла совсем рядом.

– Само собой.– Барбер пытался казаться беззаботным, но выдала фальшь в голосе.– Не беспокойся так о нем. Позвоню тебе завтра, как обещал. Может, он уже будет дома, сам возьмет трубку и станет мне высказывать обиду – мол, кадрюсь к его жене, пока его нет в городе.

– Держу пари,– улыбнулась несчастная Морин.

Через холл, освещенный как пещера, вышла на улицу, под дождь,– надо забрать двух своих малышей из дома подруги, она попросила их накормить, об этом договорились.

А Барбер, поднявшись к себе, взял телефонную трубку и подождал, покуда старик внизу включит его телефон в сеть. На полу – два открытых чемодана со сложенными рубашками – для них не нашлось места в ящиках бюро, выделенного отелем. Сверху на бюро – давно просроченный счет от портного; письмо от его бывшей жены, из Нью-Йорка, нашла на дне дорожного сундучка его армейский пистолет и спрашивает, что с ним делать – боится попасть под закон Салливана о незаконном хранении оружия; письмо от матери: умоляет перестать быть идиотом, вернуться поскорее домой и найти постоянную работу; письмо от одной женщины – он к ней не проявлял особого интереса: приглашает приехать к ней на виллу в Изео1, погостить немного; там просто чудесно, тепло, и к тому же ей нужен мужчина в доме; письмо от одного парня – был у него на самолете пулеметчиком: постоянно подчеркивает, что Барбер спас ему жизнь, когда неподалеку от Палермо он получил тяжелое ранение в живот; а самое удивительное – он после этого написал книгу. Теперь постоянно присылает длинные, литературные по стилю письма – по крайней мере раз в месяц. Странный парнишка – слишком легковозбудимый, необычно целеустремленный; постоянно подвергает себя беспощадному анализу с целью сделать окончательный вывод: на самом ли деле он, как и те, кого он любит (в их число он с изрядной долей смущения включал и Барбера из-за тех восьми опасных минут над Палермо), такой, каким кажется. "Наше поколение подвергается опасности измельчания,– писал он ему на пишущей машинке.– Слишком рано мы прошли через свои испытания. Наша любовь превратилась в привязанность, ненависть -в неудовольствие, отчаяние – в меланхолию, страстность – в предпочтение. Мы превратились на всю жизнь в послушных карликов в этой маленькой, фатальной интермедии".

Письмо это повергло Барбера в глубокую депрессию, и он на него не ответил – достаточно наслушался этого от французов. Пусть его бывший пулеметчик либо прекратит писать ему, либо затрагивает в своих письмах другие темы – вот его искреннее желание. Не ответил Барбер и своей бывшей жене – ведь и приехал в Европу только ради того, чтобы забыть о ней навсегда. Не написал ответа и матери, ибо сильно боялся, что она на самом деле права. И не поехал в Изе: в каком бы трудном положении ни находился, не собирался торговать этим товаром – самим собой.

В раму зеркала над бюро вставлена фотография: они с Джимми Ричардсоном на пляже в Довиле1 прошлым летом. Ричардсоны снимали там коттедж, и Барбер провел с ними два уик-энда. Джимми Ричардсон – второй парень, который привязался к нему, Барберу, во время войны. Так или иначе, но люди вокруг него всегда проявляли свою преданность, в чем, собственно, он не нуждался. "Люди липнут к тебе,– однажды сказала ему рассерженная на него девушка,-потому что ты лицемерный тип – чисто автоматически стоит кому-нибудь войти в комнату – оживляешься, становишься веселым и вызываешь к себе полное доверие".

Вот они с Джимми: стоят на пляже, в плавках; высокий Барбер осчастливлен этой блондинкой, с типично калифорнийской красотой, что улыбается рядом с Джимми – тот на фото толст, неповоротлив, похож на глупого ребенка, освещенного яркими солнечными лучами.

Барбер долго смотрел на фотографию. Нет, Джимми не из тех, кто способен улизнуть на тридцать два дня. Ну а что касается его, Барбера, он криво улыбнулся, так он и правда выглядит "чисто автоматически" веселым и вызывающим к себе полное доверие. Остается выдернуть фотографию из рамки и бросить в ящик. Небрежно держа трубку в руке, Барбер с отвращением озирался по сторонам. При свете лишенной абажура лампочки темные панели кажутся мрачными, изъеденными муравьями; на этой вот кровати, с пестрым покрывалом цвета гнилой груши, верно, барахтались сотни мужчин и женщин со скверными фигурами – снимали номер на час... На какое-то пронзительное мгновение он заскучал вдруг по номерам всех тех отелей "Статлерз", где ему приходилось ночевать, по уютным купе поездов, курсирующих между Нью-Йорком и Чикаго, Сент-Луисом и Лос-Анджелесом...

Барбер положил трубку. Берт Смит его, конечно, не удивил: он кочует из отеля в отель и к тому же мог сменить с полдюжины имен с тех пор, как они в последний раз разговаривали.

Сделав над собой сознательное усилие, Барбер постарался больше не думать ни о Джимми Ричардсоне, ни о его жене, которую друзья в эскадрилье в шутку называли Красоткой, ни о двух их маленьких сыновьях.

Зло насупившись, подошел к окну. Зимний парижский дождь сыплет как через сито на узкую улицу, делая неясными, расплывчатыми ее очертания, сдирая, словно стружку, привычную окраску зданий напротив,– ни за что не догадаешься, как они выглядели только что построенные. Какой-то преследуемый непогодой работяга сгружает с машины ящики с вином,– привычное, веселое парижское позвякивание винных бутылок приглушается, притупляется, становится печально-скорбным от серого потока воды с небес, с оконных карнизов, рекламных щитов и свернутых навесов...

Нет, это не такой день, когда может пропасть чей-то муж или чей-то друг. В такой день нельзя оставаться одному, иметь всего пятнадцать тысяч франков в кармане, торчать в узком отельном номере, куда тепло подают только с десяти утра до шести вечера. Быть без работы, без сигарет или ланча. Вновь и вновь подвергать себя анализу и неизбежно прийти к выводу: сколько ни крути, ни придумывай для себя оправданий – во всем виноват только ты один.

Барбер вновь принудил себя выйти из оцепенения. Ну какой смысл торчать целый день в комнате? Если уж он хочет совершить что-то полезное, надо идти на поиски Берта Смита. Сейчас почти два тридцать; попытаться вспомнить, в каких местах он приблизительно в это время, днем, встречался с Бертом Смитом... Да, вот: дорогой, роскошный ресторан возле Круглого моста, где обычно обедают люди из кино, владельцы французских газет и богатые туристы; бистро на бульваре Латур-Мобур на левом берегу Сены; рестораны в Отей Лоншан и Сен-Клу. Так, еще раз свериться с газетой: сегодня скачки в Отей...

Если он не на скачках, но находится в Париже, искать его в середине дня нужно в какой-нибудь художественной галерее. Берт Смит большой любитель искусства,– по крайней мере, покупает картины, причем со знанием дела. Постоянного места жительства у него нет, живет он в отелях, а их никак не назовешь удобным местом для хранения коллекции; вполне вероятно, картины покупает ради спекуляции ими или действует как агент, если речь заходит об очень ценных произведениях и правительство не желает допустить их вывоза из Франции контрабандным путем.

Встречался он со Смитом днем и в парной "Клэридж": небольшого роста, полный, с удивительно стройными ногами, он сидел обычно в парной, завернувшись в простыни, и постепенно багровел, щедро расточая улыбки, окутанный облаком пара: цель его была как следует пропотеть, чтобы сбросить жирок, накопленный за долгие годы усиленного питания в лучших ресторанах Европы.

Несколько раз видел Смита около шести вечера в парикмахерской отеля "Георг V", где имел обыкновение бриться, а после этой процедуры – в баре наверху, в баре "Плаза-Релэ" и в английском баре "Плаза-Атене"; поздно вечером – в разных ночных клубах: "Слон", "Блан", "Кэрроллз", "Красная Роза"...

С замиранием сердца думал Барбер об оставшихся в бумажнике пятнадцати тысячах франков. Впереди долгий, сырой, трудный и весьма дорогостоящий день. Надев шляпу и пальто, он вышел из отеля. Дождь все еще льет... Окликнул такси, назвал шоферу адрес ресторана возле Круглого моста.

Все началось два месяца назад, на трибуне в Отей, перед началом шестого забега. День выдался пасмурный, туманный, и зрителей собралось немного. У Барбера все не очень ладилось, но перед шестым заездом он получил подсказку, при ставках восемь к одной. Поставил пять тысяч (опережение на нос), забрался на самый верх трибуны, откуда легче наблюдать за всей картиной предстоящего заезда.

На трибуне рядом с ним оказался всего один зритель: небольшого роста толстячок, в дорогой на вид бархатной шляпе, в руках бинокль и зонтик -вылитый англичанин. Улыбнувшись, он кивнул соседу. Барбер ответил вежливой улыбкой – и только в этот момент понял, что неоднократно видел этого человека (или его брата, или еще с полдюжины очень похожих на него людей) в ресторанах, барах, на улице: обычно в компании высоких, длинноногих девиц -манекенщиц либо проституток высшего пошиба.

Толстячок двинулся к нему вдоль сырого бетонного ряда мест, довольно проворно передвигаясь на своих коротких ногах. Лицо ухоженное, с очень распространенными чертами; большие, красивые черные глаза с густыми черными ресницами; на шее яркий галстук. Подобный тип лица Барбер окрестил "экспорт-импорт": одновременно вежливое, циничное, самоуверенное, сексуальное, отчаянное и отважное, оно может принадлежать турку, венгру, греку или тому, кто родился где-нибудь в Ираке, например в каком-то баре. Такое лицо можно увидеть где угодно: в Париже, Риме, Брюсселе, даже в Танжере, причем в самых престижных местах и всегда с выражением деловой озабоченности. Неизменно оно вызывает время от времени повышенный интерес полиции.

– Добрый день,– поздоровался он по-английски, приподняв шляпу.-Надеюсь, у вас сегодня счастливый день?

У него акцент, но какой – точно определить с ходу трудно. Такой свойствен ребенку, перебывавшему во множестве школ повсюду, к которому были приставлены десять нянек десяти национальностей.

– Так, ничего себе,– состорожничал на всякий случай Барбер.

– Какую лошадь вы предпочитаете в этом забеге? – Толстячок ткнул острием зонтика на дорогу, где по грязной траве лошади робко трусили к линии старта.

– Номер три,– ответил Барбер.

– "Номер три"? – Тот только пожал плечами,– мол, ему жаль собеседника, но в силу хорошего воспитания он воздерживается и не высказывает своего сожаления вслух.– Ну а как в наши дни дела в кинобизнесе?

– Кинобизнес отправился домой месяц назад.

Барбер слегка удивился – откуда этому человеку все о нем известно. Одна американская компания делала картину о войне, и Барбер в течение четырех месяцев за хорошую плату работал техническим консультантом (надо же, как повезло), надевая на главных действующих лиц парашюты и объясняя режиссеру различие между самолетами "П-47"и "Б-25".

– Ну а та блондинка – звезда? – не унимался коротышка, отнимая бинокль от глаз.– С таким изумительным задом?

– И она уже дома.

Вскинув брови, он покачал головой, выражая сожаление по поводу того, что его новый знакомый, а вместе с ним и весь Париж лишился такого превосходного зада.

– Что ж,– продолжал он,– в этом тоже есть что-то приятное, по крайней мере, вы можете днем посещать скачки.– Он смотрел в бинокль на беговую дорожку.– Вот, поехали!

Лошадь под номером три шла все время впереди, вплоть до заключительного этапа: там ее обогнали другие четыре лошади.

– В этой стране дистанция на бегах всегда кажется на сто метров длиннее.– Барбер, когда лошади пересекли финишную прямую, вытащил свои билетики и, разорвав их все, швырнул на влажный бетон.

С удивлением наблюдал он за действиями нового знакомого, тот тоже вытащил свои билетики и разорвал. Тоже поставлены на третий номер, но гораздо больше по размерам, чем у него,– значит, дороже. Человек с зонтиком выбросил разорванные билеты с абсолютно отсутствующим выражением лица, словно забавляясь,– словно всю жизнь только и делал, что разрывал утратившие вдруг ценность вещи.

– Вы останетесь на последний забег? – поинтересовался человек с зонтиком, когда стали спускаться между пустыми рядами.

– Нет, не думаю; этот славный день оказался для меня вполне удачным.

– Почему бы и не остаться? – настаивал толстячок.– А может, у меня что-то есть для вас...

Барбер задумался, прислушиваясь к шагам четырех ног по бетонке.

– Кстати, я на машине.– Тот улыбался.– Могу подвезти вас, мистер Барбер.

– Ба-а! – удивился Барбер.– Вам известно мое имя?

– А как же! Не подождете ли меня в баре? Пойду получу выигрыш за некоторые билеты.

– А я думал, вы проиграли.– Барбер подозрительно поглядывал на него.

– Да, на третий номер.– Из другого кармана он извлек пачку билетов и плавно помахал ими.– Всегда ведь есть страховка – нужно о ней думать. Ладно, увидимся в баре.

– О'кей.– Барбер не надеялся выудить у человека с зонтиком какую-то полезную информацию – просто пусть его подвезут домой.– Да, между прочим... как ваше имя?

– Смит. Берт Смит.

В баре Барбер заказал сначала кофе, но потом поменял заказ на бренди: кофе – это не тот напиток после таких скачек. Сгорбившись над стойкой, он мрачно рассуждал о том, что принадлежит к категории людей, никогда не думающих о страховке. "Смит...– мысленно повторял он.– Берт Смит. Как можно больше страховки. Сколько же у него прежде было имен, покуда он не остановил окончательный выбор на этом – Берт Смит".

Мягкой походкой, на своих коротких ножках вошел, улыбаясь, Смит и, приблизившись, положил легкую руку на его ладонь.

– Мистер Барбер, пронесся слушок по поводу седьмого заезда. Номер шесть.

– Никогда не выигрывал на этот номер,– возразил Барбер.

– Всего лишь слушок: ставки – двадцать две к одной.

Барбер с сомнением глядел на Смита – какая ему здесь выгода? – но недолго.

– Черт подери, что я теряю? – ругнулся он, направляясь к кассе.

Поставил пять тысяч на номер шесть и, повинуясь суеверию, нарочно остался во время забега в баре, попивая бренди. Лошадь номер шесть уверенно выиграла, обойдя всех на полкорпуса, и, хотя ставки к этому времени немного снизились, ему выплатили по восемнадцать к одной.

Уверенно шагая в сырых сумерках по разбросанным газетам и затоптанной траве, с ее деревенским запахом, он постукивал по внутреннему карману, весьма довольный этим коротышкой, трусившим мелкой рысцой рядом с ним,-оттуда приятно выпирал комок в девяносто тысяч франков.

Берт Смит очень мягко и уверенно вел свой "ситроен", но довольно безрассудно, то и дело подрезая другие автомобили или резко бросая машину на крайнюю полосу, чтобы получить преимущество у светофоров.

– Вы часто играете на скачках, мистер Барбер? – осведомился он, когда проезжали мимо одинокого патрульного в белом плаще по сверкающей огнями улице.

– Пожалуй, даже слишком часто.– Барбер наслаждался теплом в салоне машины, приятным воздействием виски и выпирающим из кармана весомым бумажным комком.

– Вам нравится играть на деньги.

– А кому не нравится?

– Ну, очень многим азартные игры не нравятся.– Смит чуть не столкнулся с грузовиком впереди.– Правда, мне их искренне жаль.

– "Жаль"? – удивился Барбер – какое странное слово подобрал Смит.-Почему же?

– Потому,– тихо пояснил, улыбаясь, Смит,– что в нашем веке наступит время, когда каждый из нас обнаружит: его силой заставляют играть в азартные игры, и не только на деньги, и не только у окошечка на скачках. И вот когда это время наступит и окажется, что вы еще не выработали к этому привычки и это вас увлекает,– вы, скорее всего, проиграете.

С минуту ехали молча. Иногда Барбер поглядывал на мягкое, самоуверенное лицо над баранкой, освещенное приборной доской. "Взглянуть бы на его паспорт,– думал он,– нет, на все паспорта, что он носил в кармане за последние двадцать лет".

– Например,– продолжал Смит,– во время войны...

– Да, я слушаю.

– Вы в своем самолете выполняли боевое задание. Не бывало ли у вас таких случаев, когда вам приходилось решать немедленно, что делать, полагаясь в какую-то долю секунды только на свое везение, и если вы в это мгновение проявили нерешительность, отказались от азарта, от риска, то...-Смит, оторвав одну руку от баранки, сделал ею плавное движение сверху вниз с оттопыренным книзу большим пальцем; он улыбался, глядя на своего пассажира.– Мне кажется, вы один из тех молодых людей, которые десятки раз едва избегали смерти.

– Что ж, вы правы,– подтвердил Барбер.

– Как раз такие качества я предпочитаю в американцах – тогда они становятся больше похожими на европейцев.

– Откуда вам известно, что я воевал? – впервые Барбера стали одолевать сомнения: случайно ли Смит оказался рядом с ним на трибуне перед шестым заездом?

Смит презрительно фыркнул.

– Вы давно живете в Париже? Года полтора?

– Шестнадцать месяцев,– уточнил Барбер, еще больше удивляясь – ему известно даже это.

– Тут нет ничего мистического,– продолжал Смит.– Люди разговаривают, общаются в барах, на официальных обедах. Одна девушка что-то сообщает другой. Париж – маленький город. Где вас высадить?

Барбер посмотрел в окно – где они находятся.

– Неподалеку отсюда. Мой отель рядом с улицей Виктора Гюго. Туда нельзя подъехать на машине – там пушки.

– Да, да,– отозвался Смит таким тоном, словно знает абсолютно все об отелях.– Да не покажется вам мой вопрос слишком навязчивым,– как долго вы намерены еще пробыть в Париже?

– Это зависит от многого.

– Например?

– От удачи,– широко улыбнулся Барбер.

– У вас была хорошая работа в Америке? – Смит не спускал глаз с дорожного движения впереди.

– За тридцать лет, работая по десять часов в день, я стал бы третьим по значимости человеком в компании,– сыронизировал Барбер.

– Какое несчастье, просто катастрофа,– улыбнулся Смит.– Надеюсь, вы нашли здесь что-то более интересное для себя?

– Время от времени кое-что подворачивается,– уклонился от прямого ответа Барбер, постепенно осознавая, что ему устраивают допрос.

– После окончания войны трудно сохранить к чему-то интерес,-рассуждал Смит.– Когда идет война, она не несет ничего, кроме скуки. А когда заканчивается – вдруг обнаруживаешь, что мирное время куда скучнее. Это одно из худших последствий войны. Вы еще летаете?

– Очень редко.

Смит понимающе кивнул.

– Лицензию сохранили?

– Да, конечно.

– Мудро поступили.– И, резко направив машину к тротуару, остановился. Барбер вышел.

– Ну вот вы и приехали.– Смит протянул руку.

Барбер пожал ее – рука казалась такой мягкой, но это обманчивое впечатление: под кожей чувствуются стальные мышцы.

– Спасибо вам за все,– поблагодарил Барбер.

– А вам – за компанию, мистер Барбер,– откликнулся Смит.– Мне было очень приятно с вами познакомиться. Надеюсь, мы скоро снова увидимся. Может, нам обоим повезло с нашей встречей.

– Несомненно! – Барбер широко улыбался.– Всегда прекрасно себя чувствую в компании людей, способных снять солидный куш – восемнадцать к одной.

Смит, улыбнувшись, выпустил руку Барбера.

– Возможно, на днях нам удастся сшибить что-нибудь покрупнее, чем восемнадцать к одной.– И дружески помахал на прощание.

Барбер захлопнул дверцу. Резко рванув с места, Смит вклинился в ряд, заставив две идущие следом машины экстренно затормозить.

Прошло две недели, прежде чем Смит объявился вновь. С самого начала Барбер отдавал себе отчет – что-то назревает, но терпеливо выжидал, хотя любопытство снедало его. Забавляло повышенное к нему внимание со стороны Смита: тот водил его в дорогие рестораны, которые патронировал; в художественные галереи, где Барбер выслушивал его продолжительные лекции об импрессионистах; на скачки, где он гораздо чаще выигрывал, чем проигрывал, благодаря информации, полученной Смитом от "жучков", умеющих держать язык за зубами,– они вечно слонялись возле паддока1.

Барбер притворялся, что ему нравится этот маленький, умный человек, гораздо больше, чем это было на самом деле, а Смит, со своей стороны (Барбер в этом на сто процентов уверился), то же самое. Все это походило на скрытное, циничное ухаживание друг за другом, но ни одна сторона не подавала вида. Только, в отличие от обычных обхаживаний, Барбер первые две недели никак не мог определить, в какой области лежит заинтересованность в нем Смита.

И вот однажды поздно вечером, когда после сытного обеда и бесцельного турне по ночным клубам – Смит был необычно молчалив и, казалось, предавался абстрактным размышлениям – они стояли перед отелем Смита, тот сделал первый открытый шаг. Ночь холодная, на улицах почти никого, только одинокая проститутка, с пуделем на поводке, поглядев на них без всякой надежды, продолжала свой путь к Елисейским полям1.

– Ты будешь завтра утром у себя в номере, Ллойд? – задал вопрос Смит.

– Буду. А почему ты спрашиваешь?

– "Почему"? – рассеянно повторил Смит, провожая взглядом фигуру девушки с собакой, удалявшуюся от них по пустынной, темной улице.– Почему, спрашиваешь? – И фыркнул, словно это к делу не относится.– Мне хотелось бы кое-что тебе показать.

– Да, я буду у себя в номере завтра утром,– подтвердил Барбер.

– Скажи мне, друг мой,– Смит легонько коснулся рукава пальто Барбера затянутой в перчатку рукой,– ты до сих пор не догадался, почему я за последние две недели зачастил к тебе, почему кормлю тебя дорогими обедами и пою первосортным виски?

– Как "почему"? Потому что я очаровательный, интересный, забавный парень,– забавляясь, широко улыбнулся Барбер.

Смит снова фыркнул, погромче, и погладил рукав пальто Барбера.

– Однако ты не настолько глуп, друг мой, не так ли?

– Ты абсолютно прав,– согласился Барбер.

– Скажи мне, друг мой,– Смит перешел почти на шепот,– не хотелось бы тебе заполучить двадцать пять тысяч долларов?

– Что-что? – Барбер подумал, уж не ослышался ли.

– Ша! – цыкнул на него Смит; вдруг сразу повеселел, улыбнулся.-Подумай о моем предложении. Встретимся завтра утром. Благодарю, что проводил.– И, отпустив руку Барбера, повернулся и направился к отелю.

– Смит! – окликнул Барбер.

– Ша! – Смит игриво приложил палец к губам.– Выспись хорошенько. Увидимся утром.

Барбер видел, как он вошел через вращающуюся стеклянную дверь в ярко освещенный, безлюдный холл отеля. Сделал было шаг вперед, чтобы пойти за ним следом, но передумал, остановился. Пожав плечами, поднял воротник и не спеша зашагал к своему отелю. Он этого слишком долго ждал,– можно подождать еще немного – до утра.

Барбер еще не вставал с постели, когда дверь его номера отворилась и вошел Смит. Шторы на окнах опущены, в комнате темно, а Барбер лежал еще до конца не проснувшись и в полудреме мысленно повторял: "Двадцать пять тысяч... двадцать пять тысяч..." Скрипнула дверь – он открыл глаза: на пороге, на фоне слабого света в коридоре, маячит силуэт короткой, крепко сбитой фигуры...

– Кто там?..

– Ллойд! Прошу простить меня! – раздался голос Смита.– Спи, спи, не стану тебя тревожить. Зайду попозже.

Барбер одним махом сел в постели.

– А, это ты, Смит! Входи, входи.

– Мне не хотелось бы тебя беспокоить...

– Не беда, входи! – Барбер вылез из постели, босиком прошлепал к окну, отдернул шторы, выглянул на улицу.– Боже, кто бы мог подумать! -Весь дрожа, он захлопнул окно.– Солнце сияет вовсю... Закрой, пожалуйста, дверь!

Смит подчинился. По-видимому, он недавно принял ванну, побрился – сна не чувствовалось ни в одном глазу. Свободное серое твидовое пальто типично британского стиля, мягкая фетровая итальянская шляпа, в руках большой пакет из плотной манильской оберточной бумаги.