Текст книги "Исторические рассказы и анекдоты из жизни Русских Государей и замечательных людей XVIII–XIX столетий"

Автор книги: Ирина Судникова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 24 страниц)

– Вы ошибаетесь. – сказала Екатерина, – это не безпокойство для него, а счастие, я это наверное знаю. Уважая его усердие, я не скучаю его медленностию. Я не хочу ускорить его смерть, лишив его удовольствия мне служить. (3)

* * *

Раз, не находя в своем бюро нужной бумаги. Екатерина позвала камердинера своего, Попова, и приказала всюду искать бумагу. Долго перебирали все кипы. Екатерина сердилась. Попов хладнокровно доказывал, что она сама куда-нибудь замешала бумагу, что никто у нее со стола не крадет и что она напрасно на него сердится. Неудачные поиски и рассуждения камердинера привели Императрицу в такой гнев, что она выгнала Попова из кабинета. Оставшись одна, она снова начала пересматривать каждый лист и наконец нашла нужную бумагу. Тогда Государыня приказала позвать Попова, но он не пошел, говоря:

– Зачем я к ней пойду, когда она меня от себя выгнала.

– Досада моя прошла, – сказала Екатерина, – я более не сердита, уговорите его прийти.

Попов явился.

– Прости, меня, Алексей Степанович, – ласково промолвила Императрица. – я перед тобой виновата.

– Вы часто от торопливости на других нападаете, – угрюмо отвечал Попов. – Бог с вами, я на вас не сердит. (3)

* * *

Однажды во время обеда Императрица Екатерина вспомнила о плодах, которые незадолго перед тем ей подавали и которые ей понравились, и сказала камер-лакею, служившему за столом:

– Пожалуйста, скажи, чтоб завтра мне приготовили тех плодов, что на днях подавали, как бишь они называются?..

И не могши сама вспомнить названия, обратилась к метрдотелю, но и тот не мог припомнить, как ни напрягал свою память.

В тот же день за ужином метрдотель нетерпеливо искал встретиться главами с Императрицею, чтобы промолвить ей словечко. Екатерина, занятая живым разговором с одним из иностранных послов, случайно взглянула на метрдотеля.

– Шаптала[3]3
  Шаптала – сушеные персики и абрикосы. (Малый энциклопедический словарь Брокгауза и Ефрона). – Ред.


[Закрыть], Ваше Величество! – громко произнес он. Развлеченная занимательною беседою, она не вдруг поняла при этом кратком восклике, о чем идет дело.

– Что такое, мой друг? – спросила она.

– Шаптала, Ваше Императорское Величество! – повторил торжественно басистый метрдотель.

– Да, да! – наконец отвечала она, улыбаясь. – Так точно: шаптала, благодарю тебя. Вели же завтра приготовить ее к моему столу. (3)

* * *

Екатерина знала, что низшие чины и вся придворная прислуга пользовались непозволенною поживою, особенно в съестном и напитках. Она даже нередко видела своими глазами во время утренних прогулок, как служители ее тащили из дворца огромные подносы, нагруженные всякою всячиною, и однажды сказала М. С. Перекусихиной:

– Хоть бы они фарфор мой сберегли!

А в другой раз, столкнувшись, так сказать, с этими подносами, сказала несшим их:

– Ну, беда вам будет, если увидит это Торсуков (тогдашний гоф-маршал).

– Спит еще, матушка-Государыня, – был их ответ.

Кажется, она забавлялась их безбоязненностью в подобных хищениях для наполнения своих и чужих желудков. Но иногда подобные хищения превосходили уже всякую меру. Однажды Императрица, пробегая представленные ей отчеты дворских расходов, увидала в них, между прочим, что пудры для ее головы ежедневно выходит целый пуд. Она улыбнулась и вот что сделала: на другой день, по окончании туалета, вышла в приемную залу молча и поддерживая свою голову рукою. Придворные дамы, ожидавшие ее в этой зале, встревожились и, полагая, что это головная боль, шепнули одной фрейлине, милой и веселой, которую Государыня любила, чтоб она постаралась как-нибудь развеселить ее. Эта, после разных умных и веселых приветствий, обласканная уже державною рукою безмолвной Государыни, осмелилась излить свое сетование о нездоровье повелительницы всей России.

– Нет, моя милая, – сказала наконец Императрица. – я, слава Богу, здорова, но посуди, каково мне: ведь целый пуд пудры мне насыпали на голову.

Это был последний пуд. С этих пор он никогда не встречался в придворных отчетах. (3)

* * *

Александр Гаврилович Замятнин, любимец Румянцева, острый и забавный, во время Турецкой войны, за обедом у фельдмаршала бился об заклад с товарищами своими, что назовет его плутом… Вскоре Румянцев, посмотрев на него, спросил: «Отчего такая задумчивость?» – «Давно тревожит меня мысль, – отвечал Замятнин, – что в человеческом роде две противоположные крайности: или дурак, или плут». – «К какому же классу людей, мой батюшка, меня причисляешь?» – рассмеявшись, продолжал Румянцев. «Конечно, не к первому», – отвечал проказник. (5)

* * *

В первую Турецкую войну (1770), во время перемирия граф Румянцев потребовал чиновника по дипломатической части. Назначенный к отправлению, сведав, что Задунайский любит курить из глиняных трубок, из усердия расположился поднести целый ящик, но не позаботился уложить их. – Фельдмаршал обрадовался, ибо трубок оставалось немного, и приказал раскрыть при себе ящик, а когда увидел одни обломки, то рассердился и сказал, указывая на сердце: «Тут-то много, – а потом на голову: – Да здесь нет». (5)

* * *

В 1771 году, во время моровой язвы в Москве и последовавшего возмущения, для водворения спокойствия отправлен был из Петербурга приближенный Императрицы граф Григорий Орлов, который презрел все опасности и водворил порядок. – Государыня, по его возвращении, приказала в честь ему выбить медаль с надписью: «Такового сына Россия имеет». – Орлов не принял самою Императрицею вручаемые для раздачи медали и, стоя на коленях, сказал: «Я не противлюсь, но прикажи переменить надпись, обидную для других сынов Отечества». Выбитые медали брошены в огонь и появились с поправленною надписью: «Таковых сынов Россия имеет». (5)

* * *

По изданному в 1775 году учреждению о губерниях, в 1776 году определенным генерал-губернатором Яковом Ефимовичем Сиверсом была открыта Новгородская губерния. Избранный губернский предводитель дворянства, генерал-поручик Димитрий Михайлович Будкевич с прочими особами отправлены в Петербург для донесения Императрице. Депутация представлена была 27 декабря месяца, и губернский предводитель в продолжение говоренной им речи сбивался и заикался. Екатерина, желая вывести его из смущения, подала ему руку, а Будкевич отвечал: «Государыня, я договорю». Генерал-адъютант Пассек засмеялся и мгновенно почувствовал в движении лица Императрицы неудовольствие. Она, пройдя за кавалергардов, с гневом сказала ему: «Никогда не воображала, чтоб вы могли иметь столь дурное сердце: что подданный пред Государем ошибся, это, сударь, достойно слез». (5)

* * *

В январе месяце 1775 года весь двор прибыл в Москву по случаю предполагаемого мирного торжества с турками. В самое короткое время выстроено было огромное из брусьев деревянное здание, соединяющее дом князя Голицына (что ныне князя Сергея Михайловича) со многими другими. Кабинет Императрицы помещен был возле парадных комнат на большую улицу и был очень холоден. Несмотря на сие она всегда очень продолжительно занималась делами; однажды заметила, что секретари ее, Григорий Николаевич Теплое и Сергей Матвеевич Кузьмин, очень прозябли, и приказала подать им кофе, какой всегда сама употребляла. (Екатерина чай употребляла только в болезненном состоянии, а кофе ей подавали самый крепкий, называемый мокко, его ровно фунт варили в вызолоченном кофейнике, из которого выливалось только две чашки, чрезмерная крепость умерялась большим количеством сливок). Когда помянутые секретари по чашке оного выпили, то от непривычки почувствовали сильный жар, биение сердца и дрожание в руках и ногах, отчею приведены были в робость, а Императрица, расхохотавшись, сказала: «Теперь я знаю средство согревать вас от стужи». (5)

* * *

Когда германский Император Иосиф II приехал в Петербург, Императрица Екатерина II, представляя ему вельмож, составлявших ее общество, о графе Александре Сергеевиче Строганове сказала: «Он так богат, что не может придумать средства промотаться». (5)

* * *

В 1785 году, когда Екатерина II, обозревая водяную коммуникацию, вдруг решилась из Вышнего Волочка ехать в Москву, директор капеллы Марко Федорович Полторацкий, из малороссийских певчих взысканный Императрицею Елизаветою, обще с женою Агафоклеей Александровной просил Монархиню осчастливить присутствием известное их село Грузины, близ Торжка находящееся, некогда удостоенное посещения Елизаветы. На вопрос о расстоянии, было упомянуто о ближней дороге, которая была неисправна, а повезли по дальней. Императрица, заметя сие, была уже в скучном расположении; войдя в дом, полюбопытствовала узнать об одном селении и тотчас припомнила о поданной от крестьян жалобе по спорному о земле делу; к тому же забыли приготовить свежего молока, которое она летом в жажду употребляла, не дождавшись которого, скоро уехала. В шестиместной карете сидел с Государыней тверской генерал-губернатор Архаров; не любя Полторацких и желая развеселить Монархиню, начал шутить на их счет; когда она сказала, что услуга не соответствует прочему, Архаров подхватил, что помещица, по склонности к малороссийским волам, находит выгоднее при винокуренном заводе содержать их, нежели коров, но и их немного и все стельны. Государыня развеселилась и во всю дорогу не могла воздержаться от смеха, а войдя в подъездной дворец в Торжке, спросила: «Николай Петрович! Есть ли у твоих коров молоко?» На другой день чрез камер-фрейлину Протасову объявлено Полторацким, приехавшим благодарить, что Государыня по причине усталости принять их не может. (5)

* * *

Екатерина в продолжение достославного своего царствования много занималась строением, но не обладая знанием и вкусом, поправками много портила. Славный Баженов приводил к окончанию отличный готический дворец в селе Царицыно, когда Императрица в 1785 году внезапно посетила древнюю столицу. Назначен день для обозрения здания, и с отличным благоволением приказано Баженову представить там жену и детей. Дворец не понравился. Государыня, в гневе возвращаясь к экипажам, приказывает начальнику Кремлевской экспедиции, Михаилу Михайловичу Измайлову, сломать оный до основания. Баженов останавливает ее: «Государыня! Я достоин вашего гнева, не имел счастия угодить вам, но жена моя ничего не строила». Императрица, оборотясь, допустила все семейство к руке и, не сказав ни слова, уехала. В своем роде редкое здание вскоре сломано. (5)

* * *

О исходе 1786 года Екатерина, готовясь к зимнему путешествию через Белоруссию в Тавриду, для дорожной шубы приказала принести пред себя множество дорогих собольих мехов с образцами богатой парчи и выбрала самую блестящую с битью[4]4
  Бить – расплющенная серебряная проволока, прикрепленная на ткань по нанесенному рисунку при помощи простой нитки.


[Закрыть]. Марья Савишна Перекусихина сказала:

– Матушка Государыня, ведь вы ручки исцарапаете!

– Что же делать голубушка, – возразила Екатерина. – я должна быть одета так, чтобы с первого взгляда всякой мог узнать, что я Императрица. (5)

* * *

В 1788 году Екатерина, не подозревая короля Шведского в намерении объявить войну России, намеревалась большую часть флота отправить в Средиземное море против турок. Сколько ни убеждали ее остановиться с исполнением, но она оказывалась непреклонной. Наконец упросили ее, чтоб дозволила во дворце составить совет, на котором она не присутствовала. Все единогласно сказали, что последствия могут быть пагубны для Петербурга, но никто не хотел идти к ней с докладом. Граф Валентин Платонович Мусин-Пушкин, известный твердостью духа, вызвался на это. При входе его Государыня спросила:

– Что скажете, батюшка?

– Совет поручил донести Вашему Величеству, что он находит исполнение воли вашей не токмо неудобным, но и опасным, а потому и невозможным по многим обстоятельствам.

Екатерина в гневе, по обыкновению засучивая рукава платья своего, сказала:

– Кто дал право совету так дерзко противиться предприятию, мною обдуманному?

– Осмеливаюсь вещать истину Вашему Императорскому Величеству, – продолжал Пушкин.

– Вы забываетесь, – с сердцем сказала она…

– Любовь к славе вашей и пользам Отечеству тому виною, – со слезами повторил Пушкин.

– Оставьте меня!

Отворотясь, чрез краткое время Екатерина одумалась и отменила повеление готовить флот к отпуску. Открылось злобное намерение короля Шведского, и война объявлена. Пушкин над немногочисленной и наскоро собранной армией был назначен главнокомандующим; доведя оную до шведской границы, он остановился. Государыня многократно письменно понуждала его идти далее, но он не повиновался, доколе не получил достаточного подкрепления. (5)

* * *

В 1792 году в Москве составилось общество из большого числа известных особ и имело собственный дом, где ныне Спасские казармы; председательствовал в оном человек обширного ума, отставной армейский поручик Николай Иванович Новиков. (Сие общество в публике именовано было мартинистами.) Екатерина с негодованием смотрела на сии совещания и в посмеяние писала комедии и провербы (короткие пьесы), как-то: «Обманщик», «Обольщенный», «Сибирский Шаман», «Расстроенная семья» и пр.[5]5
  Императрица Екатерина нс любила ни масонов, ни мартинистов, ни мистиков, ни иллюминатов: обо всех этих учениях и тайных обществах она отзывалась, как о вредных для государства затеях: даже идеи энциклопедистов она считала применимым и только к небольшому образованному классу. Об иллюминатах Государыня писала: «Это – секта слабых умов и фанатиков» (28 мая 1788 г.). – Ред.


[Закрыть] Наконец поручила главнокомандующему Москвы, князю Прозоровскому, произвести следствие и разрушить оное. Новиков сперва выслан из Москвы, а потом посажен в Шлиссельбургскую крепость. В продолжение помянутого следствия. Государыня в Петербурге Николаю Петровичу Архарову сказала, что «всегда успевала управляться с турками, шведами и поляками, но, к удивлению, не может сладить с армейским поручиком!»(5)

* * *

В 1794 году президент Санкт-Петербургской Императорской Академии художеств Алексей Иванович Мусин-Пушкин, присутствуя в Синоде, чрез камер-лакея получил от Екатерины II повеление в самой скорости быть во дворце. Особам, имеющим вход во внутренние комнаты, было известно, что когда Государыня находилась в уборной, то всякий из них входил туда без остановки, если же она удалялась в опочивальню или кабинет, потребно было докладываться. Пушкин находит Императрицу, сидящую в кабинете за столом с листом бумаги, который, при входе его, перевернув, она спросила:

– Послушай-ка, господин президент, все ли у вас в Академии благополучно?

– Слава Богу, Ваше Величество! – отвечал Пушкин со спокойным духом.

– Не случилось ли чего необыкновенного в типографии?

– Ничего, Государыня!

– Подивитесь! Я больше вашего знаю, что делается там, где вы поставлены начальником! Один несчастный, служивший в типографии вашей, лишил себя жизни.

Сии слова привели его в великое замешательство.

– Я желаю чрез начальников знать о всяком происшествии вверенных им мест, – с гневным видом продолжала Екатерина и, заметив его смущение, с кротостью спросила: – Что ж вы молчите? Я готова выслушать от вас оправдание.

– Если Вашему Величеству угодно, то позвольте донести, что я сомневаюсь в справедливости известия, вам сообщенного, сегодня поутру я получил рапорт о благополучном состоянии всех служащих в Академии, да и типографский надзиратель, который у меня был, не сказал мне ни слова о том, что я теперь узнал от Вашего Величества.

– Извольте же не мешкая справиться и успокоить меня, – промолвила Императрица.

Бдительный начальник пришел в уныние, услышав выговор от своей благодетельницы; в крайнем смущении поспешил в Академию. Приезд его в необыкновенное время произвел между великим числом живших там сильную тревогу; надлежало поодиночке всех перекликать и узнать об отсутствующих. Под конец уже нижний служитель объявил, что он слышал о подобном происшествии, в Академии наук случившемся. Пушкин поспешает туда и узнает, что при типографии промотавшийся комиссар, устрашась отчета к новому году составляемого, сделался самоубийцею. Алексей Иванович, успокоившись, в ту же минуту приказал заготовить для Императрицы объяснение, крупным прямым шрифтом, ибо курсивных литер она не любила, в пол-листа по обыкновению написанное, которое и привозит во дворец. Екатерина за туалетом, разговаривающая с Шуваловым, Пассеком и князем Барятинским, как будто не замечая его, продолжала убираться, потом, умывши руки (что она часто делывала), растворила дверь в опочивальню и войдя с ним спросила:

– Кто ж из нас виноват, сударь?

– Ни Ваше Величество, ни я, – отвечал он и подал обстоятельное известие о несчастном.

– Вы неправду сказали! – произнесла Екатерина, прочитав несколько строк.

Пушкин, не понимая, что значат сии слова, смешался более прежнего.

– Вы неправду сказали, – повторила Императрица, – оскорбив вас выговором и упреком, признаю себя виновною: человеку свойственно ошибаться… Если когда случится вам быть виновным, то даю слово оказать вам всякое снисхождение. – вспомните поговорку, что и горшок с горшком в печи столкнутся.

Алексей Иванович, тронутый до слез столь редким великодушием, стал на колени: «Я недостоин, чтоб мать российского народа признавала себя виновною!» – сказал он. (5)

* * *

Тобольский губернатор Федор Глебович Немцов, несправедливо действуя, обогатился незаконными средствами.

Лейб-гвардии Конного полка офицер Григорий Михайлович Осипов отправлен был Императрицею для исследования… По возвращении его в Петербург. Екатерина, рассматривая следственные бумаги и делая вопросы с замечаниями, сказала:

– Желаю знать ваше мнение!

Осипов, спасая Немцова, доложил ей:

– Вашему Императорскому Величеству дозвольте припомнить: не вниди в суд с рабом Твоим.

Екатерина похвалила его мнение и сказала:

– Накажем сановника ссылкой в его тверскую деревню.

Впоследствии окружающим сказала: «Осипов подает надежду быть истинным слугой». (6)

* * *

В девяностых годах произошла в одном петербургском трактире драка между армейскими офицерами и мастеровыми, причем несколько последних были изувечены, а один убит.

Произвели следствие и суд.

По мнению всех инстанций, трое из всех подсудимых были виноваты кругом, а один – в меньшей степени.

На докладе Сената Государыня смягчила наказание, к которому присуждены были первые трое, но приговор над последним приказала исполнить.

Генерал-прокурор, полагая, что эта резолюция положена по ошибке, доложил о том Государыне и получил в ответ: «Нет, я не ошиблась. Трое не так виноваты, а последний злодей».

Его сослали в Сибирь.

Лет через двадцать обратился он к Императору Александру Павловичу с просьбой об облегчении судьбы его. Дело пересмотрели в совете, донесли Государю, что люди, более виновные, давно получили прощение, и испрашивали помилования остальному. Государь согласился.

Помилованный прибыл в Петербург и с жаром поблагодарил государственного секретаря А. Н. Оленина за его представительство.

И что же? Через полгода он оказался сущим извергом и опять был сослан в Сибирь. Екатерина из производства дела увидела, что трое виновных поступили в пылу гнева и страсти, а этот действовал хладнокровно. Это обстоятельство ускользнуло из виду всех следователей и судей.(6)

* * *

В царствование Екатерины II Сенат положил решение, которое Императрица подписала. Этот подписанный приказ перешел от генерал-прокурора к обер-прокурору, от этого – к обер-секретарю, от этого – к секретарю, и таким образом он попал в экспедицию.

В этот день в экспедиции был дежурным какой-то приказной подьячий. Когда он остался один, то послал сторожа за вином и напился пьян.

При чтении бумаги попалось ему в руки подписанное Императрицею решение. Когда он прочел «быть по сему», сказал:

– Врешь, не быть по сему.

Взял перо и исписал всю страницу этими словами: «Врешь, не быть по сему», и лег спать.

На другое утро он пошел домой: в экспедиции нашли ту бумагу и обмерли со страха.

Поехали к генерал-прокурору князю Вяземскому. С этой бумагой он поехал к Императрице и бросился ей в ноги.

– Что такое? – спросила она.

– У нас несчастье. – сказал Вяземский, – пьяный дежурный испортил ваш приказ.

– Ну что ж, – сказала Государыня. – я напишу другой, но я вижу в этом перст Божий; должно быть, мы решили неправильно. Пересмотрите дело.

Пересмотрели дело, и действительно оказалось, оно решено было неправильно. (6)

* * *

Некий Я. Ф. Фрейгольд имел место чиновника, которое в то время обогатило бы всякого, но по собственной честности не нажил ничего и вышел из службы чист и беден.

Его представили к пенсиону.

Государыня отвечала, что он, конечно, сберег что-нибудь из своих экстраординарных доходов.

Ей доложили, что он формально ничего не имеет.

– Или он дурак. – отвечала она, – или честнейший человек и в обоих случаях имеет надобность в пособии.

И подписала указ. (6)

* * *

Екатерина, разговаривая однажды с юным внуком своим, Александром Павловичем, спросила его: какая черта в истории ему больше нравится?

– Поступок английского короля Генриха IV, когда он посылает хлеб осажденному им Парижу. – отвечал Александр.

Восхищенная Императрица, обняв его, сказала:

– Ты будешь отцом своих подданных!

Слова ее пророчески исполнились. (6)

* * *

Екатерина, 23 августа 1796 года быв у Нарышкиной и возвращаясь домой, заметила звезду, ей сопутствовавшую, в виду скатившуюся. Председательствующий в губернском правлении Николай Петрович Архаров, предупредивший Императрицу, встретил ее во дворце; она сказала: «Вот вестница скорой смерти моей»… – «Ваше Величество всегда чужды были примет и предрассудков». – отвечал Архаров. «Чувствую слабость сил и приметно опускаюсь», – возразила Екатерина. (5)

* * *

В 1796 году, когда переговоры о бракосочетании Великой Княжны Александры Павловны с королем Шведским Густавом Адольфом подходили к концу желаемому. Императрица приказала наилучшему петербургскому серебряному мастеру, негоцианту Буху, исправлявшему тогда должность датского агента, сделать в приданое для Ее Высочества серебряный сервиз. К назначенному сроку сервиз, самим Бухом привезенный во дворец, поставляется в галерее. Сие случилось, когда Государыня сведала, что Бух не токмо ее разговоры, но многие намерения сообщил в Копенгаген, и что наконец делал пир для некоторых придворных особ; она с приметным неудовольствием говорит Попову, «что у иностранных дворов знают о ней более, нежели должно, – пойдем смотреть сервиз». Бух принят холодно, по существовавшему обычаю и к руке не допущен, после немногих слов Государыня сказала: «Приказать, Василий Степанович, отвезти сервиз в Царское Село и поставить в уборной Великого Князя Александра Павловича, пускай он невзначай увидит его и удивится моему подарку». Возвращаясь с Поповым в свои комнаты, расхохоталась: «Бух напишет в Копенгаген сущую ложь». (5)

* * *

Однажды Гаврила Романович Державин, только что поступивший на службу в Преображенский полк солдатом, явился за приказаниями к прапорщику своей роты, князю Козловскому.

В это время Козловский читал собравшимся у него гостям сочиненную им трагедию. Получив приказание. Державин остановился у дверей, желая послушать чтение, но Козловский, заметив это, сказал:

– Поди, братец служивый, с Богом, что тебе попусту зевать: ведь ты ничего не смыслишь. (1)

* * *

Державин, в бытность свою статс-секретарем при Императрице Екатерине II. докладывал ей раз какое-то важное дело. Государыня начала делать возражения, с которыми Державин не соглашался. По горячности своего характера он до того забылся, что в пылу спора схватил Императрицу за конец надетой на ней мантильи. Екатерина тотчас прекратила спор.

– Кто еще там есть? – хладнокровно спросила она вошедшего на звон колокольчика камердинера.

– Статс-секретарь Попов. – отвечал камердинер.

– Позови его сюда.

Попов вошел.

– Побудь здесь, Василий Степанович, – сказала ему с улыбкой Государыня, – а то вот этот господин много дает воли своим рукам и, пожалуй, еще прибьет меня.

Державин опомнился и бросился на колени перед Императрицей.

– Ничего, – промолвила она, – продолжайте, я слушаю. Однако случай этот был отчасти причиной перемещения Державина из статс-секретарей в сенаторы. (1)

* * *

Князь Платон Степанович Мещерский был при Екатерине II наместником в Казани, откуда приехал в Петербург с разными проектами и бумагами для представления их на благоусмотрение Императрицы. Бумаги ей были отданы, и Мещерский ожидал приказания явиться к Императрице для доклада. Однажды, на куртаге, Императрица извиняется перед ним, что еще не призывала его.

– Помилуйте, Ваше Величество, я ваш, дела ваши, губерния ваша, – отвечал Мещерский, – хотя меня и вовсе не призывайте, это от вас зависит.

Наконец день назначен. Мещерский является к Императрице и, приступая к докладу, кладет шляпу свою на ее столик, запросто подвигает стул и садится. Государыня сначала была несколько удивлена такою непринужденностью, но потом, разобрав бумаги и выслушав его, осталась очень всем довольна и еще более оценила его ум. (1)

* * *

Великий Князь Павел Петрович также полюбил Мещерского. Однажды у Великого Князя был назначен бал в Павловске или Гатчине. Племянник Мещерского, граф Николай Петрович Румянцев, встретясь с ним, говорит ему, что надеется видеться с ним в такой-то день.

– А где же? – спрашивает Мещерский.

– Да у Великого Князя, у него бал, и вы, верно, приглашены?

– Нет, – отвечает Мещерский, – но я все-таки приду.

– Как же так! Великий Князь приглашает, может быть, своих приближенных.

– Все равно, я так люблю Великого Князя и Великую Княгиню, что не стану ожидать приглашения.

Румянцев, для предупреждения беды, счел за нужное доложить о том Великому Князю, который рассмеялся и поспешил послать Мещерскому приглашение. (1)

* * *

В 1787 году Императрица Екатерина II, возвращаясь в Петербург из путешествия своего на Юг, проезжала через Тулу. В это время, по случаю неурожая предыдущего года, в Тульской губернии стояли чрезвычайно высокие цены на хлеб, и народ сильно бедствовал. Опасаясь огорчить такою вестью Государыню, тогдашний тульский наместник, генерал Кречетников, решился скрыть от нее грустное положение вверенного ему края и донес совершенно противное. По распоряжению Кречетникова на все луга, лежавшие при дороге, по которой ехала Императрица, были собраны со всей губернии стада скота и табуны лошадей, а жителям окрестных деревень велено встречать Государыню с песнями, в праздничных одеждах, с хлебом и солью. Видя всюду наружную чистоту, порядок и изобилие, Екатерина осталась очень довольна и сказала Кречетникову:

– Спасибо вам, Михаил Никитич, я нашла в Тульской губернии то, что желала бы найти и в других.

К несчастью, Кречетников находился тогда в дурных отношениях с одним из спутников Императрицы, обер-шталмейстером Л. А. Нарышкиным, вельможей, пользовавшимся особым ее расположением и умевшим, под видом шутки, ловко и кстати высказывать ей правду.

На другой день по приезде Государыни в Тулу Нарышкин явился к ней рано утром с ковригой хлеба, воткнутой на палку, и двумя утками, купленными им на рынке. Несколько изумленная такой выходкой, Екатерина спросила его:

– Что это значит, Лев Александрович?

– Я принес Вашему Величеству тульский ржаной хлеб и двух уток, которых вы жалуете, – отвечал Нарышкин.

Императрица, догадавшись, в чем дело, спросила: почем за фунт покупал он этот хлеб?

Нарышкин доложил, что платил за каждый фунт по четыре копейки.

Екатерина недоверчиво взглянула на него и возразила:

– Быть не может! Это неслыханная цена! Напротив, мне донесли, что в Туле печеный хлеб не дороже копейки.

– Нет, Государыня, это неправда, – отвечал Нарышкин, – вам донесли ложно.

– Удивляюсь, – продолжала Императрица, – как же меня уверяли, что в здешней губернии был обильный урожай в прошлом году?

– Может быть, нынешняя жатва будет удовлетворительна. – возразил Нарышкин, – а теперь пока голодно.

Екатерина взяла со стола, у которого сидела, писаный лист бумаги и подала его Нарышкину.

Он пробежал бумагу и положил ее обратно, заметив:

– Может быть, это ошибка… Впрочем, иногда рапорты бывают не достовернее газет.

Государыня, помолчав немного, сказала как бы про себя:

– Значит, Михайло Никитич меня обманул.

Известие это, так оригинально сообщенное Нарышкиным, расстроило Екатерину. Она находилась под влиянием двух противоположных чувств: справедливого негодования и сожаления к Кречетникову, преданному ей душой, но заслужившему строгий выговор.

Однако, когда Кречетников приехал во дворец, она приняла его по-прежнему ласково и только слегка заметила ему о чрезвычайных ценах на хлеб в Туле. Увидев его замешательство и смущение. Государыня прибавила:

– Надобно поскорее помочь этому горю, чтоб не случилось большой беды.

В этот же день тульское дворянство готовило в честь Императрицы великолепный бал, но она отказалась от него, сказав:

– Могу ли я принять участие в бале, когда, может быть, многие здешние жители терпят недостаток в хлебе.

Едва ли нужно прибавлять, что Государыня немедленно сделала распоряжение об обезпечении народного продовольствия в Тульской губернии и пожертвовала значительную сумму денег. (1)

* * *

Однажды Императрица Екатерина, во время вечерней эрмитажной беседы, с удовольствием стала рассказывать о том безпристрастии, которое она заметила в чиновниках столичного управления, и выразила мысль, что изданием «Городового Положения» и «Устава Благочиния» она, кажется, достигла уже того, что знатные совершенно уравнены с простолюдинами в обязанностях своих перед городским начальством.

– Ну, вряд ли, матушка, это так. – отвечал ей Нарышкин.

– Я уже говорю тебе, Лев Александрович, что так, – возразила Императрица, – и если б люди твои и даже ты сам сделал какую несправедливость или ослушание полиции, то и тебе спуску не будет.

– А вот завтра увидим. – сказал Нарышкин. – вечером я вам донесу.

На другой день, рано утром. Нарышкин надел богатый кафтан со всеми орденами, а сверху накинул старый, изношенный сюртучишко одного из своих истопников и, нахлобучив дырявую шляпенку, отправился пешком на площадь, на которой в то время продавали под навесами живность.

– Господин честной купец, – обратился он к первому попавшемуся ему курятнику, – почем изволишь продавать цыплят?

– Живых по рублю, а битых по полтине за пару, – грубо отвечал торговец, с пренебрежением осматривая бедно одетого Нарышкина.

– Ну так, голубчик, убей же мне две парочки живых-то.

Курятник тотчас же принялся за дело, перерезал цыплят, ощипал, завернул в бумагу и положил в кулек, а Нарышкин между тем отсчитал ему рубль медными деньгами.

– А разве, любезный, с тебя рубль следует? Надобно два.

– А за что ж, голубчик?

– Как за что? За две пары живых цыплят. Ведь я тебе говорил: живые по рублю.

– Хорошо, душенька, но ведь я беру не живых, так за что ж изволишь требовать с меня лишнее?

– Да ведь они были живые?

– Да и те, которых ты продаешь по полтине за пару, были также живые, ну, я и плачу тебе по твоей же цене за битых.

– Ах ты, колотырник! – завопил купец, взбесившись. – Ах ты шишмонник эдакий! Давай по рублю, не то вот господин полицейский разберет нас!

– Что у вас за шум? – спросил расхаживавший тут же для порядка полицейский.

– Вот, ваше благородие, извольте рассудить нас, – смиренно отвечал Нарышкин, – господин купец продает живых цыплят по рублю, а битых по полтине за пару, так, чтобы мне, бедному человеку, не платить лишних денег, я и велел перебить цыплят и отдаю ему по полтине.