Текст книги "Исторические рассказы и анекдоты из жизни Русских Государей и замечательных людей XVIII–XIX столетий"

Автор книги: Ирина Судникова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 24 страниц)

* * *

Однажды за обедом шел разговор о трудностях узнавать людей. «Да, правда. – сказал Суворов. – только Петру Великому предоставлена была великая тайна выбирать людей: взглянул на солдата Румянцева, и он офицер, посол, вельможа, а тот за это отблагодарил Россию сыном своим. Задунайским».

«Вот мои мысли о людях: вывеска дураков – гордость, людей посредственного ума – подлость, а человека истинных достоинств – возвышенность чувств, прикрытая скромностию». (4)

* * *

Суворов любил все русское, внушал любовь к родине и нередко повторял: «Горжусь, что я Россиянин!» Не нравилось ему, если кто тщательно старался подражать французам в выговоре их языка и в манерах. Тогда подобного франта он спрашивал: «Давно ли изволили получать письма из Парижа от родных?» (4)

* * *

Помощником Суворова при построении крепостей в Финляндии был инженер, генерал-майор Прево де Люмиан. А известно, что Суворов, если полюбит кого, то непременно называл по имени и отчеству. Так и этот иностранец получил от Суворова наименование Ивана Ивановича, хотя ни он сам и никто из его предков имени Ивана не имели, но это прозвище так усвоилось генералу Прево де Люмиану, что он до самой кончины своей всем известен был и иначе как Иваном Ивановичем не назывался. (4)

* * *

Суворов любил, чтобы каждого начальника подчиненные называли по-русски, по имени и отчеству. Присланного от адмирала Ушакова с известием о взятии Корфу иностранного офицера он спросил: «Здоров ли друг мой Федор Федорович?» Немец стал в тупик, не знал, о ком спрашивают, ему шепнули, что об Ушакове; он, как будто очнувшись, сказал: «Ах, да! Господин адмирал фон Ушаков здоров». – «Возьми к себе свое «фон», раздавай, кому хочешь, а победителя Турецкого флота на Черном море, потрясшего Дарданеллы и покорившего Корфу, называй Федор Федорович Ушаков!» – вскричал Суворова с гневом. (4)

* * *

Один генерал любил говорить о газетах и безпрестанно повторял: в газетах пишут, по последним газетам и т. д. Суворов на это возразил: «Жалок тот полководец, который по газетам ведет войну. Есть и другие вещи, которые знать ему надобно и о которых там не печатают». (4)

* * *

Милостию и ласкою Император Павел I как будто хотел наградить Суворова за претерпенные им страдания. Он сам надел на него цепь ордена Святого Иоанна Иерусалимского большого креста.

«Боже! Спаси Царя!» – воскликнул Суворов.

«Тебе спасать Царей!» – сказал Император. (4)

* * *

Перед отправлением Суворова в Италию навестил его П. Х. Обольянинов – любимец Императора Павла I, и застал его прыгающим чрез чемоданы и разные дорожные вещи, которые туда укладывали.

«Учусь прыгать, – сказал Суворов. – Ведь в Италию-то прыгнуть – ой, ой! Велик прыжок, научиться надобно!» (4)

* * *

Величайший русский полководец Александр Васильевич Суворов – князь Италийский, граф Рымникский и Священной Римской империи, генералиссимус Русской армии и генерал-фельдмаршал австрийской. – приехал в Петербург больным, умирающим из Италии весною 1800 года, хотел видеть Государя, но не имел сил ехать во дворец и просил, чтобы Император удостоил его посещением.

Император вместо себя послал графа Кутай сова.

Суворов лежал в постели, когда посланный вошел в красном мальтийском мундире, с голубою лентою через плечо.

– Кто вы, сударь? – спросил у него Суворов.

– Граф Кутайсов.

– Граф Кутайсов? Кутайсов? Не слыхал. Есть граф Панин, граф Воронцов, граф Строганов, а о графе Кутайсове я не слыхал… Да что вы такое по службе?

– Обер-шталмейстер.

– А прежде чем были?

– Обер-егермейстером.

– А прежде?

Кутайсов запнулся.

– Да говорите же!

– Камердинером.

– То есть вы чесали и брили своего господина.

– То… Точно так-с.

– Прошка, ступай сюда, мерзавец! – закричал Суворов своему знаменитому камердинеру. – Вот, посмотри на этого господина в красном кафтане с голубою лентою. Он был такой же холоп, фершал, как и ты!.. А теперь вот видишь, куда залетел! И к Суворову его посылают. А ты, скотина, вечно пьян, и толку из тебя не будет. Возьми с него пример, и ты будешь большим барином. (6)

* * *

В Итальянскую войну, в Вене, в присутствии Суворова, был собран военный совет, и все приглашенные на него генералы должны были привезти каждый свой собственный план кампании.

Великий полководец, выжидал скромно своей очереди, держа в руках сверток.

Когда, наконец, попросили его показать его план, он раскинул на столе лист белой бумаги и больше ничего!

Все присутствующие, недоумевая, поглядывали друг на друга, а князь с веселой улыбкой сказал:

– Если бы моя шляпа знала мои планы, то и ее я бы давно сжег.

Но, однако, какою безсмертною славою покрыл себя и русское войско Суворов в этой самой Италии, когда он взял 25 крепостей и 80 000 пленных!

Видно, план Суворова действительно был хорош. (6)

* * *

В разговоре о военной музыке один генерал заметил, что надлежало бы уменьшить число музыкантов и умножить ими ряды солдат.

«Нет, – отвечал Суворов, – музыка нужна и полезна, и надобно, чтобы она была самая громкая. Она веселит сердце воина, равняет его шаг; по ней мы танцуем и на самом сражении. Старик с большею бодростью бросается на смерть, молокосос, стирая со рта молоко маменьки, бежит за ним. Музыка удваивает, утраивает армию. С крестом в руке священника, с развернутыми знаменами и с громогласною музыкою взял я Измаил!» (4)

* * *

Суворову была прислана бумага, в которой излагались правила для руководства в военных операциях. В бумаге этой безпрестанно встречались ненавистные ему слова: «предполагается», «может быть», «кажется» и проч. Не дождавшись, чтобы секретарь кончил чтение этой бумаги. Суворов вырвал ее и, бросив, сказал: «Знаешь ли, что это значит? Это школьники с учителем своим делают и повторяют опыты над гальванизмом. Всё им «кажется», все они «предполагают», всё для них «может быть». А гальванизма не знают и никогда не узнают. Нет, я не намерен таким <г>ипотезам жертвовать жизнию храброй армии!»

Потом, выбежав в другую комнату, заставил одного офицера прочитать Десять заповедей, который и исполнил это, не запинаясь.

«Видишь ли, – сказал Суворов, обратясь к секретарю, – как премудры, кратки, ясны Небесные Божии веления!». (4)

* * *

Смоленский военный губернатор, генерал-от-инфантерии Михаил Михайлович Философов, находясь в отменной милости у Императора Павла I, просил позволения двух из военной службы выключенных поместить в статскую во вверенной ему губернии. Государь, рассердясь, изорвал в клочки поднесенную записку, а Философов, имевший позволение сидя с ним разговаривать, сказал: «Так и мне пожалуйте отставку, можно ли. Государь, служить с честью, когда все достойные люди помещены Вашим Величеством в военную службу, а из великого числа выключенных ни один не может быть полезен Отечеству». – «Ты дело говоришь, простить их», – сказал Император. На другой же день всем выключенным объявлено общее прощение[10]10
  Указы Сенату от 1 ноября 1800 г. (Поли. Собр. Зак. № 16,625 и 16,626).


[Закрыть]. Случай, подавший возможность составиться в Петербурге обществу недовольных. (5)

* * *

В строгое царствование Павла I, когда указом азартные игры были прекращены повсеместно, граф Петр Алексеевич фон-дер-Пален, его любимец, на бале в его присутствии сел играть в настоящий банк, условясь изъясняться: «моя – твоя, твоя – моя». Павел с любопытством подошел к столу, и, засмеявшись, сказал: «Играть позволяется». Дерзновенная шутка, может быть, для пробы употребленная. (5)

* * *

Гвардии офицер Вульф попросился в отставку. Павел I лично спросил его о причинах и, находя оные недостаточными, вынудил его сказать, что поступает так, утверждаясь на праве вольности, дарованном родителем его российскому дворянству. «Хорошо, – отвечал Павел, – твоего не отниму, да и моего не дам (мундира)». С сего времени началась отставка без мундиров. (5)

* * *

Пред кончиною Павла Петровича художник Саундерс выгравировал весьма сходственный портрет его и желал поднести; но не зная, как на то решиться, он просил обер-камергера Нарышкина, жившего при Государе в Михайловском замке, быть его предстателем. Портрет кладется на стол в том намерении, что Государь, войдя к Нарышкину, тотчас его увидит. «К сиянию моей короны звезды не нужны, глупая мысль», – сказал Император. Портрет не понравился, и художник рассудил не выпускать его в публику, оттого портрет этот весьма редок. (5)

* * *

В 1800-м году в Красном Селе были маневры. Одною частью войск командовал известный генерал Пален, а другою – М. И. Кутузов. К отряду первого подъехал Император Павел. «Ваше высокопревосходительство, – сказал он Палену. – позвольте мне находиться при вас не как Императору, а как принадлежащему к вашему отряду».

Обозревая в зрительную трубу войска противной стороны. Император заметил, что Кутузов стоит вдалеке от войск своих, окруженный только адъютантами и самым малым числом конвоя. «Я возьму его в плен, я возьму его в плен, – повторял с усмешкой Павел, утешаясь будущим торжеством своим, – дайте мне, ваше высокопревосходительство, только эскадрон кавалерии». – «Из какого полка и который именно эскадрон повелите. Ваше Величество?» – спросил Пален. «Какой будет вам угодно, ваше высокопревосходительство, – отвечал Павел, – только один эскадрон, только один, и я возьму неприятельского главнокомандующего».

Пален назначил эскадрон гусар, и Император, осторожно отделившись от общей массы, старался ехать с гусарами так, чтобы Кутузов не заметил этого движения. Избрав дальнюю дорогу вокруг лесов, он на пути твердил гусарам, чтобы они, огибая последний, бывший в виду у них, лес, ехали как можно тише, остановились бы, где он прикажет, потом вдруг, по его знаку, скакали бы за ним и исполнили то, что он повелит.

Так и было сделано. Объезжая последний лес, Павел удивлялся оплошности Кутузова, который нигде не поместил войск для своей личной безопасности. Достигнув конца леса. Император остановил гусар и сам из-за деревьев высматривал положение главнокомандующего. В то время Кутузов оставался еще с меньшею защитою. Почти все адъютанты его и многие конвойные были разосланы. Показывая рукою в противную сторону, он последнему из адъютантов отдавал приказание ехать к войскам. Павел считал Кутузова в своих руках, и крикнув: «За мной!» – понесся, а вслед его бросились и гусары. Но только что они сделали это первое движение, вдруг с одной стороны леса, с другой – из лощин между пригорками высыпали егеря и открыли такой страшный огонь, что гусары были сбиты, расстроены и сам Император увидел себя в необходимости сдаться со всем своим отрядом. Павлу, который за минуту ожидал торжества, было это неприятно. Он, уже как Государь, повелел остановить стрельбу и один поехал к Кутузову. Вероятно, хитрый полководец заметил в подзорную трубу движение Павла или известился об этом чрез лазутчиков и заранее приготовил засаду.

«Хорошо, батюшка, хорошо. – говорил Император, подъехав к Кутузову, – я думал вас взять в плен, а вышло, что я у вас в плену!»

Несмотря на одобрение и ласку, Павел не мог вполне скрыть своей досады и мрачный возвратился к войскам Палена.

После маневров генералы приглашены были в Павловск. Государь уже успокоился и был милостив. Весело встретив гостей в саду, в любимом своем павильоне. Император при всех рассказал о неудавшемся своем подвиге, подошел к Кутузову, обнял его и произнес: «Обнимаю одного из величайших полководцев нашего времени!» (5)

* * *

По вступлении на престол Императора Павла состоялось Высочайшее Повеление, чтобы президенты всех присутственных мест непременно заседали там, где числятся на службе.

Нарышкин, уже несколько лет носивший звание обер-шталмейстера, должен был явиться в придворную конюшенную контору, которую до того времени не посетил ни разу.

– Где мое место? – спросил он чиновников.

– Здесь, ваше превосходительство, – отвечали они с низкими поклонами, указывая на огромные готические кресла.

– Но к этим креслам нельзя даже подойти, они покрыты пылью! – заметил Нарышкин.

– Уже несколько лет, – продолжали чиновники, – как никто в них не сидел, кроме кота, который всегда тут покоится.

– Так мне нечего здесь делать, – сказал Нарышкин, – мое место занято.

С этими словами он вышел и более уже не показывался в контору. (1)

* * *

Как-то раз Император Павел, разговаривая во время развода с Львовым, облокотился на его плечо.

– Ах, Государь, что вы делаете! – произнес Львов. – могу ли я служить вам опорою! Лучше окажите мне милость и позвольте хоть на одну секунду опереться на вас, – тогда увидите кругом себя такие физиономии, которые рассмешат вас до слез. (1)

* * *

В 1800 году известный воздухоплаватель Гарнерен поднимался в Петербурге на огромном монгольфиере и вызывал желающих совершить с ним воздушное путешествие. Во всей столице нашелся только один смельчак, решившийся на столь опасную прогулку. Смельчак этот был – С. Л. Львов. Так как он имел много долгов, то один шутник сочинил про него по этому поводу следующие стихи:

 
Генерал Львов
Летал до облаков
Просить богов
Об уплате долгов.
На землю возвратился —
Ни с кем не расплатится
 

Эта шутка дошла до Государя, который, посмеявшись, велел заплатить долги Львова, приказав ему сказать, что это последние деньги, которые посыпались на него с неба. (1)

* * *

По окончании курса наук Аракчеев был выпущен офицером в артиллерию и оставлен при корпусе преподавателем, а через несколько лет переведен в гатчинские войска Великого Князя Павла Петровича.

Своим неутомимым трудолюбием, знанием дела и точным, неуклонным исполнением служебных обязанностей Аракчеев успел обратить на себя внимание Великого Князя, который полюбил его, хотя нередко распекал жестоким образом, преимущественно за неисправность других.

Однажды, когда Аракчееву крепко досталось за упущение по службе караульного офицера, он побежал с горя в церковь, стал молиться, клал земные поклоны, чувствовал свою невинность, но, думая, что навсегда лишился милости Наследника престола, не мог удержать слез и даже зарыдал. В церкви не было никого, кроме пономаря, который тушил свечи. Вдруг Аракчеев услышал за собою шаги и, оглянувшись, увидел Наследника!

– О чем ты плачешь? – ласково спросил его Великий Князь.

– Мне больно лишиться милости Вашего Императорского Высочества.

– Да ты вовсе не лишился ее! – промолвил Павел, положив ему руку на плечо. – И никогда не лишишься, если будешь вести себя и служить так, как до сих пор. Молись Богу и служи верно, ты знаешь: за Богом молитва, за Царем служба не пропадают!

Аракчеев бросился перед Великим Князем на колени и в избытке чувств воскликнул:

– У меня только и есть, что Бог да вы!

Павел велел ему встать и идти за собою из церкви, потом остановился, быстро посмотрел на него и сказал:

– Ступай домой. Со временем я сделаю из тебя человека.

С этой минуты Аракчеев стал одним из доверенных и близких к Великому Князю лиц. (1)

* * *

Вскоре по восшествии своем на престол Император Павел пригласил к себе Державина, бывшего в то время сенатором, и объявил ему в весьма милостивых выражениях, что, зная его за честного человека, хочет сделать его правителем канцелярии Государственного совета. Говоря о назначаемой Державину должности. Государь, вместо полного названия «правитель канцелярии Совета» употребил слова: «правитель Совета». Хотя смысл был ясен несмотря на выпуск слова «канцелярия», однако наивный и до крайности тщеславный Державин вообразил, что Император говорит не о существующей и всем хорошо известной должности, а учреждает для него какую-то новую, несравненно высшую, так, чтобы он был не делопроизводителем Совета, а как бы безграничным начальником его. Когда на другой день вышел указ, в котором краткое разговорное выражение «правитель Совета» было заменено полным формальным выражением «правитель канцелярии Совета», то Державин приписал разрушение своей созданной тщеславием фантазии ничему иному, как интригам своих врагов, и вследствие этого решился объясниться с Государем. Приехав во дворец, Державин приказал доложить о себе Императору и был немедленно принят.

– Что вы, Гавриил Романович? – ласково спросил Павел.

– По воле вашей, Государь, был в Совете, но не знаю, что мне делать?

– Как не знаете? Делайте то же, что делал Самойлов[11]11
  Самойлов был делопроизводителем Совета при Императрице Екатерине II.


[Закрыть].

– Я не знаю, делал ли что он, – отвечал Державин, – в Совете никаких бумаг его нет, а сказывают, что он только носил Государыне протоколы Совета, потому осмеливаюсь просить инструкции.

– Хорошо. Предоставьте мне, – сухо сказал Государь.

– Не знаю, – продолжал Державин, – сидеть ли мне в Совете или стоять, то есть быть ли присутствующим или только начальником канцелярии?

При этих словах Павел вспыхнул. Быстрым движением он отворил дверь в соседнюю комнату, где находилось множество придворных, и во весь голос закричал:

– Слушайте: он почитает себя в Совете лишним. – Затем, обратившись к Державину, грозно прибавил: – Поди назад в Сенат и сиди у меня там смирно, а не то я тебя проучу.

Державин был поражен, как громом, и вышел из царского кабинета почти в безпамятстве. Чтобы смягчить гнев Государя, он бросился к разным любимцам его, прося их заступничества, но все отказались вмешиваться в это дело. Тогда Державин обратился к средству, которое и прежде удавалось ему не раз, – он написал оду на новый 1797 год и послал ее Государю. Ода понравилась, и Державин получил снова доступ во дворец. (1)

* * *

К Державину навязался какой-то сочинитель прочесть ему свое произведение. Старик, как и многие другие, часто засыпал при слушании чтения. Так было и в этот раз. Жена Державина, сидевшая возле него, поминутно толкала его. Наконец сон так одолел Державина, что. забыв и чтение, и автора, сказал он ей с досадою, когда она разбудила его:

– Как тебе не стыдно, никогда не даешь мне порядочно выспаться! (1)

* * *

Однажды Император Павел спросил графа Ростопчина:

– Ведь Ростопчины татарского происхождения?

– Точно так, Государь.

– Как же вы не князь?

– А потому, что предок мой переселился в Россию зимою. Именитым татарам-пришельцам, являвшимся летом. Цари жаловали княжеское достоинство, а являвшимся зимою – шубы. (1)

* * *

Раз за обедом у Государя, на котором также был и генерал-губернатор Сибири Пестель, присутствующие разговорились: какое из пяти чувств в человеке сильнее?

– Я полагаю, что зрение, – сказал Ростопчин, – вот, например, генерал Пестель живет постоянно в Петербурге, а хорошо видит, что делается за несколько тысяч верст в Сибири. (1)

* * *

Изгоняя роскошь и желая приучить подданных своих к умеренности, Император Павел назначил число кушаний по сословиям, а у служащих – по чинам. Майору определено было иметь за столом три кушанья.

Яков Петрович Кульнев, впоследствии генерал и славный партизан, служил тогда майором в Сумском гусарском полку и не имел почти никакого состояния.

Павел, увидя его где-то, спросил:

– Господин майор, сколько у вас за обедом подают кушаньев?

– Три. Ваше Императорское Величество.

– А позвольте узнать, господин майор, какие?

– Курица плашмя, курица ребром и курица боком. – отвечал Кульнев.

Император расхохотался. (1)

* * *

Сын графа Ростопчина, сильно мотая в Париже, задолжал значительные суммы денег. Кредиторы, зная, что у него нет собственного имения, с требованием об уплате обратились к отцу. Старик решительно отказался платить долги за сына, предоставив кредиторам поступить с ним по законам. Молодого Ростопчина, по приговору суда, не замедлили заключить в тюрьму, где он и высидел определенное время. По окончании срока Ростопчина выпустили, и он по законам Франции не подлежал уже более преследованию своих кредиторов. После этого старик Ростопчин немедленно пригласил к себе всех кредиторов и к крайнему их удивлению заплатил каждому должную сыном сумму, причем сказал:

– Я и прежде мог бы это сделать, но хотел проучить молодого человека: а то вы сами знаете, что русские не любят быть в долгу у французов. (1)

* * *

Когда Ростопчин уже находился в отставке и жил в Москве весьма уединенно, к нему приехал родственник его, Протасов, молодой человек, только что поступивший на службу.

Войдя в кабинет, Протасов застал графа лежащим на диване. На столе горела одна свечка.

– Что делаешь, Александр Павлович? Чем занимаешься? – спросил Ростопчин.

– Служу, ваше сиятельство. Занимаюсь службою.

– Служи, служи да дослуживайся до наших чинов.

– Чтобы дослужиться до вашего звания, надобно иметь ваши великие способности, ваш гений! – отвечал Протасов.

Ростопчин встал с дивана, взял со стола свечку, поднес ее к лицу Протасова и сказал:

– Я хотел посмотреть, не смеешься ли ты надо мной?

– Помилуйте! – возразил Протасов. – Смею ли я смеяться над вами!

– Вижу, вижу! Так, стало быть, ты и вправду думаешь, что у нас надобно иметь гений, чтобы дослужиться до знатных чинов? Очень жаль, что ты так думаешь! Слушай же, я расскажу тебе, как я вышел в люди и чем дослужился.

…Отец мой был хотя и небогатый дворянин, но дал мне хорошее воспитание. По тогдашнему обычаю, для окончания образования я отправился путешествовать в чужие края; я был в то время еще очень молод, но имел уже чин поручика.

В Берлине я пристрастился к картам и раз обыграл одного старого прусского майора. После игры майор отозвал меня в сторону и сказал:

– Herr Lieutenant! Мне нечем вам заплатить – у меня нет денег, но я честный человек. Прошу вас пожаловать завтра ко мне на квартиру. Я могу предложить вам некоторые вещи, может быть, они вам понравятся.

Когда я явился к майору, он провел меня в одну комнату, все стены которой были уставлены шкафами. В этих шкафах за стеклом находились, в маленьком виде, всевозможные оружия и воинские одеяния: латы, шлемы, щиты, мундиры, шляпы, каски, кивера и т. д. Одним словом, это было полное собрание оружия и воинских костюмов всех веков и народов, начиная с древности. Тут же красовались и воины, одетые в их современные костюмы.

Посреди комнаты стоял большой круглый стол, где тоже было расставлено войско. Майор тронул пружину – и фигуры начали делать правильные построения и движения.

– Вот, – сказал майор, – все, что мне осталось после моего отца, который был страстен к военному ремеслу и всю жизнь собирал этот кабинет редкостей. Возьмите его вместо уплаты.

После нескольких отговорок я согласился на предложение майора, уложил все это в ящики и отправил в Россию. По возвращении в Петербург я расставил мои редкости у себя на квартире, и гвардейские офицеры ежедневно приходили любоваться моим собранием.

В одно утро приезжает ко мне адъютант Великого Князя Павла Петровича и говорит, что Великий Князь желает видеть мое собрание и для этого приедет ко мне.

Я, разумеется, отвечал, что сам привезу все к Его Высочеству. Привез и расставил мои игрушки.

Великий Князь был в восхищении.

– Как вы могли составить такое полное собрание в этом роде! – воскликнул он. – Жизни человеческой мало, чтоб это исполнить.

– Ваше Высочество! – отвечал я. – Усердие к службе все превозмогает. Военная служба – моя страсть.

С этого времени я пошел у него за знатока в военном деле.

Наконец, Великий Князь начал предлагать, чтобы я продал ему мою коллекцию. Я отвечал, что продать ее не могу, а почту за счастье, если он позволит мне поднести ее Его Высочеству.

Великий Князь принял мой подарок и бросился меня обнимать. С этой минуты я пошел за преданного ему человека…

– Так вот чем, любезный друг, – заключил свой рассказ граф Ростопчин. – выходят в чины, а не талантом и не гением! (1)

* * *

Адмирал Ф. Ф. Ушаков, славный своими морскими победами в царствования Екатерины II и Павла I, имел очень много странностей. При виде женщины, даже пожилой, он приходил в ужасное замешательство, не знал, что говорить, что делать, стоял на одной ноге, вертелся, краснел. Безстрашно, как простой матрос, подвергая жизнь свою опасности в сражениях, адмирал до того боялся тараканов, что не мог их видеть без содрогания. Вспыльчивый от природы, строгий с подчиненными, он был в полной зависимости у камердинера своего, Федора. Когда Ушаков сердился, Федор сначала молчал и отступал от него, но потом сам возвышал голос и кричал на своего командира. Ушаков спешил уйти и не прежде показывался из кабинета, как удостоверившись, что гнев Федора миновал.

В одно из крейсерств в Черном море русский флот, находившийся под командою графа Войновича, был застигнут крепким ветром. Ушаков, начальствовавший подветренной эскадрой, сделал ей сигнал и без дозволения главнокомандующего спустился в порт для укрытия. Между тем эскадра Войновича, безполезно оставаясь в море, претерпела большие повреждения и потом также была принуждена спуститься в порт и починиваться. Войнович, ненавидевший Ушакова, жаловался на него Потемкину за нарушение порядка службы. Когда светлейший князь спросил Ушакова о причине такого поступка, то он отвечал:

– Виноват! Но так следовало.

Этот лаконический ответ не ускользнул от проницательности Потемкина, и Ушаков вместо замечания получил повышение. (1)