Текст книги "Предводитель маскаронов"

Автор книги: Ирина Дудина

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 17 страниц)

Питается питон кроликами. Ему покупают раз в неделю живого беленького кролика, выставляют его попрыгать в коридоре, питон на него издалека с вожделением и нарастающим аппетитом посматривает, потом кидается и глотает. Переваривает неделю, спокойный, как бревно. Однажды к сантехнику зашёл сосед с беленьким пуделем. Пока мужчины беседовали, пудель забежал в соседнюю комнату. Потом оттуда раздался чудовищный вопль собаки. Когда беседовавшие мужчины туда вошли, то увидели пуделя, вскочившего непостижимым образом на высокий шкаф. Из угла комнаты на пуделя со странным выражением лица смотрел питон. Питон увидел беленького и кудрявенького, цокающего коготками по паркету… Он принял пуделька за кролика и захотел его съесть. Как влез пудель на шкаф – было неясно. Но беседующие мужчины вовремя зашли в комнату, где проводил время питон. Сосед страшно ругался и возмущался, ещё пара минут, и его пудель бы погиб неприятной смертью.

Теперь от греха подальше питона запирают в отдельной комнате. А он всё растёт и растёт. Что будет дальше – непонятно. Но сантехник Серёга привык к своему домашнему зверьку, он его по – своему, странной любовью любит, и потом мы в ответе за тех, кого приручили…

(((((

Есть у Влада и пара одноклассников, с которыми он поддерживает отношения. Один из одноклассников стал бандитом в весёлые девяностые. То есть он стал предпринимателем, научился делать деньги, создав какое-то производство. На запах денег тут же пришли рэкетиры, пошли разборки кто кого крышует и кто кому платит с несчастного стада подстриженных овец. Кончилось тем, что честный русский парень Никита Спиридохин, честно верящий в трудолюбие, предприимчивость и порядок в деле кто кому даёт и кто кого крышует, верящий если не в конституцию, то в негласные правила бандитской чести, этот Никита Спиридохин в острый момент достал пушку и пристрелил вымогателя. Сел на 12 лет. Сидит.

Второй одноклассник пошёл в противоположный стан. То есть он туда попал не по настоящему, а искусственным образом, он стал хорошеньким актёром и во всех сериалах играет положительных смазливых ментов. Парит людям мозги со своей смазливой голубоглазой внешностью. Изображает умного, честного и смелого такого сотрудника «органов», и вечно он в сериалах ловит тех, кто «честно жить не хочет». В-общем, лживое что-то он изображает, к жизни отношения не имеющее. Стрельба, погони, красиво закурить от волнения вместе с красивой бабой-ментовкой, расследующей очередное убийство. А страна рушится, крошится, высасывается, единичные убийства это ничто по сравнению с вымиранием и убийством целой нации и всей страны.

Вот так вот судьбы одноклассников разошлись на противоположные станы. Один реально сидит в тюрьме за то, что пытался честно поверить в честное предпринимательство, а второй играет доброго мента, таких вот «негодяев убийц» излавливающих…

((((

Но самый оригинальный и странный друг Влада – полукриминальная личность по кличке Поп. Он живёт по соседству, в коммуналке на Фурштадтской. Это тоже страшно ленивый типус с нежной и тонкой душой. Он обладает колоссальной памятью, филологически одарён, знает наизусть множество стихов. Стоит ему прочитать один раз текст, и он может его пересказывать почти дословно. Такая мощная голова у Попа. Своим талантам Поп найти применение не придумал. Работу не нашёл себе по душе, чтобы гениальность свою применять радостно, отдавать её на пользу людям, и чтоб платили ему столько, сколько нужно ему для поддержания его толстого, требующего пития, еды и веселий тела.

Он мучался, мучался, незаметно как-то подсел на героин. Без героина и жить то не может. Деньги нужны регулярно. Ломки мучают. И вот тогда Поп стал Попом. Он сшил сам себе рясу наподобие монашеских. Сделал шапочку. Всё сделал виртуозно. Захочешь чего-то сильно, и не тому научишься. В антикварном магазине купил огромный тяжёлый крест. Захочешь чего, так для приближения к цели и деньги последние вложишь. Выучил наизусть Библию. То есть она сама ему запала при чтении в голову целиком. И вот в виде убедительного попа Поп пошёл на панель. Смастерил себе ещё чёрную коробочку с прорезью, на которой написал золотыми буквами «На пожертвования для Свято-Введенского Монастыря Сергиевой Лавры». В таком виде Поп пошёл стоять в метро, там тепло, и дождь со снегом костюм не испортят. Да, к тому же он ещё отрастил себе длинную бороду и длинные жидковатые волосы. Стоит Поп, иногда крестит крестом своим проходящих. Люди грешные всё мимо бегут, многие деньги во искупление своих грехов Попу в ящичек бросают. Так Поп решил проблему, как доставать регулярно деньги на героин. Иногда с Попом измученные чувством вины женщины, а также увядшие и тщетно стучащиеся в небесные врата мужчины вступали в робкие беседы. «Батюшка, помоги! Батюшка, расскажи, что делать, как быть!». Поп с важным видом удачно цитировал Библию, советовал молиться, поститься и не скупиться пожертвованиями на церковь. В принципе ничего плохого Поп людям не советовал. Коробочка его каждый день была полна шуршащими и звенящими. Пару раз прицеплялась чересчур бдительная милиция. Один раз заболтал. Второй раз попал в кутузку и был предупреждён. Но отдал выручку и был отпущен.

Владик говорил Попу: «Ты хоть часть выручки в церковь относи. А ещё лучше отправляй на адрес церкви, на расчётный счёт хоть какую-то сумму. Тогда к тебе никто не придерётся!». Но Поп был очень жаден. Жаден до жизни, и вообще. Он много ел и любил красивые новые джинсы. Был экономен, стремился на всём сэкономить. В церковь деньги не отдавал.

Сэкономил на одноразовом шприце в аптеке. Подцепил СПИД. Бежал за героином на Северный рынок, там хачи с готовыми шприцами стоят коридором. Невмоготу было, кольнулся прямо на улице за кустом. СПИДок получил от врагов русского народа. Попал в клинику, где спидоносцам делают поддерживающие жизнь процедуры. Позвонил другу Владику. Владик навещал друга с воодушевлением, поддерживал его морально, чтоб тот не впадал в уныние. Там была в соседнем женском отсеке знаменитая певица Сирена. Она тоже, сучка мелкая, грязно кольнулась и подцепила СПИД. В отличие от Попа, который плакал только первые четыре дня, когда узнал о неминуемой кончине беспечной жизни, Сирена впала в агрессию и психоз. Била ногой медсестру и трясла дверями. Все удивлялись тому, что она такая невыдержанная и забздевшая. Владик получил яркие впечатления, ежедневно навещая и морально поддерживая друга…

((((((((

Владик приходит ко мне пьяный-пьяный. Он падает под детский спортивный уголок и начинает снимать свои синющие джинсы. Хочет трахаться. А мне чего-то с ним как-то не того. Не хочется с этим животным совокупляться.

Владик говорит:

– Су-, су-, су-… Сударыня, да-, да-, да-… Давай совокупляться!

Я смотрю на Владика с презрением. Из его джинсов вываливается множество денег. Бумажки сыплются рублёвые и долларовые, мелочь железная сыпется. Я смотрю на Владика с изумлением. Влад пытается деньги подобрать, но колени у него расползаются, руки не слушаются.

– Ай! Ну их! – смиряется с рассыпанностью денег Владик. – Давай совокупляться!

Но я очень-очень заинтересовалась выпавшими денежками. Я собираю их с ковра и раскладываю на две кучки.

– Владик, у меня бабла сейчас нет! Может, подкинешь мне чуток! Ты же жениться на мне хочешь, да? Ну, так давай всё пополам! Половина тебе, половина – мне. Вот давай всю эту кучку поделим. Вот это тебе, вот это мне. Вот это мне, это опять мне, а это тебе. Прикинь – я по справедливости делю, чтоб сумма была пополам. Это мне, это опять мне, это ещё мне.

Влад вдруг живо встаёт с колен, фокусируется, концентрируется, уже не так раздваивается. Он довольно грубо отпихивает меня плечом и коленом от кучи и говорит:

– Нет-нет-нет! Всё не так! Сударыня! Уймитесь. Это мне, это опять мне, и вообще всё мне, это мои деньги!

Влад берёт и всю кучу бумажек, и часть железных монет загребает в небольшую такую весёлую пирамиду. Я пытаюсь прихватить железных денежек, но Влад вдруг орлиным трезвым глазом зыркает на меня, и эти монетки из под моих рук тоже загребает себе, все-все деньги засовывает в кожаную куртку свою, в её огромные вместительные внутренние карманы.

– Ах, какой же ты жаднющий! Как же жить с тобой, Влад!

– Это мои деньги, и ни с кем я делиться ими не собираюсь! И вообще не до денег. Пора совокупляться. Видишь, как мой Василий на тебя реагирует!

Василием Влад называет понятно какую свою живую и весёлую часть тела. Василий действительно уже очень оживлён и как бы ко мне тянется и за мной следит. Я начинаю бегать вокруг Влада, а его Василий как подсолнух за мной поворачивается. Ужасно смешно! Я забываю про жадного отвратительного Влада.

Ну его с его жадностью. Я же не интердевочка, деньги ко мне всё равно непонятно откуда, но приходят, и всегда вовремя, когда совсем тоскливо – вдруг приходят.

((((((((((((

– А, кстати, куда ты тогда делся?

– Я попал в больницу.

Я холодею от страха. Владик пугает меня. Вдруг он в спидоносной клинике руки не помыл.

– Я съел по своему обыкновению сырую печень, и чуть не умер.

Фу. Пронесло на этот раз!

– А как это ты сырую печень ешь?

– А так, она вкусная. Я её беру и вот этими клыками, вот этими (Влад показывает мне свои чуть торчащие клычки по бокам), вот ими я печень разрываю и ем. Жареная она невкусная.

– Ну ты и хищник!

– Человек по определению хищник. У него специально клыки есть. Резцы, чтобы откусывать, клыки, чтобы рвать.

– Ну и как ты умирал?

– А вот так, очень просто. Меня забрали в больницу и не могли понять, что со мной. Я всегда ем сырую печень. А на этот раз мне не повезло. Это была какая-то плохая печень, печень западная, американские фермеры пожалуй эту печень вырастили в корове, нашпиговали антибиотиками, сыворотками и всякой дрянью. Эти какашки вступили в реакцию с моим алкоголем, и от этого я чуть не откинул копыта.

– Ну и любишь же ты откидывать копыта! Тебе необходимо тепло из окружающей жизни, чтобы успокоиться и смириться с тем фактом, что ты жив…

((((((((

Утром Влад любит ставить свой любимый диск. Это какая-то никому не известная группа. Молодые мужики стройными гладкими голосами нежно поют хором: «А идите вы на ***! А идите вы на хуй! А идите вы на хуй!». Может это хор Турецкого? Уж очень красивые, оперные, мелодичные голоса! И поют многоголосно. Это чрезвычайно позитивное утреннее пение, в нём сияние голубого утра, и щебет старух в коммунальной квартире, и журчание весенних унитазов. И молодые красивые самцы, о которых приятно мечтать, поют хором. В слове «хуй» слышался лёгкий выдох, как свежий ветерок. Духовное что-то слышалось – «хуй-дуй-хуй-дух». Влад, гаденько улыбаясь, пряча свои близорукие добрые глаза за маской осквернения святынь, вставал под это пение наиболее охотно. Он говорил, что с такой мелодией в душе ему особенно приятно было ехать в часы пик на чудовищную свою какую-то работу. Мы как-то шли с ним по городу, всюду к 300-летию Петербурга что-то строили и ремонтировали, повсюду на лесах копошились рабочие и штукатурщицы в красивых комбинезонах. Я похвалила это зрелище. Влад сказал, что вот и он так же как они, весь день болтается на лесах с мастерком в руке.

(((((((((

В тот день намечалась тусовка. Позвонил Педрин. Мы договорились с ним встретиться у метро Петроградская. Вслед за ним позвонил Сладкий. Мне так не хотелось, чтобы он был там же. Безобразный пожиратель фуршетов. Самое мерзкое, он быстро, с птичьей дозы, напивается, и начинает похабно себя вести. Красномордый сатир. Он начинает, как кликуша, выкрикивать матерные слова и хватать женщин за места. Похотливо, холодно и больно. Он позвонил, начал въедливо липко расспрашивать, я по какой-то мягкотелости выдала ему информацию.

Было скучно, мертво. Сладкий ворчал: «И кто только пойдёт такую похабень рассматривать без фуршета. В искусстве главное – фуршет!», – ворчал он себе под нос. Но по некоторым признакам фуршет всё же должен был скрасить неприглядное искусство. На стенах висели увеличенные до безобразия фрагменты японского международного кухонного быта. Пакеты, упаковки, баночки, разрезанные морепродукты на столе, кусок живой розовой японки, случайно попавшей в кадр. Красивая оранжевая лососина, скоро перельющаяся в жёлтую кожу восточной женщины…

– По-моему, фотохудожник где-то недотянул, – бормотала зажиревшая фуршетщица, плотоядно посматривая на фуршетный стол, на который официанты выносили и выносили тарелки с тарталетками и подносы с шампанским.

– Ничего нового. Всё как везде, – прошептал маленький кудрявый безработный искусствовед Сёма, принюхиваясь.

– Хаос жратвы и быта, – заметил фотограф Сладкий, потирая руки.

– И кто его только раскручивает? Кому это нужно? – удивлялся Сёма.

– И кто только эти фотки купит? Педрин, может быть… Ему для салона интимных причёсок лососина разверстая подошла бы…, – переживала профессиональная фуршетчица.

– Я бы такое и даром не повесил. Я и сам так могу – щёлк, щёлк в смазанном режиме, – ворчал фотограф Сладкий.

– Гавно, а не выставка, – сказал правду толстый мохнатый модный художник Ваня Стрижов.

В центр зала вышла хозяйка галереи, высокая увядающая красавица в гламурном костюме, из бывших манекенщиц в отставке, удачно вышедшая замуж за отечественного миллионера. «Искусство Бориса Махальского не нуждается в представлении. Мы все его знаем! Он занимает достойное место в артпространстве Петербурга. На этот раз он сделал серию фотографий «Образы и подобия». И я с радостью предоставляю слово куратору нашего выставочного зала Игорю Колесейчику.

Игорь Колесейчик, тяжёлым вздохом сопроводив поднос с тарталетками, переносившийся мимо него на заветный стол, скособочился и забубнил гнусаво в микрофон:

– Этот парень бегло говорит на английском и изучает японский. Опыт повторений его не только исключает, но и изводит из небытия «повторенное». Его фигуры, выглядывающие своими фрагментами среди кухонного быта, в пространство, зарезервированное художником, смогли бы рассказать, с чего всё это начиналось… Любая его работа достойна того, чтобы течь в глаза своим символическим значением, пропуская блики утаённых страстей. Он, взрослый человек, типа как Сезанн…

– О, как достал! – ворчал журналист Саша, сглатывая слюнки. – Не обедал сегодня. Есть хочется!

– Он может трындеть часами, раздувать любую пустоту. За это его и ценят, – заметил Сладкий. – Ну, когда же фуршет?! Пора бы приступать к главному!

Хозяйка галереи, чуя нетерпение толпы, всё плотнее окружавшей фуршетный столик, с трудом завладела микрофоном из рук куратора Колесейчика и на подъёме воскликнула:

– А теперь приступаем к главному! Выставка открыта! А сейчас небольшое угощение… Фуршет!

Слова хозяйки галереи потонули в шуме и гаме, топоте ног, лязге посуды и звонах бокалов.

Фотограф Сладкий, объедаясь тарталетками с лососиной, поймал за пуговицы автора выставки Махальского, тоже с тарелкой в руках, и сказал ему:

– Ты, Махальский, прохиндей, но снимаешь хорошо! Гениально снимаешь! Давай с тобой чокнемся! И обнимемся. Эй, Саша, сними меня с великим прохиндейским гениальным фотографом Бобом! Ой, что это! Ещё и горячее будет? – изумился Сладкий, увидев официантов, выносящих в ресторанных металлических кастрюлях что-то ароматно дымящееся.

Публика ещё больше оживилась.

– Ну, Саша, я думаю, ты хорошо напишешь про эту выставку в своём журнале! Бараньи котлетки в соусе! – трындел фотограф Сладкий, отпустив на волю Махальского.

– Да, я чувствую, что Махальский мне нравится всё больше и больше! – поддакивала профессиональная фуршетчица.

– И мне тоже! – воскликнул модный художник Ваня Стрижов, закусывая котлеткой водку. – Очень вкусно! Неожиданно! Свежо! Талантливо!

– Вы это про выставку? – спросила хитрован Сладкий.

– Конечно про неё, про что ещё!

Позвонил по мобильнику Влад, он требовал встречи со мной и говорил о каких то заработанных деньгах. Я не очень хотела ему говорить, где я, мне хотелось потусоваться с Педриным и Сладким, но при упоминании о полученной зарплате я раскололась. Вскоре я увидела сквозь стеклянные двери приближающегося Влада. Его синие джинсы и лысую голову было видно издалека. К тому же эта голова совершала радиусные движения при ходьбе, в отличие от прямолинейных пунктиров других голов. Мне захотелось исчезнуть, но не удалось.

Появился Влад, как всегда, навеселе. В рабочем комбинезоне, с пилой в рюкзаке, с полиэтиленовым мешком, наполненным 20 банками пива «Охота». С наушниками на голове и с плеером. Влад вошёл в хрупкое пространство галереи с её евроремонтом, ровными хрупкими стенами из гипсокартона, с полами из тонкой глянцевой плитки, Влад вошёл в пластиковую дверь, пугая охранников, и заорал:

– Народ! Есть идея! Давайте напьёмся, а?

Наступила неловкая тишина, кто-то выронил вилку из рук на пол. Я позеленела от злобы. Тишину наполняла невнятная глянцевая музыка, прикрывающая чавканье.

– Тогда давайте я вам свою музыку включу! Спасибо скажете! Что вы за хренотень слушаете!

– Это что за фрукт? – спросила у Колесейчика хозяйка галереи. – Надо бы выставить.

– Дружок той рыженькой журналистки…

– Ааа. Тогда не надо.

– А может и надо. Хотя лучше не надо. Пусть продолжает. Скандалы всегда на руку.

– Давайте ваш диск, я поставлю, – сказал Владу услужливый то ли охранник, то ли телохранитель, то ли любовник красивой галерейщицы.

Раздалась душераздирающая музыка Влада. Фуршетчики сморщились, тарталетки стали застревать во ртах. Стрижов подкрался, вынул Владиков диск и поставил прежнюю музыку. Влад сделал зверскую морду, я сильно заволновалась.

– Народ! Где мой диск? Народ! Кто стырил мою музыку? – гаркнул покачивающийся Влад и наступил ногой на упавшую на пол тарталетку. Он её как-то противно раздавил, как конь копытом, и при каждом шаге стал пачкать покрытой тонкой глянцевой плиткой пол.

Охранник в чёрном костюме и белой рубашке выбежал со шваброй и стал за Владом вытирать следы его ботинок тряпкой. Я малодушно позеленела и стала искать одежду, чтобы от позора убежать незаметно. Влад вдруг включил свою дурацкую циркульную пилу, даже непонятно было, как он так быстро засёк розетку. Потом он выхватил швабру у мужчины в чёрном и перепилил её.

Наступила тишина, потом вопли, потом шум, хохот и гам. Даже аплодисменты раздались. Влад, не ожидаясь последующих действий, бросил нервно на столик 300 рублей за перепиленную швабру и вышел из галереи.

((((((

Владик догнал меня за поворотом, следом за Владиком с хохотом бежали Педрин, журналист Саша, искусствовед Сёма и фотограф Сладкий, любитель скандалов.

– Какой ты всё-таки Владик чудак на букву «м»! Чудацкий пролетарий. Какая там музыка? Ты просто пэтэушник, пошлый такой рабочий парень, который рукастый, ухастый, слухастый, что-то любит, что-то умеет делать сам. Но сил стать творцом у тебя нет, только исполнителем и техником. И это пролетарское, заводское пошлое пьянство! Фи, как всё это неинтересно! Даже Махальский – он лучше тебя! Он хоть что-то делает, фотографирует хреновенько, но вот нашёл вот бабла на раскрутку, проявил гибкость, к кому-то подольстился, денег ему дали! – шипела я на Владика злобно, не обращая внимания на собравшуюся вокруг нас кучку любителей скандалов.

– Отстань от меня с этой темой! Не надо про деньги! Я не могу об этом. Искусство и деньги – вещи несовместные!

– И к тому же ты нетрезв, Владик! Если бы ты этот скандал устроил в трезвом виде, то это называлось бы перформансом, и за это тебе бы хорошо бы платили. Может быть. Где-нибудь. Если б Олесе Туркиной б на глаза попался б в хороший миг… А так – тупость какая-то, пьяный дебош… Я так мечтаю увидеть тебя трезвым!

– Никогда, сударыня. Не дождётесь! По определению!

– По какому такому определению?

– Мне скуууучно, сударыня! Я не могу трезвым на этот мир смотреть! – бормотал Влад.

В такси Влад оживился и хвастался своими 1000 баксов в месяц, из которых я не видела ни одного, навязывал шофёру сумму больше, чем надо. Педрин и Сладкий, между которыми я была зажата, смотрели на меня довольно гадко. Влад остановил такси у своего дома, вышел за дополнительными деньгами. У меня в руках оказался его бумажник с пятисоткой. Педрин и Сладкий сказали мне: «Бери! Он всё равно ничего не помнит. А тебе деньги нужны. Он всё равно всё пропьёт».

Потом пили водку в каком-то дворе, на детской горке. Аккуратно разложили на полиэтиленовом мешке сырые сосиски, солёные огурцы, плавленый сыр. Влад повизгивал от удовольствия, что нашёл не только собутыльников, но и собеседников. Он гадко юлил, громыхал. Когда водка кончилась, он обшарил свои карманы, обнаружил пустой бумажник и вперился в меня своими красными шуруповёртами. «Отдай!». Оказывается, гад, всё заметил, хотя, казалось, мозги у него уже отсохли. Жадный, но справедливый фотограф Сладкий трезво заметил: «Не отдавай. Ты, Влад, алкоголик, а ей деньги нужны. Она мать с двумя детьми. Если сейчас у неё деньги отберёшь, то расстанешься с ней навсегда. Ты потеряешь Женщину! Женщина дороже, чем водка!». Влад как ястреб впился тощими своими недоделанными пальцами в купюру и заорал: «Это оскорбление! Это воровство. Что хочу, то и делаю со своими деньгами! И никто не имеет право распоряжаться мною. Отдай!». Я скромно отдала деньги, сплюнула через плечо и пошла. За мной фотограф Сладкий. Мы с ним поссали под помойным баком в соседнем дворе, ибо туалетов нигде нет, и поехали по домам.

(((((((((((

На следующий день я увидела, что газета «***» не напечатала мой обзор культуры. Писец, поняла я, моей работе. Я подсидела Сёму, теперь меня выперли точно так же, как его. На что жить? Это были жалкие, но стабильные гроши. Я шла в редакцию с тяжёлым сердцем. Влад плыл мне навстречу по Фурштадтской, совершая головой круги в небе. Красноглазый и жуткий. Мы неминуемо пересеклись. Я закричала на него:

– Пошёл сука на ***! Понял! Брысь, пшёл от меня.

И я прибавила шагу, стараясь не оборачиваться.

(((((((

К вечеру мне стало мерзко. Мерзко от всего. В газете мне сделали ручкой, очевидно, навсегда. Я написала в обзоре про красивых самцов с длинными женскими волосами, танцующими в мужском балете. Редактору, который сам таких самцов любил, видно, не понравился иронический оттенок моей статьи. Хотя я писала без иронии – ну да, самцы с длинными ухоженными волосами танцуют. Ну и что? Но меня не поняли. А может, наоборот поняли. Неполиткорректная я.

Я горько вспоминала, как подсидела Сёму. Сёма мне как-то позвонил и сказал, что у него дизентерия или холера, что он должен был для газеты «***» написать обзор, но не успел, и уже не успеет, так как санитары с носилками уже идут по лестнице, чтобы его забрать в Боткинские бараки. Умирающий Сёма просил меня написать обзор и выслать его редактору. Я сделала, как просил Сёма. Потом мне позвонил редактор и сказал, чтобы все следующие обзоры я писала. Вместо Сёмы. «А как же Сёма? Он же поправился!», – воскликнула я. Редактор с серьгой в ухе сказал мне, что теперь обзоры буду писать для газеты я. Сёма, когда поправился, сказал мне, что презирает меня, и уехал навсегда во Франкфурт. Или в Штутгарт. В-общем, один фрукт, куда он уехал. Нет его с нами больше.

Мерзость приходит стаями. Позвонил Сладкий. Он рассказал, что Влад ему звонил и жаловался, что его оставили на детской площадке пьяного, и что у него украли все деньги и его замечательный, прыгающий по столу и мычащий мобильник-будильник. Особенно тонкая мерзость от того, что Влад оставался с Педриным. Неужели он спёр мобильник и деньги? Я представила, как он обшаривает бездыханное тело Влада без свидетелей… Нет, только не это, это нереально, невозможно… Из-за этого омерзительного плебея Влада я могу потерять дружбу самого великого и прекрасного Педрина, владельца салона интимных причёсок, выдумщика и галантного тусовщика, с которым мне так легко и адекватно бегать по фуршетам!

При мыслях о Педрине мне вдруг нестерпимо захотелось услышать дурацкий «Шолом» Влада и расспросить о подробностях. Хотелось трахнуть его. Он приучил меня трахаться каждую ночь. Я позвонила ему домой, его не было. Потом ещё пару раз. В два ночи раздался звонок. Влад говорил мне что-то столь мерзкое, что я даже не поняла, что. Это была вонь раздавленного скорпиона, желающего опрыскать перед смертью пятку, которая по нему прошлась. Я слушала спокойно, как ледяную песню, эту вонь эгоцентричного жадного одинокого самца. Представляла, как воняет он в своей комнатухе с окнами на Шпалерку, на её бессонные фонари и классическую стену в копоти напротив… Пьяный, обобранный… Я сама была такой же, наверное. Мы ещё раз послали друг друга на три заветные буквы. До пяти утра он звонил раза три, выплёвывая на меня свой горький напалм и стремясь меня уничтожить. Мы раза три ещё друг друга послали всё туда же. На сердце был лёд, я теряла очередного самца.

((((((((

Через два дня раздался звонок в дверь. Это был Влад во всём белом, в индийском каком-то костюме из прозрачного ситца, с дымительной палочкой в руке. Вид у него исстрадавшийся.

– Давай помиримся. И никогда, никогда… Я ходил к буддистам в дацан. Вот Свеча Мира, – он протянул мне тощую дымительную палочку. – Где сырая картошка?

Я не поняла, зачем сырая картошка, но Влад сам уже её разыскал на моей кухне. Воткнул в неё палочку и поджёг её.

– Эта Свеча Мира будет гореть всю ночь, и настанет мир. Буддисты сказали мне, что пьющие бесы покинут меня за два дня, с понедельника я больше не буду пить.

Влад выпивает свою «Охоту», но не до омерзения. У нас с ним опять происходит прекраснейший секс.

Однажды ночью, не помню когда, Влад говорит мне: «Я сейчас тебе скажу. Сейчас скажу. Потом никогда уже больше не смогу этого сказать. Я люблю тебя». Он засыпает, и я засыпаю. Я просыпаюсь и не помню, было ли так на самом деле. Радостная мужская сталь пришла к нам…

((((((((

Деньги Влад пропил. Он допился до такого состояния, что секса между нами не было. Секса с трупом не бывает. Ночью он неожиданно встал и пошёл куда-то. Пытался выйти в зеркало в шкафу. Больно стукнулся всем телом, чуть не опрокинув на себя шкаф.

– Гуля, помоги мне, – попросил он.

Я открыла дверь, включила свет в коридоре, довела до совмещённого санузла. Через минуту решила проверить, что он там делает. Влад с наслаждением ссыт в ванную. Потом снимает шланг с душем на конце, тщательно обильно обмывает ванную. Возвращается с трудом, стуча своими костями об мои стены, падает на наш траходром и мерзко вонюче храпит.

Утром я спрашиваю его: «Ты зачем в ванную нассал?». Он говорит, что даже есть такая поговорка «Только покойник не ссыт в рукомойник», что в пьяном виде джентльмену ни за что не попасть в унитаз, что он берёг пол от мочи. Вместо рукомойника ему была ванная – хороший такой, добротный унитаз с безбрежными краями, куда можно струячить в разные стороны.

((((((((

Владик позвонил ночью. «Куда ты делся?» – спросила я его скучным голосом. Владика я не видела полтора года. Он позвонил мне, он был трезв и изыскан, и я поняла, что должна ехать к нему в его комнатку размером с могилу, увеличенную в 24 раза. 24 гроба в эту комнату бы влезло – 4 умножить на 6.. Мне было плохо, меня всю комотозило.

До Владика меня перехватил театр, они хотели, чтобы я посмотрела их спектакль. За мной увязалась Нина. Мы смотрели нервный спектакль, где все актёры, даже мужчины, рыдали натуральными слезами. Актёры выкладывались всерьёз, рядом с моим первым рядом стоял актёр лет сорока, и по красному его распухшему лицу текли слёзы. «Ба, да сколько же соли надо ему есть, чтобы восстановить баланс в организме», – думала я. В зале некоторые зрители, очевидно, не имеющие в своей скучной вялой жизни повода порыдать власть, делали это вместе с актёрами. На второе отделение я уже не могла остаться, я устала, как если бы была свидетелем коммунальной склоки. Разыгрываемые сцены и персонажи от потоков натуральных слёз мне не стали ближе. Чтобы растрогать до глубины души, вовсе не нужно показывать слёзы, голые жопы и кровь. Особенно старалась одна красивая девушка-актриса, морда у неё была покрыта нервными пятнами, слёзы из неё струячились, как из душа. Злой режиссёр бил по зрителю ниже пояса, он не отказался бы, пожалуй, от публичного кровопускания и совокупления. «Да ведь это не искусство», – плюнула я и пошла к Владу.

Зритель – это такой нежный инструмент, на нём можно так нежно играть, если мастерски нажимать изредка на нужные точные ноты. Совсем не надо бить зрителя сапогами и показывать ему мясо.

Нина увязалась за мной, ей нужно было в другую сторону, но она что-то бормотала про конечную остановку у метро, где не так страшно ночью. Я прекрасно понимала Нину, ей просто хотелось посмотреть на Влада. Посмотреть и стырить чужого самца, вот чего хотелось одинокой, давно не трахавшейся Нине. Влад стоял в капюшоне, был страшен и прекрасен. Меня почему то всю трясло, я не видела Влада полтора года. Перед глазами вставали сцены близости с ним, мне хотелось Влада так, что ноги сводило.

Влад как на пустое место посмотрел на Нину, при виде меня глаза его засверкали. Я попрощалась с Ниной и пошла к Владу. У меня было предчувствие большого секса, которого я была лишена за какие-то грехи в своей жизни.

Влад включил видик, и мы смотрели с ним какое-то панковское английское ретро – комедию 60-х с названием типа «Смысл жизни».

ПИСЬМА НЕПОНЯТНО КОМУ

Ведь ты знаешь, а самое то ужасное – это дыры из неразделённых чувств и пустот. Это как бросаешь шарики, и ни один в лунку не попадает. Я люблю не тебя, а те чувства, которые ты мог бы во мне пробудить, и даже пробудил, хотя не воспользовался ими. Я люблю не твоё тело, а тот кайф, который оно доставляло мне, вызывая мечтания о чём-то ещё более совершенном и прекрасном, что могло бы случиться между нами, но не случилось. Я люблю в тебе то, что могло бы произойти с нами, но не произошло или произошло не так. Я гаденький Бланшо, который скользит как Голум вокруг жертвы во тьме, пристально отслеживая каждый её вздох. Я отсекаю реальность, которую хотят со мной построить такие же несчастные мечтатели-страдальцы, недоделанные строители самих себя. Долгострой длиною в жизнь, жертвы замороженных стройплощадок. Сольнесы.

(((((((

Я была счастлива. Началась какая-то новая жизнь. Мне понравилось, как дрожал Владик. Я как-то ночью его спросила, когда его колотило как электричеством: «Ты чего, допился, да? У тебя как у актёра Лебедева в спектакле «Холстомер», да? Только не руки, а ты весь, да?». Он на меня посмотрел так доверчиво как-то и распахнув глаза: «Это дрожу так оттого, что хочу тебя».

((((((

Опять исчез. Неделю не звонит. Да и ладно. Скорпионы исчезают на год и на два. В норе им надо отсидеться. Психика у них такая злобная. И вообще мужики живут так, будто рассчитаны на 100 лет. Будто 100 лет у них впереди, и можно исчезать на 2 года, на 3, на 20 лет, потом возвращаться к любимой, которая уже не та слегка. Годы что-то подпорчивают, а что-то улучшают. Мне иногда кажется, что мужики ищут именно того, неснашиваемого и непротухающего, что есть в женщине. И только под давлением внешним делают вид, что любят в женских человеках более всего юное мясо.