Текст книги "Предводитель маскаронов"

Автор книги: Ирина Дудина

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 17 страниц)

Прибегает куратор, требует перформанса. Я сижу у коробок испуганная и униженная. Тогда ко мне подходит Вспышкин и просит, чтобы я помогла ему прицепить накладные бицепсы и засунуть в эластичные колготки накладной член. Я стягиваю на спине его всякие верёвочки, потом помогаю надеть браслеты с шипами. Вспышкин готов.

Он выбегает в костюме супер-героя, в синих колготках, алом плаще, алых сапожках и с золотым ремнём. Он легко взбегает на верхние ступени стадиона и оттуда всех приветствует. По стадиону бегут в этот миг человек двадцать стариков и старушек, их процессию возглавляет хитрый мужик помоложе, лет пятидесяти пяти. Он ведёт своё стадо к здоровью и долголетию, старики одеты в дешёвую спортивную одежонку, в трусы обвислые, ну чтоб для себя, для здоровья, без выпендрёжа. Старики одни в путанице старых вен, в обвислых жилах, другие одутловаты и с плюшками жира, на них серые майки и растянутые футболки, кеды, сделанные ещё на заводе «Скороход». Они похожи на потерянных во времени пионеров под руководством более мудрого пионервожатого. Их вождь кричит: «А теперь остановимся и займёмся дыханием! Повернёмся к солнцу! Так, поднимем руки! Это снизит холестерин и соль! Солнце! Приветствуем тебя! Снизь нам холестерин и соль!». Группка останавливается и начинает вздымать руки к небу и пыхтеть. Вдруг, при воздевании рук, группа здоровья видит на вершине сияющего в лучах солнца Вспышкина с белой бородой, седой белоснежной гривой, в синих колготках, синем комбидрессе, алом плаще и с золотым поясом. Вспышкин приветствует их смешным мечом с светящимся внутри стержнем. Потом включается драм-энд-бейс, Вспышкин начинает танцевать и всех призывать танцевать и двигаться. Он так привык делать на многотысячных дискотеках, заводя своим телом и голосом многотысячную молодёжь.

Группа здоровья и её предводитель с ужасом смотрят на Вспышкина, он им ломает всю систему эгоистического платного оздоровления под управлением кряхтуна-гуру. Чтобы быть молодым, надо идти к молодым, надо быть молодым душой, надо быть открытым миру и всему новому, надо одевать красные колготки и золотые пояса…

Орёл лежит у забора в виде кубиков-коробок и кучек скрученного и скомканного скотча.

((((((((

Лето, утро, солнце уже во всю ласкает тополя во дворе, небо бирюзовое от надвигающейся жары, и золотые головки тополя в нём висят и дышат. Если смотреть на эти разморенные тополя и на небо, то можно почувствовать себя счастливым. Можно вообразить прекрасные земли под этим небом и тополями, прекрасную жизнь в прекрасном лете. Что это за прекрасная жизнь? Бог его знает… Ну, красивые дома, не оскорбляющие глаз… Ну, лужайки и рощи, фонтанчики и скульптурки между домами. Ну, не знаю уже даже что и вообразить.

Но когда смотришь на эти золотые, лоснящиеся жирные тополя, душа трепещет аки птичка, будто ты ласточка и летаешь над красивыми землями под кудрявыми облаками. Глаза ниже опускать не рекомендуется. Есть ли там жизнь? Безусловно, жизнь есть, и часто очень даже интересные люди могут в хрущобах таится, но как к ним выйти, как их познать? Так легко плюнуть в окно и угрюмо отвернуться к стене, и сказать – там нет НИКОГО. Отмахнуться как от назойливых мух, скинуть людишек с глаз своих, отказать им в реальности их существования. Нечего ТУДА пялиться. Нет там НИКОГО. Скука одна. Обыватели, мещане, дяденьки скучные, их жёны, копошащиеся на кухнях, старички совсем уж бесцветные. Друга там не найдёшь. И чтоб потрындеть с кем – тоже не найдёшь, всё не те люди то. И пробовать нечего. И мечтать нечего. Никого там нет.

Поспорим? Ну ладно, опиши, кто живёт в твоей хрущовке. Люди ли они, либо ты им отказываешь в существовании? Хорошо, отлично, сейчас опишу. Но я уверена, это не люди, это какие-то полулюди, которые слегка вмякиваются в твой мозг, они как-бы реальны, но они полуживые. Ибо человек с человеком должен не только через глаза соприкасаться. Надо чтоб хоть раз было действие совместное, или раскрытие души, ну вот когда друг с другом рядом, и глаза в глаза глядя, человек говорит проникновенным голосом о себе, а ты его выслушиваешь. А так шелушение одно, общение через скорлупки отшелушенные, внешнюю пыльцу, знание внешних обстоятельств, которые наружу как-то вылезают, что не скрыть это.

И люди как тени, как тени, и если б не было любопытных кумушек, пронырливых зорких домохозяек, домоуправительниц, любящих посплетничать краснобаек, если б не было бы этих презренных сорок, этих устрашающих человекоглаз, этих шпионов бытовых, любопытствующих бессмысленно, то люди бы совсем развалились бы в ячейках своего проживания, они бы совсем как тени были бы. Но, я давно об этом думаю, человеки ходят под ангелами, этими мизерными муравьями, где бы они бы не были, управляют сверху духи небесные, а снизу духи подземные, и человеки как марионетки управляемы снаружи и изнутри, изнутри моторчиками воли, а снаружи моторчиками судьбы, и нет никакой такой сверхсилы, чтобы человек на своей лестнице по месту проживания был бы совсем уж невидимкою, всё равно кто-то, кому положено, узрит, кто-то заметит, проникнется, всё-всё поймёт…

Я ни с кем не общалась, въехала в этот дом с дерьмом мамашиным и с мамашей. Потом много чего узнала…

Этаж первый. Грузин с женой украинкой, трое детей. Дети выросли на глазах. Были мелкие и очень, очень гадкие. Папа грузин зарабатывал деньги где-то, как зарабатывал? А хрен его знает. Наверное, на рынке, или в странной конторе национальной, что-то перепродавал. Мама разжирела и распухла от детей. Пока дети были мелкие, она всё время сидела дома и что-то делала в квартирке, копошилась как-то, стирала, гладила, готовила, мыла полы. В-общем, трудно представить, как можно убивать всё своё человеческое время на эту скукотень убогую. Но факт: дети одни бродили как кролики по двору перед окнами первого этажа. Были они одеты средне, средне чисты, средне развиты, копошились в земле и песке, обкаканном собаками, площадки детской под окнами нет, горка раздолбана, но их было трое – две девочки и мальчик, и они придумывали, как время разукрасить своё. Мальчик Гога ломал кусты и бил кирпичом по машинам, стоящим во дворе. Девочки тоже в куклы не играли, а бессмысленно по чему-то стучали и что-то ковыряли, таскали на лестницу камни какие-то, палки. Животное восточное детство на свободе и без давления со стороны взрослых. Потом мама неожиданно стала начальницей подросткового клуба, грузин стал тоже каким-то начальником, диаспора как-то наверное расширялась и стала помогущественней, и уже добрались до руководящих структур, и уже РОНО было схвачено, и паспортный стол, и ментовка. И жена стала главным педагогом микрорайона, и руководила всем досугом. Это так странно было, такая непедагогичная женщина, так мало умевшая организовать культурный досуг своих собственных детей, и вдруг – всеми руководит. В её подбородке появилось что-то царственное, двойное. Клуб функционировал нормально, много кружков, энтузиастов-педагогов, а танцевальный коллектив получал призы и ездил на международные конкурсы. Но это как-то всё само собой делалось, на энтузиазме педагогов. Правда, во дворе подросткового клуба что-то не то происходило, там какие-то грузины сделали себе гараж на первом этаже, там у них стоял москвич старый, и возле этого москвича всё время копошилось человек пять грузинских мужиков чёрных и страшных. Они типа всё время рылись в капоте машины, типа бесконечная починка, сутки напролёт. При этом они внимательно посматривали по сторонам, к ним подъезжал другой грузин на непривлекательной машине, одна из машин загонялась в гараж, двери закрывались, у входа опять кто-то чинил капот. И так всё время текла интересная жизнь под боком у развивающих свои таланты детишек. Я думаю, там был подпольный завод в подвалах, может, там был целый город вырыт под землёй, и вход был из гаража этого странного. Тут же в двух шагах, был пункт милиции. Но главный милиционер был тоже хачик. В-общем, эти люди чем-то интересным занимались, может, водку палёную делали, наркоту раскладывали по пакетикам, может, шили трусы, может там пятьдесят рабов в зиндане сидели, прикованные к стенам. Хрен его знает, но что-то там было пугающее, прибыльное и подпольное.

Мальчик Гога стал моим учеником. Однажды ко мне подошла эта директриса Галя с первого этажа, и попросила, чтобы я позанималась с её беспризорным сыном, ну музыкой, или рисованием. Я пришла в подростковый клуб, ко мне пришли трое детей Гали, им уже было от 5 до 7 лет, я дала им краски и бумагу, чтобы они нарисовали цветы и машинку. Гога гениально нарисовал машинку, это была мощная экспрессия и отличный цвет, в Гоге явно погиб великий художник. Но тут Гога вскочил, порвал рисунки сестёр, поругался матом, и, как обезьяна, влез по полкам на шкаф, при этом шкаф из ДСП стал опасно крениться и падать, и едва не убил девочек-двойняшек, я тело подставила под шкаф, Гога больно прыгнул на меня, перевернул банки с гуашью на пол, она оттуда вытекла жирными пятнами. Я тоже выматерилась, я, невнятная тётя, невнятный безвольный бессмысленный человек, я долго оттирала пол и Гогу, мама пришла Гогина, и мы молча решили, что больше уроки я давать не буду, не моё это. Потом Гога и девочки подросли, стати вежливыми, цивилизованными и красивыми, дикость их куда-то исчезла, Гога стал учиться на юриста в техникуме, одну девочку сбила машина во дворе и она долго лечилась, мама толстела и седела на глазах, её сестра, красивая украинка, приезжала к сестре на шикарном джипе, она стала какой-то начальницей крутой и богачкой, или мужчину нашла себе, но детей у неё так и не было, а только племянники, и так мы и живём соседями.

Потом как-то к этой семье приехали родители отца-грузина, чудесные деревенские грузинские старики, как из кино, они ходили гулять по хрущобским дворам вместе, поддерживая друг друга, седые, с зоркими внимательными удивляющимися всему глазами, всё время хотелось поздороваться с ними, они вызывали уважение. Курящая соседка из соседнего подъезда хулиганисто вскрикнула: «Хоппа! Это что за рухлядь нафталиновая тут завелась? Кто это?». Мне так странно было слышать её, старики то были чудесные, чистые такие, прожившие в грузинской деревне вместе и вместе состарившиеся, и родители за детей и внуков не отвечают, родители жили то как горные орлы, а их внуки как городские мышки, и кто в этом виноват. Потом старики уехали на Кавказ и умерли там.

Ну ладно, про этих людей ты рассказала. А остальные?

Квартира номер два. Прекрасная дворничиха с мужем и двумя детьми. Старшему было 20 лет, когда родился младший. Он родился за тем, чтобы дворничиха получила свои 29 метров, трёхкомнатную. Речь шла о том, чтобы всегда работать дворником, или же стать двухдетной матерью, и тогда служебные метры станут их кровными метрами. Муж отрастил бородку, с претензией на интеллигентность. Старший сын женился, и вот в 29 метрах уже жило человек 7, а потом ещё какие-то родственники туда набились. Оттуда всегда шёл табачный дым, горячий запах множества людей, затоптанная весёлая прихожая выглядывала, набитая обувью. Потом дворничиха растолстела, а муж сбрил бороду, купил машину, теперь он по ночам извозничает, как и все мужчины в хрущобе, другой работы нет, все мужики по ночам уезжают и на рассвете возвращаются. Иногда муж дворничихи бывшей выходит на лестницу и курит на ломанном стуле. Страшный такой стул с оторванной спинкой, с затёртым тряпичным сидением. К батарее со следами сварки муж дворничихи прицепил банку из-под консервов, и курит по вечерам, сидя в халате на страшном стуле. Дым идёт по всей лестнице, идёшь на 4 этаж и задыхаешься. Однажды на этом стуле трахалось четыре парня. Я вошла на лестницу, услышала возню. Три паренька лет 15–17, не наши, стояли, взбудораженные, отвернувшись к окну, растрёпанные. Один парень, почему-то голый весь, с рубашкой, которой он прикрывал причинные места, сидел на этом стуле. Я сделала вид, что слепая, глухая и немая, и даже типа старый инвалид, и проползла мимо них с мёртвым безглазым лицом наверх.

Ну и гавно же ты вспомнила! Да-да! А что мне ещё вспоминать про эту лестницу, про эту затоптанную лестницу, про эту частицу жизни, которую не убрать никуда, про все её приключения, про надписи на стенах, про облезлый потолок. Надписи. Однажды там была странная надпись: «Нету лучшего влагалища, чем жопа пьяного товарища». Потом её закрасили. Вообще, десять квартир вокруг лестницы. Всех соседей знаем в лицо, и кой-какие факты биографии, которые в воздухе витают, с некоторыми здороваемся, с некоторыми умудряемся не здороваться.

Сириец живёт красивый и рослый с женой и с двумя рослыми красивыми сыновьями. Торгует с женой на рынке – где-то на оптовой базе покупает продукты, перевозит их на легковушке своей жене на точку, и она перепродаёт с наценкой. А оба когда-то учились на восточном факультете университета, там и познакомились. Почему красивый породистый сириец-востоковед предпочитает в этой тесноте жить и убогости, а не в роскошной Сирии? Не знаю. Вроде как в Сирии ему было бы ещё хуже… Почему эти люди, знающие несколько иностранных языков, так и не нашли работы? Не знаю. Грустно это и больно. Я часто встречаю сирийца, гуляющего по Невскому проспекту. Он всегда гуляет один, без жены, сыновей и друзей, просто идёт по Невскому, грустно глядя на красивые дома, или летом сидит в летнем кафе с чашкой кофе и смотрит на красивую молодёжь безнадёжно грустно…

И ещё сумасшедшая художница у нас живёт, в белом плаще ходит, с лицом набелённым, с губами кроваво крашеными, с бровями насурьмлёнными. Она разрисовывала посуду на фарфоровом заводе, потом началась Перестройка, и она сошла с ума над тарелочками своими, сын вырос в интернате, она походит по двору в белом плаще с чёрными бровями, и опять в дурку ложится. Сын стал наркоманом, живёт не понятно как, зельем приторговывает. И ещё немолодой алкоголик живёт с подругой, красавицей блондинкой замученной. Живут бедно, она торговала яйцами, потом на рынок перешла торговать. Алкоголик этот с высшим образованием, инженер… Ещё женщина одна живёт лет сорока пяти, одна в четырёхкомнатной, нежная интеллигентная иссушенная женщина с вылинявшим лицом, но однажды летом она с красивым мужчиной каталась на велосипедах по дворам…

Такая жизнь тут, такая тайная жизнь, в таких странных формах!

((((((((

Все куда-то исчезли. Телефоны у всех молчат. Я ничего не понимаю, но понимаю, что это была мистика. Нельзя было руки на Двуглавого Орла поднимать. Нельзя… Наташа появляется через неделю. Она упала, потеряла сознание и неделю лежала в постели с неясными симптомами, вроде как здоровая, а встать не может. Сын её тогда перепутал станции метро и у него мобильник разрядился. К тому же он повредил ногу, и Наташа взяла у меня костыли для сына, слава богу, на неделю. Надо всё же костыли в Москву вернуть. Тем более недавно звонил Амелин из Москвы и сказал, что костыли его бабушки, которые он мне дал, сейчас весьма в Москве нужны. Много кто чего себе поломал в последнее время.

Владик тоже монументально исчез. Телефон молчит, мобила отвечает «Вне зоны доступа». Мне как-то не по себе после его подмигивающего овального портрета в розочках. К тому же он взял у меня фотоаппарат, который мне очень нужен.

У меня ключ от Владиковой квартиры, чтобы я в любой момент могла к нему придти. Но обычно мы созваниваемся. Но тут что-то не так. Мысли, что Владик что-то с фотоаппаратом сделал, и теперь забздел, на дно ушёл – эти мысли я прогоняю. Я знаю хищного Владика. Он ничего не теряет и не ломает из нужных вещей, только если очень пьян. А тут вроде как не в штопоре. Странно всё это.

Дети мне говорят: «Владик, наверное, сдох. Лежит лицом на нашем фотоаппарате, и трупная жижа из него на объектив вытекла. Вещь то испортится! Пропадёт! Сходи к Владику! У тебя ж есть ключи!».

Но мне страшно. Тут звонит фотограф Сладкий. Владик у Сладкого взял несколько очень редких дисков. Сладкий тоже разыскивает Владика. Он тоже рвёт и мечет. Владик, в принципе, вещи обычно отдаёт. Странно его немотивированное исчезновение. Двуглавый Орёл его до смерти, что ли, заклевал?

Мы встречаемся со Сладким у метро и с решительным видом идём на Шпалерную. Мне страшно. Если Владик сдох, то я этого не вынесу. Не вынесу его мёртвого вида и его отсутствия как живого тела в моей жизни. Я привыкла к этому никчёмному человеку. Ну да, с Владиком суп не сваришь. Никогда дом он не построит и дерево не вырастит. Музыку, может, напишет свою. И похоронит её с собой, так как на пиар и продвижение сил у него не хватит. Зато Владик всегда меня радует новой музыкой, новыми фильмами, всякими своими дурацкими приключениями, самим собой меня радует очень-очень сильно, незаменимо радует. Других таких, как он, нет.

Вот люди живут, даже и талантливые, но ничего с ними не приключается интересного. Живут как серые тени на серой стене, ни поступков, ни деяний. Ну, обыватели деньги копят. В Турцию ездят. Спросишь, что нового: «В Турцию ездили!». Ну и что? А ничего. Ну, про цены расскажут. Про еду и про условия. А приключений никаких… Даже если подруга про любовь рассказывает, так сразу выставляет счётчик. Сколько он на неё потратил. Сколько проели в ресторане. За сколько подарил колечко. Какой дорогой подарок подарил на Новый год. Я типа от этих разговоров должна позеленеть от зависти. Типа как дорого стоит та женщина! Как мужчина надрывается, чтобы доказать свою любовь! Ценность чувств и ценность тела в виде конкретных ценников и цифр!

Но я не зеленею. Я не чувствую себя обделённой, когда валяюсь на засаленном зелёном диване у красавчика Влада, и пялюсь вместе с ним в ящик, по которому он для меня прокручивает только что где-то им отрытую чешскую диссидентскую комедию 60-х, про которую мало кто знает. Он мне радостно говорит: «А смотри-ка, чем я сейчас тебя попотчую!». Я владею Владиком, самым красивым и фриковским Владиком на свете, фриком города Питера. И мне это нравится.

((((((((

Подходим к дому. Я открываю первую дверь с домофоном. Вторую – на этаже. Дверь в комнату не открывается! Она заперта изнутри! Мы с фотографом Сладким с ужасом смотрим друг на друга. Я непроизвольно не столько пытаюсь заглянуть в замочную скважину, сколько нюхаю – не пахнет ли разложившимся трупом. Но там, за дверью, что-то шевелится! Типа как тот зимний удав за шкафом.

Фотограф Сладкий громким добрым голосом говорит: «Владик! Открой! Это мы с Гуленькой пришли!».

За дверью опять какой-то шорох. Может, Владика убили бандиты? Отомстили за заражённого СПИДом босса? Может, там бандиты в засаде? У нас со Сладким расширяются глазища наши. Дверь нехотя открывается.

За дверью Владик. Но боже, что с ним! Он исхудал и из него вроде как вынули скелет. Он отпрыгивает от нас и прячется в угол, сжимаясь там и прикрывая голову руками. На столе стоит мой фотоаппарат целый и невредимый, диски Сладкинские лежат.

– Ты чего, заболел, да? Ты извини, что без звонка… Но телефоны твои молчат. Мы тут случайно вот со Сладким встретились, решили так, на всякий случай зайти, проведать, вдруг ты дома…

Владик сжался как зверок, говорит он каким-то пискливым, бабьим голоском, будто это и не он. Но вроде как он. Просто сломленный, будто его измочалили или унизили.

– Что с тобой? Ты чего скрывался? – не выдерживаю я дипломатической игры и задаю вопрос в лоб. Тут звонит телефон. Влад подпрыгивает, как ужаленный, с ужасом вжимается в стену. Телефон звонит и звонит. Мы со Сладким вопросительно смотрим. Телефон после 10 настойчивых звонков замолкает.

– Не надо спрашивать! Бывает, что человек хочет побыть один! Хочет побыть в одиночестве, ни с кем не общаться! А они звонят и звонят, звонят и звонят…, – говорит Влад нервно бабьим странным голоском, чуть ли не плача. Я Влада таким никогда не видела ещё!

Мы со Сладким говорим:

– Можно у тебя чаю то попить?

Влад смягчается. Вроде и не изменился. Он ставит чайник, мы достаём клубничный рулет «Данкекс», дешёвый такой ватный и пухлый рулет, который Владик очень любит.

– О! Плюшка! – вдруг радуется Влад, и голос у него становится более нормальным. Я вблизи смотрю на Влада. У него чёрная десна. Ему, наверное, первый раз в жизни чинили зуб. Или вырвали на хрен. И он, наверное, сильно экзистенциально переживает это расставание с костяными кусками своего родного тела. Бедняга! Он думал, что вечно молодой и бессмертный, но это не так. Пошло на хрен оно, это тело. Тоже мне, нашёл из-за чего переживать! Всё равно в труху превратится.

Мы пьём чай, слушаем музыку. Влад оживает, Сладкий расцветает. Очень мило так всё проходит. Сладкий меломан и коллекционер, очень милые беседы крутых знатоков музыки я слушаю и слушаю, раскрыв рот. Сладкий уходит, я остаюсь. Владик ничего не объясняет о своём исчезновении. Да и ладно…

(((((((((

Владик опять исчез на несколько дней. Опять сидел в подвалах ментовских за хулиганство. Оказывается, купил себе огромную рогатку профессиональную, стреляющую свинцовыми шариками так, что динозавру череп можно навылет пробить. И вот зашёл в какую-то загородную контору, куда на работу его не взяли в очередной раз. А там, в кафешке, сидело штук 10 молдаван и казахов, которых на рабских условиях на работу взяли. Штук 10 пришлецов, у которых на родине ещё хуже, чем у нас. Летуны, блин, которые свою землю возделывать не хотят и прилетели к нам купоны стричь. Лучше б своих олигархов бы покоцали б и организовали бы на своей земле достойную жизнь!

И вот они там сидели, шаверму ели. И ещё по телевизору вдруг высуналаст наша власть, и что-то она трындела тупое и невнятное, к реальности отношения не имеющее. Какую-то пафосную ложь о повышении ВВП, о повышении жизненного уровня населения, о процветании в великом государстве, в котором 90 процентов населения живёт за чертой бедности, 1 процент зверски непристойно космически жирует, ну и 9 процентов средний класс типа. Какое там процветание, когда заводы поросли бурьяном, а народ занимается перепродажами иноземных продуктов с оптовых рынков. И больше заняться в этой стране нечем.

И тогда Влад заорал на молдаван, казахов и айзеров: «На колени, овцы! А то я вас сейчас из рогатки своей перестреляю!». И молдаване испугались и поползли на коленях как овцы под пластиковые столы, и тогда Владик стрельнул из рогатки в лик власти, голубевший в телевизоре, и телевизор разбил. Влада посадили за хулиганство, но дело замяли.

((((((((

Собрались с Митей в Гатчину. Пока ждали электричку, купили за 5 рублей у старушки жареных семечек. Стали кормить жирных лупоглазых голубей. У них между ног сновали мелкие вороватые воробьи. Жирные голуби, переваливаясь жиром и радужными грудками, не спеша, семенили к семечкам. Воробьи выхватывали из-под их больных ног семечки и упархивали в сторону. Один голубь был красив – с белой головой и серой родинкой на лысине.

Мы с Митей тоже поели этих семечек. В электричке сначала к нам подошёл необычайно жирный, тучный контролёр с безобразным лицом жадного грешника, у которого совесть не чиста. Он отобрал у нас 40 рублей, хотя раньше всегда брали 20, а часто и 10. Квитанцию он не дал, по его бегающим глазкам и истекающей потом и жиром роже было видно, что это не контролёр, а бандит. У него не было ни формы, ни бляхи, ни фирменной папки с квитанциями, и бежал он по вагону вдвоём с другим странным мужиком. Но был он так огромен, жирён и страшён, что хотелось отдать ему деньги побыстрей, чтобы побыстрей не стыдиться за него, за его преступную опасную деятельность. Митя вдруг сказал – «Мама, не могу, мне срочно, очень срочно надо в туалет!». Пришлось выйти на ближайшей станции. Это оказались «Скачки», – ужасное, богом забытое плюгавое место, где когда-то природой был задуман симпатичный пейзаж – холм, ручьи, лес, поле. Митя поднялся на холм, обнаружил там помойку, сел на небольшую пустую бочку как на горшок и покакал туда. Такая вот грустная сюрреалистическая картина – ребёнок, какающий в небольшую ржавую бочку на вершине живописного унылого холма. Ибо туалетов здесь нет.

Я предложила пойти по склизской дороге на поле. Но там было так скучно и неуютно. Внизу торчали скучные домики, некоторые дряхлые, некоторые типа потуга на коттедж. Но сама загаженная, помоечная, мелко и беспонтово нарезанная заборами местность была так убога, что даже просторные трёхэтажные кирпичные пузаны казались мелкой чванливой победой над окружающей нищетой и убогостью. Так обидно за людей, которые имеют деньги и могут построить Свой Дом, но не имеют достойной земли, достойной окрестности и достойной инфраструктуры. Всё утопает в отходах, среди глупо почиканных и не прибранных трупов деревьев, гадких заборов. Глаза выпучиваются от горести и обиды за такие бессмысленные и чрезмерные усилия «жить по человечески». Эстетика безобразия рушит любой капитал. Я не видела ни одного места в России близ больших городов, где хотелось бы построить Свой Дом.

На платформе «Скачки», где когда то был ипподром и где когда то сломала хребет красивая Фру-Фру, и Вронский плакал, а Анна Каренина волновалась в своей ажурной шляпке – судя по всему, именно здесь был царский ипподром, описанный Львом Толстым в «Анне Карениной», – именно здесь мы и были, но следов царского ипподрома не нашли. На платформе нет кассы, расписание поездов сорвано местными варварами, нет ни скамеек, ни козырька на случай дождя. В глубине платформы мы увидели старушку и трёх собак.

Когда подошли ближе, вместо двух собак увидели двух аборигенов, беседовавших на рельсах, их головы торчали над асфальтом перрона как две собаки – белая и серая. Вместо старушки с белой лохматой собакой мы увидели старушку с белым пушистым козликом по имени Тутанхамон. Словоохотливая старушка всё рассказала за 5 минут и про себя и про домашнего питомца. Козлик был фантастически хорош – с кудрявым чубом, нежный, послушный, с красивыми закруглёнными рогами, но его нечем было кормить. Старушка работает уборщицей у военных, она их ругает, что очень они мусорят. И зарплата маленькая, и сена не запасла. Старушка козу свою добрую кормит и доит, а козлятушек распродала, вот и этого везёт в Лигово продавать. Скорее всего, его купят кавказцы, которые обожают молодых козликов. Хотя, может, кто захочет такого красавца оставить на племя. Жестокие будни деревенской идиллии. Захотелось стать вегетарианцем и поедателем сои.

Мы ушли на шоссе ловить маршрутку или автобус, ибо электрички в «Скачках» бывают не часто. Неожиданно автобус, на который мы сели, через 5 минут езды намертво застрял в колоссальной пробке где то посреди унылого пустыря, на котором строители воздвигали гигантскую пирамиду из черной грязи – посреди искусственных гор из песка. Вместо египетских рабов были игрушечно раскрашенные трактора с ковшами, грузовики, самосвалы и т. п., всё это работало над созиданием кольцевой дороги очень сложной конфигурации в местах развилок и разъездов. Рядом в какой-то гигантской луже восседала огромная стая белоснежных бакланов с белыми носами. Они были похожи на каких-то привидений – эти гигантские морские птицы, уныло отдыхающие на чёрных кочках гнилой помойной земли посреди гнилой чёрной воды. Аристократы по пояс в гавне.

В пробке мы уныло простояли минут 40. Еле-еле доползли до огромного монстра – магазина «Лента». Это была не лента, а петля на нервах у водителей. Транспортные гигантские пробки из доверчивых потребителей, рванувших в субботний день за дешёвыми продуктами в загородный супермаркет, выстроились по обе стороны от этого центра новой культуры потребления. Всё по-русски, всё по-свински. Супермаркет построили, а дорогу расширить, сделать хорошие подъездные пути забыли. Мелкотравчатый новый российский средний класс, этакие новые купчики, менялы, обдиралы, водилы и менеджеры на своих средней роскоши автомобильчиках выстроились послушно в длинную очередь, унижающую человеческое достоинство. Так им в дышло мать ити – этим новым прихвостням нового скушного капитализма. Не хрен подражать бессмысленно глупому обществу потреблятства.

Потом мы наконец попали на проспект Ветеранов, где я когда то в юности бессмысленно, мрачно, одиноко и гадко жила в однокомнатной квартере со своей мрачной и всё более впадающей в унылую лютость и асоциальность мамашей, вся в чрезмерных надеждах на то, что смогу выбраться из своей девичьей тюрьмы в свободный усиливающий мои силы брак. Кроме меня там жило ещё несколько таких противоестественных пар – мамаши пенсионного возраста со своими половозрелыми, пышущими гормонами молодыми дочерьми невестами. Самое ужасное, одна такая жирная девушка так там и живёт со своей матерью в однокомнатной квартире, без брака и детей. А была она такая жирная, вкусная, пышная, красиво певшая эстрадные песни. Ужас, ужас, жопа а не жизнь. Сколько гормонов и генов даром зарыто в землю и не разверзнулось!

Там всё застроили большими домами из розового и красного кирпича, речку забросали новым пластиковым мусором, более фундаментальным, чем мусор конца 80-х. Жители были всё те же – многочисленные, активные, все с какими-то скучными круглыми лицами, одетые добротно, но во всё серое и чёрное. Чтобы жить на такой окраине – 7 остановок до метро, нужно иметь энергии в 2 раза больше, чем жителям центра.

((((((((

Всё лето Влад ужасно пил, так некрасиво, вонюче и ужасно, что осенью я зашла в церковь, купила самую толстую свечу и поставила её перед иконой «Неупиваемая чаша».

Я сказала: «Пресвятая Богородица! Матерь Божья! Пусть Владик некрещёный и неверующий. Пусть он гадости говорит про религию, пусть про попов говорит, что мода у них какая-то, как от Версачи или Армани, всё в золоте, в блёстках, в кружавчиках каких-то… Прости господи, но очень смешно Владик про одежду священников говорит. Дурак паршивый! Мда. Свят, свят. Но душа то у Владика то есть! Как же без души то! Если он родился человеком, значит, у него есть душа, и душа эта страждет. Даже внешне видно, как страждет его душа. Он, когда напивается, будто не сам говорит, а через его нутро и носоглотку бесы говорят. Лярвы. Да-да, мне рассказала Танька, что души некрещеных людей, которые пили и грешили, не могут попасть ни в ад, ни в рай, и они становятся лярвами, они вселяются в подходящие тела слабых духом людей, и через них инфернально и не насыщаясь пьют, ибо пустоту насытить невозможно. Я вижу этих лярв, пьющих через глотку Владика, я слышу их голоса! Пусть «Неупиваемая чаша» твоя спасёт Владика! Пусть совершаю я нехороший грех, ставя свечку за некрещеного и неверующего человека. Но помоги ему! Пусть упьётся и насытится наконец-то душа его, святый дух пусть жадность и жажду его насытит, дыру и бездну заткнёт его мерзкую жадную!». Так сказала я и возожгла толстущую свечу перед иконой, самую большую, какая в продаже имелась. На дверях посмотрела, выходя из церкви – то был день Покрова Богородицы…