Текст книги "Предводитель маскаронов"

Автор книги: Ирина Дудина

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 17 страниц)

Меня изумляла память тела. Я бегала день ото дня всё лучше и лучше. Также и с велосипедом, я ездила всё лучше и лучше. С изумлением я узнавала, что велосипеду по фигу дыры, он нормально взгромождался на паребрики и спрыгивал с них слегка, как с трамплина. Я с изумлением видела коллег по колёсам. Это были мамаши с колясками и старушка на инвалидной коляске, которую катала весёлая девушка лет пятнадцати. Только в пятнадцать лет не очень красивые, но нацеленные на добро и счастье девушки так умеют любить своих больных бабушек. Бабушка была приятная, недавно парализованная, недавно обезножившая, но с такой прекрасной внучкой нацеленная на позитив, девочка катала бабушку тем же маршрутом, что и я катала себя, мы наматывали круги в одном направлении – по подводника Кузмина, потом по Счастливой, я быстрее – они медленнее, но нас объединяло общее знание подводных камней – там ямка, тут лужа жуткая, которую лучше объехать, там будет трясти, а здесь вообще лучше проехать по дворам.

Второй мой маршрут был познавательным, я решила уехать как можно дальше на юго-запад, по Дачному проспекту и за него, до залива. Меня так тревожили эти чайки в небе, которые ежедневно по вечерам, красиво крича, летели в небе косяками в сторону залива. Где ты залив, хочу увидеть тебя! И я направилась по маршруту вечерних чаек.

Всё время приходилось переходить дороги, я через дорогу вела велосипед, я неуверенно себя чувствовала. Навстречу мне било огненное солнце, дымные дома сменяли друг друга, всюду шла стройка, всюду поражали гигантские супермаркеты и полное отсутствие домов культуры, люди новой цивилизации должны были бесконечно жрать и обустраивать свои цементные норы всякими слоями и прокладками, линолеумами, утеплителями, обоями и плитками. Юго-запад был ещё тот райончик, метро было далеко, и каждое человечье существо, измученное зависимостью от маршруток и автобусов до метро, норовило купить машину. Я видела за рулём усталых тёток, девушек и дедков, особенно меня изумил дряхлый-дряхлый дед, ехавший мне навстречу по тротуару подле длинного дома на старой машине типа латанная-перелатанная «Победа». Красиво алели гроздья рябины на деревьях, выросших возле домов. Деревьев могло бы, и должно бы было быть и больше, в связи с катастрофическим количеством машин в этих местах. Там, где был залив, была какая-то насыпь и что-то промышленное за длинным забором. Залив увидеть так и не довелось. Вечно эти люди-мрази портят себе и таким эстетам, как я, жизнь, лишая болезненно самого желанного и красивого. Я так жаждала увидеть серый металлический залив под закатным белым солнцем в этот день!

В третий раз я разработала ещё маршрут. Я добралась до парка Александрино. Там были отличные дорожки гравиевые, по ним нужно было сильнее жать на педали, трение сопротивлялось. Я мотала круги мимо мамаш и папаш с колясками, почему-то много было приличных папаш, выгуливающих своих младенцев по парку, много было пожилых дам и старушек, гуляющих в основном парами и стайками, поддерживающими своё здоровье. Старые мужчины сидели на двух скамьях со столом в углу парка и дулись в разные игры, мне показалось, что в шахматы, домино и карты. Я набрала скорость и пронеслась мимо них, они на меня посмотрели. Потом я ещё раза четыре пронеслась мимо них со всё большей скоростью, они крякали, видя меня, у одного чуть ли кепку не сдуло. Я подумала, что скоро у них будет для меня кличка «Гуля – ветерок». Типа: «Вот, Гулька-ветерок промчалась». Пару раз я чуть не намотала на колёса беспечных, собирающих корм белок. Белки были тут совсем распущенные, не боявшиеся людей. Кой-где они ели с рук людей орешки, особенно любили кормить белок пожилые четы, или одинокие мужчины и женщины.

В одном месте я увидела маньяка в тёмном углу парка-леса. Это был хилый молодой человек с подлой улыбочкой, он что-то нёс в пакете, он как-то всё норовил зайти в глушь, я мимо него несколько раз проскакивала, опасаясь, что он вставит палку в колёса, сшибёт, завалит, убьёт и испытает наконец-то таким противоестественным сложным образом свой хилый оргазм. Может, конечно, он забирался в самую нелюдимую глушь парка, чтобы пописать… Я решила миновать маньяка и свернула на узкую дорожку соседнюю. Но неожиданно навстречу мне по ней выехали на велосипедах два подростка-мальчика. Я попыталась объехать их справа, по правилам движения, но один мальчик поехал тоже справа, я дёрнула влево, и наехала на левого мальчика. Это был странный мальчик со смазанным ртом и носом, то ли волчья пасть, то ли немножко даун, у нас был такой одноклассник, умный, но со следами вины беспробудного алкоголизма отца. Мы с мальчиком мягко упали на грунт, сцепившись колёсами. Мальчик сказал мне изумлённо и возмущённо: «Вы что так едете!», я почувствовала ссадину на ноге до крови, вот была бы гадость, если б кровь бы хлынула б и промочила бы брючину, тоже мне, веловелосипепепедистка. Я сделал ещё пару кругов, боль стихла, но мальчик даун потряс воображение. Перед этим я читала в Интернете про ксенофобию, и вот оно наехало на меня – Ксенофобио, мальчуган со смазанным лицом в капюшоне.

Моё место на велосипеде как физического тела было непривычным, меня было много, у меня были расставлены руки и ноги, у меня появилась длина по асфальту и ширина, а также высота. Под прекрасно закруглявшимися ветками кустов и деревьев, растущих как бы специально антропоморфно, под человека, приходилось пригибать голову, чтоб ветки не дали по глазам. Трудно было лавировать между заставленными рядами машин и движущейся навстречу ещё одной бедолаге машине, которой нужно было проехать и куда-то приткнуться. Пешком когда я шла, можно было прижаться к машине и дать дорогу. На велосипеде часто было не разъехаться, приходилось вжиматься в щели. Я думала об автомобилистах, захапавших себе в два-три раза больше пространства, чем я. Они эгоистично попрятались внутрь своих коробок, под крышки, они там изнывали от слабости ненужных им мышц, там им нужен был только хороший глазомер и чуткие пальцы на рычагах… Они воняли. Они дышали как человек, сжигая кислород и выделяя углекислоту, но делали это во сто крат больше. Каждый жалкий человечишко на машине были типа как на стоголовом табуне коней, и эти сто коней жрали кислород, воняли задами как сто лошадей, при этом они питались не возобновляемой травой, а невозобновляемой нефтью. Зачем такая мощь мелким людишкам?

Я же восседала на точке седла, как некий паук, я через зажатый зад держала всё тело и всю железную структуру велосипеда, мой зад был точкой сбора моего тела и тела велосипеда. Жир уходил из меня, тело собиралось, необласканное грубым любовником снаружи. Велосипед был моим скульптором, он лепил моё тело, он ласкал его, он его, где надо, подтягивал. Я вспоминала Влада, который в постели был застенчив и туп, пролетарий несчастный. Наши контакты с ним были эгоистичны до крайности, гладить его тело в бородавках, прыщах и родинках было сложно. Я гладила только его бритую голову, это было необычайно приятно, так как голова его в многочисленных жёстких колючках была как велюр, как искусственный мебельный бархат. Влад тоже был велосипедист, в отличие от меня, с полупрофессиональным прошлым. Его тело тоже собирала не ласка другого человека, а жёсткое сидение и жёсткая конструкция, приспособленная для бесконечно одинокого эгоистического тела.

Я всё время думала о соборности самой себя, что вот я так невыразительна и невидима из-за того, что вот до сих пор не собрана в точку, не нашла своего духовного велосипеда, этого жёсткого точечного седла, которое стало бы моим центром сборки, заставило бы трудиться все-все мышцы от макушки до пальцев ног и рук, которое бы вытягивало б мой скелет и укрепляло бы вяленький такой мой позвоночник. Когда я найду свой духовный велосипед, свою могучую точку опоры, то всё переменится. Я стану Я, я соберу воедино тысячи моих Я центробежных, я отсеку вялые случайности, сконцентрируюсь на главном, оно даст мне и внешнюю форму, и одежду даст, и лицо у меня появится.

(((((((

Владик теперь одевается в магазине «Сплав» для охотников, рыболовов и охранников. Там нашили одежды из пятнистых военных тканей защитного цвета: и футболки пятнистые, и комбинезоны, и штаны, и кеды, и шарфы, и куртки зимние. Сапоги хорошие там продаются, на шнурках, на подошвах рифленых. Влад там всего себя одел. В карманы спереди на грудке защитного цвета Влад складывает всякие полезные вещи. Он кладёт туда сидишек и дивидишек штук по 10, нож свой тупой и чёрный, шуруповёрты и проводки для компьютеров. Владик же пиратище у нас, вот и носит пиратскую продукцию, распространяет её всюду бесплатно или за очень маленькую денежку. Он стал вдруг ярым врагом денег. Говорит, что всё должно быть бесплатным, особенно в сфере культуры. Фильмы, песни, музыка, стихи – всё должно быть доступным и бесплатным, пусть пользуются все, кто имеет потребность. Я абсолютно с Владом согласна. Мне вообще пираты нравятся. Они надкусывают мерзкую наёпку капитализмом людишек-баранов. «Капитализм – сдохни!», как пишут на заборах вдоль железных дорог какие-то хорошие молодые, а может и не молодые люди.

И вот Влад теперь выглядит так. На животе у него куча дисков, как у кенгуру большого размера и к тому же самца. Сверху Влад, вечно мёрзнущий (так как не пьёт, ест экономно, калорий нет в его организме излишних), сверху Влад одевает куртку толстую на дутом синтепоне, защитного цвета, в пятнышках. На черепе, который Влад аккуратно продолжает брить по мере зарастания, он шапочек не носит. На ногах у него шнурованные полусапожки из чёрной военной кожи. Так как карманы на животе переполнены, силуэт у Влада как у беременного десантника на сносях. Или как у пузатого офицера, который съел все солдатские пайки, спортом ни хрена не занимается, и пузо отрастил. Когда Влад идёт по улице, он вызывает уважение у ментов и военных. Они думают – вот немолодой бритый чел идёт, рослый, пузатый, видно, что наш человек. Без опознавательных знаков, правда, но весь военизированный.

И случилось чудо – у Влада перестали требовать его раскисшую ксиву! Вообще на него внимание милиционеры перестали обращать! Если бы Влад в таком виде был бы строен и тощ, он бы вызывал желание покочебряжиться над ним. Но с толстым брюхом – явно человек опасный, внедренный, накормленный. Вот такие дела.

(((((((

Я тоже занялась имиджем. Платье красивое моё так никто никогда и не увидит. Зато могут увидеть наружную одежду! Шла, шла я по городу. Увидела в магазине тканей тонкий искусственный мех под тигра, очевидно, для детских карнавалов. Он продавался со скидкой, так как был с дырками. Ещё продавался очень лохматый мех, тоже с дырками, очень красивого оттенка. Я купила мехов и за пару часов сшила себе шубу с клыками вместо пуговиц. Получилась шуба типа тигр с опоссумом, очень тёплая. Шуба одним людям нравится. А жена поэта Амелина сказала мне, что в шубе я напоминаю бомжиху или бурлака на Волге, тянущего баржу изо льдов. Я ей подмигнула, и сказала, что главное – это помонстрить, слаще удовольствия нет. Оденешься как все – это же скучно. А вот тигр с опоссумом всех сводит с ума.

Зашла недавно покушать в кафешку на Невском проспекте, так охранник начал за мной форменную охоту. Куда я протискивалась между узких рядов столиков, смахивая своим опоссумом чашечки, туда за мной устремлялся и охранник весь в чёрном. Так мы оббегали всё огромное кафе. Я поняла, что спокойно поесть под его пристальным наблюдением мне не удастся, так как он встал прямо за спиной у меня, рука у него подозрительно была напряжена в кармане. Может, он меня за дичь принял, и у него охотничий инстинкт обострился?

(((((

Влада великий электронный музыкант драм-энд-бейса из Франции позвал на свой концерт. Личное приглашение именное выслал, в знак уважения к его бесплатному беспрецедентному пиратству в сети и вкладу в дело популяризации музыки в сети. Влад вывешивает ежедневно раскапываемую им музыку в сети на мировые сайты, их посещают миллионы меломанов всего мира. Правда ни копейки Влад не получает. Его рыцарская бескорыстность и разгильдяйство ещё более вызывают уважение к нему. Влад ходит по городу как рыцарь наших времён, в военных штанах, военной куртке, только без оружия. Его оружие – это выкачанные из Интернета фильмы и музыка на дисках, которые Влад бескорыстно по городу разносит на своём брюхе в специальных карманах.

В таком виде Влад заявился и в Мариинский Дворец, в мэрию нашу долбанную, ибо там знаменитый драм-энд-бейщик устроил свой концерт для избранной питерской публики. Влада охранники мэрские долго осматривали и обнюхивали, дивились его переднему карману под курткой. Но именное приглашение всё же сработало, не пустить не посмели.

Но Влад так и не услышал любимого музыканта и не смог ему руку его не виртуальную, а всамделишную пожать.

Как только Влад вошёл в высоких ботинках своих во Дворец, так сразу за ним увязался отряд охранников, ментов и уборщиц. Они делали на всякий случай вид, что просто так, по своим делам следом за ним идут. Но стоило Владу оглянуться, они тут как тут, целой стайкой, руки на оружии и на мобилах наизготове держат, но головы отворачивают в стороны – что вот мол, вот просто так за ним следом уборочной командой идут. Влад занервничал, он понял, что эта толпа его явно преследует, хотя делает вид, что просто так по коридору тянется в его направлении. Влад решил передохнуть, осознать, что с этими челами делать и покурить в сортире. Зашёл в дверь с буквой «М», засмолил свои чудовищные сигареты, дешёвые и очень вонючие, не вяжущиеся с местом, где работают насосанные, нажратые слуги народа. Только он вошёл в сортир, снаружи его тут же на ключ и заперли. Влад сначала не понял, стал дёргать ручку позолоченную. Не отпирается! Он стал мощно стучать в дверь. Тут дверь распахнулась, на Влада напало человек шесть в форме, его скрутили в миг и вынесли, как огромную спелёнутую мумию Тутанхамона на руках, прямо с непотушенной сигаркой в зубах. Засунули в машину, отвезли в до боли знакомое отделение милиции. Продержали до конца концерта и отпустили.

(((((((

Владик стал каким-то вонючим. Так как его комната набита тысячами дисков и компьютерным железом, комната его провоняла чем-то пластиковым и кисленьким, которое излучается пластиковыми коробками и лазерными дисками. Влад курит ужасно. И вот теперь его комната воняет особой вонью, смесью гремучей пластика, табака и живого тела. Владик добился своего. Он стал киборгом, у него уже изо рта пластиком и лазерными дисками попахивает, все эти ингредиенты сплавились в одно, я думаю, что уже тут и микробы техногенные выводятся.

(((((((

Наступила весна. Я иду к Владу по Троицкому мосту через Неву. Май, холодно и солнечно, хотя уже вечер. Дуют майские ветры и несут, несут горы пыли и грязи. Над городом стоит жёлто-серый смог из взвешенных частиц. Я не понимаю, что это, почему это, такого жёлто-серого смога раньше не было. Заводы то стоят, не дымят. От машин? Машин сегодня мало, праздничные дни, народ уехал на грядки в садоводства свои, на шести сотках своей землицы сидеть и о чём-то странном мечтать, какое-то странное удовлетворение в этом находить. Так что смог, висящий над городом, мне непонятен. В середине моста я останавливаюсь и сморю на воду. Моё любимое занятие. Нева свинцово и тяжко бьётся под мостом, выбрасывая пену и брызги, к тому же идут останки ладожского льда, основная масса прошла, идут уже сходящие на нет льдины, похожие краями на пролитое молоко. Я смотрю вдаль. Я не узнаю город. Я как-то что-то проспала!

Город изменён в худшую сторону. Повсюду за панорамными красотами торчат серые блескучие колбы и коробки, берег до Смольного весь вдруг оказывается покрытым серыми уродливыми домами из панелей, они такие крупные, что скрывают изящные белые колокольчики Смольного Собора! Нет Смольного Собора больше в панораме Невы! За крейсером Аврора торчит какая-то инопланетянская серая колба со шприцом сверху. Её, наверное, воздвигла международная наркомафия как знак порабощения города героину, как знак высасывания, бесконечного высасывания из похоти вен деньжищ. Торчит ещё уродливая прямоугольная глыба над бывшей гостиницей «Ленинград». Гостиница и сама то по себе слишком крупная и серая, она и так то уродливо портила панораму Невы, превращая военный госпиталь классического стиля рядом в какую-то длинную ненастоящую игрушку. Вместо того, чтобы снести уродливую гостиницу, напоминающую о бедности и жадности советского вечно голодного периода, когда всегда было не до красоты, вместо этого за ней построили зеркального хамелеона, тело дьявола! Ибо дьявол пуст, он не самодостаточен, он присасывается к позитивной реальности, он её в кривом зеркале отражает, он говорит её словами, превращая эти слова в ложь и пустоту, он насмешничает, и пересмешничает, и гримасничает. Он сер и бесцветен, он не имеет тела и формы, токмо оболочку. Такова и пластиковая архитектура с серыми зеркальными глянцевыми боками, которую международные строительные транскорпорации всюду внедряют.

Я не узнаю свой город. Особенно ужасны разрушения дома на Зверинской улице, углом выходившего на Неву. Там снесли крепкий изящный дом с лепниной. Кариатиды с дивными девичьими морскими лицами, они оказались крепки, их техника не смогла разрушить. У них отбили руки, над ними снесли дом, который они поддерживали. Вместо рук торчит арматура. Они похожи на истерзанных пытками молодогвардейцев перед расстрелом. Или на святых христианских мучениц, истерзанных римскими цезарями. Кто это сделал, зачем это сделал? Это Он. Тот, кто хочет качать и качать ненасытно деньги в своё ненасытное брюхо, это Лярва крупного масштаба. Она там воткнёт коробку мимикрирующую с зеркальными поверхностями, коробку постмодернистской пустоты и невнятности. Тот дом будет как больной в коме, весь на проводках и искусственном поддержании жизни. В нём будут кисленько вонять европакеты, будут попахивать низкие потолки из дешёвого пенопласта, будут вечно откалываться тонкие плитки. Дом, который снесли, был построен богатыми и нежадными людьми для роскошной и комфортной натуральной жизни, чтоб из высоких овальных окон сверкала синяя Нева, чтоб даже ручки на окнах и балясины на лестнице – чтоб всё было индивидуально сделанным под этот единичный дом в единичном сказочном месте на берегу Невы. Эту тонкую работу снесли, впердолят дешёвую архитектурную ложь, где солгали все – и архитекторы, и чинушки свиньи, и менеджеры, и строители, и риэлтеры, бездарные серые напыщенные индюки, засравшие мозги такому же тупому и серому нуворишу, укравшему деньги от российских недр, газа, леса и нефти.

Я стою на высшей точке моста, мне хочется плакать от унижения и бессилия, но глаза тут же осушает пылью и машинными газами холодный майский ветер. Я поняла, откуда эта жёлтая взвесь в воздухе. Это смесь неубранного с зимы песка на тротуарах и пыльца от разрушенных старых зданий города.

((((((((

Собираются вот дома жилые на Шпалерке снести, прекрасные старинные дома в завитушках и маскаронах, чтобы всадить сюда, в сердце города, дома пластиковые уродливые, которые везде одинаковы, во всех странах. И так-то набережную Невы чудовищно испортили. «МЕГАФОН» и «ГАЗПРОМ» светят красным и синим огнём грубо очень, буквы размером с этаж, в воде невской изящной эта похабень отражается, убивая красоту мостов, Ростральных колонн, Петропавловской крепости. Я вот не пойму, отчего я, частный человек, и все мы, общественный народ, почему мы должны смотреть на эти уродливые надписи, за которые соответствующие организации проплатили каким-то чинушам. Почему одна частная фирма имеет право за небольшую деньгу уродовать вид целого крупного города? Это что, в каком то законе прописано, что частный шкурный интерес фирмы выше общественного и эстетического интереса целого города?

Ну не зря же город называют северной Венецией! Тайна красоты – в тонком-тонком нежном колорите, когда всё из мелких витиеватых деталей состоит, разноцветных; в тонкой гамме. Когда розовое, жёлтое, серое, золотое, терракотовое, когда белый орнамент и игра теней в лепном декоре. Когда Нева мерцает своими мелкими разноцветными волнами. Когда румянец северного больного неба перекликается с тонкой раскраской домов. А тут такие буквищи уродливые прямые и бездушные небо застили над Невой! Тьфу! Кругом грубые прямоугольные неигривые формы, локальные грубые серые цвета, и ничего, кроме серого современный архитектор не знает. Дома уродские из серого пластика торчат, коробки какие-то цементные заслоняют виды Невы. Хотят Башню Газпрома впердолить в берег Невы, вместо того, чтобы облагородить историческую панораму оригинальными и разноцветными малоэтажными особнячками. Тьфу, гадость. Идёшь по городу, и каждый день блевотина и гадость, блевотина и гадость, блевотина и гадость.

Людей на Шпалерке хотели объегорить. Летом устроили собрание жильцов, чтобы они подмахнули свои подписи по решением ЖКХ сносить дома. Народ вдруг опомнился, пришли все-все жильцы. Мохнорылые дельцы московские, которые хотели на фук развести жильцов, удивились. Но всё равно решили народишко глупый обмануть. Микрофон не давали народу, несколько часов несли всякую лживую хрень, чтобы народ обмануть, и чтобы потом оптом поставить подписи на снос. Вечно спящий Владик зашёл случайно, его кто-то из жильцов позвал, за руку привёл. Влад пять минут послушал словесный понос, который несли инвесторы. Врать ведь легко – надо говорить слащаво, кругло, вставлять термины и воспевать закон и благо. Влад это сразу просёк и пошёл напролом в своей военной форме к микрофону. Его пытались не пускать, а он как бизон шёл и шёл, как такому бритому под ноль, рослому и страшному, с папиломами на ушах, отказать можно! Чиновнички испугались. Влад выхватил у жирного нежного инвестора микрофон из его заплывшей жиром нерусской руки в золотых перстнях, он гаркнул в микрофон: «А вы тут не крутите. Говорите немедленно и прямо: когда расселение? Сколько даёте за метр? Или где будете давать квартиры!». Инвесторы закрутились в пляске лжи, так как именно на эти вопросы отвечать не хотели, именно тут то и была их нажива – людей опустить, отобрать бесплатно и в полцены, а кой кого вообще со свету сжить, чтоб денег не дать. «И как там конституционное право на сохранность и доступ к культурным ценностям? А!», – строго добавил Влад.

Инвесторы тут вообще заверещали. Владик сказал: «Если вы сейчас на вопросы не ответите, так нечего людям и мозги парить!». «Ну, мы в таком тоне разговаривать с вами не будем!», – заюлили лживые нелюди. «Да, кстати, – сказал Владик напоследок, когда уже целая орава пыталась вырвать из рук его микрофон. – Если вы людей обманете, начнёте выселять кого, так тут дворы отлично простреливаются. Мы тут каждый поворот и нишу знаем. Из пулемёта тут отлично стрелять будет! И люки у нас тут большие, трупы легко туда заталкиваются. И вообще, сколько вы квартир хотите расселять? 248? Ну, так с каждой по 200 рублей, на киллера хватит. Адреса ваши найти несложно, базы данных в метро продают на каждом шагу».

Поднялся страшный скандал, собрание закончили, не собрав подписей, московские жиртресты быстро куда-то утекли. Жильцы минут пять сидели в мёртвой тишине и отупении. Когда собрание начиналось, все эмоционально и неконкретно кричали, а тут, когда на конкретные вопросы были получены конкретные ответы в виде исчезновения и испарения в воздух, тут народ как-то ошалел и призадумался. Потом все стали подходить к Владу и жать ему руку.

– Спасибо, товарищ скинхед. Вы нас спасли! – так говорили они Владу.

(((((((((

Вчера, в часу седьмом, зашла я на Чернышевскую. Нам с сыном Юрой надо было кой-куда зайти по делам, визы сделать. Неожиданно на меня что-то ужасное навалилось, внезапное расслабление желудка и кишечника, мистическое и столь могучее, что пришлось воспользоваться услугами биотуалета. Сейчас вместо фундаментальных домиков – туалетов с разветвлённой системой унитазов делают хлипкую, неприличную, звуко – и газопроницаемую кабинку биотуалета. Я еле выждала очередь из 5 человек, подпрыгивая и извиваясь, отдала свою сумку сыну и вошла в кабинку. И так-то биотуалет – ужасная вещь, какая-то бадья пластиковая с кошмарной жидкостью колеблется, сесть на неё нельзя, надо ногами встать, а встаёшь – и упираешься головой в потолок, сгибаешься – и вообще не видишь, куда ты и что делаешь, если попадёшь в бадью – тебя оттуда обдаёт ответной волной, если промахнёшься – вообще можешь стенку туалета уделать.

В-общем, меня взорвало так, что аж все стены были уделаны и началась страшная вонь. Тётенька кассирша за тонкой перегородкой, бесчеловечно расположенная между двумя отсеками биотуалетов, вся зашуршала и стала опрыскиваться струями из освежителя воздуха. Ужасная у неё работа!

Но, блин, в кабинке не оказалось бумаги! Пришлось пожертвовать перчатками. Я долго ими утиралась и пыталась утереть стены, потом вышла из насквозь осквернённой кабинки, которой уже после меня пользоваться никто не мог. Я сказала Юре: «Быстро, быстро бежим отсюда, пока кассирша биотуалетная не вышла и не узнала, какой вред её предприятию я нанесла. А то она нас просто убьёт!». Мы резво убежали.

За углом Юра мне сказал:

– Когда ты вошла в кабинку, в этот самый миг, откуда ни возьмись, из-за угла появилась целая процессия высокопоставленных чиновников. Они важно осматривали дома вокруг, и глава свиты сказала: «Что это за уродливая громадина стоит тут!», – и указала в мою сторону. Я сначала подумал, что это она про меня. Потом понял, что дом старинный им не нравится, и его они хотят снести. Но тут ты стала так громко пердеть и вонять, что делегация с подозрением посмотрела на кабинки биотуалета, возле которых остановилась, и тут ты такой громкий звук издала, что все быстро ушли и забыли обсуждать дальше свои планы. Возможно, мама, ты спасла от сноса старинный дом!

(((((((

Мы с Юрой едем в Финляндию. Мы едем на красивом автобусе как раз мимо дома Владика. Владик мне звонит на мобилу как раз в этот миг:

– Ты где?

– Да я в Финляндию еду, как раз мимо твоего дома!

– К финикам? Ах ты, как всё просто теперь стало! Не то, что раньше!

Я слышу особые интонации в голосе Влада. Я чувствую всеми фибрами души своей, как Влад завидует. Гражданин мира, блин, который теперь по своей ксиве даже до Москвы доехать не может.

На границе на фонарях сидят три чайки и один баклан. Они орут, жадно всматриваются в выезжающих за границу, вырывают булку чуть ли не из рук. Мне показалось, что вот оно – явное переселение душ. В этих трёх чаек переселились души трёх умерших интердевочек. Эти чайки хорошенькие, очень хищно жадные, готовые прямо изо рта у вас прокорм себе вырвать. Белёсый крупный баклан с хитрыми и жадными, чуть печальными глазами – это явно бывший фарцовщик, которого на том свете снизили в должности и воплотили в баклана, но зато и бонус – летай за границу туда-сюда, свобода полная, и вот он смотрит так печально, что как вот раньше нужно было надрываться, чтоб в Финляндию попасть и ихние товары покупать, их продукты кушать. А теперь – так всё просто. Мотайся туда сюда. Не дожил, бля, до свободы то…

(((((((

От журнала послали в Москву. Зашла на Винзавод, посмотреть, что там с искусством современным делается.

Я обошла весь Винзавод за 5 минут. Убогое зрелище. В одной галерее какие-то старые киноплакаты, очень милые, но очень мало, штук 7. Зрение насытилось ими за 2 минуты. Если б их было 77 штук – то это была б вкусная полезная выставка. В соседнем отсеке на стенах висели какие-то скучные, считываемые за сотую долю секунды хари негров и нацменов. Просто хари без выражения. Типа стильно. Ничего стильного, скучно.

Далее были в белой комнате штук 20 больших цветных размазанок. Фотограф внёс величайший вклад в искусство – он снял танцующих так, чтоб в кадре вышли размазанные пятна. Ну и что? Это не было красивым, завораживающим. Любой фотограф делает такие снимки, вглядывается в случайную размазню, вроде как красиво. Потом плюёт, никакого смысла и красоты в этом нет, ничто не будоражит мысль. Гавно.

Далее была выставка социального репортажа величайшего фотохудожника. Он типа снял сценки из утреннего ночного бара. Ничего не запомнила, так как скучные фотки. Ну, колоритные негритосихи падшие, спившиеся, загулявшие на ночь одинокие ****ищи и стрёмные чудики. Просто рожи, без взаимодействий, психологии, символики предметов. Ни одна извилина не шевелится ни у фотографа, ни у зрителя.

Потом была галерея Гельмана. Звучное яркое имя. Выставка – лилипутское гавно. Прости меня Гельман. Я знала одного шизофреника, вот он был склонен делать такие микроскопические рисунки, предельно аккуратные. Рисующие школьники рисуют такую хренашку в своих клетчатых тетрадочках, предельно аккуратненько так. Лепят из пластилинчика. Ничего креативного, ни одной штучки, запавшей и душу, пробудившей сознание. Ничего не запомнила – какие-то крошечные хренашки, дешёвые вялые поделки учеников с уроков труда в школе. Шизофрения. Запомнила сточенные цветные карандаши с красивыми спиралями-стружками в баночке. Но, блин, чего оно такое в натуральную величину? Если б были карандашища типа как колья, сточенные такими стружками-кудрями, вот это б вставляло. А так, ээх… Где искусство, мастерство, искусственность, отличающие мастера от фломастера?

Типа великое, очень дорогое искусство, сделанное великими современными художниками. НаёПка, больше ничего, наёПка! Имена художников были знакомыми, ибо вот влияние раскрутки на сознание, фамилии изломанные, звучные, типа стильные – вбил таки Гельман в бошки! Волшебная сила слова…

В соседней галерее явно что-то готовилось. В ведре лежали ломти арбузов. Вышел из тьмы Бакштейн. Я подумала – вот как так, бахча и Бакштейн. Притянулись.

Началась в 8 вечерина. Великая выставка великого художника. Не помню ****ь его фамилию. Величие этого заморского мастера состояло в том, что он создал некие маленькие скучнейшие ***ни, заснял их на цифровое видео. И вот на пяти проекциях прямо на белёные кирпичные стены проецировалось величайшее, глубочайшее по величине искусство сего художника. На одном экране дрожала такая штучка, я в детстве такие на помойке находила, всё не могла понять значение и смысл этих деталек. Типа в стопку сложенные одинаковые пластинки, придавленные снизу и сверху, и ещё такие типа винтики наверху и внизу, чтоб куда то привинтить.

В-общем, бессмысленная ***ня, если бы был образ, то это была бы рифма, было бы два предмета, или предмет и фон, или предмет и звук. А тут просто хуяшка. И всё. Придумывай что хочешь, полная свобода. В основе никакого усилия, никакой идеи. Скучно. НАЁПКА!!! Следующая картинка. Буква П, только большая такая, из тонких палок. Под ней ещё буква П, поменьше, внизу вроде как норка мышки, или дырка в стене. В – общем, скучнейшая неинтересная хуйня. Третий экран – вообще просто чего-то серое, вроде как грязная пористая стена крупным планом. Скучно даже смотреть. Вроде ещё что-то было, хоть убей не помню что. Дерьмо сраное мелкое такое плюгавенькое.